Текст книги "Обладатель великой нелепости"

Глава 6
Город ночью (III)

20 октября, среда, 00:59 ночи

…Когда металлическое нутро мусоропровода издало внезапный грохот чего-то большого и твердого, увлекаемого силой притяжения вниз, десятилетний Артем Резь невольно отпрянул от пустого бака, который меньше пяти секунд назад подставил под трубу. На миг грохот стал настолько сильным, что едва не оглушил его. Затем в пустой недавно опорожненный бак полетели… человеческие головы.

Одна…

Другая…

Третья…

Всего их было пять.

Они ударялись о днище бака с тупым звуком, как вилки гнилой капусты. Странное звенящее эхо отражалось от тонких металлических стенок посудины. Четвертая и пятая головы от удара забрызгали стены маленького узкого помещения бурыми сгустками крови и какой-то студенистой слизи, мутно блестевшей, отражая свет электрической лампочки, торчавшей из потолка на засиженном мухами патроне. Потом все мгновенно закончилось, и наступила многозначительная тишина.

Щуплый мальчик в перепачканной старой одежде сначала думал позвать кого-нибудь, правда, не слишком рассчитывая, что у него это выйдет в такое позднее время (а что сделала бы мама?). Но остался на месте, продолжая глядеть на то, что вылетело из трубы мусоропровода.

Залитые кровью и еще чем-то головы походили на диковинные переспелые плоды какого-то Химерного Дерева из фантазий душевнобольного иллюстратора книг с произведениями Р. Маккаммона.

Он потоптался на месте, испытывая странную смесь чувств, но, в конце концов, превозмогло простое детское любопытство. Мальчик медленно приблизился к низкому, по колено, мятому баку с двумя проржавевшими ручками и неожиданно для себя самого хихикнул…

Действительно – мусорный бак, набитый доверху человеческими головами – разве это не смешно?

Будь мальчик по имени Артем Резь немного старше, он мог бы сказать: если ты единственный ребенок одинокой и уже не молодой женщины, страдающей несколькими хроническими болезнями сразу, одна из которых органическая гипертония, то можешь не сомневаться, что тебе с частой и неотвратимой регулярностью придется забывать о своих десяти годах. Еще хуже, если твоя больная мама с невероятным трудом удерживается на должности дворника. Потому что тогда беззаботное детство закончится в тот самый день, когда у тебя окажется достаточно сил, чтобы оттащить полный бак, наполненный разной гадостью, к большому контейнеру, махать метлой во дворе, а зимой удержать в руках широкую совковую лопату для уборки снега. Именно с того дня можешь смело считать себя взрослым человеком… по крайней мере, в отношении своих обязанностей.

Но еще придется выслушивать не особо щепетильные упреки своих коллег – настоящих взрослых дворников с соседних участков, – что плохо убранный мусор переносится ветром на их территорию. Вставать в половине пятого утра, чтобы после уборки не опоздать в школу. Получать тумаки от старших ребят, собирающихся вечером у подъезда, когда пора менять баки под мусоропроводом. Терпеть едкие насмешки сверстников, которым повезло немного больше, и, вероятно, именно потому считающих себя гораздо выше… ведь им не приходится ковыряться в отходах своих соседей, верно?

А как насчет того, чтобы отгонять от мусорников бомжей (нередко становящихся неожиданно агрессивными, видя, что им противостоит ребенок), способных в считанные минуты свести на нет весь твой тяжелый труд, перерыв верх дном весь контейнер и превратив в открытую помойку подъездную дорожку перед самым приездом машины из службы по очистке города?

Но особенно доставало, когда какой-нибудь пришлый или местный забулдыга прямо на твоих глазах старательно облевывает только что вымытую лестницу. А потом, проходя мимо и замечая уже приготовленную тряпку, похлопывает по плечу: «Все верно, сынок, чистота прежде всего». И обдает лестницу новой струей зловонной жижи пятью ступеньками ниже. Вероятно, чтобы закрепить урок.

Сперва, когда все это только начиналось (не сразу, но зато уверенно и все чаще), – когда он вдруг превратился во взрослого, он думал: почему? Почему он? И с недоверчивым удивлением смотрел на своих ровесников… Да, конечно, у него ведь очень больная мама, нет рядом отца, нет даже старшего брата или хотя бы сестры. Они с мамой сильно нуждаются, и поэтому мамина работа это единственное, что позволяет им как-то еще держаться на плаву.

Но все равно – ПОЧЕМУ?

Где-то через полгода, когда он свыкся с новым положением вещей, его начала преследовать одна нехорошая мысль (которую он никогда не решился бы обсуждать с кем-нибудь): а не слишком ли понравилось его маме, пускай и очень больной, иметь такого рано повзрослевшего сына? Бывали месяцы, когда ему приходилось выполнять за нее больше половины работы… нет-нет! – мама не пила ничего спиртного, даже пиво (ей ведь ни в коем случае нельзя!). Просто она была очень, очень больной женщиной.

И все же… он заметил, что в последнее время приступы сильных головных болей слишком уж участились, особенно, когда накапливалось много работы во дворе.

(«Ах ты, негодный мальчишка, как ты только смеешь так думать о своей МАМЕ?! Я стирала твои засранные пеленки, не спала сотни ночей, когда ты…»)

Этим вечером он поздно вернулся домой, поскольку сегодня был благополучный для мамы день, и он засиделся у одного из немногих своих друзей, живущего в соседнем доме. Когда мальчишки очнулись, поняв, что время близится к полуночи, Артем пулей помчался домой, надеясь, что мама не станет слишком его ругать. Ведь уже почти три недели по ночным улицам бродит этот ужасный и неуловимый киллер Отрыватель голов, а ему нужно было идти по темному переулку. И как назло у них в квартире не было телефона, чтобы позвонить и успокоить маму, которая уже наверняка не находит себе места.

Но, вернувшись и открыв дверь своим ключом, он сразу понял, что ожидаемой трепки этим вечером не будет. Мама лежала на тахте в своей комнате и громко стонала, зарывшись лицом в подушку (от чего ее голос походил на утробное ворчание злого недовольного существа, живущего под детской кроватью). Ему, конечно, было очень жаль маму… но, господи! – как же он успел возненавидеть эти ее проклятые стоны – неужели ей действительно так больно? На табурете у изголовья тахты громоздились привычные флаконы с каплями, упаковки таблеток, чашка, графин с водой – они глядели на него с наглой уверенностью хозяев положения. Запах лекарств и еще чего-то неуловимого наполнял комнату, освещенную лишь приглушенным светом торшера в углу.

Услышав, как он вошел, мама медленно приподнялась на локте и сообщила, что осталось еще много работы, которую необходимо закончить до завтра. Прежде всего, надо разобраться с мусоропроводом, потому что бак не менялся с самого обеда, и к утру на полу может вырасти целая гора отходов, которую потом придется убирать, а он и сам знает, как это будет тяжело.

А еще, что она опять очень, очень сильно заболела… И ему прямо сейчас придется доделывать сегодняшнюю работу – жаль, что он пришел домой так поздно – и, скорее всего, взять на себя весь завтрашний день.

Минуту назад он хотел обнять эту измученную женщину с большими темными кругами под глазами, которая была его матерью, – как всегда делал раньше – сказать несколько успокаивающих слов… Но этим вечером он молча вышел из ее комнаты, быстро переоделся в рабочую одежду, думая о двух-трех часах сна, которые у него останутся в запасе на отдых, чтобы успеть до школы убраться во дворе, быстро глянул на часы в кухне (00:17), вышел из квартиры и спустился вниз…

Рассмотреть толком можно было лишь две верхние головы. Вряд ли он знал этих людей хорошо, если знал вообще, потому что сейчас…

Мальчику не хотелось касаться руками мертвых голов, поэтому он помог себе короткой палкой, чтобы развернуть их в удобное для опознания положение.

Это было жуткой, но удивительно захватывающей игрой.

Он не ощущал страха – может быть, потому, что вовсе не был маленьким взрослым, как считала его мама, а был просто десятилетним мальчишкой. Скорее, он испытывал странное, захватывающее дух возбуждение. Это было даже интереснее, чем солнечное затмение 11 августа минувшим летом, когда он с друзьями рассматривал тонкий перевернутый вниз «рогами» серпик раньше всегда полного солнца через закопченное на свечке стекло. А вокруг становилось все темнее и темнее… Но не стемнело настолько, как ему хотелось, – например, чтобы можно было увидеть звезды – настоящие звезды днем! Позже кто-то из взрослых сказал, что затмение в этот раз не было полным. Впрочем, он и сам это понял.

И вот теперь он чувствовал себя так, словно неожиданно увидел эти свои звезды.

К тому же, сейчас он мог их видеть только один.

В конце концов, ему удалось перевернуть две верхние головы в нужное положение и хорошо рассмотреть. Через минуту мальчик кивнул, будто соглашаясь с самим собой. Да, он знает этих людей, вернее… эти лица. Целая семья, пять человек… Для доказательства не стоило даже оглядывать те головы (поменьше), что находились под двумя верхними. Он прекрасно помнил, как они переехали в его дом пять или шесть недель назад. Ему эти люди понравились: муж с женой лет по сорок (две верхние головы), двое детей, обе девочки чуть старше его, и старушка – мать кого-то из супругов. Смерть обезобразила лица почти до неузнаваемости, но он все же сумел… как это? – идентифицировать?

Теперь, когда за этими зловещими останками возникли образы реальных людей, игра больше не казалась интересной, – она стала отвратительной… и еще откуда-то из грязных углов маленького помещения неторопливо начал выползать страх.

Мальчик отвернулся. Посмотрел на прикрытую дверь в трех шагах перед собой. Сзади что-то шевельнулось и глухо ударилось о стенку бака. Артем вздрогнул, но заставил себя не оборачиваться, – просто одна из голов опять завалилась на бок… правда? Ему же ничего не грозит, ведь так? Если бы головы вдруг ожили и попытались напасть на него как в страшном кино, подкатиться к ногам и вцепиться зубами в его ногу, то они все равно не смогли бы выбраться из бака. И вообще, разве такое может произойти в реальной жизни?

Хотя… он не был до конца уверен, что не может. И поэтому все-таки бросил один опасливый взгляд себе за спину.

Никакого движения, никаких попыток со стороны голов потихоньку выбраться из бака, пока он отвернулся. И глаза по-прежнему закрыты, по крайней мере, у тех двоих…

Страх чуть-чуть отполз в тень, из которой выбрался.

Вероятно, ему стоит опасаться кое-кого другого.

Мальчик осторожно приблизился к двери и прислушался.

Выходит, Отрыватель голов начал забираться уже в дома. Устоялось мнение, будто он может нападать на людей только на открытом пространстве. Это было подкреплено даже заявлениями большинства аналитиков, выступавших в местной прессе и на телевидении. Правда, некоторые не соглашались и предупреждали, что как только напуганные жители Львова перестанут выходить на улицы с наступлением темноты, киллер, лишенный неограниченного числа легких жертв, а их количество теперь составляло в среднем от четырех до шести человек за ночь, легко освоится с новой тактикой нападения, – то есть, начнет проникать в дома.

Артем Резь, как и все жители города, был наслышан об этих дискуссиях и теперь понимал, что, возможно, стал первым, кто узнал: киллер уже освоил «новый стиль». Если, конечно, не считать тех, чьи головы наполняли мусорный бак за его спиной.

Черт! Ведь Отрыватель мог пройти мимо него, пока он возился с баками.

Он снова прислушался у двери. Похоже, сейчас за ней никого не было. И быстро приоткрыл, чтобы просунуть руку. На ощупь вынул из замка ключ, который остался торчать с наружи, захлопнул дверь и закрылся на максимальное число поворотов.

Он решил, что не выйдет из помещения, по крайней мере, пока не рассветет, – его внутренние часы в этом никогда не ошибались. (Мысль, что мама сойдет с ума от волнения, словно забыла появиться.)

Затем оттащил бак с головами от мусоропровода, а на его место поставил пустой. Еще два бачка, наполненные до верху, подперли дверь в помещение – не столько для надежности, сколько для успокоения. Он двигал их туда-сюда минуты две, пристраивая с фанатичной тщательностью, может быть, затем, чтобы заглушить в собственной голове постоянно повторяющийся звук, который доносился из бачка с головами. Когда он двигал его, возникло впечатление, будто головы, готовясь к ночи, укладываются поудобнее. Несмотря на сильную вонь вокруг, от бака буквально разило запахом меди.

После всех приготовлений мальчик почувствовал, насколько вымотался за этот день («Но не забывай про утро: жаль, что ты пришел так поздно, сынок, я очень сильно заболела… скорее всего, тебе придется взять на себя и весь завтрашний день…»), и забился в холодный угол подальше от бака с головами пяти мертвецов.

Он надеялся, что не проснется от их возни.

Когда уже минут через пять его неотвратимо потянуло в сон, Артем вдруг подумал: а стала бы мама настаивать, чтобы он отправился заканчивать работу, если бы знала, что Отрыватель начал забираться в дома?

«Маленький неблагодарный ублюдок! Как ты смеешь думать подобные вещи о МАТЕРИ! Прекрати это немедленно!»

И, уже готовый провалиться в холодный тревожный сон, он неожиданно честно себе признался…

СТАЛА

* * *

Грязный тощий бомж, почти ничего не евший всю последнюю неделю, стоял перед маленьким подвальным окошком. Но для него давно не существовало понятия о голоде. Не существовало вообще ничего, кроме нее.

Его глаза лихорадочно поблескивали, вглядываясь в темноту – там, впереди, всего в двух десятках шагов была его тайна. Он видел ее. Видел прямо сейчас. Сухая стремительная тень…

Только ради этого короткого мгновения он жил весь этот день, как и предыдущие… сколько? Впрочем, это не имело значения. Он мог наблюдать за ее явлением теперь каждую ночь, ожидая перед маленьким квадратным окошком, как одержимый маг перед волшебным зеркалом. И этого ему было вполне достаточно, чтобы жить. Больше ничего.

Он не мог покупать газет, смотреть телевизор и слушать радио, но из случайных разговоров во время редких вылазок наружу днем был наслышан о появлении в городе неуловимого загадочного убийцы, монстра, нападающего по ночам на людей, отрывающего им словно у кукол конечности и головы.

(«Ты помнишь собаку? В тот вечер… Она была привязана к скамейке рядом с домом. Первая встреча с тай…»)

Если судить по времени, то получалось, что его тайна и Отрыватель – одно и то же. Но для него это не имело ровно никакого значения.

Главное, он больше не сомневался, что его появление здесь и все, что произошло раньше, включая тот злополучный шнурок – не было случайностью.

Вот, что теперь имеет значение.

Все остальное не важно.

Глава в главе

…Однажды, Отрыватель случайно повстречался с Ним. С кем свела его темная улица глубокой безлунной ночью на окраине города – «машина» так и не сумела понять. Может быть, Он был просто чудовищным уродом, несущим бремя какой-нибудь Великой Нелепости, отвергнутый жестоким миром людей. Или это был одинокий мутант, не способный даже осознать зловещей сути собственной реальности. Либо Он – результат некого страшного эксперимента. А быть может, житель иного мира.

Для обоих эта встреча навсегда осталась загадкой.

Они только ощутили гигантскую пропасть, разделявшую их, бездну пустоты и чуждости – еще большую, чем ту, что каждого из них отделяла от людей.

…И медленно разошлись в разные стороны, как порождения несовместимых светов, которым никогда не понять один другого и больше никогда не встретиться…

* * *

20 октября, 3:44 ночи

В четырех километрах от подвала, где в тот момент истощенный бомж с иступленной надеждой фанатика всматривался в маленькое окошко, в другом месте – грязном и холодном – очнулся и закричал от ужаса десятилетний мальчик.

Это случилось, когда его правая нога нечаянно дернулась в тревожном сне и ударила по баку, стоявшему особняком от других. Тот на одно мгновение накренился, и этого хватило, чтобы из него выпала человеческая голова. Она прокатилась по полу с тихим шуршанием волос – так, словно сама избирала направление – и уткнулась мальчику между разведенных ног. Скорее всего, из-за внезапно прерванного сна мальчику показалось, что у головы лицо его матери.

А за секунду до своей смерти он увидел, что она собирается его укусить…

Часть IV.
Три визита: явление

Глава 1
Нет худшего врага…

21 октября, 23:01

Что-то было не так в этой квартире.

Это почувствовали все четверо, когда дверной замок щелкнул с запоздалым сомнением старого сторожевого пса, обманутого чужаком, рядящимся в хозяйское пальто (использовалась хитрая отмычка), и они вошли.

Худощавый брюнет в модном костюме спортивного покроя, бывший за главного в четверке, для начала включил свет в коридоре, кухне и гостиной, осматриваясь. Двое – крепыш лет тридцати, похожий на боксера благодаря расплющенному носу, и парень года на четыре младше с рано поседевшими висками – начали молча распаковывать две большие сумки, принесенные с собой. Четвертый – его лицо хранило постоянно глуповатое выражение, из-за постоянно косящего глаза и такой же неизменной привычки слегка улыбаться уголками губ, – не зная чем заняться, прошел на кухню и стал шарить в холодильнике; судя по звукам, доносившимся оттуда, без малейшей надежды обнаружить что-нибудь ценнее кастрюли с давно прокисшим супом. Главный мельком подумал, что Косого стоило оставить внизу в машине; от него здесь все равно не было никакого толку.

А может, все дело в этом паскудном ощущении?..

Поначалу он даже не мог определить, что его насторожило, – это словно маячило перед самыми глазами, но в то же время, как воздух, сохраняло свою невидимость.

Возможно… что-то в обстановке? Или…

В принципе, ему сразу не понравилась вся эта затея, а сейчас не нравилась еще больше. Проклятье! – если бы у него было хотя бы немного времени на раздумье, он мог бы найти и другой способ рассчитаться с долгами перед Алексом, своим шефом, разве нет? Похоже, тот и сам принял решение под воздействием эмоций, а он согласился. Зря, не стоило…

Во-первых, он всегда был в хороших отношениях с Германом – тем более, именно Герман год назад взял его на работу в компанию и лично способствовал его дальнейшему продвижению по служебной лестнице. Во-вторых, не в его правилах участвовать в разборках между старыми друзьями. Но теперь слишком поздно…

Он прошелся по гостиной, слыша, как Седой и Боксер выгружают из сумок канистры. Ладно, к черту – скоро все останется в прошлом, главное, он избавится от этих гребаных долгов. В конце концов, ничего страшного ему делать не нужно. Например, убивать. Шеф всего-навсего горел желанием отыграться в отместку за вчерашний провал на переговорах, не более того. Как утверждал Алекс, это случилось по вине Германа. Хотел просто сорвать злость. Возможно, он потому и согласился на это дело, что так оно и было. Если бы шеф желал всерьез рассчитаться с Германом, нанял бы хиттера – и точка.

Но все-таки, почему так паскудно на душе?

Он подошел к огромному аквариуму и постучал пальцами по стеклу. Сонное после темноты население отреагировало лениво; компрессор и фильтр работали на малой мощности, автоматическая кормушка была заполнена наполовину. Он зачем-то включил подсветку из трех узких длинных ламп, расположенных вверху – картина мгновенно преобразилась в каплю экзотического речного дна – и быстро выключил; спустя несколько минут этот красивый подводный мирок должен превратиться в отвратительный кипящий бульон вместе со всеми его обитателями.

Поморщившись, главный отвернулся от аквариума с беззаботными рыбками, достал из внутреннего кармана пиджака мобильный телефон и набрал домашний номер Алекса.

«А все-таки, – подумал он, удивляясь глубокой правоте старой пословицы, пока в трубке раздавались короткие щелчки, – нет худшего врага, чем бывший друг».

Все, хватит! – его это не касается, он только отрабатывает свои долги перед Алексом.

«Однако признайся, ты не раз думал, что предпочел бы видеть на его месте Германа…»

Алекс ответил так быстро, будто держал руку на телефонной трубке все это время. Что ж, очень возможно, – главный мрачно усмехнулся.

– Да, мы на месте. Похоже, здесь давно уже никого не было.

– Все в порядке? – Алексу чем-то не понравился его тон.

– Да, все в полном порядке… – медленно проговорил главный, осматривая гостиную, словно только что ее увидел. Комната (теперь казалось, что и вся квартира) походила на жилье вконец свихнувшегося педанта. И дело было даже не в идеальном порядке, а какой-то неестественной для человека симметрии (да, все в полном порядке), которую создавали движимые части обстановки. И мелкие предметы, в том числе – особенно они. Старой модели телефон и электронные часы со светящимися зелеными цифрами на тумбочке; стопка газет, шариковая ручка, металлическая расческа и бензиновая зажигалка «Зиппо» на журнальном столе – были разложены на равном расстоянии от края и с одинаковым промежутком друг от друга, причем, в необъяснимом механическом порядке, который возможно почувствовать, лишь увидев. Стулья, кресла, карманная мелочь на телевизоре…

Но это не главное. Было еще присутствие чего-то неуловимого, рождающего подсознательную тревогу, крепнущую с каждой минутой и требующую убираться отсюда как можно быстрее.

– В полном порядке…

– Ты уверен? – настаивал Алекс.

– Уверен…

(Почему в одних местах так много пыли, а других ее практически нет?)

…конечно, уверен.

(И еще не забывай про замок: ведь двери почему-то были заперты только на один… Если хозяин уезжает надолго…)

– Ладно, – проговорил Алекс, о чем-то раздумывая. – Где ты сейчас?

– В гостиной.

– Хорошо, тогда проверь что с окном, оно разбито? Главный подошел к окну и отодвинул портьеру:

– Было, но сейчас…

– Ладно, не важно, – перебил шеф. – На полу ничего не лежит, конечно же… – Было не ясно, спрашивает он или утверждает.

– Нет, ничего. А что…

– Все, оставь это. Да, вот еще: прежде чем приступить, проверь всю квартиру, там может ночевать один тип. На всякий случай, понял?

– Да, но я думаю…

– Мне насрать, что ты думаешь! – рявкнул Алекс. – Сделай это! Когда закончите, сообщи.

– Хорошо, как только сядем в маш… – он не договорил, связь прервалась гудками.

Он думал, что после разговора с Алексом ему станет легче, однако дурное предчувствие только усилилось.

Главный вернулся в коридор. Боксер с Седым уже закончили с сумками и о чем-то тихо переговаривались, сидя на корточках. Косой копался в открытом коридорном шкафу.

– Давайте шевелиться, – бросил главный. – Но сначала проверьте все комнаты.

Седой и Боксер поднялись. Главный сам заглянул в туалет и в ванную, – их двери находились рядом, в маленьком отростке коридора, ведущем в кухню.

– И еще: ничего не брать, – добавил он тоном человека, знающего цену своим словам. Впрочем, все трое и сами отлично знали, что ослушаться было бы крайне небезопасно для здоровья.

В этот момент Косой с видом счастливого кладоискателя извлек с нижней полки коридорного шкафа стопку порнографических журналов.

– Глядите-ка! Это любимые девочки нашего пай-мальчика Геры. Ого! Ты только посмотри на эти буфера! – Косой сунул обложку верхнего журнала под нос обернувшемуся Боксеру. – Прямо как у твоей…

– Пошел ты… – огрызнулся тот.

– Времени мало, – главный посмотрел на Косого. – Оставь это и займись делом.

Тот нехотя расстался с журналами, положив на прежнее место, и направился через гостиную, чтобы заглянуть в другие комнаты, попутно бормоча, кому это нужно и, мол, чего там проверять.

Боксер и Седой взялись за канистры:

– Куда?

– Начинайте с кухни, – сказал главный несколько торопливо, хотя, конечно, особенно спешить было незачем – просто хотелось поскорее убраться отсюда к чертовой матери, из этой пропитанной каким-то неживым духом квартиры – быстро сделать и убраться, все очень просто. Но его вдруг испугало выражение лиц своих подчиненных, словно те тоже что-то ощущали.

«Неужели и они почувствовали? Заметили это? Значит, оно не кажется только мне… Или парни просто разволновались из-за того, что им приходится участвовать в поджоге?»

Что касалось Косого, то, похоже, только он один находился в своей придурковатой тарелке. Хотя, кто его знает – с такой рожей и идиотской манерой держаться трудно было понять, когда он шутит, а когда начинает нервничать.

– После кухни перейдете… – продолжил главный.

Но тут из глубины квартиры его прервал жуткий вопль Косого.

* * *

21 октября, 23:06

Алекс швырнул телефонную трубку, не дослушав до конца заверений своего человека.

Этот звонок из квартиры Германа заставил его всерьез усомниться в своем намерении отомстить бывшему другу и партнеру за вчерашние переговоры, – вернее, за их полный провал. Герман не явился, и все полетело к черту. По самым приблизительным расчетам компания потеряла на этом от полутора до двух с половиной миллионов долларов, для их еще не окрепшего дела – это было чересчур много. Не смертельно, но много.

Он буквально взбесился, и поэтому утратил над собой контроль. И, кажется, серьезно лоханулся.

Во-первых, за последние пару недель он сам начал приходить к выводу, что с Германом происходит нечто настолько худое, что интересы компании для него действительно потеряли всяческий смысл, и его отношение, даже к важным переговорам, которые приближались с каждым днем, объяснялось именно этим, а не упрямым желанием настоять на каком-то глупом принципе. В конце концов, разве это было похоже на того Германа, которого он знал столько лет? Конечно, совместный бизнес дал заметную трещину в их отношениях, однако… Если вспомнить их последний разговор в офисе кампании, состоявшийся примерно месяц назад – не нужно было быть провидцем или старым другом, чтобы заметить, что в жизни Германа случилось нечто из ряда вон выходящее.

Во-вторых, звонок отца Германа ему прямо в офис несколько дней назад подтверждал именно такой вывод. Старик сообщил, что уже долгое время не может связаться с сыном и очень рассчитывает, что Алекс поможет ему прояснить ситуацию.

Еще он упомянул одну странную вещь: когда он в конце сентября пытался поговорить с Германом, трубку в его квартире поднял какой-то ненормальный тип, вначале пытавшийся выдать себя за Германа и вообще «вел себя крайне подозрительно». Правда, в последующие разы, когда старик пытался вновь дозвониться, трубку никто не брал. Затем, он уточнил: действительно ли Алекс отправил Германа в длительную командировку в связи с делами компании? – именно этим объяснил «ненормальный тип» отсутствие Германа дома. Алекс отлично помнил весь разговор, и тот момент, когда что-то вдруг заставило его соврать и подтвердить слова «ненормального типа». Потом он сам какое-то время недоумевал по этому поводу. И еще оставалось совершенно непонятно – зачем нужно было врать самому Герману или неизвестному человеку в его квартире? Если, конечно, это не был сам Герман.

Хватало и других причин пуститься в долгие размышления.

Однако вчерашний день словно заново перечеркнул начавшее приходить понимание. Упущенные возможности заставляют искать виновников. В данном случае ответ был предельно ясен – виновен Герман. Ярость была настолько ослепительной, что он совершил еще несколько серьезных промахов – прежде всего, лично поручив поджег квартиры Германа людям, с которыми вместе работал; при том, не одному или двум, а целой группе. И более того – непрофессионалам. Все это непростительная глупость. Вот именно, глупость – свойственная черта почти всех решений, принятых под властью эмоций. Пожалуй, если бы он дал себе немного времени подумать…

Черт! Неужели он действительно способен вот так мстить человеку, с которым была связана вся его сознательная жизнь? – вот что было хуже всего. И вот что испугало его, когда он бросил трубку.

Алекс закурил сигарету и по привычке, когда решалось что-то важное, стал расхаживать по домашнему кабинету из угла в угол. Почему-то мелькнула мысль: хорошо, что он отправил жену еще утром погостить с неделю у родственников, живущих в Венгрии. Может быть, так ему было спокойнее… – только спокойнее что?

Он остановился у стола и посмотрел на полупустую чашку с давно остывшим кофе. Тревога, ноющая в груди подобно зловещей опухоли, усиливалась.

Это ощущение неясной, но близкой беды особенно возросло во время разговора с человеком, руководившим теми тремя недоумками, которые должны были устроить поджог в квартире Германа. Да, именно в тот момент, словно по радиотелефонной связи к нему проникло какое-то необъяснимое вибрирующее напряжение. И еще что-то, вызывающее острое чувство иррациональности и безотчетного страха, подобного тому, что испытывает человек, вскакивающий в постели в липком поту посреди ночи, но не может вспомнить самого кошмара.

Хуже того, по какой-то скользнувшей интонации в голосе главного Алексу показалось, что тот испытывает нечто подобное, но тщательно пытается это скрыть.

Алекс перевел взгляд с чашки холодного кофе на телефон. Там, в квартире Германа, что-то не ладно, что-то не так… что-то такое, о чем даже не хотелось думать.

«А может, все отменить?»

Он медленно потянулся к трубке и с неприятным удивлением заметил, как сильно дрожит его рука.

Конечно, именно так и нужно поступить, – это внезапно окрепшее решение, которое нарастало в нем весь вечер и, наконец, стремительно, как воздушный пузырь со дна океана, вырвалось на поверхность сознания – принесло мгновенное облегчение. Он прямо сейчас даст отбой, и его люди вернутся. Все закончится.

Секундой позже, едва рука Алекса опустилась на телефонную трубку, его сердце вдруг пронзила игла тошнотворного чувства обреченности.

Что он опоздал…

* * *

21 октября, 23:08

Когда Косой закричал, все трое оцепенели.

Спустя две или три секунду первым в себя пришел главный. Чтобы голосом не выдать собственного испуга, он молча дал знак Седому и Боксеру следовать за ним. Эти даже не пытались скрыть, насколько им плохо: у обоих были перекошенные бескровные лица, как у пассажиров терпящего катастрофу самолета.

Они уже пересекли половину гостиной, когда им навстречу, немного пошатываясь, вышел Косой. На его лице блуждала самая юродивая улыбка, которую им только приходилось у него наблюдать: правый глаз чудовищно косил, казалось, еще немного и он полностью вывернется обратной стороной, – радужная оболочка почти скрылась из виду где-то рядом с переносицей. Главный с отвращением подумал, что так можно увидеть собственные мозги.

– Какого черта?.. – он тряхнул Косого за плечи. Поскольку с тем ничего не случилось, он ожидал какого-то облегчения, но этого не произошло. Даже наоборот – у него возникла уверенность, что теперь они приблизились еще больше к чему-то мерзкому и ужасному, терпеливо наблюдавшему за ними в этой квартире.