Текст книги "Обладатель великой нелепости"

– Вы считаете – он разумен? – голос Германа проскрипел настолько сильно, что Лозинский не сразу понял вопрос.

– Нет, но я убежден, что этот вирус каким-то образом связан с сознанием. Знаете, не смотря на все достижения современной науки, человечество во многих аспектах познания окружающего нас мира ушло не так уж и далеко от темных знахарей, живших три тысячи лет назад. И такая наука, как вирусология, совсем не исключение. Например, до сих пор вспыхивают споры в научных кругах о том, какова вообще природа вирусов, к какому типу материи их относить – живой или не живой. Они обладают признаками обеих. Я думаю, в вашем случае все дело в череде каких-то до нелепости редких совпадений.

– Великая Нелепость, – сказал Герман.

– Вот именно! Это очень точное определение.

Лозинский откинулся на спинку стула, несколько секунд молчал, что-то соображая, затем вдруг подался вперед:

– Мне пришло в голову… может, существует возможность избавить вас от всего этого. Или стоит хотя бы…

Герман моментально ощутил взрыв ярости, который уже не мог контролировать; позвоночник пылал раскаленным льдом. В долю мгновения к нему с удесятеренной силой вернулось желание разорвать Лозинского в клочья.

– Я хочу сказать, – тем временем продолжал хирург, – вам совершенно нечего терять. Он подчистую выкачивает все ресурсы вашего организма…

– Как бы не так, Добрый Доктор! Может, ты лично желаешь заняться мной?! – с чудовищным резонансом проскрипело существо, сидящее перед ним…

Лозинский скривился от страшной режущей боли в ушах.

…и вскочило на ноги единым движением, за которым не мог уследить человеческий глаз.

– Вот она – любимая песенка всех Докторов!

Лозинский смотрел на обезумевшее чудовище и, кажется, впервые по-настоящему испугался.

– У вас сложилось обо мне превратное мнение. Я вовсе не предлагал сделать из вас подопытное животное.

– Мне надоело слушать твою болтовню, Добрый Доктор! Будь благодарен и за те два лишние часа жизни, которые тебе удалось заработать!

Оно стало приближаться к Лозинскому, но явно не торопилось.

– Да… с чего и начиналось, – проговорил Лозинский, поднимаясь со стула. – Не хочется умирать сидя… – у него было выражение человека, сделавшего неожиданно мрачное открытие. Хирург только сейчас ощутил резкий кислый запах, исходивший от существа, с которым провел в одной комнате почти два часа.

Врач скосил глаза на отвертку, валявшуюся на полу… понимая, что его шансов справиться с наступающей тварью за последние сто двадцать минут совсем не прибавилось.

– Даже если ты завопишь как сотня мучеников, я успею получить достаточно времени, чтобы понаблюдать за твоими корчами от начала и до конца, – пообещало чудовище и, словно издеваясь, легонько толкнуло хирурга в грудь указательным пальцем, твердым и шершавым, как кусок металлической арматуры.

– Жаль, что ты не способен вспомнить тот день, когда ты так здорово позаботился обо мне – восьмое марта прошлого года. Ничего, я ограничусь тем, что имею. Ведь это уже немало, правда, Добрый Доктор? Хотя, знаешь, – палец-сук вновь ткнулся в грудь Лозинского, на этот раз уже сильнее, – вообще-то мне на все эти сантименты абсолютно насрать!

– Восьмое марта? – пробормотал хирург, и его лицо как-то сразу приобрело серый оттенок.

– Что такое, Добрый Док? Тебе нехорошо, может, валерьянки? – палец-сук снова ударил в грудь, Лозинский пошатнулся.

– Не может быть… – врач почти шептал, но то, что некогда было Германом, отчетливо слышало каждое его слово. – Да, восьмое марта… разве перепутаешь. Это был ты, конечно. Теперь я тебя вспомнил – еще нет и тридцати, острый перитонит… Кажется, Геннадий или Герман… – палец существа двинулся к его груди, но неожиданно замер.

– Что все это значит, Добрый Доктор? Похоже, ты не просто вспомнил… что-то еще?

– Кажется, тебе действительно нужно сделать то, ради чего ты сюда явился, – перед взглядам хирурга сейчас была картина, далеко отстоявшая во времени от 8 марта 1998 года.

Душманы сбили «стингером» вертолет, в котором находился капитан медицинской службы Феликс Лозинский, перелетавший в составе спасательной группы из кабульского госпиталя в горы, где вследствие долгих боев было много раненых. Летчики сумели посадить почти неуправляемую машину и продержаться до прибытия помощи. Однако Лозинского тяжело ранило осколком гранаты. Он потерял много крови и едва цеплялся за жизнь. По прибытии в санчасть ему требовалось срочное переливание. К счастью, удалось быстро найти обладателя необходимой первой группы и главное – с отрицательным резусом. Донором был один из пленных «духов»…

– Ты снова морочишь мне мозги, Добрый Доктор? Говори, что произошло в твоей хитрой седой голове, иначе – я убью тебя очень медленно… – прохрипело существо в самое его ухо; из него в раковину засочилась тоненькая струйка крови.

– Ты умирал… Редчайшая комбинация. Времени не было и необходимой крови тоже. Наша больница не американский госпиталь из телесериала… Теперь ясно?

– Нет! – существо схватило врача за волосы и резко вывернуло его голову лицом вверх, так, что хрустнули шейные позвонки. – Неееет!

– Я – твой донор.

Существо толкнуло врача, и тот упал на пол вместе с подвернувшимся стулом.

То, что когда-то было Германом, зашлось в невыносимом для человеческого уха скрежете – оно смеялось.

Кровь хлынула ручьем из обоих ушей Лозинского. Тот пытался закрыть их ладонями; красные струйки, просачиваясь между пальцами, устремились на паркет.

Монстр внезапно умолк и отступил назад.

– Прощай, док.

Лозинский приподнялся на локте; по бледно-серому лицу длинными полосами размазалась кровь, глаза беспорядочно метались по комнате.

– Теперь ты тоже знаешь.

Лозинский потерял сознание, и его голова глухо ударилась о паркет…

Часть III.
Обитатели ночи

Глава 1
Мелочи жизни

Серое тельце крысы бесшумно скользнуло у самого лица мужчины, спящего на старом, знавшим лучшие времена матраце, расстеленном на бетонном полу крошечной конуры. Крыса подбежала к свесившейся на пол левой руке человека, ее маленький нос задвигался, в такт аккуратным прямым усам. Затем тварь замерла, устремив неподвижный взгляд черных глазок-бусинок на руку мужчины, и легонько ткнулась в нее мордочкой. Мужчина приоткрыл сонные глаза.

«А, это ты…» – буркнул он. Крыса нетерпеливо задергала коротким хвостом, похожим на жирного солитера, выглянувшим из задницы поглядеть, что там новенького во внешнем мире.

«Сейчас…» – мужчина сел (конский волос матраца издал под ним тихий скрип), бросил короткий взгляд на старый механический будильник «Слава», тикавший в углу каморки на деревянном табурете, и открыл стоявший у изголовья «дивана» прямоугольный деревянный ящик.

Мужчина убрал со лба прядь длинных давно не мытых волос, наблюдая, как крыса жадно хватает с пола свой ужин в виде колбасных шкурок и кусочков слипшейся гречневой каши, перемешанных с остатками салата из квашеной капусты.

В подвале было тихо, только обычный фон: журчание воды в трубах да какофония, проникавшая сюда с первых этажей – человеческие голоса, смех, звучавшие размыто и приглушенно, словно доносились они с поверхности радостной, освещенной солнцем земли, в огромный, упрятанный глубоко под корнями деревьев темный склеп. Болтовня и музыка из громко работающих телевизоров, одинокий вой стиральной машины…

Что ж, скоро настанет ночь, и это означает, что он, по крайней мере, до утра может ни о чем не беспокоиться. Разумеется, если очередная вылазка пройдет благополучно. Мужчина отошел от двери и снова присел на матрац, глядя, как крыса заканчивает свой торопливый ужин.

Крохотную комнатку три на два метра освещала маломощная лампочка, хитроумно соединенная прямо с оголенными выводами проводов под низким потолком. Центр каморки занимал матрац, на деревянном табурете неровно тикал будильник с проржавевшим в некоторых местах металлическим корпусом и одинокой часовой стрелкой, – слышалось, как маятник то и дело дает сбой, будто старое больное сердце. В углу у дверей возвышался маленькой стопкой гардероб из пары свитеров, потертых джинсов, нескольких пар носков и одной сменной рубашки. Впрочем, что-то подсказывало, что владелец не так давно причислялся к тем, кого в обществе называют бомжами.

Оставив после себя остатки раскрошенного ужина, Крыска быстро облизалась, подбежала к двери и поскреблась лапкой. Выждала секунд пять и поскреблась снова. Мужчина нехотя поднялся с матраца, скинул крючок с петли – не ахти какая защита от внезапного вторжения, однако меньше шансов проснуться от удара по голове каблуком ботинка или уткнуться носом в оскаленную морду бешеной собаки, к чему стоит быть готовым, если ты бездомный бродяга.

Молодая крыса серой тенью выскользнула наружу.

О ее возвращении мужчина не беспокоился, это произойдет к утру, как обычно. Другой вопрос, что ему делать, когда его питомица в один прекрасный день принесет приплод в виде десяти или двенадцати писклявых крысиных выродков?..

Три месяца назад, оказавшись в этом подвале, он первым делом прибил кем-то забытой хоккейной клюшкой огромную матерую крысу – ее мамашу – со всем пометом, который окружал ее как поросята свиноматку. Семейка во главе с крысоматкой устроилась как раз в этой пустовавшей каморке. А потом заметил, что под телом издохшей крысы копошится уцелевший в бойне крохотный серый комок. Он снова замахнулся и… внезапно понял, что не сможет.

Затем неделю за неделей, выхаживая, он наблюдал, как Крыска невероятными темпами превращается из шустрого детеныша во взрослую особь. Привыкнуть к ее специфическому запаху оказалось не так трудно, как он полагал.

А однажды вдруг понял, что Крыска – стала его семьей…

Мужчина вернулся на матрац и подсчитал, сколько времени должен еще провести в бездействии до наступления момента, когда сможет покинуть подвал незаметно. Пока что никто из жильцов не подозревал о его присутствии.

Пока.

Внутри шершаво заелозила уже привычная мысль, что рано или поздно, но его все равно обнаружат. И тогда у него останется только два выхода: либо отправиться на вокзал, либо присоединиться к группе настоящих опытных бомжей – в среду, где ему просто не выжить. Потому что он не один из них, потому что… он всего лишь случайная жертва совершенно дикой и нелепой истории, затянувшей его в непредвиденный жизненный катаклизм – жертва Великой Нелепости.

Да, именно так.

И плевать, что в данный момент он потерял все и вся, почти без всякой надежды когда-нибудь вернуть снова.

Он не один из них!

Как первая глобальная заваруха в истории человечества – Первая мировая война – началась с одного единственного выстрела, так катастрофа его жизни брала истоки в совершенно незначительной мелочи – …

* * *

… в развязавшемся шнурке на ботинке, ха-ха!

Причем даже не на его ботинке – злополучный шнурок торчал двумя свисающими до земли концами, как усы флегматичной донной рыбины, из обуви мужчины лет сорока-сорока пяти, с виду военного в штатском, стоявшего рядом с ним на остановке в ожидании рейсового автобуса около половины восьмого утра в понедельник 5 апреля 1999 года.

Мужчина не подозревал о распустившимся шнурке на ботинке, явно офицерском, с характерными очертаниями непреходящей солдатской моды и поперечным швом между носком и шнурованной частью. Он курил зловонную дешевую сигарету без фильтра и время от времени стряхивал пепел себе под ноги щелчком указательного пальца.

Когда Игорь – именно так его звали в те невероятно далекие времена – подошел к нему и остановился рядом, то даже не подозревал, что оказался всего в полушаге от места, где наступит на зловеще притаившуюся мину, способную легко, как тонкую проволоку, покорежить рельсы его жизни, превратив в некий эквивалент американских горок с единственным крутым виражем, ведущим только вниз.

Этой миной оказался конец свисающего на тротуар шнурка, торчавшего из ботинка мужчины, похожего на военного. Потому что именно на него он и наступил в тот момент, когда к остановке подъехал автобус №15. Наступил на этот чертов шнурок…

Задние двери автобуса распахнулись прямо перед ними. Мужчина, похожий на военного в штатском, двинулся к ним первым… вернее, собирался, потому что потерял равновесие, удивленно ухнул, взмахнул руками и повалился вперед, успев в последний момент выставить одну руку, спасшую его от удара лицом о верхнюю ступеньку. Однако рука подогнулась, и неприлично громкий звук, напоминающий одиночный удар по бас-барабану, сообщил теснившейся сзади толпе, что лоб военного вошел в тесный контакт с покрытой тонкой резиной верхней ступенькой автобуса. Несколько человек заржало.

Одновременно с этими событиями, занявшими в объективном времени не более двух секунд, Игорь чувствовал, как что-то дергается под подошвой его туфли и, натягиваясь, пытается вырваться, словно хвост маленького, но сильного зверька.

Первым, кто понял ситуацию, оказался все тот же офицер в штатском. Он проигнорировал протянутую для помощи руку Игоря, поднявшись самостоятельно, потер ушибленный лоб, на котором уверенно росла внушительная шишка цвета спелой сливы, и коротко врезал Игорю под дых. А потом почти сразу, когда тот начал хватать ртом воздух, – в скулу.

Люди, начавшие входить в автобус, убавили темп. Вскоре вокруг двух мужчин образовалось некоторое свободное пространство. Толпа молчаливо требовала зрелища.

Удержавшись на ногах благодаря кому-то за спиной, Игорь взорвался. Началась драка. Он был лет на пять или семь моложе военного в штатском, но явно проигрывал тому в остальном: и в росте, и в массе. И еще, наверное, в агрессивности.

Из толпы доносились подбадривающие выкрики, доказавшие, что у обеих сторон появились болельщики. Даже водитель автобуса с интересом наблюдал за ходом событий, поглядывая через боковое зеркало.

Вскоре результаты потасовки отразились на лицах дерущихся: у Игоря два быстро зреющих синяка, один под правым глазом, другой, на левой скуле, разбитый нос и налитое кровью правое ухо, словно побывавшее в опытных пальцах строгого учителя. Офицер потерпел значительно меньший ущерб, отделавшись рассеченной нижней губой. Если не считать все еще растущей как на дрожжах лиловой шишки на лбу.

На этом, скорее всего, дело могло бы и закончиться, тем более что военный неожиданно потерял всякий интерес к своему визави и уже начал поворачиваться, чтобы войти в автобус. Если бы к остановке не подъехала милицейская «лада», и стражи порядка не обратили внимания на странную толпу у задних дверей автобуса.

После короткого дознания на месте (нашелся даже кто-то, заявивший, что видел, как Игорь ТОЛКНУЛ военного в спину), его и военного в штатском задержали. Однако тот неожиданно заявил, что ничего особенного не случилось и что никаких претензий к Игорю он не имеет (подумать только! – он не имел к нему никаких претензий!). И вообще – он хирург, его ожидает сегодня две сложных операции, короче, о его задержании не может быть и речи. Что произвело глубочайшее впечатление на старшего по званию мента, словно офицер произнес некий секретный пароль агента спецслужбы или намекнул, что является самым ближайшим родственником его непосредственного начальника.

В результате задержали только Игоря…

Тут и начинается его головокружительная гонка на американских горках с единственным глубоким виражем, ведущим только вниз.

Конечно, проклятый шнурок был лишь исходной точкой для начавшихся далее неприятностей, и развитие последовавших затем событий могло неоднократно менять направление. Но все началось именно с той мелочи – распустившегося гребаного шнурка…

Даже не на его ботинке.

Итак, он был задержан, и это было чертовским невезением (еще одна с-с-с-случайность?).

Потому что именно этим утром должен был состояться его первый выход на новую работу, работу, которой он добивался в течение полугода. Что, черт возьми, было совсем не просто с его специальностью – чертежник. Результат многомесячного обивания порогов проектных институтов и тому подобных учреждений, где могли понадобиться его навыки. Ему наконец дали зеленый свет в одном из них с возможностью принимать участие в выполнении коммерческих заказов. Все это было как нельзя кстати: их с женой долги уже составляли внушительную сумму; большинство кредиторов пока молчало, однако хватало и тех, кто все чаще напоминал о себе как старая болячка.

Вдобавок его жена, которой было тридцать два и которая негласно считалась бесплодной, после многолетних попыток зачать ребенка, неожиданно забеременела и к тому моменту уже находилась на шестом месяце.

Но утром заветного дня он оказался в камере временного задержания отделения милиции, расположенного в сером неприглядном здании. Отлично уже понимая, что…

После обеда к нему в камеру, которую он занимал в глубокомысленном одиночестве, заглянул некто в милицейской форме с погонами майора и, не сказав ни слова, вышел.

Вскоре его отвели умыться и привести себя в порядок, а затем… просто отпустили.

Поэтому он все-таки явился на работу 5 апреля. Правда, с некоторым опозданием – почти на целый рабочий день – и опухшей физиономией с лихорадочно бегающими глазами нашкодившей собаки.

И узнал, что, разумеется, он уволен…

О последовавшем затем отрезке времени в несколько недель он предпочитал не вспоминать даже потом.

Он каждый день отправлялся на поиски новой работы (какой угодно) и каждый раз возвращался ни с чем, скудные остатки средств неумолимо таяли, а на попытки занять еще немного был вынужден подолгу выслушивать уже откровенные намеки, что прежде чем влезать в новые долги, ему следовало бы научиться возвращать старые. Отношения с женой становились хуже с каждым днем.

Начав покупать газеты по трудоустройству, он быстро обнаружил, что заработать на жизнь благодаря публикуемым предложениям – если ты не энтузиаст, не великий умелец убеждать в чем-либо других людей или не профессионал высокого уровня в ходовой, но специфической области – столь же реально, как стать миллионером, упорно дергая за шнурок унитаза.

«Но другие же как-то выкручиваются!» – с горечью разочарованной в муже женщины констатировала жена и все чаще бросала обеспокоенный взгляд на свой округлившийся живот.

Другие? И тогда ему в очередной раз приходилось объяснять, что большинство львовских безработных способно годами находится в подобном положении и при этом не особо ощущать нехватку продуктов в холодильнике, а иногда даже добыть копейку-другую. Потому что они, эти другие, в своей массе выходцы из расположенных вокруг города сел, где почти у каждого или, как минимум, у одного в семье, имеется свое личное хозяйство, – а у них с женой нет местных корней, и им буквально все приходится покупать, поэтому-то им так и трудно.

Нет, он не собирался оправдывать себя, сидя сложа руки, и заглядывать себе под зад в надежде дождаться золотого яйца. Со временем усилия просто обязаны были снова оправдаться, как бывало и раньше.

Вот только этого самого времени на этот раз в запасе не было.

В начале мая, когда последние деньги практически вышли (как и вещи, которые можно было еще продать), а живот у жены начал выпирать вперед, подобно баскетбольному мячу, спрятанному под одеждой, стало ясно – их спасет только радикальный шаг.

Дальше все произошло само собой. Неожиданно ему позвонил давний знакомый и поинтересовался, не знает ли тот кого-нибудь, кто мог бы инвестировать сумму пять или шесть тысяч долларов в организованное им дело по закупке-продаже автомобильных запчастей. Вопрос сперва вызвал у Игоря ироничную реакцию, но секунду спустя в его голове будто щелкнул какой-то переключатель, и он сказал, что знает. Затем попросил перезвонить через два-три дня и положил трубку мимо телефона.

Просто этим человеком он собирался стать сам.

Когда он сообщил жене о своем решении продать их однокомнатную квартиру, та бурно и решительно запротестовала, а под конец заявила, что никогда не даст своего согласия.

Весь оставшийся день он ходил за ней попятам, убеждая, что другого выхода у них просто не осталось. Описывал, какие почти безграничные возможности им это дает. Говорил о вечных мытарствах в поисках заработка и тех жалких грошах, которые он приносит – карабканье на ледяную гору – сколько усилий не прикладывай, все равно оказываешься там, откуда начал. Разве ей не надоело каждый день ломать голову, что приготовить на обед (ужин, завтрак) из горстки ячневой крупы и нескольких картофелин? экономить на транспорте? задыхаться в долгах? И у них, особенно теперь, когда она на седьмом месяце, нет права тупо стремиться к верхушке этой горы – тем более, что существуют иные возможности. И так далее… Кажется, подобного красноречия он сам от себя не ожидал.

Короче говоря, либо они воспользуются этой улыбкой фортуны, либо очень скоро для них настанет конец света. А квартиру они, естественно, купят снова – возможно даже, двух– или трехкомнатную. Потому что скоро их станет как минимум трое.

Жена сдалась к ночи.

Остальные события замельтешили будто в сумасшедшем калейдоскопе…

К концу мая квартира была продана, долги розданы, устно договорено о временном жилье. Они оставались еще на старой квартире, когда утром 28 мая у них появился без пяти минут деловой партнер Игоря и объявил о чрезвычайно выгодной сделке, которую боялся упустить. Сумма, которую планировалось пустить в дело, без оформления документов перешла из рук в руки. Новоиспеченный партнер попрощался, и больше они никогда его не видели. Во всяком случае, живым.

Затем безумная ночь, когда тот не появился в договоренное время, телефонные объяснения с его женой, которую Игорь никогда не видел и которая бесцветным голосом сообщила, что муж погиб в автокатастрофе, и ни о каких делах и деньгах она не знает. Двое суток, проведенных словно в угаре… Похороны несостоявшегося партнера, на которые он явился для объяснений с вдовой и был жестоко избит кем-то из родственников покойного, когда довел ее до истерики своими требованиями вернуть деньги… Утро на следующий день, когда вместо Александры обнаружил на ее подушке записку, где сообщалось, что она уезжает к матери на Урал со всеми оставшимися у них деньгами и жалеет о годах, прожитых с таким ни на что не годным придурком, как он… День, когда должны были появиться новые хозяева, и он, не дожидаясь их прихода, просто вышел на улицу и побрел в случайном направлении, потому что идти ему было некуда…

Под вечер он оказался на парковой скамейке, уставший от бесцельной ходьбы, голодный и мучимый жаждой, где просидел до ночи, тупо наблюдая, как сгущаются тени между деревьями, и слушая высокий звон в опустевшей голове.

Когда в парке, который темнел загадочным оазисом напротив здания Университета имени Франко, не осталось ни души, он еще раз пересчитал все свои деньги. Их, как и раньше, было ровно двадцать восемь копеек…

Он превратил кулек с одеждой в импровизированную подушку, а скамейку – в диван, приобретая первый опыт бездомного бродяги. Уже скоро выяснилось, что по удобству парковая скамейка сравнима с прокрустовым ложем. Игорь проворочался на жестких деревянных брусках минут сорок, ощущая нарастающую боль во всем теле (в этом процессе активно участвовали еще и ушибы, полученные на кладбище), и решил переместиться на траву. Подходящее место он обнаружил всего метрах в шести-семи от скамейки; свет от паркового фонаря туда не доставал: он только сейчас понял, что выставил себя на обозрение случайных прохожих, когда устроился на прежнем месте.

Внезапно его взгляд о что-то зацепился и снова прыгнул к желтому пятну света под фонарем, сердце заколотилось почти у самого горла… Кажется, только что легкий ветерок проволок по земле какую-то странную цветную бумажку. Ему почудилось, что эта бумажка подозрительно смахивает на деньги, причем на купюру крупного достоинства – 50, а может быть, и все 100 гривен!

Он сорвался с места и бросился вслед за бумажкой, чтобы ее не унесло далеко от света, где он уже не сможет ее отыскать. Игорь лихорадочно шарил глазами по земле, изо всех сил напрягая зрение, и наконец (о чудо!) заметил предмет своих возбужденных поисков. Немного помятый листок, размерами действительно напоминающий денежную купюру, зацепился за нижнюю ветку небольшого куста.

Игорь поднял заветную бумажку и направился к фонарю с ожиданием игрока сделавшего самую крупную ставку в своей жизни. По пути он осторожно тер подушечками пальцев гладкую поверхность, пытаясь обнаружить характерную для денег шершавость, однако был настолько взволнован, что в один момент ему казалось, что это просто какая-то красочная обертка, в другой – действительно ему повезло найти нечто более ценное.

Оказавшись прямо под фонарем, он медленно раскрыл ладонь… Сердце замерло будто в сюрпляце – он до конца распрямил пальцы и правда увидел стогривенную купюру!

Но только на одну секунду – его желание на миг пересилило объективную реальность, и сознание выкинуло маленький фокус. Потому что в действительности на его ладони лежал цветной рекламный листок.

ЛИНЕКС – НОРМАЛЬНЫЙ СТУЛ У ВСЕЙ СЕМЬИ!

ТРЕБУЙТЕ В АПТЕКАХ!

… издевательски бодро гласили яркие буквы.

Он сплюнул на землю, как игрок, обнаруживший, что карточка с целиком угаданной комбинацией не была отправлена, смял идиотскую бумажку и швырнул в темноту.

А через секунду ему вдруг стало плохо по-настоящему – выглядывая из-под подошвы его левого ботинка, на него смотрел уголок зеленой бумаги с отчетливо различимой цифрой «5»…

Очистив пятидолларовую банкноту от кусочков налипшего дерьма, Игорь сунул ее в задний карман брюк, будучи абсолютно уверенным, что утром обнаружит там либо обертку от шоколада, либо, в лучшем случае, неудачную ксерокопию.

Затем вернулся к своей постели на траве и на удивление быстро уснул.

В последующие дни Игорь приспосабливался к своему новому статусу. Ночевал в парках, постоянно меняя место. Собирать бутылки поначалу было ужасно стыдно, он подрабатывал, разгружая ящики у магазинов – это позволяло ему посещать дешевую столовую один раз в день, иногда дважды – выручали пять долларов, найденные в первый памятный день его бродяжничества и, по счастью, оказавшиеся настоящими.

Дважды его били другие бродяги (впрочем, не то чтобы «били», скорее, прогоняли со «своих» мест; он же предпочитал с ними не связываться), один раз цеплялась милиция, в общем, с ним происходили все те обычные вещи, которые и должны происходить в жизни бродяги.

Через неделю скитаний он стал время от времени совершать одно и то же открытие: он свободен, вот теперь он действительно обрел свободу, он сам себе хозяин. Думать об этом ему нравилось, хотя он понимал, что расплачиваться за такую свободу приходится постоянным унижением и массой неудобств. Но иногда ему даже казалось, что он начинает понимать тех бродяг, которые не желают возвращаться к прежней «правильной» жизни, если им предоставляется такой шанс. Наверное, они уже просто не могут, потому что за два или три года успевают стать другими – прежде всего внутренне – людьми, играющими только по собственным правилам, или думающими, что это так.

Горечь обиды на жену бесследно исчезла. Он ее даже не прощал, скорее, его целиком поглотила новая жизнь; в первую неделю он не вспоминал об Александре, во всяком случае, не вспомнил о ней ни разу по-настоящему.

Однажды, примерно через две недели с начала его свободной жизни, он проснулся оттого, что какая-то старуха-бродяжка пыталась стянуть ботинки прямо с его ног. Благо вечером он не стал их снимать.

После этого эпизода он понял необходимость как можно скорее поменять способ ночлега. Еще ему припомнился один случай, о котором писали в газетах года три назад: несколько мальчишек-подростков нашли в кустах уснувшего пьяницу, обложили газетами и заживо сожгли. Бедняга, кажется, даже не успел придти в сознание. Впрочем, существовал и более глобальный вопрос – лето, как и все на этом свете, не длится вечно.

Он блуждал по городу без определенного маршрута – день выдался на редкость приятным для такого засушливого лета, облака укрыли Львов от солнца – пока не оказался в окрестностях огромного здания центрального универсама, носившего название города. Проходя по тенистой зеленой аллее между двумя длинными пятиэтажными домами, он увидел ключ, забытый кем-то из жильцов в замочной скважине дверей от подвала.

Так он нашел свое нынешнее пристанище. Он обнаружил два никем не занятых помещения без замков на дверях; одно ему вполне подходило.

Его нисколько не смутило то обстоятельство, что жилье в каком-то смысле было уже занято. Огромной матерой крысой и ее потомством.

С того дня в его бродяжнической жизни начался новый этап.

Правда, спустя два месяца его ожидала одна еще более знаменательная ночь, – когда он неожиданно откроет, что мир устроен куда сложнее, чем он себе представлял, и под покровом темноты способен скрывать свои особые тайны.

Насколько было возможно, он благоустроил свое новое жилье, перетаскивая по ночам разную утварь.

Зарабатывал сбором бутылок, собирая их в темное время, храня в тайнике и сдавая раз в неделю на пункт приема. В такой день он обычно отсутствовал «дома» около суток, чтобы не попасться на глаза кому-нибудь из жильцов. Ему даже удавалось посещать общественную баню – запах немытого тела все еще сводил его с ума. Считалось, что лето 99-го выдалось самым жарким за последние сто лет.

Временами он бывал даже счастлив. И это ощущение не проходило по несколько дней подряд. Если в такие моменты Игорь вспоминал жену, ему становилось ее искренне жаль, потому что Александра так и не сумела понять, что в жизни далеко не все зависит от собственных желаний или даже от неких правильных решений, что человек может оказаться совершенно беспомощным перед нелепым случаем, мельчайшей соринкой в огромном механизме обстоятельств – перед мелочью. Неужели она всерьез считает, что, бросив его и уехав к матери (одна, с еще не родившимся ребенком), через год-два забудет о бедности, начнет одеваться от Коко Шанель – и все только потому, что его не будет рядом!

Наивная.

Иногда он гадал, кто у него родился, и тогда мысли о жене уходили на дальний план, как мелкая деталь на фотографии, выпавшая из фокуса.

Периоды депрессии посещали его значительно реже, но были мучительны; в такие дни не радовала даже Крыска – она превращалась в серую мерзкую тварь, с которой жить рядом мог только безумец.

Однажды, в один из подобных периодов, Игорь оглянулся во времени на несколько месяцев назад и сделал потрясающее открытие: все события, начиная с того злополучного утра 5-го апреля, будто специально складывались так, чтобы заведомо лишить его иного выбора… чтобы привести именно к такому итогу.