Текст книги "Мессия"

88

Кейт ждет, пока Ред не выйдет из комнаты, прежде чем заговорить.

– Джез, – неуверенно произносит она.

Он отрывает глаза от письменного стола, поднимает брови, но молчит, не предлагая ей помощи.

– Мне очень жаль, что так вышло, тем вечером. И стыдно. Мне не следовало всего этого болтать. Повела себя по по-детски... и глупо.

Джез пожимает плечами.

– Нет проблем, Кейт. Спьяну чего не наговоришь, стоит ли все это мусолить? Давай забудем об этом.

– Все не так просто, Джез. Ты же сам знаешь, что заводишь меня.

– У тебя есть парень, Кейт. Я не думал, что ты серьезно.

– Что ж, теперь ты знаешь, что серьезно. Так что, если уж на то пошло, скажи мне, почему ты мною не заинтересовался?

– Я уже сказал тебе в пабе.

– Нет, в пабе ты придумал какую-то дерьмовую отговорку.

– Кейт, я не собираюсь с тобой спорить. Ты прекрасная женщина, и я отлично к тебе отношусь, но думаю, что было бы нечестно...

– Это то, что ты сказал в...

– И это то, что я имею в виду. Даже если ты этому не веришь. Послушай, ты сказала свое слово, я – свое. Друзья?

– Джез, мы не поговорили об этом...

Она умолкает, когда в комнату возвращается Ред.

– Друзья? – снова повторяет Джез.

Ред смотрит вопросительно на него, а потом на Кейт.

Кейт вздыхает. Она понимает: Джез не намерен раскрывать, что у него действительно на уме, толку она все равно не добьется.

– Ладно. Друзья.

89

Интерлюдия

На протяжении двух недель они "тралили" – вполне подходящее слово, учитывая обстоятельства, – каждого торговца рыбой и каждый супермаркет в центральном Лондоне. Это неблагодарная и нудная работа – объяснять по двадцать-тридцать раз на дню, в чем состоит опасность, какие меры предосторожности нужно принимать, по каким телефонам звонить. Они чувствуют себя бродячими торговцами, повторяющими одни и те же фразы снова и снова. Тем больше шансов выиграть в лотерею. Всего лишь мера предосторожности. Не открывать двери незнакомым людям.

Не болтайте лишнего, не рассказывайте о нашем предостережении всем подряд, и в первую очередь никаким хреновым бумагомаракам, потому что неосторожное слово может взбесить убийцу, и тогда он начнет вытворять неизвестно что. Ред обращается к чувству самосохранения каждого, и это срабатывает. Каждый день Ред с трепетом просматривает прессу, опасаясь увидеть заголовок вроде "Готовится рыбный Судный день", но, похоже, никто с журналистами не откровенничает.

Серебряный Язык не должен прознать об их действиях, нельзя, чтобы убийца что-то заподозрил.

И с каждым днем, приходящим и уходящим, близится День святого Андрея. Впервые за все время расследования они точно знают, когда Серебряный Язык нанесет удар, и от этого знания Реду не по себе. Он не знает, что хуже: предупредить кого-то и узнать, что он все равно убит, или узнать, что жертва тот человек, о котором они не думали. Что унизительнее: убедиться, что тебя снова перехитрили, или понять, что даже в рамках сужающихся параметров Серебряный Язык по-прежнему имеет преимущество?

На первых порах Ред думает, что любые зацепки, пусть даже мелкие, лучше, чем блуждание в темноте и неведении, что происходило с ними на протяжении почти шести месяцев. Теперь им известен алгоритм убийств. Теперь они знают, чего ожидать. Они знают когда, они примерно знают кто, они предполагают где.

Но они по-прежнему бессильны это предотвратить.

Именно это бессилие и приводит Реда в крайнее раздражение. Чертовски досадно обладать знанием вроде бы немалым, но сознавать, что оно слишком ограниченно, чтобы ты мог с его помощью достичь практической цели.

Это все равно что наводить мост через реку. Вы начинаете строить с обоих берегов реки, строите и строите, и две части моста приближаются друг к другу, как Леандр и Геро через Геллеспонт[17]17
  На самом деле в древнегреческом мифе о Леандре и Геро только Леандр переплывал Геллеспонт, чтобы увидеть возлюбленную, а Геро зажигала огонь на башне маяка и ждала юношу на берегу.


[Закрыть]. И тут выясняется, что материалов для завершения строительства у вас недостаточно и посредине по-прежнему несется поток, слишком широкий, чтобы преодолеть его прыжком. Сооружение грандиозно и безукоризненно во всем, если не считать пробела. Но именно этот пробел делает его бесполезным, что полностью сводит к нулю и достоинства сооружения, и труды по его возведению.

Порой, в странные мгновения, Ред начинает сравнивать себя с Серебряным Языком. Ему даже нравится воображать, что, возможно, они ведут параллельные жизни, не только в плане устоявшегося распорядка дня, но и в вопросах более личных и интимных. Когда Ред просыпается в пустой кровати в четыре утра, с образом безъязыкого тела перед мысленным взором, не тот ли образ пробуждает и убийцу?

Ред и Серебряный Язык. Две стороны монеты. Черная и белая. Позитивная и негативная. Христос и Сатана.

Тридцатое ноября. Решающий день.

Понедельник. Начало недели. Конец жизни.

8 их совещательной комнате висят два календаря. Один, отрывной, уже открыт до дня следующего святого. На другом отмечается регулярный обратный отсчет, день за днем.

Ред отмечает галочкой даты на втором календаре. Каждый понедельник представляет собой начало новой недели – и еще одна неделя прошла. Их число умножилось до семи, как семь смертных грехов.

9 ноября. Осталось три недели. Три недели спокойствия и безопасности. Длиннее, чем летние Олимпийские игры.

19 ноября. Две недели. Есть еще пространство для вздоха. Есть еще время найти что-то. Кого-то.

23 ноября. Неделя. Теперь близко. Может быть, в политике это долгое время. Но не столь долгое в контексте охоты на убийцу, которая затянулась на семь месяцев.

Требуется лишь, чтобы настал момент перелома.

И вот он настает – недели превращаются в дни, дни в часы, часы в минуты, а минуты в секунды. Как будто время одновременно и бежит, и ползет.

Пятница, 27 ноября, приходит и уходит. В половине шестого вечера Ред выглядывает в окно и наблюдает за тем, как Лондон устремляется на выходные. Два дня, чтобы толком выспаться, посмотреть футбол и вытерпеть воскресный ленч с родственниками, а потом, утром в понедельник, снова вернуться к монотонности серых будней, добродушно ворча о том о сем с внутренней признательностью устоявшейся рутине.

Выходные у Реда – это два дня метания то по офису, то по пустой квартире, с постоянным бессмысленным просматриванием имеющихся материалов. Упражнение в бесполезности.

Все подразделения полиции и "скорой помощи" приведены в полную готовность.

Ред лежит в постели воскресной ночью и смотрит, как цифры на дисплее цифровых часов беззвучно скользят с 11.59 к 12.00, превращая воскресенье в понедельник.

Пора.

90

Понедельник, 30 ноября 1998 года

Тревожное ожидание телефонного звонка, вероятно, самое эффективное средство против сна, когда-либо придуманное человеком.

Два часа подряд Ред лежит в полной темноте и столь же полном бодрствовании, прежде чем наконец уступает в неравной борьбе с бессонницей. Весь он, кроме разве что сознания, истощен до крайности. В два часа утра он встает с постели, идет на кухню и ставит чайник.

"Что я могу?

Пойти куда-нибудь.

Но куда? Где самое подходящее место?"

На ум приходит желтая крыша рыбного рынка Биллингсгейт.

Это то место, с которого они начали поиски, потому что логичнее всего казалось начать с него. Должно быть, логичнее всего там и закончить.

На том рынке они нашли и предупредили четверых Эндрю, не больше, конечно, чем в других местах. Но что с того – Биллингсгейт так Биллингсгейт.

Ред возвращается в спальню и надевает костюм, в котором был вчера.

Вчера.

Дни в основном представляют собой временные отрезки, разделенные сном, а не циклами ночи и дня. Так что, когда ты не спишь, дни просто становятся длиннее.

Проверив, прикреплен ли к поясу мобильный телефон, Ред быстро выпивает чашку кофе. Напиток обжигает ему язык.

"Воксхолл" несется по пустынным улицам, как вестник смерти. Ред включает радио, перескакивает с канала на канал. С "Кэпитал" на "Радио-1", оттуда на "Виргин", потом обратно.

Диск-жокей на "Кэпитал" ставит пластинку Джоан Осборн, которую Ред узнает. Мелодия затягивает, и Ред машинально начинает подпевать, вторя словам, хотя и не подозревал, что знает их. А подпевая, прислушивается и удивляется тому, почему никогда не обращал на них внимания:

Если в у Бога было лицо, то как бы он выглядел, Бог?

И захотел бы ты это узнать, увидеть, если бы смог?

Ведь если узнать – значит, поверить в Небеса и всяких пророков И святых, которые, как говорят, не одобряют пороков.

Ред непроизвольно подпевает все громче.

Но что, если бы Бог был одним из нас?

Вот таким же придурком, как ты сейчас.

Его тянет домой, к своим Небесам,

Только вот добираться он должен сам.

И никто не брякнет ему по трубе, в бесконечном Его одиночестве.

Ну вот разве что Папе, который из Рима, вдруг позвонить захочется.

Чертов диджей, которого его трепотня явно интересует гораздо больше музыки, начинает идиотские разглагольствования задолго до окончания записи. Ред в ярости нажимает кнопку, отрубая все эти бредни, и дальше, в Биллингсгейт, едет в угрюмой тишине. Сопровождаемый лишь мрачными предчувствиями.

91

Уэлч совершенно не удивлен, вновь увидев Реда. Он предлагает ему стул и кофе (от которого полицейский отказывается) и говорит:

– Очевидно, сегодня тот самый день, верно?

– Конечно. Никто не докладывал о чьем-то отсутствии?

– Нет, никто.

– Проверили ли вы лично присутствие на месте всех тех людей, которых мы здесь опрашивали?

– Я? Лично нет. Если хотите, можете спуститься и проверить их.

– Вы знаете их места работы и обязанности?

– Конечно.

Уэлч выводит его из кабинета и через галерею, так чтобы можно было посмотреть вниз на рынок.

– Итак. Эндрю Маршалл носильщик. Он бродит вокруг, не привязанный к конкретному прилавку. Эндрю Рутледж работает вон там, за часами. Я вижу его отсюда.

Уэлч указывает. Ред следует взглядом за его пальцем и видит пожилого вдовца, который укладывает рыбу в белую клеть.

– Да. Я вижу его.

– Эндрю Гилдфорд работает на прилавке рядом, там, где вывеска со словами "Экзотические морепродукты". Каких только чудных штук там у них нет. Я не вижу его за... Нет, вот он. Там. Спиной к нам. Наклонился. Теперь выпрямляется... У него ящик в руках. Вы его видите?

– Да.

– А где еще один?

– Кто?

– Эндрю Тернер. Молодой паренек.

– Ах да. Он работает... дайте-ка вспомнить... за углом, прилавок рядом с кафе. Сейчас его не вижу. Но вот Эндрю Маршалл, идет прямо мимо него. Носильщик с пустой тележкой. Видите?

– Угу.

– Значит, не хватает только того молодого паренька.

Не хватает.

– Конечно, – продолжает Уэлч, – он может находиться где угодно, в любом месте. Забирает товар со склада, или отлучился в туалет, или на чашку чая. Вероятно...

Он прерывается. Ред уже на полпути по коридору.

* * *

Под свист впечатляющиих размеров электрического самовара Ред разговаривает с коллегой Эндрю Тернера.

– Энди? Ну да, он работает здесь. Правда, пока не появился. Лентяй первостатейный. Наверное, проспал.

– А когда он должен быть на работе?

– В два часа. Я и говорю, наверное, проспал.

Ред смотрит на часы. Без четверти три.

В два часа. Сорок пять минут тому назад. Боже праведный.

– У вас есть адрес Эндрю?

– Что?

– Его адрес.

– Нет, я мелкая сошка и адресов не знаю. Вам надо спросить у босса, на втором этаже. У него там файлы и все такое. И Эндрю числится, и все мы.

Ред стремглав несется вверх по лестнице к офису Уэлча и врывается в дверь в тот момент, когда Уэлч зажигает очередную сигарету.

– Адрес Эндрю Тернера? Где он?

Ред осознает, что адреса следовало записать еще при профилактических беседах, потому что, не сделав этого тогда, он сейчас теряет драгоценные мгновения.

– Он у меня здесь, – говорит Уэлч. – А что? Он так и не появился?

– Нет, не появился. Дайте мне его хренов адрес.

До Уэлча, похоже, начинает доходить.

– О Господи.

Уэлч открывает второй ящик серого каталожного стеллажа позади себя и, с зажатой в зубах сигаретой, торопливо перебирает карточки личных дел.

– Таргит... Такер... Тернер. Вот он.

Уэлч извлекает тонкую коричневую бумажную папку и передает ее Реду. Руки его трясутся.

Адрес Эндрю Тернера находится на первой странице. Донби-хаус, квартира 53, Уолсли-стрит. Как раз на другом берегу Темзы, рядом с Джамайка-роуд.

Ред уносится прочь. Его ноги скользят по каменному полу рынка, он выдыхает пар, когда мчится через парковочную площадку, и шины прилипают к асфальту, когда его автомобиль вылетает в главные ворота.

92

В последний раз Ред переезжал мост Тауэр в южном направлении уже после того, как осмотрел тело Барта Миллера, и тогда он покорно тащился в пробках. Однако теперь ему почти наверняка предстоит обнаружить тело, и он проскакивает мост на шестидесяти пяти милях в час.

Донби-хаус – муниципальный дом, и Эндрю Тернер живет на верхнем этаже. Ред бегом устремляется по лестнице до самого верха и поворачивает направо. Двери мелькают в периферии его зрения, а ноги громко стучат по бетонированной дорожке. Никаких криков, никакого протеста. Многоквартирные дома муниципалитетов – почти идеальное место для совершения убийства. Зови не зови, никто не откликнется, потому что никому не хочется оказаться следующей жертвой. Здесь никто не сует нос в чужие дела и не интересуется чужими проблемами. Квартира Эндрю находится в правом конце. Синяя дверь. Нет смысла звонить в звонок.

Замок хлипкий. Ред распахивает дверь с первого пинка.

Эндрю там, на месте, как будто поджидает Реда. Косой крест прислонен к стене, и конечности Эндрю прибиты к его четырем концам. В отличие от обычного креста Андреевский не оставляет опоры для туловища или головы. В отсутствие таковой голова и туловище свесились вперед, и нагрузка на кисти рук оказалась такова, что они порвались.

Ред подходит поближе.

Серебряный Язык действовал наверняка, не полагаясь на случай. Два гвоздя в каждой ноге и каждой руке. И затем, чтобы плотно прикрепить Эндрю к кресту и чтобы он истек кровью до смерти чуть быстрее. Кровь собралась в лужицу на полу под ранами.

Почему? Почему Эндрю допустил, чтобы это случилось с ним?

Ред выискивает не покрытые кровью участки пола, садится на корточки и смотрит на лицо Эндрю. Голова молодого человека висит под таким углом, что щеки выглядят надутыми, а глаза выпученными. Кровь из обрубка языка все еще сочится, соскальзывая с нижней губы на пол.

И слегка пузырится.

Ред вскакивает на ноги настолько быстро, что чуть было не ударяется головой о голову Эндрю.

Он протягивает руку к шее Эндрю. Дотягивается и касается. Два пальца на коже.

Вот. Под его кончиками пальцев. Слабый, но ощущаемый безошибочно.

Пульс.

93

Ред вызывает «скорую помощь».

Прежде всего следует опустить Эндрю вниз, чтобы он получил возможность нормально дышать.

Если Ред сумеет снять Эндрю с креста, ему, возможно, удастся повернуть вспять или остановить агонию асфиксии. Дело в том, что, вопреки распространенному мнению, причиной смерти при распятиях прежде всего служит не потеря крови, а именно асфиксия. Прибивание гвоздями руки к кресту ограничивает доступ воздуха к легким, напрягая грудную клетку и диафрагму. Чем труднее дышать, тем меньше кислорода попадает в мускулы, препятствуя рукам принять свою долю веса, из-за чего голова и туловище тяжело обвисают. Что, в свою очередь, возлагает на уже ослабленную респираторную систему еще большую тяжесть. Таков порочный круг, всегда имеющий только один конец.

Если только кто-то не прервет его до наступления рокового исхода.

Ред хватается за один из гвоздей в правой ладони Эндрю и пытается его вытащить. Не получается. Кровь сделала гвоздь слишком скользким, и потому Ред не может его как следует ухватить, да и заколочен гвоздь с такой силой, что его острый конец пробил деревянную перекладину насквозь.

Ред судорожно озирается в поисках подходящего инструмента вроде клещей и плоскогубцев.

Ничего подобного на виду нет, ни на столах, ни на полках, ни на стульях. Вообще-то это естественно, никто не держит инструменты на видном месте. Но если он станет шарить по квартире в поисках ящика с инструментами, будет нарушена целостность картины преступления. Походя можно уничтожить самую важную улику, способную изменить ход дела.

Нужно делать выбор, и как можно скорее!

Впрочем, о чем тут спорить? Совершено восемь убийств, и нигде, нигде не осталось ни единой зацепки. С чего бы здесь должно быть по-иному? А если Эндрю выживет, он станет единственным человеком, который видел Серебряного Языка и остался жив. То, что он смог бы им рассказать, бесценно.

Только вот рассказать он в любом случае ничего не сможет, поскольку не способен говорить.

Секунду Ред думает, не следует ли ему просто дать Эндрю умереть. Никто, кроме самого Реда, так об этом и не узнает. Эндрю без сознания, он не может видеть, что рядом с ним в комнате кто-то есть. Если Эндрю выживет, он будет травмирован на всю жизнь не только физически, но и психически. Памятью об ужасе и страданиях, которые большинство людей просто не в состоянии себе представить.

Люди убивают животных, даже не представляя, какие страдания заставляют их испытывать.

Но не в этом ли суть? Ведь Эндрю не животное. Он по-прежнему имеет разум и чувства.

А значит, у Реда нет выбора. Перед ним человек, и он обязан сделать все от него зависящее, чтобы сохранить человеческую жизнь. Нечего брать на себя роль Бога и решать, кому жить, кому умирать. Хватит и одного, уже присвоившего себе такое право.

Ред мечется по крохотной квартирке, как вихрь, выкидывает ящики из гнезд на пол и роется в них, перебирая содержимое. Драгоценное время уходит на консервные банки с печеными бобами, фонарики, бутылочки с томатным кетчупом, лампочки и прочее барахло.

Наконец под раковиной на кухне он находит плоскогубцы. Среднего размера, с ручками в ребристой красной резине. Сгодится.

Сначала надо заняться руками Эндрю. Правой рукой.

Ред обхватывает плоскогубцами первый гвоздь, как раз под шляпкой, чтобы они не соскользнули, зажимает и тянет изо всех сил.

Поначалу гвоздь не движется, но потом подается и выскакивает из ладони с легким скользящим хлопком.

Тело Эндрю слегка обвисает, и Ред видит, как вокруг оставшегося в руке гвоздя рвется плоть.

"Будь я проклят! Как можно быть таким хреновым олухом?" Чем рыскать за клещами, надо было просто положить крест и снять нагрузку с рук Эндрю.

Ред наклоняется, обхватывает два конца креста у ступней Эндрю и с силой тянет. Крест скрежещет о стену, оставляя глубокие борозды, и с грохотом рушится на пол.

Теперь Эндрю лежит на спине, и Ред быстро поворачивает его голову набок, чтобы он не захлебнулся собственной кровью. Вытаскивать гвозди теперь будет труднее, поскольку тянуть придется вверх, против силы тяжести. Правда, он сможет выиграть за счет рычага. Упершись ногами в пол, Ред наклоняется, смыкает клещи вокруг оставшегося в правой руке Эндрю гвоздя и дергает.

Безрезультатно.

Он дергает снова, и на сей раз гвоздь поддается.

Вдали уже слышен то возвышающийся, то затихающий вой сирен. Подъезжает "скорая помощь".

Теперь Ред работает быстро.

Обхват, рывок, обхват, рывок. Обхват, рывок.

Руки Эндрю свободны.

Ред опускает руки Эндрю вдоль тела и припадает щекой к его рту.

Ничего. Ни малейшего дуновения воздуха.

Эндрю не дышит.

Рот в рот. Этот способ искусственного дыхания должен сработать!

Рот в рот с человеком без языка?

Пальцами Ред насколько можно расчищает рот Эндрю от крови, вынув оттуда заодно и серебряную ложку. А потом поворачивает лицо Эндрю вверх.

Это кажется свыше его сил. Он просто не может наложить свой рот на ту кровавую пульпу, которая перед ним.

Делай это!

Ред защипывает нос Эндрю и припадает лицом к тому, что осталось от его рта.

Дышать! Дышать! Дышать! Дышать!

Руки ложатся на грудь Эндрю, одна поверх другой.

Жми! Жми! Жми!

Снова рот в рот.

Снаружи, по коридору, слышны быстрые шаги.

Жми! Жми! Жми!

– Мы займемся этим, сэр, – звучит голос над самым плечом Реда.

Команда "скорой помощи" берется за дело быстро, энергично и со знанием дела. Кислородные маски, капельницы. Рядом с крестом на пол ставят носилки.

Один из санитаров подбирает с пола плоскогубцы и быстро освобождает от гвоздей ноги распятого. Иначе его не переложить на носилки.

Ред, выдохшийся и обессиленный, опирается о дверь. Парамедик, делавший Эндрю дыхание рот в рот вместо Реда, поднимает голову, поворачивается и сквозь полный рот крови говорит:

– Он умер.

Ред моментально опускается вниз рядом с ним.

– Не может быть, – тупо возражает он. – У него был пульс.

– Мне очень жаль, сэр. Но этот человек мертв.

94

Лабецкий стоит на своем.

– Ред, перестань себя винить. Ты ничего не мог поделать.

– Нет, это неправда. Мне следовало не гвозди драть, а первым делом положить его на пол. Тогда я мог бы сделать искусственное дыхание раньше. Я мог бы...

– Ред! – Голос Лабецкого резок настолько, что они все подскакивают. – Послушай меня. К тому времени, когда ты его нашел, Эндрю Тернер находился на кресте около трех часов. И продержался столько времени только потому, что был молод и вполне здоров. Многие прожили бы примерно час. Избери Серебряный Язык своей жертвой того старика... как там его?

– Эндрю Рутледжа.

– Да, его. Избери он Эндрю Рутледжа, тот бы умер задолго до того, как ты его нашел. Ты никак – никоим образом – не мог помочь Эндрю Тернеру. Ко времени твоего прибытия он уже являлся мертвецом.

– Неправда. У него был пульс.

– Ты меня не понял, Ред. Когда я говорю, что Эндрю Тернер уже был мертв, я имею в виду, что он находился в необратимом процессе умирания. Речь идет о повреждении мозга, коме, устойчивом вегетативном состоянии. На данной стадии его не спас бы уже ни один врач. Это был только вопрос времени.

– Он прав, Ред, – говорит Джез. – Ты не можешь бичевать себя таким образом.

– Но я знал, что это произойдет в Биллингсгейте, – возражает Ред. – Я знал. Я должен был поехать туда пораньше, проверить, все ли Эндрю прибыли к началу своих смен. Эндрю Тернер опаздывал на сорок пять минут, прежде чем я это выяснил. А тревогу нужно было поднимать после сорока пяти секунд.

– Эти сорок пять минут ничего бы не изменили, – мягко указывает Лабецкий. – Если хочешь винить кого-то, Ред, вини того монстра, который все это творит. Ответственность за весь этот кошмар лежит только на нем, и не вздумай делить с ним хотя бы ее часть. – Лабецкий встает. – Я говорю серьезно, Ред. Иди и поймай этого... сумасшедшего.

– В этом-то все и дело, – отзывается Ред. – Он не сумасшедший. Будь он сумасшедшим, мы бы его уже сцапали. Не совершай ошибки. Он точно знает, что делает.

Лабецкий пожимает плечами.

– Вам тут виднее. В патологии я разбираюсь, это да, могу при случае оказать первую помощь, но психиатрия не мой конек. Ладно, мне пора идти. Позже я пришлю полный отчет о вскрытии, включая гистологию, хотя не надеюсь на полезные открытия. И да, – говорит он, опережая вопрос, который собирается задать Ред, – ты все сделал правильно. Рискнул возможными уликами ради спасения Эндрю. Я бы поступил точно так же.

– Только я и его не спас, и, вполне возможно, уничтожил существенные улики. Не тронул бы я его, вдруг бы что и обнаружилось?

– Да ты бы потом всю жизнь ночами не спал. Давай, забудь об этом.

Лабецкий кладет руку на плечо Реда в неловкой попытке приободрить и, шаркая, выходит из комнаты.

Ред вздыхает.

– Ну что ж, займемся делом, – говорит он, не обращаясь ни к кому конкретно.

– У меня тут появилась кое-какая мысль, – говорит Кейт, постукивая карандашом по зубам.

– Продолжай, – просит Ред.

– Я думаю, что Серебряный Язык полицейский.

Ред медленно кивает. Джез потирает рукой подбородок.

– Ты, кажется, не удивился, – говорит она.

– Нет, – говорит Ред. – Не удивился. Я и сам думал примерно в этом же направлении. Но расскажи, что навело тебя на эту мысль.

– Не могу сказать, чтобы на меня вдруг снизошло откровение или что-то в этом роде. Это комбинация соображений, накапливавшихся со временем. Но главных причин три. Первое – это то, что мы обсуждали, полное отсутствие улик. Два, три раза преступник может не оставить следов в силу везения, но у нас, считая с сегодняшним, уже девять тел. И ничего. Тот, кто совершает эти убийства, знает, что мы будем искать и чего ему следует избегать. Чтобы человек, не обладающий практическим знанием методов осмотра места происшествия и всех криминалистических процедур, мог выходить сухим из воды так долго – совершенно исключено.

– Но замечу, – вступает Джез, – что такого рода информацию получить можно, нужно только знать, что искать. Подобные сведения содержатся в библиотеках, доступны в Интернете. Полным-полно умников, которые анализируют официальные данные о расследованиях, перехватывают внутренние частоты, да и из сериала "Полиция Нью-Йорка" можно, отсеяв шелуху, выудить много полезного. Но, главное, вокруг полно спецов, которые не у дел, военных, консультантов по безопасности, бывших полицейских, экспертов, медиков и прочей публики, сталкивавшейся с подобной информацией в ходе своей работы.

– Конечно, – говорит Кейт. – Я согласна со всем этим. Мое предположение не является однозначно бесспорным само по себе. Оно становится таким, только когда ты смотришь на него как на часть более широкой картины, которая обладает некоей достоверностью.

– Кейт, я не собираюсь спорить. Просто выискивал слабые места в твоей теории. Мы уже столько раз собственными измышлениями заводили себя в тупик, что очень не хочется оказаться там снова.

– Справедливо, – соглашается Ред. – Продолжай, Кейт.

– Второе, – продолжает Кейт, – состоит в том, что мы фактически до сих пор не имели никаких контактов с Серебряным Языком. Даже давая нам наводки через Джуда Хардкасла и Саймона Баркера, он не засветился. И с его стороны не было ни единой попытки с нами связаться. Это нетипично. Многие серийные убийцы связываются с полицией, либо напрямую, либо косвенно. Ирлэнд позвонил. Берковиц писал письма. Хайренз оставлял каракули на стенах. Конечно, не все серийные убийцы вступают в контакт. Но в данном случае, где присутствует четко обозначенный религиозный, мессианский мотив, можно было ожидать псалмов, цитат из Библии, может быть, изображений креста. Чего-то. Как и все религии, христианство имеет множество символов, которым придается огромное значение. Но мы, как уже не раз сказано, не получили ничего. Это кажется странным – если только не предположить, что Серебряный Язык полицейский. Прежде всего, он должен бояться, что любой контакт его выдаст, что кто-нибудь узнает его почерк, или характерные обороты речи, или что-то в этом роде. Это не проблема, если ты работаешь на заводе и никто из твоих коллег уж точно не станет заниматься расследованием совершенного тобой преступления. Но тот, кто принадлежит к сообществу копов, оставляя любые послания, невероятно увеличивает степень риска. Лучше уж, как бы ни тянуло высказаться, сразу заткнуться. Напомню также, что зачастую преступники оставляют свои послания как раз для того, чтобы еще пуще досадить полиции. Полиция для них враг, они ведь противостоят истеблишменту, они показывают длинный нос властям. Но если Серебряный Язык полицейский, это неуместно. Он не хочет, чтобы его поймали, но во всех остальных смыслах вовсе не противопоставляет себя остальным защитникам правопорядка. Иначе на кой хрен он вообще стал бы полицейским? Я логично рассуждаю?

– Вполне, – подтверждает Джез.

– Хорошо. Третий момент, возможно, самый важный, особенно после сегодняшнего дня. Помните, мы гадали, каким образом Серебряный Язык проникает в дома жертв? Так вот, кому это сподручнее, как не полицейскому? Совершать зверские убийства на улице слишком опасно: это удобнее делать за закрытыми дверями. А как туда проникнуть – первого попавшегося с улицы хозяин не пустит. Другое дело полисмен. Он стучится и говорит: "Сэр, мы проводим проверку по такому-то поводу, не будете ли любезны дать мне возможность кое-что посмотреть?" Раз, и он внутри. Вспомним, мы говорим о позднем, ночном времени. В такой час люди открывают двери либо тому, кого хорошо знают, либо тому, кого чтут и боятся.

– Ты подчеркнула "особенно после сегодняшнего дня", – говорит Джез. – Почему?

– Потому что Эндрю Тернер знал, что кто-то может явиться по его душу. Он был первой жертвой, кого конкретно предупредили, и все же Серебряный Язык добрался и до него. Поставьте себя на его место в прошлую ночь. Он знает, что должен быть настороже. Запирается и ложится спать, перед тем как отправиться в Биллингсгейт. Звенит дверной звонок. Лабецкий сказал, что бедняга висел на кресте примерно с полуночи – час не слишком поздний, но и не ранний, особенно для муниципальных домов. Там люди рано ложатся, потому что им чуть свет на работу. Он начинает нервничать, приоткрывает дверь, оставляя ее на цепочке, и, к своему успокоению, видит полисмена. "Прошу прощения за беспокойство, сэр, просто хочу убедиться, что с вами все в порядке. Можно я зайду и проверю, все ли надежно?" Эндрю расслабляется и впускает полисмена. Это последний человек, которого он видит в своей жизни.

Ред проводит рукой по лицу, ущипнув переносицу пальцами. Убийца внутри системы. Только этого им и не хватало.

– По-моему, все логично, – говорит он. – Я это покупаю. А ты, Джез?

– Да, определенно. По мне, так это лучшая идея, родившаяся у нас за сто лет.

– Спасибо, – говорит Кейт, и говорит искренне.

– И тут мы сталкиваемся со скучнейшей работой, – заявляет Ред. – Нам предстоит прочесать личные дела всех полисменов, служащих в Лондоне. Начнем с центра и будем распространяться к окраинам, пока что-нибудь не нароем. Первым делом – рабочие графики. Мне нужны данные со всех участков о тех, кто находился на вечерних или ночных дежурствах, когда происходили эти убийства... То есть с тридцатого апреля на первое мая, с двадцать восьмого на двадцать девятое июня, с двадцать четвертого на двадцать пятое июля, с двадцать третьего на двадцать четвертое августа, с двадцатого на двадцать первое сентября, с двадцать седьмого на двадцать восьмое октября и в прошлую ночь. Всех, кто дежурил в эти ночи, или даже хотя бы в одну ночь из этих семи, можно отмести смело. Когда сделаете это, исключите тех, кто женат.

– Почему? – спрашивает Джез.

– Потому что этот тип вырезает языки и хранит их. Он приходит домой, покрытый кровью. Маловероятно, чтобы кто-то жил с ним и не замечал того, что происходит. И имейте в виду, что он считает себя Мессией и относится к этому буквально. Иисус Христос тоже не был женат. Возможно, он полагает, что земная женщина просто не может быть достойна его.

– Это утверждение не вполне бесспорно, – замечает Джез. – Питер Сатклифф был женат.

– Да, и к тому же он был водителем-дальнобойщиком. Колесил невесть где, убивал вдалеке от дома и не хранил сувениров. Я допускаю, что мое предположение не является стопроцентно верным. Но в нашем распоряжении лишь ограниченный отрезок времени, и я не хочу привлекать к этому делу дополнительных людей. Мы распределим всю работу между нами тремя. Не получится – тогда проверим и женатых. Но сейчас для нас главное – максимальным образом расширить зону поиска.