Текст книги "Обладатель великой нелепости"

На седьмой день число жертв Отрывателя голов достигло семидесяти восьми человек.

Но кое-кто при этом заметил, что киллер стал убивать реже в последние два дня, точнее, ночи. Некоторые эксперты объясняли это «стабилизацией в психологическом состоянии маньяка», и выказывали надежду, что теперь будет значительно легче выявить систему в его действиях и наконец-то поймать, – хотя здесь пахло явным противоречием. Впрочем, когда в течение одной недели погибает около восьми десятков ни в чем не повинных людей, а об убийце по-прежнему ничего не известно – искать спасения в здравой логике уже не приходится.

Даже редкие счастливчики, которым чудом удалось остаться в живых после встречи с Отрывателем голов, были либо настолько изувечены, либо пребывали в таком состоянии, что попытки использовать их свидетельства для помощи следствию равнялись безнадежному нолю. В лучшем случае они несли бессвязную ахинею о материализовавшихся призраках или агрессивных инопланетных пришельцах. Может быть, из всего этого бреда по характерным, часто повторяющимся деталям и удалось бы извлечь нечто полезное, но выживших было слишком мало: всего несколько человек. Если чему-то это реально и способствовало, так обрастанию историй об Отрывателе голов новыми противоречивыми слухами и рождению уже настоящих легенд.

Единственным фактом, не подлежавшим сомнению, было то, что Отрыватель, безусловно, самый кровавый и загадочный из всех известных серийных убийц, на фоне которого даже Чекатило выглядел «просто тщедушным парнем немного не в себе» – как прокомментировал обозреватель криминальной хроники одной из газет.

К восьмому дню Отрыватель голов унес жизни еще шестерых человек. Точнее, пятерых – одно из убийств экспертиза определила как «замаскированное под».

Утром девятого дня сразу по окончании выпуска первых теленовостей, войдя в ванную, Лозинский хирургическим ланцетом вскрыл себе вены…

Глава 4
Город ночью (II)

Когда Задумчивый и Смешливый поднялись на крышу, уже час как стемнело. Мастер ожидал их, стоя спиной к чердачным дверям и глядя на обозримую отсюда часть города, включившего огни. Рядом с ним темнел хрупкий силуэт мольберта, очертаниями напоминавший скелет какого-то диковинного животного. Видимо, пока было еще светло, он успел хорошо поработать и, возможно, даже закончить картину. Так оно или нет, однако название полотна было заранее известно – учитель этого не скрывал – «Город Ночи».

– Хорошо, что вы решили придти именно в такое время, – сказал Мастер, не оборачиваясь к ним. Ученики знали, что он не выносит постороннего присутствия во время работы. И особенно, когда та близится к завершению.

– Да, – продолжил Мастер, словно подтверждая их догадку, – это дало возможность закончить уже сегодня.

Усмехнувшись, художник достал из кармана балониевой куртки небольшой фонарик и показал юношам:

– Представляете, как я пользовался этим, чтобы сделать последние мазки, когда стемнело?

Ученики переглянулись, будто говоря один другому: «Ну что взять чудака в его возрасте? Рембрандт, помнится, и не такое выкидывал…»

– Будет лучше, если вы ее завтра рассмотрите. А этим вечером… – художник жестом пригласил учеников встать рядом с ним. – Сегодня я хочу вам кое-что показать. А потом услышать, что вы увидели.

– Что? – спросил Смешливый.

– Город, – старик очертил рукой в воздухе полукруг, охватывая раскинувшуюся внизу панораму цветных огней. – Город ночи…

– Это ведь название вашей картины… – Задумчивый посмотрел на землю с высоты четырнадцати (плюс еще немного) этажей и пожал плечами. – Ничего особенного, как по мне, город как город. Темно. Высоко. Мы видели это уже тысячу раз… И я совсем не нахожу это интересным. Для себя, по крайней мере.

Мастер посмотрел на ученика, как смотрит человек, испытывающий нарастающее подозрение, что его давний собеседник страдает полной слепотой, и эта слепота совсем не временная. Он положил ладонь на плечо Задумчивого. Осторожно, словно имел дело с очень хрупким материалом.

– Кажется, ты сегодня не в духе?

Тот снова пожал плечами:

– Да нет, не то чтобы… – однако спустя секунду добавил: – Наверное.

– Что-то серьезное? Может быть, хочешь…

Задумчивый отрицательно замотал головой.

Смешливый усиленно изображал полное безразличие к их разговору, но если бы не темнота, его ухмылка не осталась бы незамеченной. Он, как никто другой знал, как часто его другу свойственно подобное состояние – унылое, будто ему только что сообщили о быстро прогрессирующей неизлечимой болезни, и одновременно раздраженное. А в этот раз Смешливому была известна даже причина: его товарищ безнадежно влюбился в женщину, которая лет на десять-двенадцать была старше его. Но главное, чувство осталось безответным.

– Что ж, – после минутной паузы сказал художник. – Я не настаиваю. Личное всегда должно оставаться…

– Причины нет, – отозвался Задумчивый. – По крайней мере, мне она не известна.

Смешливый прыснул, но сделал вид, будто закашлялся. Впрочем, не слишком успешно, и тогда заговорил, переводя тему в иное русло:

– А с вами так бывало, маэстро?

– Да, иногда, – улыбнулся художник. – И сейчас случается. Изредка… И точно так же – без видимого повода.

– А я думаю, причина всегда найдется, – заявил Смешливый. – Даже если она остается невидимой, как то, что заставило ухмыляться Монну Лизу.

– Улыбаться… Возможно, ты прав. – Мастер вглядывался куда-то в темную даль, словно пытался достигнуть тонувшего в ночи горизонта. – Но иногда тебя действительно гложет что-то, что упорно не хочет показаться при свете дня… особенно, когда стареешь. Или начинаешь понимать… Только, поверьте мне, вас это затронет еще очень не скоро.

– А как вы справляетесь с этим, когда причина… ну, скажем… – запнулся Задумчивый, краснея и одновременно радуясь, что в темноте никто не заметит этого. – Я имею в виду…

– Я тебя понял, – кивнул художник. – Конечно, это зависит от самой причины, – он продолжал смотреть туда, где как крылья гигантской птицы проплывали низкие тяжелые тучи, угадываемые лишь по гаснущим звездам. – Я чаще всего просто начинаю думать о чем-нибудь значительно большем, чем я сам. Например, о звездах, – он указал рукой на чистый клочок неба со светлой точкой, светившейся в центре.

– Это не звезда, это Марс, – вставил Смешливый. Товарищ незаметно пихнул локтем его в бок; то ли за то, что тот перебил учителя, то ли вообще за его манеру лезть везде и всюду со своими репликами.

– Я не имел в виду конкретно… эту планету, – заметил художник, глянув на Смешливого, в прищуренных глазах которого мелькнул лукавый отблеск Луны, выглянувшей в просвете «крыла» гигантской тучи-птицы и тут же скрывшейся. – Если на то пошло, это не Марс, а Венера, знаток.

Смешливый с невинным лицом развел руками.

– Так вот, – продолжил художник. – Я пытаюсь… лишь пытаюсь представить себе, насколько велика одна только наша солнечная система. Вспоминаю, сколько времени потребовалось бы самому быстрому самолету или поезду – обычному пассажирскому поезду – чтобы достичь Юпитера или Плутона. Теоретически, конечно, но когда-то я действительно занимался подобными вычислениями. Либо – сколько тысячелетий это заняло бы у человека, идущего пешком. И так далее. А потом сравниваю этот фантастически длинный путь с расстоянием хотя бы до ближайшей звезды… скопления… масштабами Млечного Пути, миллиардами звезд, намного превосходящих наше солнце, которые как частички пыли образуют его. Затем, наконец, я пытаюсь вообразить Вселенную в целом, где наша невероятно огромная галактика не более чем крошечная мерцающая искра, летящая сквозь бесконечное пространство среди миллиардов, а может, и квинтиллионов таких светляковых роев… И, в конце концов, спрашиваю себя: ЧТО мои проблемы – какими бы они всеобъемлющими и катастрофическими мне не казались, да и я сам – по сравнению с ЭТИМ?

Мастер умолк, глядя на учеников с видом человека, которому посчастливилось отколоть для себя личный кусочек от неприступной скалы Истины.

– Карлик… – проговорил Задумчивый.

– Ничто… – бросил Смешливый.

– Вот именно, – как-то сразу оживившись, согласился Мастер. – Даже меньше, чем ничто. Гораздо меньше, несоизмеримо…

– И как? Помогает? – спросил Смешливый. – В отношении проблем, я хочу сказать.

Старый художник непонимающе взглянул на лукаво усмехавшегося ученика, застегнул «молнию» куртки под самый верх, и внезапно рассмеялся сам:

– Если честно, не всегда… а в последнее время совсем редко. Чаще – просто помогает отвлечься.

Смешливый повернул лицо к огням ночного города, будто давая понять, что тема упадочности духа исчерпана, и Столбам Мироздания ничто не грозит.

– Так мы будем смотреть на город или нет?

– Конечно, – ответил Мастер, продолжая улыбаться. Не важно, где они встречались – на крыше или в художественной мастерской – Смешливый нравился ему с каждым разом все больше. Из парня определенно может выйти что-то толковое… даже если он бросит живопись, – думал старик.

– Конечно будем.

Задумчивый еле слышно пробормотал что-то неразборчивое; похоже, идея смотреть на город его ни чуть не вдохновляла.

Минут десять они молча стояли на крыше дома. Здесь, наверху, особенно сильно ощущался сырой осенний ветер, налетавший внезапными, как ночной хищник, порывами и исчезавший так же неуловимо, как и появлялся, оставляя после себя лишь отголосок ледяного дыхания, предвестника ранней зимы.

Где-то вдали полыхали подобно гигантским фотовспышкам фиолетовые блики молний, но их рокочущий голос не достигал слуха трех людей, застывших между землей и небом, будто в ожидании скорого неведомого чуда. Под ними, как феерия угасающего праздника, мигали тысячи, десятки тысяч огоньков – рисунок этой разноцветной мозаики непрестанно изменялся как полотно большой ожившей картины.

– Я подумал… – первым нарушил молчание Смешливый, сейчас в его голосе не было обычной иронии. – Каким видит наш мир Отрыватель голов?

– Иначе… – отозвался художник.

Задумчивый, стоявший чуть сзади учителя и друга, заметил, как тот вздрогнул.

– Иначе. Но не стоит об этом говорить.

Что-то в голосе Мастера заставило Смешливого пожалеть о своих словах.

Они помолчали еще несколько минут, глядя на засыпающий город, который постепенно погружался во мрак, медленно подчиняясь необходимости признать законную власть ночи и отдаваясь в ее бесплотные объятия. Здесь, близко к окраине, это ощущалось особенно.

– Ну, что ж, друзья мои, – сказал старый художник, повернувшись к ученикам. – Становится поздно, пора… С кого начнем? Может быть, с тебя? – с тщательно скрываемым сомнением и в то же время с какой-то отцовской надеждой он посмотрел на Задумчивого.

Тот собирался что-то сказать, но лишь неохотно кивнул. Похоже, он предпочел бы вообще не открывать рта – в такие моменты он всегда чувствовал себя не уютно, казалось, все мысли куда-то исчезали, как мелкие деньги, когда они тебе больше всего необходимы. Но худшее было в другом.

Вот, к примеру, взять Смешливого… Как говорил Мастер – «Несмотря на неизлечимое косоглазие в изображении перспективы, он все же умеет видеть». Смешливому почти всегда удавалось вызвать одобрительную улыбку старика, и при этом парню легко давалось вести себя так, будто его это совершенно не волнует (а может, так оно и было?). Они, конечно, друзья, но… Смешливый будто почти всегда говорил то, что художник желал от него услышать – не дословно, наверное, – но в принципе. Задумчивый этого не понимал и раздражался еще сильнее. Потому что не мог взять в толк, чего именно от него пытаются добиться. Он без особого труда мог изобразить с точностью до мелких деталей (даже по памяти) любой пейзаж или натюрморт, виденный лишь мельком – причем, гораздо реалистичнее (почти фотографически) и лучше владел кистью, чем остальные, – в том числе и Смешливый. Так чего же от него еще хотят? Почему старик…

– Ну… – Задумчивый вздохнул как человек, заведомо убежденный, что перед ним поставлена непосильная задача (а главное, совершенно бессмысленная на его взгляд), – Дома… Улицы… Фонари… Я не понимаю! – внезапно вспылил юноша. – Черт! Ну зачем все это? Разве не гораздо важнее в точности передать то, что реально существует? То, что может увидеть каждый, то, что есть! Для чего нужны все эти выверты? Почему я должен что-то выдумывать?!

В глазах художника пронеслось чувство какой-то безнадежности, но он сумел спрятать этот взгляд, отвернувшись в сторону ночного города.

– Не выдумывать… видеть. По-твоему, выходит, живопись умерла еще сто лет назад, когда появилась фотография?

Задумчивый промолчал.

– Нет, не умерла, – тихо проговорил старик. – И этого никогда не случится, пока существует мир, человечество… и люди, очень редкие люди, по-настоящему способные делать видимой скрытую суть вещей – для каждого. А вот уже какую именно ее грань – зависит от самого художника. Я надеюсь, ты понимаешь, что мне хотелось сказать, или когда-нибудь поймешь… Ну, что ж, давай оставим это. – Он повернулся к зааплодировавшему Смешливому. – Может, тебе удалось что-то увидеть?

Тот кивнул. Задумчивый подумал, что его сейчас стошнит от его самодовольной рожи.

– Я вижу огромный пещерный остров. Он населен маленькими суетливыми существами, построившими его. Сейчас, с приходом ночи, они разбежались, чтобы спрятаться в этих многоуровневых пещерах правильной геометрической формы. Каждый в своей собственной дырке. Там они чувствуют себя уютно и безопасно…

Задумчивый поморщился – опять эти чертовы бредни. Но, похоже, старик как раз и хотел услышать что-то подобное. Парень перевел взгляд со Смешливого, впавшего в бред, на художника, стараясь рассмотреть его выражение. Тот как всегда улыбался, будто меломан, дождавшийся, когда по радио запустят любимую песенку. Задумчивый внезапно понял, с какой радостью увидел бы их обоих сейчас в гробу – старого учителя и старого друга. Обоих.

– …Эти существа. Они многое изобрели для удобной жизни, – описывал свое видение Смешливый. – Выстроили ровные дороги, чтобы быстро по ним передвигаться в пещерном городе в своих железных ящиках на колесах и успевать во все концы. Придумали тысячи специальных правил для поддержания порядка, множество способов развлечения и еще… черт знает сколько всего…

Смешливый перегнулся через невысокий парапет, глядя вниз:

– Они… – и запнулся, заметив там что-то.

По отвесной стене прямо на него надвигалась странная тень. Уже через секунду он рассмотрел какой-то резко очерченный силуэт. Это нечто цеплялось за выступы оконных рам, балконов, неровности в стене и перебирало конечностями с быстротой и ловкостью насекомого. Зрелище было абсолютно нереальным. Всего через две секунды это уже приблизилось настолько, что Смешливый мог различить глаза – две бездонные шахты, уходящие в глубину чужого отвратительного мира – в них таилось какое-то нечеловеческое торжество.

– Господи… – выдохнул Смешливый, глядя на приближающегося монстра. – Господи! Я понял, кто…

За этими словами старый художник и Задумчивый увидели, как дикая неизвестная сила вырвала Смешливого с крыши, протащила через парапет и увлекла вниз. Парень словно исчез. Как в параличе, они слушали его быстро удаляющийся вопль. Скорее удивленный, нереально растянувшийся крик, который оборвался несколькими секундами позже – внезапно, будто наступили на горло тяжелым сапогом. И больше ничего. Кроме тоскливого завывания ветра…

Больше ничего.

Не решаясь принять случившееся, Задумчивый и художник ошеломлено переглянулись.

– О нет… – глухо выдавил Задумчивый. Его лицо стало похоже на угольный набросок, выведенный на белой стене в темном переулке.

Когда его взгляд вернулся к месту, где недавно стоял Смешливый, ему показалось, что чьи-то холодные пальцы осторожно ощупывают его живот изнутри… Там, у парапета, возвышался темный причудливый силуэт. Их разделяло всего пять-шесть метров. На миг у Задумчивого появилась надежда, что… Но эта странная фигура совсем не походила на Смешливого.

Тот, кто стоял у парапета, сделал к ним один шаг – его движения напоминали попытку эпилептика двигаться плавно во время припадка – и остановился, как бы раздумывая.

Затем прозвучал резкий, вызывающий озноб скрежет, на который было не способно ни одно живое существо.

– Это не он… – задыхаясь от ужаса, проблеял Задумчивый. – Это… кто-то другой…

– Этонеон!.. – безумственно режущий голос вновь заставил вздрогнуть обоих людей.

Если бы старый художник обладал таким же острым зрением, как его ученик, то чудовище, возникшее в нескольких шагах перед ним, вызвало бы у него ассоциацию с обретшим плоть бредом помешанного эксгибициониста. Но старик мог видеть только темную фигуру на фоне огней города. Он бросил взгляд на застывшего, словно каменное изваяние, ученика, который видел больше, и шагнул к неизвестному.

– Кто вы? Что происходит?

Еще один шаг навстречу:

– Где мальчик?

– Не подходите!.. – простонал Задумчивый, уже поняв, кто в этот вечер составил им компанию на крыше. Наверное, то же самое понял и Смешливый за секунду до своего падения. – Ради Бога, не делайте этого!

В то же время Задумчивый с безнадежной тоской думал о ведущем вниз открытом выходе с крыши, словно вопившем: СЮДА! СПАСЕНИЕ ЗДЕСЬ! БЫСТРЕЕ! – но находившемся слишком далеко, чтобы успеть добежать и захлопнуть за собой надежную неприступную дверь из толстых стальных листов – тяжелую и мощную, как броня танка. Но он не успеет, НЕ УСПЕЕТ… Даже если Мастер отвлечет чудовище на себя.

«А что потом, парень, если бы и удалось, что потом?..»

– Не надо!.. Не подходите БЛИЗКО!

Художник, не реагируя на его крик, сделал еще один шаг к монстру.

«Господи, неужели он не видит?!»

– НЕТ! ЭТО ОТРЫВА…

В этот момент старик замахнулся:

– Ты!.. Зачем ты сбросил его, ублюдок?! – но ударить не решился и вдруг как-то сник, замерев с поднятой рукой.

Ситуация все больше начинала походить на сон или на эпизод из какого-нибудь дурацкого романа ужасов. Но для Задумчивого, который находился всего в нескольких шагах от старого художника и монстра, стоявших лицом к лицу, все было слишком реальным.

Однако события, последовавшие дальше…

Чудовище сделало последний шаг навстречу учителю, – теперь их разделяло не больше вздоха.

«Неужели он до сих пор НЕ ВИДИТ?!»

Голос проскрежетал мучительно даже для Задумчивого, стоявшего дальше:

– Па-рень… яоченьнелюблюрезкихдвижений! – лапы монстра сомкнулись на шее художника (Задумчивый вдруг почувствовал, как резко похолодало на крыше) и взметнулись вверх…

Раздался звук, который показался Задумчивому хлопком лопнувшего воздушного шара, но не таким звонким – как хлопок немного сдутого шара.

Движение чудовища было таким молниеносным, что ноги художника ни на миллиметр не поднялись над землей, когда его голова отделилась от туловища. Простояв еще целых три секунды, тело художника повалилось обмякшим мешком, обдав Задумчивого горячим фонтаном крови, хлещущим из разорванной артерии. Дважды конвульсивно дернулось и застыло. Хлюпанье в нижней части шеи затихало неправдоподобно долго…

Задумчивый заворожено следил, как под уродливым обрубком, на котором когда-то находилась голова его учителя, вырастает огромная темная лужа… Он даже не заметил, когда монстр оказался прямо перед ним.

Отрыватель, держа голову Мастера за волосы, поднес ее к самому лицу Задумчивого:

– Кактебетакоевыр-ражжение!..

Рот художника был широко открыт (Задумчивому на миг показалось, что глубоко запавший язык судорожно дернулся, будто пытался распрямиться…), а в выкатившихся глазах застыл бесконечный ужас человека, одиноко подвешенного в провале пространства между двумя отдаленными галактиками.

Задумчивый подался назад, уже давно перестав ощущать тяжелую возню жирных крыс в нижней части своего живота. Он зацепил плечом мольберт с законченной картиной, и тот опрокинулся вместе с полотном на просмоленное покрытие крыши. Где-то на краю сознания у Задумчивого билась мысль, что всего в полуметре под ним находятся люди и даже не подозревают о том, что происходит прямо у них над головой.

– Отврах-хтительноезрелище!.. Правда? – монстр потряс головой Мастера перед самым его носом: пару капель крови – странно тепловатых и тяжелых – упали Задумчивому на щеку.

(Неужели эта тварь его о чем-то спросила?)

– Гнустх-хное!.. – казалось, слова Отрывателя рождаются от вибрации самого пространства. А язык, на котором он говорил, принадлежал какому-нибудь племени зловещих ночных существ – пожирателей трупов или кого-то в том же роде.

Однако до Задумчивого вдруг дошло, что он способен понимать этот язык. Он наконец сообразил, что Отрыватель не говорил на каком-то темном наречии, как орки, тролли и прочие герои Толкиена. Все дело в том, как он произносил слова и… в его голосе.

Как бы убеждаясь в своем утверждении, монстр отвел в сторону голову Мастера, словно некий кошмарный ваятель, оценивающий результат своих творческих потуг.

– Давай!.. сох-хтрем!.. его!.. – проскрежетал Отрыватель голов.

(«Он сказал… давай сотрем?..)

Чередой мелькающих, как лопасти винтов, движений руки чудовище содрало слой плоти с мертвого лица художника, будто освобождая от прилипшей маски. Не в силах отвести взгляда от этого жуткого процесса, Задумчивый пошатнулся. Весь окружающий мир наполнился непрерывным дурманящим звоном.

– Ужегораздолучше!.. – Отрыватель продемонстрировал перед его мутнеющими глазами стертое до цинично «улыбающегося» черепа лицо, не так давно принадлежавшее человеку, которого последние два с половиной года он считал своим учителем. То, что осталось от лица напоминало куски белого мрамора, медленно проступающего сквозь липкую грязь.

Задумчивый шатнуло.

– Чтоскаххжешь!.. – Отрыватель ткнул обезображенную голову художника ему в лицо.

Затуманенный взгляд Задумчивого внезапно прояснились: взрыв ярости был подобен вспышке сверхновой – казалось, правая рука самостоятельно сложилась в кулак, и тот с оглушительной силой врезался в голову монстра.

Через миг его рука до самой кисти превратилась в кровавое месиво.

Однако удар попал в цель – Отрыватель выронил изувеченную голову Мастера, пошатнулся и даже отступил на полшага.

Задумчивый удивленно поднес к глазам изменившую форму руку; что-то внутри недоумевало, почему он до сих пор не чувствует боли – а она должна была оказаться убийственной. Если он доживет до момента, когда мозг справится с перегрузкой, и уже точно направленные импульсы этой боли попадут по назначению…

Он перевел взгляд на Отрывателя. Тот с легко угадываемой насмешкой покачал головой, твердой как гранит, показывая, что намеренно позволил Задумчивому ударить себя.

– Яхорошодержх-хуудар!.. А ты?

Откуда-то, из невыразимой дали, Задумчивого достигли первые отголоски боли в руке…

Ответный удар чудовища вмял средину его лица, как у резиновой куклы. Глазные яблоки вылетели, будто мячи для тенниса, выпущенные из пневматической пушки, и исчезли в темном пространстве за пределами крыши. При этом парень даже не шелохнулся.

А когда его тело начало валиться грудью вперед, то Задумчивый был уже давно мертв.

Монстр поднял упавшую картину, на которой был изображен вид, что открывался с этого места на крыше. Заключительные мазки, нанесенные Мастером около полутора часов назад, еще не остыли и светились живым теплом, с удивительной точностью повторяя мир, каким его видел Отрыватель голов.

– Простообторчххх!..