Текст книги "Пепел Нетесаного трона. На руинах империи"

Гвенна закрыла глаза, зажала в себе жалость и милосердие, подбросила крики умирающего в костер ярости. Чем бы ни кончилось, умрут еще многие, и многие – более мучительной смертью. Паттика и Чо Лу она попыталась отогнать, но раз они отказались уходить, она их использует. Если придется – целиком, без остатка.

– Я раскачаюсь на этом конце и долечу до их снастей, – пояснила Гвенна.

Паттик смотрел на нее большими глазами. Как видно, до парня дошло, что истекают, может быть, последние мгновения его жизни.

– Потом… – прежде чем Гвенна успела довести до конца свою мысль, два корабля столкнулись, едва не сбросив ее с мачты.

«Зарю» от напора чужого судна пробрала болезненная дрожь. Борта скрежетали – дерево и металл скребли по дереву и металлу, а в палубу уже вцеплялись абордажные крючья манджари. Оба корабля, оставшись под парусами, почти потеряли ветер, но бриз все еще давил на мачты, опасно клоня их к волнам. Внизу все рушилось: стонало расщепленное дерево, рвались канаты, визжала проткнутая обломками распорок обшивка кормовой башни. Без умолку звучали команды на манджарском и аннурском, но приказы уже ничего не меняли. Исход решали теперь две вещи: огонь и кровь.

Мимо головы Гвенны просвистела стрела.

Тронный корабль тоже был трехмачтовым, и его фок-мачта встала вровень с фоком «Зари». У манджари, как и у аннурцев, на вантах хватало лучников. Те большей частью целили в носовую надстройку, осыпали стрелами солдат. Но кое-кто занялся аннурскими стрелками, а один, с татуировкой на ладонях, наводил арбалет на Гвенну. Он оперся на нок реи и, прищурившись, спустил тетиву. Выстрел ушел мимо на пару футов. Стрелкам приходилось трудно, волны и ветер швыряли оба корабля. Гвенна, пожалуй, могла все утро провисеть на мачте, не опасаясь попадания. Пока цела мачта, безопаснее места не найдешь.

Но она не ради безопасности сюда лезла.

Вытянув из портупеи запал, она выбила огонек. Загорелось охотно, словно запал понимал ее спешку.

– Это?.. – Чо Лу не нашел слов и только таращил глаза.

– Дымовуха, – пояснила она, поджигая фитиль висящего на поясе снаряда.

Дымовуха зашипела, повалил серо-зеленый дым. В несколько мгновений клубы скрыли Гвенну, такелаж, затянули палубы кораблей, пригасили солнце. Она потеряла из виду манджарский корабль. Паттик с Чо Лу превратились в повисшие на выбленках тени. Где-то справа свистнул еще один арбалетный болт.

– Дым от нее, – объясняла Гвенна, – вызывает жжение, тошноту, удушье…

Она уже чувствовала едкий вкус проникающей в легкие отравы. Паттик закашлялся. Она сама дышала неглубоко и часто.

– Это не настоящее удушье, мнимое. Так задумано, чтобы посеять панику. Будьте спокойны. Дышите как обычно.

Трудно было винить не последовавших ее совету легионеров. В туче дыма легко терялось представление, где верх, где низ. При каждом наклоне мачты ей мерещилось падение, а когда крен выравнивался, накрывала волна дурноты. Далеко внизу под ней вопили люди. Среди яростных и ободряющих криков слышались другие, в которых не осталось ничего, кроме боли. Стенали и корабли, визжала обдираемая с бортов медь. Ослепнув в дыму, недолго было поверить, что борта уже проломлены, «Заря» уходит под воду, и вместе с ней – схватившиеся на палубе друзья и враги.

Арбалетный болт вернул Гвенну к действительности.

Он порвал на ней форму, вырвал клок мяса из бедра и, утратив смертоносный разгон, застучал по снастям и такелажу.

Выругавшись, Гвенна пальцами ощупала рану. Пустяк. Кость и крупные сосуды не задеты, да и мышца почти цела. Зато охренеть как больно. Она глубже запустила в рану ногти, заряжаясь болью.

– Я пошла, – объявила она, не глядя на легионеров и надеясь в душе, что те уже убрались, отступили.

Обхватив пальцами подрезанный леер, она резким движением порвала последние волокна, зажала в зубах поясной нож, отпустилась от мачты и стала падать. Долю мгновения летела прямо вниз, из тучи дыма в солнечное сияние. Открылся мир – огонь, кровь, разбитое волнами солнце и блеск стали. В падении у нее свело живот.

И тут конец натянулся – ожег ладонь, больно потянул плечо – и качнул ее через узкую щель между кораблями. Гвенна успела увидеть сцепившихся у перил полубака солдат с абордажными саблями и пиками. Другие тянули крючья, сводя борта еще теснее. Один провалился в просвет, страшно вскрикнул и обвис, зажатый бортами. Что было дальше, Гвенна не видела – она уже миновала нижнюю точку дуги и летела теперь вверх, к мачте манджари. Достигнув верхней точки, она выбросила руку, поймала нижний леер у нока реи, зависла на миг, зацепившись одной рукой там, другой тут – руки тянет на разрыв, ноги болтаются в пустоте, за спиной реет дымный след.

Встревоженные манджарские лучники дружно вскрикнули, но валивший от пояса дым, отставший в полете, теперь снова сомкнулся и скрыл ее. Стрелы полетели мимо – одна стукнула в рею недалеко от ее ладони.

Гвенна, натужно крякнув, закинула одну ногу на леер, подтянулась, зацепилась локтем и коленом, освободив руки, чтобы привязать свой конец. Когда-то она не понимала одержимости наставников, изводивших кадетов узлами. Молодые кеттрал вязали узлы днем и ночью, под водой, вверх ногами, под водой и в темноте – тысячи, тысячи раз, до кровавых мозолей. Сейчас, когда Гвенна повисла на разлохмаченном конце веревки, пальцы вспомнили те времена. Она увидела, как они сами собой сплетают узел из ничего, связывая два судна.

Едва она закончила, мир содрогнулся. И прежде оглушительные, стоны и скрежет стали громче вдвое. Должно быть, в правый борт «Зари» врезался второй манджарский корабль.

Ей пришло в голову окликнуть Паттика и Чо Лу, только в таком грохоте они бы не услышали. Даже если последовали за ней. Гвенна надеялась, что нет.

Зацепившись руками и коленями, она начала сдвигаться по протянутому под реей канату. Тело, как и пальцы, помнило давние уроки, и Гвенна доверилась ему, фут за футом продвигаясь по лееру.

Первый манджари попался через пятнадцать футов. Он стоял ногами на том самом канате, под которым висела она. Гвенне видна была возвышавшаяся над ней фигура, а он вниз не смотрел, целился из арбалета куда-то вдоль реи. Простым, почти непроизвольным движением Гвенна взяла в руку зажатый в зубах нож и перерезала ему пяточные сухожилия – сперва одно, потом второе.

Тот взвизгнул, пошатнулся, не удержался на ногах и, с толчком корабля выронив арбалет, повалился животом на рею. Несколько ударов сердца он продержался на толстом брусе, умоляюще лепеча на своем языке. Гвенна мало что поняла – давно не повторяла уроков манджарского, – но слова «помилуй» и «жизнь» разобрала, а потом несколько раз повторилось слово «жаль» и чье-то имя.

Она подтянулась на горящих мышцах и ударила человека ножом в живот. Горячая кровь хлестнула ей в лицо и на ладони.

– За Талала, сукин ты сын! – прорычала она.

Краем сознания она отметила, как это нелепо. Манджари Талала не убивали. Заливший ее своей кровью бедолага был тогда в целом континенте от проклятых Пурпурных бань. Не в том дело: главное, она впервые за много недель снова сражалась, делала то, чему ее учили. Случившегося в Домбанге этим не исправишь, но спасти «Зарю» она еще могла.

Моряк в упор уставился на нее. Выпучив глаза, словно не веря им, коснулся ее волос и соскользнул с реи, как сохнувшая на веревке тряпка, молча пролетел мимо и канул в дым. Обычный человек в таком безумии ничего больше не услышал бы, но она обычной не была и слышала, как тело разбилось о палубу. Гвенна к тому времени уже двигалась дальше, не задумываясь куда и не замечая, что снова зажала в зубах окровавленный клинок.

Она была у самой мачты, когда из портупеи выскочил взрывснаряд. Гвенна попыталась его поймать, но промахнулась, и он громко стукнул о палубу внизу. Гвенна мгновение тупо смотрела ему вслед, а потом корабль снова качнуло, и она воспользовалась толчком, чтобы выпрямиться и ухватиться за мачту.

Дымовуха, скрывшая ее безумный рывок, с шипением догорела до черного огарка. Ветер уже разгонял дым, рвал его в клочья, на полосы, уносил вверх. В просвете мелькнули Паттик и Чо Лу. Оба добрались до реи, но Паттик, видно, зацепился за что-то рубахой. Одной рукой он хватался за леер, а другой торопливо рвал ткань. Над ним горел парус, осыпая легионера пылающими ошметками парусины.

Гвенна отвернулась – ничем ему не поможешь, – ухватилась за ванты, протянутые вдоль мачты, вытащила из портупеи «звездочку», запалила и сбросила вниз.

Снаряд, кувыркаясь, ушел в огненную битву. В памяти крючьями засели слова Адер: «Есть выигрышные ставки, а есть умные…» Гвенна отогнала наваждение. Император ни хрена не понимает во взрывном деле, не знает, каково сражаться, убивать и умирать. Гвенну взрыв не достанет, тут шестьдесят футов высоты. Зато он разнесет все, что есть на палубе, расчистит проход сквозь толпу солдат. И еще от него треснет основание мачты, но тут Гвенна полагалась на путаницу распорок, растяжек, креплений и вант. Пока они с легионерами спустятся, мачта должна продержаться.

Взрыв надвое разорвал небо, взметнул в него огромный огненный цветок. Ее окатило жаром. Мачта дернулась, дрогнула, качнулась, опасно наклонилась и зависла, как пьяная.

Гвенна подняла взгляд: Паттик с Чо Лу удержались.

– Вниз! – Гвенна ткнула пальцем в месиво на палубе под собой. – Спускайтесь!

Корабль снова дернулся – порвались концы. Мачта под ней содрогнулась и снова стала заваливаться. Мимо, размахивая руками, пролетел человек. Над головой защелкали взрывы. Нет, не взрывы – это трескались не выдержавшие напряжения реи. Гвенна расслабила руки, заскользила вниз. Ладони после гонки с Рабаном были изодраны в мясо, но тут не до ладоней. Лишь бы победить. С высоты в десяток футов она спрыгнула, неловко приземлилась, поскользнулась в крови и упала. Вокруг валялись тела – целые и кусками. У самого ее лица – оторванная по колено нога; сжавшаяся, как испуганный зверек, кисть руки… В нескольких шагах дальше подтягивался на локтях мужчина с рваной дырой в животе. Взрывы бывают красивыми – Гвенна не раз любовалась явлением втиснутой в металлическую трубочку гигантской силы. Уродливо то, что остается после.

Что-то шумно обрушилось на палубу за ее спиной. Обернувшись, она увидела шатающегося Чо Лу. Одной рукой парень зажимал голову, другой держался за торчащую из ножен рукоять меча. Почти сразу за ним спрыгнул Паттик. Оба перемазаны красным – Гвенна не поняла, их это кровь или чужая. Впрочем, оба стояли, не падали, а вот о мачте она этого сказать не могла. Взрыв разбил ее основание, оставив пенек по колено. Остальное повисло на такелаже, с каждым креном корпуса отклоняясь все дальше и дальше. В другом сражении достаточно было бы лишить судно мачты – и «Заря» сумела бы оторваться, бежать от искалеченного, утратившего маневренность корабля. Но сейчас бежать и маневрировать не приходилось; три корпуса сцепились и останутся в сцепке, пока кто-то не сдастся или не уйдет на дно.

– Я вниз, – рявкнула Гвенна. – Ждите здесь, за мной никого не пропускать.

«Звездочка» снесла все без разбора: дерево, канаты, тела; наделала дыр в перегородках, проломила палубу и все подожгла.

– Головы держите пониже, – велела Гвенна. – На «Заре» не знают, что вы здесь. И манджари не знают. Если разберутся, что происходит, попытаются отбить эту надстройку. Не уступайте.

Паттик кивнул. Глаза у него лезли на лоб, но меч был уже в руке.

Чо Лу указал на недобитых «звездочкой» раненых моряков у края площадки.

– А с ними что?

– Убейте.

– Но они же… – Он повел рукой. – Они…

– Они мерзавцы, – усилием воли выговорила Гвенна, – которые напали на нас и хотели потопить.

Они не казались мерзавцами. Никто не кажется мерзавцем, умирая. Сколько бы жестокости, мучительства, коварства и подлости не было в человеке, смерть все это уносит. Мужчины на палубе походили на детей. Кто со страхом, кто с вызовом, и все – с изумлением смотрели в лицо неизбежной смерти. Что бы они ни натворили, трудно было их ненавидеть.

Однако кеттрал с детства учили преодолевать трудности.

– Добейте их, – повторила она, – и держите надстройку.

Она рывком откинула обломки люка, ступила на трап, нырнула из света в темноту.

До трюма пришлось миновать еще четыре трапа. Прижатый к «Заре» борт вздрагивал и трясся, но звуки сражения стали глуше даже для ее ушей. Она никого не встретила, спускаясь, – в таком бою внизу делать нечего, разве что прятаться. Прятаться или разнести все к гребаному Шаэлю.

Гвенна пробиралась в темноте, осторожно переступая по шпангоутам, пока не добралась до середины судна. Там, встав на колени, развернула спрятанный в поясном кошеле фитиль – футов шесть в длину, скрутила его с коротким фитилем уцелевшей «звездочки», уложила взрывснаряд у дальнего от «Зари» борта и накатила поверх пару бочек, чтобы вся мощь взрыва ушла наружу. Установив заряд, она помедлила. Длина фитиля давала ей время выбраться из трюма, возможно, даже вернуться на надстройку, но, когда рванет, она еще будет на корабле. И Чо Лу с Паттиком тоже.

– Говорила им, не лезьте за мной, – пробормотала Гвенна.

Слова ничего не значили и ничего не меняли.

Гвенна тряхнула головой, выбила огонек, поднесла его к фитилю и бросилась бегом.

Она как раз выскочила на свет, когда взрыв разнес борт. Весь корабль встрепенулся, словно огромный зверь, проспавший всю жизнь и пробудившийся, чтобы умереть. Корпус резко навалился на «Зарю», дрогнул и ушел в другую сторону, под ветер.

Оба легионера жались к ограждению надстройки. Клинки в их руках искупались в крови. Манджари, которых Гвенна видела живыми, были мертвы.

Чо Лу, ощутив рывок, уставился на нее, пролепетал:

– Это?..

Она кивнула.

– Сработало? – тихо спросил Паттик.

Опять кивнула. Она определила все, что нужно было, по звуку разрыва.

– Возвращаемся на «Зарю».

– Как? – спросил Паттик.

Гвенна прикинула пути отхода и указала на среднюю часть борта, которая вплотную сходилась с «Зарей».

– Туда.

– Я так надеялся, вы этого не скажете, – покачал головой Чу Ло.

Середина палубы утопала в крови. Толком нельзя было понять, что там происходит, но общая картина обозначилась ясно – манджари шли на абордаж, аннурцы отбивались и по ходу дела резали людей десятками. Обе палубы были завалены телами. Мертвые явно преобладали над живыми. Именно поэтому – туда. Их могли подстрелить с любой стороны, могли заколоть, или их раздавило бы бортами, но мачта сломана, по лееру не вернешься, а ограждения надстроек слишком далеко разошлись – не допрыгнешь. Гвенна попыталась разобраться в хаосе. Кучка аннурцев, полтора-два десятка солдат, сгрудилась у перил, выставив пики против наступающих манджари. В середине строя она увидела Арона Тесто – и не поняла, когда и почему тот покинул надстройку. Упершись одним сапогом в фальшборт, морща окровавленный лоб, словно решал заковыристую задачку, он как раз насадил на свое копье манджарского моряка. Провернув оружие, легионер выдернул наконечник, поднял глаза и каким-то чудом высмотрел Гвенну. И улыбнулся – так искренне и неуместно, что Гвенна едва не расхохоталась.

– Сюда! – проревел, махнув рукой, легионер. – Мы вам дорогу расчистим.

Она кивнула, и тут что-то зацепило ее взгляд – то, что она видела и раньше, но не сознавала. В гуще манджари высокий худой мужчина держал в руках короткую трубку с запаленным фитилем.

– Святой Хал! – вырвалось у нее.

В такую удачу просто не верилось. Этот дурак поднял оброненную «звездочку» – не разорвавшуюся, а ту, что раньше выпала у нее из пояса. Он разглядывал ее, будто не понимал, что видит, да и не мог понимать, конечно. Только кеттрал применяли взрывчатые вещества. «Звездочки» не опознал бы даже аннурский солдат. И если манджари продержит ее в руках еще немножко, взрыв расчистит им дорогу, избавив Тесто от хлопот.

Гвенна ухмыльнулась, ощутив в себе что-то похожее на прежнюю уверенность. Должно сработать. Они проникли на корабль, потопили его и вернутся живыми, все трое.

– Вот тебе и дурацкая ставка, – обратилась она к невидимой Адер и кивнула Чо Лу с Паттиком. – Пошли!

Она повернулась обратно, и ужас холодным клинком пронзил грудь. Тот, со «звездочкой», не просто ее держал. Он замахивался, отводил руку далеко назад. Слепая удача или звериное чутье подсказало манджари, что эта вещь опасна.

Гвенна еще смотрела, не успевая что-либо предпринять, когда он метнул снаряд.

«Звездочка» будто проплыла сквозь огонь и дым между кораблями – проплыла, как невесомое, безобидное перышко или клочок тумана. И упала. Даже ее слух не уловил стука, но что было дальше, Гвенна слышала. Слышали все три корабля – словно раскололось небо, и тела – тела аннурских моряков и солдат, тех, кого она пыталась защитить, взорвались кровью, воплями и осколками костей.

16

Арена, даже по нестрогим меркам Домбанга, больше походила на руины или обломки кораблекрушения, чем на храм или святилище.

«И неудивительно, – отметил Рук, – потому что ее наполовину построили из погибших кораблей, засевших в густом иле прежней Старой гавани».

Когда-то она была единственной бухтой для больших океанских судов, но за восемь десятилетий после открытия на севере Новой гавани жители Домбанга превратили вонючее мелководье Старой в свалку, замусорили объедками, рыбьими костями, негодным рваньем, гнилыми корзинами и ржавыми обломками, безнадежно спутавшимися рыбачьими сетями – отбросами бесчисленных жизней, нагроможденными почти вровень с не дождавшимися починки судами, сросшимися в одно целое с грязью и хламом.

После восстания верховные жрецы подрядили тысячи домбангцев вывезти свалку. А вот древесина, пусть и старая, была – особенно после аннурской блокады – в большой цене. Бревнами и досками так просто не разбрасывались. Поэтому девять башен, на которых держались грубые ограждения Арены, представляли собой девять корабельных корпусов, дочиста обобранных от всего ценного – стекла, такелажа, рей и мачт. Руку они напоминали обглоданные костяки огромных животных. Высокие дощатые стены связывали надстройки в подобие овала. С внутренней стороны они уходили вниз скамьями-ступенями, давая места десяткам тысяч зрителей. К наружной стене бестолковой толпой лепились, беспомощно наваливаясь на опору, сараюшки, казармы, кухни, отхожие места, склады, учебные плацы и прочее, необходимое для кратковременного размещения и спешного обучения воинов. Поскольку воины эти чаще всего попадали сюда поневоле, все было обнесено дополнительной, не столь высокой стеной.

Все здесь смердело смертью. Рук за сто шагов, с проложенной через отмель деревянной гати, учуял запах разложения. Храм смерти построили на прогнивших судах, на земле, давившейся утопленными в ней отбросами.

Конечно же, так и было задумано.

«Смерть есть поклонение, – провозглашали жрецы. – Жертва славит богов!»

Они не так уж ошибались.

Кем Анх и Ханг Лок наслаждались убийствами, как змея наслаждается полуденным солнцем, хотя Рук был уверен, что ни один из них и близко не подошел бы к Арене. Смерть в дельте – дело другое, там она горяча и светла, ужасна, но прекрасна – перья, перекат мышц под мехом, чешуя, рев, блеск… Конечно, мало кто в Домбанге знавал подобное. Арена хоть немного приближала горожан к тем бессловесным поединкам воль, что ежеминутно развертывались в камышовых зарослях. И потому общество гордилось ею, не замечая нависших над Ареной миазмов распада. Стража у тяжелых деревянных ворот не требовала входной платы, и ворота эти никогда не закрывались. В них всегда мог войти и последний нищий, выспаться под шатким навесом между учебными и боевыми площадками или остаться здесь на всю жизнь, не опасаясь, что его попросят вон. Кровь и борьба принадлежали домбангцам по праву рождения. Насилие священно, десятину жрецам платили поклонением.

На полпути по мосткам Бьен остановилась, вглядываясь в Арену. Задержался и Рук. Он бы тронул ее за плечо, не будь запястья у обоих связаны за спиной.

– Пошли, – буркнул стражник, толкнув Рука тупым концом копья.

Рук невольно шагнул вперед, но Бьен осталась стоять.

– Наш храм сожгли, – с тихим удивлением проговорила она, – а это оставили.

– Не думала, поди, что умрешь здесь? – хихикнул за спиной второй солдат.

– Достойные иногда выживают, – мрачно заметил Рук. – Потому все и затеяно. Если бы все гибли, некого было бы посылать вашим богам.

– Иногда выживают, – охотно согласился зеленый и со смехом добавил: – Только на вас обоих я бы и медяка не поставил.

Через две сотни шагов мостки нырнули под деревянную арку – из липковатого дневного света в сумрак. Судя по безумному переплетению балок и подпорок над головой, они проходили под трибунами. Еще с десяток шагов тянулись ровные доски, а дальше начиналась широкая лестница, ведущая к дневному свету. Однако зеленые рубашки заставили Рука с Бьен свернуть с главного прохода вправо на узкую, огороженную деревянными перилами досочку. Эта вывела на винтовую лестницу, которая уходила все выше и выше, пока не поднялась на чуть покосившуюся корабельную палубу.

В нескольких шагах дальше торчал пень с тулово Рука в обхвате – надо полагать, остаток порубленной на дрова передней мачты. Дальше вдоль внутреннего ограждения тянулась крытая трепещущим шелком галерея. На золотых цепочках свисали золотые кадила, сладкий дымок заглушал вонь ила и грязи. На нарядных резных столиках дожидались кувшины с холодной водой и сливовым вином. Все для лучших людей города, коим не подобает рукоплескать смерти с простых дощатых скамей. В особые дни галерею наводняли люди, но до того оставалось еще несколько месяцев. Сегодня за столиками сидело не более десятка женщин в парчовых безрукавках, с высокими прическами и мужчин в ноках. Все они склонились вперед, чтобы лучше видеть арену.

Много мест пустовало и на трибунах, хотя даже учебные поединки Достойных привлекали сотни, а то и тысячи людей. Сейчас среди зрителей было пополам игроков и зевак. Одни расположились на деревянных скамьях, другие стояли, сверху осыпая потных, окровавленных бойцов похвалами и оскорблениями.

С корабельной палубы двое на арене казались крошечными, как домашние идолы. Свирепые идолы. Рук задержался, глядя, как высокий воин с огромным мечом наседает на маленького, но проворного противника. Тот вертелся вихрем, отмахиваясь двумя бронзовыми кинжалами. Металл сверкал на солнце. Наверняка оружие у них было притупленное, но искалечить или убить можно и тупым куском бронзы. Вооруженный кинжалами, похоже, выигрывал, метя по коленям и локтям. После каждого попадания он запрокидывал голову и кукарекал.

– Кочет! – одобрительно заметил стражник. – Если тебя убьет он, считай, повезло.

– Почему это повезло? – спросил Рук.

– Если кто из этих и уцелеет, так он. Не худшая участь для богохульника – умереть от руки будущего верховного жреца. Это честь.

Бьен медленно, словно просыпаясь после горячечного сна, покачала головой:

– В убийстве нет чести.

Знать бы, видела она себя сейчас жертвой или убийцей.

– С таким подходом здесь немногого добьешься, – усмехнулся солдат.

Кое-кто из сидящих на галерее обернулся на голоса. Даже в трудные годы после переворота некоторые разбогатели так, что всякая роскошь приелась, и осталось наслаждаться лишь новизной. Как видно, им с Бьен выпало стать редкостными диковинками.

– Новые Достойные… – пробормотала женщина.

– На вид много не дашь.

– Этот рослый, руки длинные, может, и силен.

– Она и дня не проживет.

Услышав это, Бьен дернулась, но головы не подняла.

Рук мерился взглядами с собравшейся знатью. Один старик с унизанными перстнями пальцами рассматривал его, как корабельщик – законченный только что корабль. Сидевшая чуть дальше женщина подмигнула и послала ему воздушный поцелуй.

– Идем, – велел стражник. – Любезничать тебе, красавчик, недосуг.

Концом копья солдат указал в дальний конец палубы, где за пышной галереей, у самой кормы, в одиночестве любовалась боем женщина. На ней была кровавая мантия верховной жрицы Домбанга, но капюшон она отбросила, открыв крючковатый нос, глаза под тяжелыми веками и паутину шрамов на щеке. Рук видел ее в городе во время проповеди, но так близко – ни разу. Сейчас стоящая у борта женщина напомнила ему хищную птицу. В Домбанге насчитывалось шестеро верховных жрецов, но Арена принадлежала Ванг Во, да и остальные жрецы в некотором роде принадлежали ей. Так было не всегда. Когда изгнали аннурцев, потушили последние пожары, скормили дельте не успевших удрать имперских чиновников и легионеров, власть взяли старинные семейства Домбанга – с именем, состоянием и славным прошлым. Облачившись в жреческие одеяния, прикрываясь старинными обычаями, называясь давними титулами, они захватывали прежнюю аннурскую собственность и имущество – разумеется, в пользу города, – и в первые месяцы разгоряченные победой домбангцы праздновали избавление от имперского гнета и ничего не замечали. Не замечали или принимали как должное. Что с того, что верховные жрецы – это прежние богатеи в новых нарядах? Зато Аннур повержен. Зато ушли легионы. Зато снова процветает старая вера.

То процветание стало самым мерзким временем во всей истории Домбанга.

За столетия власти Аннура имперские войска загнали верующих в подполье. Обряды проводили тайно, молитвы шептали украдкой, в темноте. На ступенях Кораблекрушения каждую неделю отсекали голову жрецам, подлинным или взятым по навету. Народ Домбанга, лишенный вероучителей, запутался в старых обычаях. Тогда любое убийство сходило за жертвоприношение. Жертвой могла стать рыба или змея. Петух считался достойным даром, а свинья – щедрым.

Величайшей жертвой, конечно, были люди.

В отличие от вуо-тонов, посылавших своим богам лишь отборных воинов, жители Домбанга слали всех подряд. Они уверили себя, что важна сама смерть, и потому выхватывали с улиц пьянчуг, курильщиков «гнилого корня», хворых, бедняков, сирот, по малолетству не способных ни отбиться, ни сбежать. Захваченных, что ни ночь, опоив и связав, оставляли в дельте на смерть. Аннур объявил такие жертвы вне закона, но закон слаб против надежд, страха и веры, а, изгнав аннурцев, Домбанг предался многонедельной оргии убийств. В жестокие дни первых чисток насилия хватало с избытком. Оно, если и не насыщало богов дельты, утоляло ярость их почитателей.

Так могло продолжаться долго, если бы не Ванг Во.

Никто не ждал от нее вызова новому порядку. Она была родом с Восхода – из трущоб на восточной окраине города, куда течение выносило отбросы и гнилые объедки. У нее не было ни богатого дома, ни вереницы предков, ни золота на содержание частной армии, зато были три вещи, которых недоставало новым верховным жрецам: ярость, знание дельты и неукротимая вера в Троих.

До войны Во зарабатывала охотой на крокодилов. Она ловила и убивала заплывших в городские каналы животных и дважды в год очищала от них посадки сладкого тростника перед сбором урожая. В Домбанге этим ремеслом жили многие, только жили недолго. Мало кто из охотников достигал тридцати лет. Некоторые и до двадцати не дотягивали. Ко дням восстания против аннурцев Во исполнилось сорок, и на протяжении долгой битвы за независимость ее видели повсюду: она поджигала дома, устраивала засады на стражников; в узком челноке, отталкиваясь шестом, выходила в дельту и дырявила коловоротом днища аннурских судов. Восставшие не признавали чинов и званий, но скоро она стала героиней сопротивления. В ее честь называли детей. В тавернах и на мостах шепотом передавали рассказы о ее подвигах. Мало кто знал Во в лицо, зато о ее делах знали все.

А когда все кончилось, когда угнетателей скормили дельте, Ванг Во пропала.

Одни думали, что она погибла в последнем сражении. Другие уверяли, будто видели, как она шестом загоняла свой «ласточкин хвост» в лабиринт проток, уходя одна в камыши. Так или иначе, ее исчезновение пришлось очень кстати для верховных жрецов. Во время восстания героям нет цены, зато после победы они становятся неудобны, особенно для тех, кого переворот вознес на вершину. Жрецы поставили ей маленький деревянный памятник севернее моста Тума, восславили ее отвагу и благородство, объявили ее лучшей из лучших и постарались поскорее забыть. Так бы она и осталась в полном или почти полном забвении, если бы не вернулась, прожив целый месяц в дельте.

Ванг Во провела свой челнок за водяные ворота, вверх по каналу Као, мимо Верхов, причалила его к опоре моста Тума, вышла на крошечную площадь, обнажила тесак, каким сборщики рубят сладкий тростник, и принялась сечь собственную статую. Когда памятник повалился, она обвязала деревянную шею веревкой и протащила – к тому времени за ней следовала целая толпа – на середину моста. И свалила в канал.

И там же, на пролете моста, над уносившей памятник ее величию рекой, она произнесла первую проповедь.

«Троим, – сказала она, – не нужны статуи. Им не нужно золота и драгоценностей».

Она узнала все это, потому что, углубившись в дельту, завела лодку на песчаную отмель, развела большой костер и днем и ночью поддерживала огонь, пока они не пришли. «Они великолепны, – рассказывала Во, – они прекраснее всех картин и статуй, но желают они не веры и не молитв. Они презирают жалкие жертвоприношения нового жречества. Искалечить и бросить в дельте беспомощного ребенка или аннурского легионера столь же бесполезно для богов, сколь жестоко. Боги желают не кровавого, обглоданного рыбами куска мяса, а битвы».

И Ванг Во, одна на отмели среди дельты, вспомнила то, чего никогда не забывали вуо-тоны, и вступила в бой со своими богами.

Так она потеряла правую кисть – оторванную по запястье, – хотя в своей речи тут же поправила себя.

«Не потеряла, – покачала она головой, – а променяла. Променяла на знание, и среди прочего это знание гласит, что Домбанг должен перемениться. Боги больше не желают разбухших в воде трупов, забивающих течение дельты. И они не благоволят тем властителям, кто провозглашает их имена в удобных и безопасных залах, ни разу не ступив ногой в заросли, где вода горяча от крови».

Рука ее проповедь не удивила. Он бы и сам рассказал то же, будь у него желание. Но для множества домбангцев ее речь стала откровением. Трудности и борьба за жизнь, прежние приметы неудачников, стали новыми вехами благочестия. И оказалось вдруг, что нет нужды менять один набор немыслимых богачей на другой. После проповеди на мосту всякий храбрец или безумец, решившийся уйти в дельту, с равным правом претендовал на главенство в вере.

Самозваные верховные жрецы в восторг не пришли. Они поспешно распространили тайные призывы, объявили Ванг Во богохульницей, изменницей и назначили награду за ее голову. Неудачный ход. Конечно, все знали, где ее искать – вот она, живет со своим «ласточкиным хвостом» под мостом Тума, – но никто не соблазнился наградой. Убить Во жрецы могли бы, если бы не опасались толпы верных, разбивших лагерь прямо на мосту, – ее проповедь собирались послушать сотнями, а потом и тысячами, и сотни, а потом и тысячи начали называть ее единственной настоящей верховной жрицей.