Текст книги "Пепел Нетесаного трона. На руинах империи"

– Добро пожаловать! – провозгласил Коземорд, обводя двор увечной рукой. – Добро пожаловать. Отныне здесь ваш дом. Не просто дом… святое убежище.

– Святое? – сдавленным от омерзения голосом переспросил Рук.

– Воистину, – закивал мастер. – Воистину. Мы здесь делаем святое дело. И место это свято.

В памяти Рука непрошено встал храм Эйры: мягкое сияние лампад, запах благовоний и ночных цветов, сплетающиеся в гимнах и молитвах голоса, полированное дерево, ковры и статуи, гладкие, как стекло, половицы… Там – пока храм не сгорел – люди поднимались над обыденностью, делались добрее, мягче, лучше. Вот там была святыня. А двор Достойных – загон для животных, грязная, отгороженная решетками конура, где человека превращают в зверя.

– Конечно, не стоит и говорить, – расплылся в желтозубой улыбке Коземорд, – что в настоящий момент я бы не советовал вам… как бы это выразиться?.. Колебаться, противиться руке судьбы, которая вас сюда привела. Для тех, кто вступил в наши ряды, попытка покинуть эти стены весьма… неблагоразумна.

– Неблагоразумна… – повторил Рук. – Это очень мягко сказано.

Он слышал о Достойных, пытавшихся бежать. Такие не уходили далеко. У общего преклонения перед вступившими в их кровавые ряды мужчинами и женщинами имелась темная изнанка – ярость всего города обращалась против беглецов-отступников. Рук видел тела – все жители Домбанга их видели, – развешанные под мостами или привязанные к опорам. Иногда бежавших выслеживала стража Арены. Но чаще горожане казнили их своими руками. Если любовь – простая питательная пища, то ненависть – лакомое блюдо.

– Конечно, вам и не захочется отсюда уходить. – Коземорд с улыбкой раскинул руки, словно приглашая гостей во дворец. – Здесь теперь ваш дом, а эти… искушенные воители – ваша семья.

«Родственники» наконец обратили внимание на новичков. Первыми обернулись те, что стояли рядом, смерили Рука и Бьен жесткими взглядами. Мало-помалу известие распространилось по всему двору. Бойцы отвлекались от разговоров, прерывали поединки, вешали оружие на израненные плечи. Постепенно спустилась густая тишина.

– Что такое? – пробормотала Бьен.

Рук хотел погладить ее по плечу, ободрить, но одернул себя. Здесь доброту принимали как слабость.

– Это… традиция, – ответил после заминки Коземорд. – Как бы это выразить? Приветственная церемония.

– Не слишком похоже на гостеприимство, – уронил Рук.

Теперь все глаза смотрели на них. Кое-кто ухмылялся, как ухмыляются участники жестоких розыгрышей. Другие взвешивали в руках деревянное оружие. Некоторые просто смотрели, будто ждали, что новички не выдержат и пустятся наутек. А потом все пришли в движение – кто шагнул вперед, кто отступил, образуя два ряда, разделенные примерно шагом пустоты. Свободная полоса вела на середину двора.

– «Королевская дорога», – указал на нее Коземорд.

– В Домбанге нет королей, – напомнила Бьен.

– И впрямь! – Мастер просиял. – Действительно!

Ближайший воин (уродливый шрам оттянул ему нижнюю губу до подбородка) ударил в свой щит деревянным мечом – раз, и второй, и третий. Его поддержали другие – колотили себя кулаками в грудь, клинками по клинкам, древками копий по клочкам твердой земли, – пока весь двор не заполнился медлительным, раскатистым стуком в ритме сердца.

Довольно улыбнувшись, Коземорд изобразил приглашающий жест, словно посреди двора их ждала прогулочная баржа.

– Вам захочется двигаться… бодрым шагом, – предупредил он. – Но бежать нельзя. Бег наказуем.

– Еще что посоветуешь? – осведомился Рук.

– Не падать. Постарайтесь устоять на ногах.

Исполнить это оказалось еще труднее, чем ожидал Рук.

– Держись за мной, – шепнул он Бьен, делая первый шаг к строю.

Большинство ударов должно было падать спереди, а он крупнее нее. Убивать их не собираются. Если бы все Достойные погибали в первый день, некому было бы сражаться на арене и некому отправляться в дельту на встречу с богами. Строй был шагов пятьдесят, не более. Рук набрал воздуха в грудь, прижал подбородок, заслонил лицо и пошел.

Деревянный меч ударил прямо по ребрам, выбив из груди половину воздуха.

«Бодрым шагом», – напомнил он себе.

Сейчас это звучало просто смешно. Он подавил смешок вместе с болью и двинулся вперед.

Звук стиснул его в кулаке. Барабанный бой не смолкал, но теперь люди еще и кричали во весь голос, орали прямо в лицо. Удары градом сыпались на спину и плечи, хлестали по бедрам и по животу. Тяжелый удар в локоть сбил ему руку. Он успевал заметить протянутые к нему кисти, разинутые рты, попытался снова заслониться предплечьем, и тут деревянный клинок ударил по макушке, Рук запнулся. Сверху накатил торжествующий рев.

Его тянули со всех сторон – кто пытался вывести на ровный курс, кто свалить наземь. В ушах, под черепом грохотал бронзовый гонг.

«Не падать, – угрюмо напомнил себе Рук. – Держаться на ногах».

Кто-то, вскрикнув, навалился на него. Бьен! Он потянулся назад: поддержать ее, прикрыть, но что-то толкнуло его в плечо.

– Шевелись! Вперед, болван! – донесся ее голос, отчаянный и злой.

Тогда он спохватился, что стоит на месте. Пытаясь ей помочь, он задержал обоих и подставился под второй, третий, четвертый удар.

«Вот так это начинается, – догадался он, заставив себя двигаться дальше. – Первое, чему здесь обучают, – бросать тех, кого любишь».

Любовь…

Что сказала бы Эйра человеку, которого гонят сквозь строй? На долю мгновения мелькнула мысль пасть на колени, позволить им растерзать себя – стать мучеником, лишь бы им не уподобиться. Но, остановившись, он остановит и Бьен.

Что говорит Учение?

Он вспоминал заповеди, искал подсказку, наставление, за которое можно было бы уцепиться, но боль выбила из головы все мысли, кроме одной – выжить! – и он рванулся вперед под ливень кулачных ударов, под кнуты и деревянные мечи, в бурю людской ярости.

– Трес-ка! – выкрикнул какой-то бородач, ударив его по коленям длинным посохом.

– Трес-ка! – подхватили остальные.

– Треска, треска, треска, треска!

Пышная чернокосая женщина подалась вперед, с визгом плюнула ему в лицо, пропала и возникла снова, не одна – три одинаковых, расплываются по краям, красногубые, злобные…

«Не падать!» – твердил себе Рук, одной рукой отшвыривая женщину и ломясь вперед.

Он не знал, следует ли за ним Бьен. Раза два или три хотел обернуться, но не было места, не было воздуха, не было иного пути – только вперед.

Хуже всего пришлось уже под конец. От удара по затылку зазвенела голова. Он качнулся вперед, в наплывающую на глаза темноту, упал на колено, усилием воли поднялся, снова шагнул в вопли, получил кулаком по ребрам, чем-то вроде жерди по пояснице и вдруг вырвался на свободу. Еще несколько яростных ударов сердца он шагал по грязи, выставив вперед руки, заслоняясь от атак и ударов, которых больше не было. Он услышал собственный крик – рев бьющегося в грязи бессмысленного зверя, глядящего сквозь прищур, скалящего зубы…

Овладев собой, он закрыл рот, выпрямил сгорбленную спину и как раз успел подхватить налетевшую на него Бьен – окровавленную, вопящую, рыдающую, шарящую руками в пустоте. Он чуть помедлил, прежде чем обнять ее.

В этом увидят слабость, но они не звери.

Еще нет.

– Все, – сказал он, привлекая ее к себе (она показалась ему такой маленькой, слишком маленькой). – Все кончилось, Бьен.

Она позволила себе прижаться к нему, но тут же отстранилась. По лицу у нее текла кровь, правый глаз начал заплывать.

– Нет, не все, – покачала она головой. – Ничего не кончилось. Это только начало.

18

Потонувший манджарский корабль оставил на воде множество обломков – куски рей и рангоута, обрывки такелажа, качающиеся на волнах бочки. Все это протянулось от кормы «Зари» до горизонта, как проложенная по воде разбитая деревянная мостовая. Рядом с этой дорогой и на ней плавали десятки, сотни тел – бессильные руки, запрокинутые головы, словно усталые путники прилегли отдохнуть. Гвенна смотрел на труп в манджарском мундире – тело медленно переворачивалось на волнах: лицом вниз, вверх, вниз… Оно, когда открывалось, казалось ей спокойным и сонным.

Гвенна позавидовала мертвецу. Ей удавалось сдержать дрожь в руках, только вцепившись в перила борта.

Она смогла потопить целый вражеский корабль едва ли не в одиночку. И еще она уронила «звездочку». Она уронила, манджари подобрал и убил десятки аннурцев на палубе «Зари». Она вспомнила Арона Тесто – как улыбнулся ей легионер, как поманил к себе, обещая расчистить дорогу. Почти незнакомый человек, но он стоял там с копьем в руке, рискуя собой, чтобы помочь ей вернуться живой, а теперь он мертв. Ей чудилось, что кто-то вскрыл ее от горла до ремня, выгреб из нутра все человеческое и набил камнями. Трудно было даже дышать. И стоять. Она бы ушла, да с корабля посреди океана некуда деться.

– Мы оставили их за бортом.

Голос выдернул ее из глубины мыслей. Рядом стоял Паттик. Огонь опалил его светлые волосы, оставил почти без бровей.

«Нет, – хотелось сказать ей. – Они не за бортом. Их разорвало „звездочкой“. Моей „звездочкой“».

Только он говорил не об аннурцах. Он смотрел на манджарские тела за кормой.

Гвенна молча кивнула.

Более хладнокровных решений она мало видела. Когда все кончилось, когда один манджарский корабль ушел на дно, а второй был захвачен, Джонон заложил круг и вернулся на место боя. Многие десятки людей – те, кто был еще жив, когда ушел под воду их корабль, – держались на волнах, цеплялись за обломки, отчаянно гребли к «Заре», умоляя о чем-то на своем языке. Первый адмирал смотрел на них из-под век, стоя на кормовой башне. Он спас выжившего капитана манджари – бросил ему конец и вытащил на палубу. Остальных, солдат и моряков с потопленного судна, будто не замечал.

Сразу после боя лег штиль, и потому «Заря» долго дрейфовала между обреченными. Гвенна слышала, как они бились в воде, умоляли, цеплялись за борта. Капитан подобрее повытаскивал бы их из воды, забил в кандалы и загрузил на захваченный манджарский корабль. Более жестокий приказал бы расстрелять. Джонон не сделал ни того ни другого. Он занимался своими ранеными и убитыми, командовал тушением пожара на «Заре» и разбором обломков, как если бы они стояли в каком-нибудь аннурском порту, а просьб, проклятий, рыданий снизу просто не слышал. Постепенно крики затихали, звучали реже и безнадежнее. Обессилевшие уходили под воду молча. Наконец смилостивился ветер – наполнил паруса «Зари» и погнал ее прочь.

– Был бой, – сказала Гвенна. – В бою люди гибнут.

Пустые, гнилые слова. Утонувшие манджари остались позади, но у нее за спиной лежали сложенные, как дрова, тела аннурских солдат, порванных в клочья на палубе «Зари» – погибших потому, что женщина, отлично обученная и подготовленная, позволила себе выронить действующий боеприпас в руки врага. Она чуяла запах бойни, крови и обугленного мяса, мочи и дерьма из разорванных кишок.

Мертвые хотя бы молчали.

По правому борту уже садилось солнце, а она все слушала голоса тех, кто потерял всего лишь палец, или кисть, или глаз, или руку. Одни стонали, другие молились. У третьих сил оставалось только тяжело дышать. Стенания поднимались и спадали, как волны за бортом. Временами из тихого гула беды взлетал вопль – кто-то кричал под ножом лекаря, или умирая, или от страха смерти. Из команды «Зари» раненых было две трети. Половина их должна была умереть: кто быстро, истекая кровью на столе хирурга, кто медленно, когда зараза и болезни проникнут в разбитые тела.

– Но мы же победили? – спросил Паттик.

– Это точно.

«Как бы там ни было, победили», – решила она.

Иногда победа вот так и выглядит: ни флагов, ни речей, ни смеха – просто множество людей растерянно понимают, что бойне конец, а они все еще живы.

Она слышала шаги за спиной, чувствовала, как дрожит палуба под сапогами. Рахуда она узнала по запаху – дым трубки с намеком на ром. Она это предвидела, ждала его. И отвернулась от перил, чтобы взглянуть ему в лицо.

У первого помощника от виска через щеку тянулась рана, концы длинных черных кос свернулись от огня. Чей-то удар вырвал из его рубахи клок приличных размеров, хотя тела, похоже, не зацепил. И видно было, как натружена его тяжелая рука, лежавшая сейчас на рукояти абордажной сабли. В другой руке он держал кандалы.

Рахуд протянул их ей:

– Адмирал Джонон требует вас к себе.

– В этом? – Гвенна взглянула на кольца наручников.

Первый помощник молча кивнул.

Кандалы были куда легче взглядов, падавших на нее, пока Гвенна шла через палубу со скованными впереди руками. Никто ничего не выкрикнул, ничем в нее не швырнул. Ни слова, поцелуй их Кент. Может, почти никто и не знал, что бойня на палубе – ее вина. Но хоть кто-то должен был сложить картину из кусочков: кеттрал, взрыв, смерть. Она чуяла их гнев жаркой струей в теплом ветре.

«Скольких я убила, выронив „звездочку“? – гадала Гвенна. – Пятнадцать человек? Двадцать? Тридцать?»

То, что она потопила вражеский корабль, ничего не меняло. Она должна была справиться, не выронив «звездочки». Для того ее как-никак и учили столько лет – учили не делать идиотских ошибок. Конечно, в бою всегда неразбериха. Случается и такое, чего никак не предусмотришь. Только потеря «звездочки» не из того числа.

Она ненавидела себя за поражение в Пурпурных банях, но за прошедшие с тех пор недели сумела переплавить ненависть в ярость. В ярость на Фрома, на Адер уй-Малкениан, на сам Домбанг, на Джонона лем Джонона. Да, она запорола задание. Да, она потеряла птицу. Да, погибли Талал и Быстрый Джак. Но нет, это не значит, что она откажется от боя. Все тяжело, мерзко, дерьмово, но если она чему научилась за свои два с половиной десятка лет, так это идти вперед, когда тяжело. Беги, плыви, тяни, дерись. Неумение сдаваться десятки раз спасало ее в самых безнадежных делах. Она всю жизнь носила упрямство как талисман, способный всегда и всюду выручить ее и ее людей.

Не выручило. В этот раз – нет.

Проходя по палубе «Зари», она принуждала себя смотреть на убитых. Тела лежали тесно, словно сбились в кучу от холода, которого не чувствовали живые. Некоторые – те, чьи лица взрыв пощадил, – неотрывно смотрели в небо. Ее тянуло тоже поднять глаза, поискать, что такое они видят в голубом просторе.

Взобравшись наконец на кормовую башню, она застала Джонона за разглядыванием палубы. Ему опалило мундир, на плече кровоточил основательный порез. Хлопала на ветру разорванная правая штанина. Либо он не из тех, кто прячется за спинами своих людей, либо в этом бою спрятаться было негде. Возможно, верно и первое, и второе. Ей было бы проще его ненавидеть, окажись он трусом или негодным командиром. А так оставалось ненавидеть за то, что он первым начал.

Поднимаясь на площадку надстройки, она держала спину прямо и не прятала глаз. Рахуд остановил ее в трех шагах от первого адмирала, и тот неторопливо обернулся, обвел ее глазами и плюнул в воду за кормой.

– Я вам говорил? – тихо спросил он. – Я вам приказывал не покидать каюты во время боевого столкновения?

Гвенна медленно выдохнула:

– Говорили, первый адмирал.

– А вы ослушались приказа.

– Я думала…

– На борту этого корабля думать – не ваше дело.

У нее кровь забилась в висках.

– Мы проигрывали сражение.

– Вы так полагаете? – Помолчав, он медленно покачал головой. – Нет, не проигрывали. Абордажная партия уже была на манджарском корабле, который вы решили утопить собственноручно. Убитые вашим снарядом должны были поддержать ее. Мы взяли бы не один, а два корабля, причем с меньшими потерями.

– Я не видела абордажной партии, адмирал, – вылупила глаза Гвенна.

– Разумеется, не видели. Им было приказано действовать скрытно.

У нее поплыла голова. С мачты открывался вид на палубы обоих кораблей. Она не заметила абордажной партии, но ведь сквозь дым и пламя…

– Мне стыдно за ущерб, который я нанесла нашей команде.

– Нашей команде? – Его зеленые глаза вспыхнули.

Джонон замахнулся почти внезапно.

Конечно, «почти» не значит «совсем». Гвенна не собиралась защищаться. Она бы с радостью приняла удар, но выучка всей жизни не испаряется от нескольких неудач. Тело действовало помимо мысли. Она перехватила ладонь адмирала в паре дюймов от своего лица, извернулась, выкрутила ему руку за спину, угрожая сломать, и только тогда остановилась. Никто не сдвинулся с места. Она уставилась на свои пальцы, сжимающие адмиральское запястье. Они не дрожали. Рука казалась сильной и уверенной – будто и не ее рука.

Потом теплая сталь коснулась ее шеи.

– Отпусти его, – тихо произнес Рахуд.

Она не враз сообразила, как это сделать. Незнакомые, чужие пальцы сжимались все крепче. Потом Джонон резким движением вырвался, и пальцы снова стали ее пальцами. Она уронила руку.

Первый помощник не отнимал клинка от горла Гвенны, пока Джонон рассматривал ее своими пронзительными глазами. Ненависть в них осталась – та же, что она увидела при первой встрече, но за ней появилось что-то новое: настороженность. Не так давно это стало бы поводом для гордости. Он наконец-то понял, что она опасна, и опасна не так, как солдат империи. А скорее как дикий зверь – неразумный, бешеный, с окровавленными клыками.

– Император, да воссияют дни ее жизни, настаивала на вашем участии в экспедиции, а я, в отличие от вас, выполняю приказы. Но это не значит, что я обязан смотреть на вас или позволять вам и впредь убивать моих людей. – Адмирал махнул Рахуду. – Уберите эту дрянь с моей палубы.

* * *

Первый день в карцере Гвенна провела с призраком Грустного Тима.

Он был одним из первых увиденных ею кеттрал. Именно он встречал новых кадетов, когда те с круглыми глазами, нетвердо держась на ногах, сходили на берег. Позже она узнала, что это не входило в его обязанности, он это делал не по приказу. Видит Хал, у него хватало других забот. Он был из самых уважаемых в Гнезде командиров с сотнями боевых вылетов. Ему бы к прибытию Гвенны заниматься тактикой или подготовкой оружия, а он сидел, раскинувшись в нарочно вынесенном на причал полотняном кресле, с бутылкой черного рома рядом и широкой ухмылкой на загорелом израненном лице.

– Добро пожаловать на Карш, несчастный сброд! – взревел он, когда моряки пришвартовали судно и первые новобранцы сошли на берег. – Я бы угостил вас ромом…

Он сделал добрый глоток из бутылки и поставил ее обратно на доски причала.

– Только мне говорили, что неприлично спаивать детишек младше десяти лет от роду. – Пожав плечами, он отхлебнул еще. – Все равно вы, придурки жалкие, еще до вечера задумаетесь, как бы слинять. До конца недели уж точно. Я пришел сказать вам одну вещь: так у всех поначалу бывает. У каждого, что бы ни твердили вам другие наставники. Я хочу дать вам один маленький совет…

Он поймал взгляд Гвенны и подмигнул ей.

– Не сдавайтесь!

«Грустным» Тима прозвали в шутку. На острове, где чуть не каждый был изранен, замучен, зол и одержим, Тим смеялся. И, в отличие от многих, почти не снимавших черной формы, Тим предпочитал захваченную в каком-то вылете смешную травяную юбочку. Он один устраивал на островах игры и состязания, да еще умудрялся вдохнуть в соревнование самых смертоносных в мире воинов дух легкомыслия. Он не раз среди ночи переплывал пролив, часами торчал в воде, поджидая пьяных кадетов, возвращавшихся лодками с Крючка. Непостижимо, когда он успевал готовиться к заданиям, но все его вылеты проходили успешно. Он подцеплял в них то новый шрам, то синяк, но каждый раз возвращался смеясь. Кроме последнего.

Гвенне тогда исполнилось четырнадцать. Когда птица Тима задержалась на день, никто не забеспокоился. Кеттрал задерживались часто и по самым разным причинам. Но когда без вестей прошла неделя, люди стали задумываться, а потом и заговорили. На десятый день пошли толки, не послать ли на поиски другую птицу. Лететь вызывались все крылья на Островах, даже ветераны, которые терпеть не могли Тимовых забав. Но отправить никого не успели, потому что Тим вернулся. Один, пилотом. Он потерял руку и очень много крови.

– Погибли, – сказал он, сползая со спины птицы; глаза у него были пустые. – Моего крыла больше нет.

Он тоже недолго протянул. На следующий день кадеты, наряженные на уборку казармы его крыла, нашли Тима в петле. На столе стояла пустая бутылка рома. Все постели были смяты, будто он спал в койках погибших товарищей.

Гвенну его самоубийство привело в бешенство. Не он ли, сукин сын, встретил их с корабля бодрым советом никогда не сдаваться? И какого хрена? Затянуть петлю на шее и повиснуть на стропилах – это не сдаваться? Ярость с годами остыла, но Гвенна так и не простила его. Так уходят слабаки. Хилые и трусливые.

Она и теперь так думала, но впервые начала понимать, почему он так поступил.

Не в чувстве вины дело. Она и прежде бывала виновата. Вину можно пережить, можно сквозь нее прорваться, можно жить с ее грузом на плечах. В темноте карцера, обхватив руками колени и уставившись в пустоту, она поняла, что человек может затянуть узел не от желания умереть, а потому, что уже мертв. Гвенна – совсем одна, без Джонона, без Чо Лу, без Киля и без Адер, без возможности отвлечься безумной дракой – чувствовала, что гниет изнутри, что все ее потроха понемногу разлагаются. Кожа, наверное, продержалась бы подольше, только зачем? Рано или поздно и она лопнет. Может, лучше с этим покончить? Храбрее.

Она еще не разобралась с призраком Тима, когда шумно распахнулась дверь карцера.

Едва она подняла голову, в камеру грубо втолкнули мужчину. Тот споткнулся о пустую миску, покачнулся, явно ничего не видя в темноте, ткнул ее в бок носком сапога, выругался и упал.

Вот и есть на что отвлечься.

Гвенна посмотрела, как он шарит руками, нащупывает стену, переворачивается и садится к ней спиной. Двигался он с опаской, как если бы каждое движение причиняло боль. Опершись спиной о стену, осторожно вздохнул, пощупал рукой ребра, еще раз вздохнул и кивнул. Все это он проделывал для себя, не напоказ. Только потом он прищурился и заговорил:

– Тея вад маста, сангхат нирхат?

Последовало долгое тяжелое молчание.

– Сангхат нирхат? – повторил он приказным тоном, и только теперь Гвенна распознала язык.

– Я не говорю на манджарском.

– А… – Он помолчал. – Приношу извинения.

В его устах слова звучали непривычно, жестко, как невыделанная кожа.

– Я думал, вы из моих людей.

– Не из ваших.

Он подался к ней, нацелил взгляд чуть левее ее виска. Не видел в темноте, а она его неплохо разглядела: узкое лицо, длинные черные волосы, свисающие на подбородок усы, как носила манджарская знать. Левый глаз заплыл, все лицо с этой стороны – сплошной синяк; нос, похоже, сломан, и пахло от него кровью. И еще настороженностью и страхом, но страхом, зажатым в кулак, – вопреки обстоятельствам.

– Вы та женщина.

– Женщина, бесспорно.

– Та, что прорвалась на мой корабль. И потопила его.

В голосе его прорезался гнев. Она лениво задумалась, не попробует ли он, хоть и изранен, наброситься на нее. И что ей делать в этом случае.

– А вы тот капитан, – ответила она.

– Бхума Дхар. Был капитаном «Ашваи».

Он поднял обращенные внутрь ладони, трижды склонил между ними лицо. Гвенна не знала этого жеста.

– Что это?

– Вы меня видите? – резко отозвался он.

Выдавать свое преимущество – тактическая ошибка, но сейчас ей было не до тактики.

– Да. Что значит этот жест?

– Это мой стыд.

– А выглядит, будто вы умываете лицо.

– Стыд – не кровь, его не так легко смыть.

На это Гвенна не нашла что ответить, и они долго сидели, слушая, как плещут о борт волны. Бхума Дхар откинулся на переборку, сложил руки на коленях. Кажется, он не думал нападать.

– Ваши люди… – нарушила затянувшееся молчание Гвенна. – Джонон спас еще кого-нибудь?

Она не видела, но ведь она видела не все.

– Многие пережили взрыв и гибель корабля. – Дхар покачал головой. – Ваш адмирал вытащил только меня и моего первого помощника.

И опять этот странный жест головой и руками.

Гвенна представила, как напитавшиеся водой тела плавно, точно снежные хлопья, опускаются в темную глубину.

– Сожалею.

– Это не ваш стыд, – покачал головой Дхар.

– Я подорвала ваш клятый корабль.

– Вы сражались за Аннур. Ваш дави был – нападать. Мой дави – защищать.

– Дави?

– Как ваш «долг», только сильнее.

Гвенна подавилась смешком.

– Последнее время люди невысокого мнения о моем «дави».

– Вы наказаны? – спросил капитан, прищурившись в темноту.

Она промолчала.

– За что? – спросил манджари.

Гвенна колебалась. Бхума Дхар – враг. Он приказал атаковать «Зарю». И от того, что они заперты в одной камере, он не становится менее опасен. С другой стороны, с ее историей все ясно без слов, а лгать не осталось сил.

– Я уронила снаряд. Ваш солдат его поднял и забросил на «Зарю». Погибли десятки аннурцев. – Она покачала головой. – Не только вам знаком стыд.

– И все же вы потопили мой корабль.

– Ослушавшись прямого приказа адмирала.

– Что он приказал?

– Не вмешиваться.

– Глупый приказ, – нахмурился Дхар. – Если бы вы не потопили «Ашваи», мы бы победили.

– У вас на корабле уже была абордажная партия, – покачала она головой. – Я не знала, не видела.

– Если была, – задумчиво ответил капитан, – я ее тоже не видел. Так или иначе, корабль вы потопили.

– Тут так не делается.

– Где?

– В армии. В бою. С приказами. Все равно, была или нет у Джонона абордажная партия. Все равно, потопила ли я корабль. Если каждый обормот будет действовать, как ему вздумается, все пойдет наперекосяк. Из-за такого погибают люди. Люди, которые не должны были погибнуть.

– Должны были погибнуть… – Он погладил длинный ус. – Это ведь о каждом можно сказать. Нас всех ждет смерть. Мои матросы уже мертвы. Мертв мой первый помощник. Ваш адмирал его убил, и меня убьет, когда закончит с допросами.

– Что он хочет знать?

– Почему мы атаковали. Почему оказались здесь.

Гвенну кольнула тонкая иголочка любопытства.

– А почему вы здесь оказались? В такой дали от берега ничего нет.

– Кроме вас.

– О нас вы знать не могли. Мы и сами плохо представляли, где окажемся.

От него повеяло подозрительностью – пыльным, приторным запашком подгнившего лимона или апельсина.

– Простите мне мое недоверие.

– Почему не верите?

– Аннурский корабль в манджарских водах? Сбиться с пути вы не могли. – Он покачал головой. – Нет. Вы способны ослушаться приказа, но ваш адмирал – нет.

Поддавшись нахлынувшей усталости, она откинулась на переборку.

– Мы думали вас обойти. Никак не ждали встречи так далеко от берега.

– Этому я верю, – помолчав, медленно кивнул Дхар.

– Если верите, могли бы поговорить, прежде чем нападать.

– Я верю теперь, – поправился капитан. – Отдавая приказ к атаке, я не сомневался, что именно вы топили наши суда.

До нее не сразу дошло.

– Топили ваши суда?

Дхар не ответил, замолчал. Между ними скалили клыки лютые звери: прошлая вражда, язык, верность флагу. Все было непонятно. Гвенна не слыхала, чтобы Адер предпринимала действия против Манджари. Зачем бы, во имя Хала? Аннур расползался по швам. В сотне миль от столицы разбойники грабили проезжих. У императора не хватало сил даже свои земли удержать, куда уж посылать корабли в белые пятна западного океана? Не то чтобы она собиралась объяснять все это Дхару. Если ему неизвестно о слабости Аннура, от нее он ничего не узнает.

Впрочем, спустя некоторое время манджарский капитан пошевелился.

– Около года назад, – тихо сказал он, – стали пропадать наши торговые суда.

– Может, их никто и не топил. Вам такое не приходило в голову?

– Первое, что я подумал. Океан есть океан. Бывают шторма. Корабли тонут. Люди гибнут… – Дхар помолчал. – Но не в таком количестве.

Темный ужас вбил гвоздь ей в затылок.

– В каком количестве?

– За последний год исчезло двадцать девять судов.

Она помотала головой – такое число в ней не умещалось. Двадцать девять. Дхар прав. Ни на какие шторма таких потерь не спишешь, тем более всего за год.

– Полгода назад, – рассказывал Дхар, – до Бадрикаш-Рамы дотащился сильно поврежденный корабль. Капитан доложил о нападении аннурских судов.

– Не сходится. Если бы мы собирались вас атаковать, неужто, как распоследние придурки, подняли бы «восходящее солнце»?

– Те суда нападали без флагов, но капитан в детстве учился у корабелов. Он узнал аннурскую работу. – Дхар долго смотрел в темноту, прежде чем договорить. – Еще через два месяца вернулся другой купец, тоже сильно потрепанный, и тоже рассказал о нападении аннурцев. «За Интарру!» Так кричали с палубы того корабля. За Интарру.

У Гвенны разболелась голова, глазницы будто спицами проткнули.

– Зачем вы мне все это рассказываете? Если думаете, что мы топили ваших, зачем вообще со мной разговаривать?

– Я считаю, что это судно и его команда в тех атаках неповинны.

Она все не могла понять.

– Вы только что сказали, что там были аннурцы.

– Не вы. Не этот корабль.

– Почему вы так решили?

Он помолчал.

– По глазам ваших моряков.

– Что у них не так с глазами?

– Они смотрели на меня, когда меня подняли на борт, глазами людей, впервые увидевших манджарского капитана. И еще, когда меня тащили в карцер, я слышал разговоры. Люди, топившие наши суда, говорили бы не так. – Он опять помолчал. – И ваш адмирал тоже. Он задает вопросы, которых не задал бы охотник на наших купцов.

Пока он это говорил, ее осенила новая мысль.

– Все это не объясняет, как вы оказались здесь. Мы, должно быть… где? В сотнях миль от прибрежных судоходных путей?

Дхар покивал:

– Торговые пути манджари не ограничиваются нашим западным побережьем.

– Где еще они проходят?

– Есть мелкие береговые поселки вдоль северо-западного выступа Менкидока.

Ей вспомнилась беседа с Килем в гостинице.

– Мне о них говорили.

– Кто говорил? – насторожился капитан.

– Не важно. Значит, поселения?

– Там обитают выходцы из нашей империи, но давние. Тех времен, когда она еще не была империей. Тогда произошел… как бы это сказать? Великий исход. На запад и на юг. Но у жителей тех поселков общие с нами язык и обычаи.

– А что они могут предложить купцам?

– Китовый жир. Плоды. Габбья.

– Габбья? – нахмурилась Гвенна на незнакомое слово.

– Звери-уродцы из глубины континента.

По коже, холодный, как предзимний дождь, потек холодок дурного предчувствия.

– Что же это за звери?

– Самые разные.

– Чудовища, – тихо сказала она.

– Действительно.

– И вы… их скупаете?

– Только для самых-самых богатых. Большая часть достается семье императрицы.

Гвенна все не могла взять на ум.

– Зачем манджарской правительнице менкидокские чудовища?

– Владеть таким – признак богатства. Вы видели имперский герб?

Она порылась в памяти: что-то наподобие крылатого льва.

– Нет…

– На нем габбья. Доставлен императрице много веков назад. Его кости скрыты в лабиринте под цитаделью Бадрикаш-Рамы.

– Там есть лабиринт? – Она тряхнула головой. – Ладно, не будем про лабиринт. Почему в Аннуре об этом не знают? Об этих габбья?