Текст книги "Пламенный вихрь"

Глава 9

Ошеломленная горничная, округлив глаза, в изумлении уставилась на него:

– Мистер д'Арченд!

– Пожалуйста, скажите Одри, что я здесь, – произнес он, проходя мимо явно расстроенной девушки в гостиную. Он сбросил пальто и налил себе бренди.

Если Одри и встречалась с другими мужчинами, его это не волновало, пока не мешало его собственным потребностям. Он платил ей, оплачивал ее одежду и дом. Его она ставила на первое место. Если она сейчас не одна, он, черт побери, считает, что ей следует избавиться от своего посетителя. С этой мыслью он подошел к двери гостиной и плотно прикрыл ее, чтобы никого не ставить в неловкое положение.

Вернулась горничная и сообщила, что мадам скоро выйдет к нему. Бретт кивнул и уставился сквозь застекленную дверь в маленький, но очаровательный садик. Огромный дуб, росший очень близко от дома, почти закрывал вид, но это не имело значения. Вместо только что распустившихся азалий и кустов, усыпанных фиолетовыми цветами, он видел Сторм. Конечно. Как, черт возьми, он собирается выбросить ее из головы?

Ему было трудно поверить, что она желает аннулировать брак. Любая другая женщина в Сан-Франциско готова была жизнь положить, чтобы оказаться на ее месте, но она его, видите ли, не хочет.

Он резко повернулся, когда дверь в гостиную отворилась и вошла Одри, великолепная как всегда. На ней был розовый шелковый халат в оборку, отделанный черными кружевами, и Бретт попытался представить себе, что под ним надето. Но сразу же, как назло, он снова ярко представил себе Сторм в кружевной девичьей сорочке и нижних юбках. Он поскорее отогнал эту мысль.

– Бретт! – Одри грациозно подплыла к нему, расширив глаза от удивления. – Милый, какой сюрприз!

– Догадываюсь, – сухо ответил он, позволив поцеловать себя.

Она сделала шаг назад, чтобы получше его разглядеть:

– Милый, это твоя свадебная ночь. Он приподнял бровь:

– Верно.

Она испытующе вглядывалась в него, округлив лицо цвета слоновой кости, потом улыбнулась:

– Я польщена,

По выражению его лица она поняла, что вопрос исчерпан, а Одри слишком хорошо его знала, чтобы настаивать,

– Ты голоден, милый?

– Да, – сказал Бретт, ставя на стол рюмку. – Но не тем голодом. Мы поедим потом.

Одри открыто улыбнулась и взяла его за руку. Бретт последовал за ней наверх, в спальню, на ходу расстегивая рубашку, – здесь условности были ни к чему. Все в этом маленьком домике знали его статус, и лучше бы им этого не забывать. Он уронил рубашку на пол.

– Позволь, я помогу, – промурлыкала Одри.

Как всегда, от нее чудесно пахло, остро и экзотично. Руки ее дразняще легко касались его кожи. Он позволил раздеть себя, набычившись при мысли, что он, Бретт д'Арченд, в свою, черт возьми, брачную ночь собирается спать с любовницей, а не с женой. Его распирала злость.

Наконец он был раздет, и Одри выпрямилась. Бретт не старался скрыть скверное настроение, в этом не было нужды: Одри не имела права совать нос в его дела, она всего лишь его любовница. Но в ее взгляде читалась смесь сочувствия и желания понять, в чем дело. Отчасти, как он догадывался, из-за его мрачного вида, а отчасти потому, что он не был во всеоружии, что было необычным. Он вспомнил, как распален был этой маленькой техаской, одна лишь мысль о ней вызвала в нем желание. Он поднял Одри на руки и понес к кровати под пологом.

Как он и подозревал, под халатом на ней ничего не было, кроме черных шелковых чулок и черных с розовыми розетками кружевных подвязок. Ее небольшое обнаженное тело было цвета слоновой кости и округлялось во всех нужных местах. У нее были такие полные груди, что целиком наполняли ладонь, и, накрыв ладонью одно великолепное полушарие, он ощутил возврат желания. Он опустил голову, касаясь груди губами, и был чрезвычайно раздражен, когда перед ним предстало слишком яркое видение его невесты. Чтобы прогнать его, он принялся ласкать еще усердней, и когда Одри опрокинула его на спину и соскользнула вдоль него вниз, шепча ласковые слова, а ее умелые пальцы обхватили его горячую, восставшую плоть, восхваляя размеры ее и доблесть, он закрыл глаза, и ее губы избавили его от всяких неподходящих мыслей.

Что-то разбудило Сторм. Она мгновенно проснулась, напряженно прислушиваясь. Ни звука. Она села, взглянув на часы: самое начало третьего ночи. Вспомнив происшедшее, она застыла от гнева. И еще его до сих пор нет дома?

Она медленно встала с постели, не издавая ни звука, и скользнула к окну, выходившему на подъездную дорожку, парк и на конюшню слева от дома. И тут увидела его.

Бретт совершенно беззаботным шагом шел от конюшни к дому. Она его сразу узнала, хотя ночь была облачной и дорожку освещала только просвечивающая сквозь облака луна да редкие фонари. Она очень внимательно всматривалась в него, но он шагал прямо и уверенно. Он не выглядел пьяным.

Она вернулась в постель, вся трясясь от чего-то, подозрительно похожего на ревность. Конечно, это не ревность, но где он был с шести вечера и до сих пор? Ее разум не желал отвечать, а живот болезненно сжался от неясного страха.

Она внимательно вслушивалась и наконец услышала в коридоре его шаги. Они были решительными и ровными и ничуть не спотыкались. На мгновение они как будто замерли у ее двери, потом проследовали дальше. Она слышала, как тихо открылась и закрылась его дверь.

Она уселась в середине кровати, прижав колени к груди. «Я ненавижу его», – было ее единственной мыслью. И все же она продолжала вслушиваться, как он тихо двигается, раздеваясь. Она вспыхнула, представив, как он раздевается, снимая один предмет одежды за другим, пока не останется нагим. Надел ли он этот тонкий синий халат, тот, в котором был в ее комнате, небрежно подпоясанный, обнажавший часть крепкой груди с темным ковром волос?

И где же он все-таки был?

Сторм снова легла. Ее сердце оглушительно колотилось. Ей наплевать. Их брак – просто фарс. Слава Богу, он оставил ее в покое. Она надеялась, что он каждую ночь будет шляться туда, где был сегодня! Она вздохнула и замерла, потому что дверь в спальню отворилась. Она сразу закрыла глаза и все же успела увидеть его, стоявшего на пороге, – темный контур в полумраке спальни.

Когда он направился к ней, Сторм притворилась спящей, стараясь дышать ровно. Она была уверена, что он остановился в нескольких дюймах от нее. Она ощущала на себе его взгляд и точно знала: он понимает, что она не спит. Она слышала, как он выдохнул, словно до сих пор сдерживал дыхание, потом наклонился ближе. Хотя он не дотрагивался до нее, она ощущала тепло его тела. Он приподнял прядь ее волос. Сторм заставила себя не задерживать дыхание.

Он уронил прядь и отошел, закрыв за собой дверь. Что, черт побери, это значило? На ее глаза набежали слезы, но она яростно заморгала, чтобы стряхнуть их.

Сторм почти не спала, но оставалась в постели, притворяясь спящей, до восхода солнца. Она слышала, как Бретт двигался в своей комнате и как он наконец вышел. Его шаги проследовали мимо ее двери, становясь все глуше. Сторм пулей вылетела из постели, накинула халат и распахнула дверь между спальнями.

В комнате царил его запах, и она все еще ощущала его присутствие. Это была очень мужская комната, с простой мебелью в отличие от элегантности обстановки остальной части дома. В ней был огромный камин; дубовые доски пола покрывал большой темно-синий восточный ковер; кровать под пологом на четырех столбиках больше, чем у нее, но столбики коротенькие, толстые и витые; покрывало из шелка, с простым геометрическим узором, напоминавшим индейский.

Его вчерашняя одежда лежала на стуле, и Сторм направилась к ней.

В этот момент вошел Питер, и оба замерли, потрясенно глядя друг на друга. Он пришел в себя первым:

– Доброе утро, мадам. Что вам угодно? Он был вежлив, но явно озадачен.

– Ничего, я… я думала, что оставила здесь книгу, – с трудом выговорила она.

Питер сдвинул брови, он явно ей не поверил.

– Я верну ее в вашу комнату, если найду, – словно отпуская ее, сказал он.

Сторм не двинулась с места и была обескуражена, когда он начал собирать вчерашнюю одежду Бретта, Он выпрямился и неодобрительно посмотрел на нее.

Сторм прикусила губу, почти готовая отступить. Потом она увидела на полу, под стулом, белый рукав. Питер отошел от стула, и Сторм двинулась к нему. Она схватила предмет – это была рубашка Бретта.

Питер остановился и взглянул на нее.

– Вы забыли это, – проговорила Сторм с забившимся сердцем и бегло окинула взглядом рубашку, которую сжимала в руках. Следов губной помады не было. Она быстро подняла рубашку к лицу и вдохнула. Она смогла уловить только запах Бретта, но понюхала еще раз, и ей показалось, что она различила какой-то другой, странно пряный запах. Уверенности у нее не было.

– Мадам? – Тон Питера был нейтральным, но он смотрел на нее как на сумасшедшую.

Ей хотелось не спеша обследовать проклятую рубашку. Вместо этого она вернула ее, старательно улыбаясь, и поспешила обратно в свою спальню. Села, пытаясь определить, не был ли пряный запах смешан с цветочным. Одно она знала наверняка: от Бретта пряностями не пахло. От него пахло кожей, мужским потом, сигарами, бренди и, пожалуй, лошадьми. Но не пряностями. Не слегка сладковатыми пряностями. Но этот запах был таким слабым. Может, она все это придумала?

Сторм надела скромную белую блузку и простую синило саржевую юбку. На ней была всего одна нижняя юбка, поэтому верхняя юбка облегала тело. Нет смысла надевать сотню нижних юбок, раз она не собирается выходить, с горечью подумала Сторм. Набравшись смелости и дерзости, она пошла вниз, в столовую, надеясь не застать там Бретта. В животе у нее начало бурчать.

Он, однако, не ушел. Подняв глаза от газеты, которую читал, он окинул ее взглядом, явно задержавшись на бедрах. Он сидел во главе стола из розового дерева, на которым с легкостью могло разместиться двенадцать человек, и заканчивал завтрак, допивая кофе. Он отложил газету:

– Доброе утро. Входите.

Сторм подошла к столу, смущенная тем, что ее застигли стоящей на пороге словно испуганная школьница. Приблизившись, она увидела, что справа от Бретта накрыто еще одно место. Он встал и отодвинул для нее стул. Она села и остро ощутила его близость, его отчетливый запах. В нем не было ничего пряного. На него она не взглянула.

– Мадам! Не хотите ли только что снесенных яиц? Сторм взглянула на дворецкого:

– Да, что угодно.

Он кивнул и вышел. Бретт предложил:

– Кофе?

– Да, пожалуйста.

Он налил кофе из серебряного кофейника и протянул ей чашку. Полагалось бы наоборот. Сторм с благодарностью принялась пить. Почему он все время так на нее смотрит?

– Вы хорошо спали? – наконец спросил он равнодушным тоном.

Сторм взглянула на него:

– Замечательно.

Он изогнул бровь, легкая улыбка приподняла уголки губ:

– Вы ходите во сне? Она застыла:

– Нет, конечно нет.

Ему не удалось скрыть улыбку.

– Я мог бы поклясться, что видел вас у окна этой ночью. Она сжала зубы:

– Когда возвращались домой? Он спокойно смотрел на нее

– Да.

– Вы ошиблись, – как можно спокойнее произнесла она.

– Тогда я рад, что вы хорошо спали.

– А как вы провели ночь?

Он постарался сохранить бесстрастность:

– Как и любую другую.

– Вот и прекрасно, – съязвила она.

– Вы сердитесь?

– Конечно нет. Он улыбнулся:

– По-моему, я достаточно хорошо знаю женщин, чтобы понять, когда они сердятся. Вы сердитесь. И вы не спали ночью – я видел вас. Вы ждали меня? Вам меня не хватало? Вы передумали?

Сторм развернулась на стуле и окинула его испепеляющим взглядом:

– Вы самодовольный грубиян! Я не ждала вас, я услышала что-то и проснулась, подошла к окну, чтобы узнать, в чем дело, и увидела нас. Вот. Теперь удовлетворены? – Ее трясло от злости.

– Здесь не в чем быть удовлетворенным. Но вы все еще сердитесь. – Темные глаза спокойно смотрели на нее.

– Я огорчена, – согласилась Сторм, разумно выбирая другой, лучший, более безопасный путь. Его взгляд прояснился, голос стал мягче:

– Почему?

Она сглотнула и посмотрела на него:

– Я должна послать еще одно письмо родителям, чтобы сообщить, что в первом письме все сплошная ложь.

Они молча смотрели друг на друга. Бретт первый нарушил молчание. Его лицо снова стало замкнутым, взгляд – сдержанным.

– Насколько я понимаю, в первом письме вы сообщали о нашем браке.

Она уставилась на него:

– Да.

– А в этом письме вы попросите отца приехать за вами и дать разрешение на аннулирование брака?

– Да.

Бретт отшвырнул салфетку и резко встал:

– Напишите сегодня же. Я пошлю свое письмо тоже. – Потом он ушел широкими, напряженными шагами.

Сторм сквозь слезы следила за его могучей фигурой, с широкими плечами и узкими бедрами, такой мужественной в тесных бриджах для верховой езды, свободной рубашке и блестящих черных сапогах. Двери столовой были открыты, он вышел, и она его уже не видела. Но через минуту она услышала, как громко хлопнула парадная дверь. Почему он так рассердился? Она ничего такого не сделала, совсем ничего.

– Мадам? Ваш завтрак.

– Спасибо, – едва выговорила Сторм.

Ужин прошел в напряженном молчании. Все утро Бретт отсутствовал, а день провел уединившись в кабинете. Сторм это вполне устраивало. Пока они ели, он не сделал ни единой попытки завести разговор, а Сторм, настроенная враждебно и чувствовавшая себя совершенно несчастной, и пробовать не желала. В конце концов, их брак действительно фарс. Скоро с ним будет покончено. И чем скорее, тем лучше.

– Вы написали письмо? – вставая, спросил Бретт. С утра это были первые слова, обращенные к ней.

– Да. – Мысль о письме довела ее почти до слез.

– Принесите его в мой кабинет, – приказал он, выходя.

Сторм встала, вскипая от злости. Может ли он хоть когда-нибудь кого-нибудь о чем-нибудь попросить вежливо? Он совершенно не умеет себя вести. И зачем ему понадобилось письмо? Она упрямо решила, что не станет выполнять каждую его прихоть. Она сказала лакею, Томасу, что хочет принять ванну, и отправилась в свою комнату.

Принесли воду для ванны, и Бетси, служанка, помогла ей раздеться. Сторм позволила ей это, потому что слишком задумалась – над тем, какой ужасной стала ее жизнь, – чтобы протестовать. Она позволила девушке подколоть себе волосы наверх и скользнула в ванну. Бетси собралась уходить.

– Нет, не уходите! – воскликнула Сторм. Она боялась оказаться в одиночестве, если Бретт станет искать ее. Но может быть, он уже забыл о письме?

Бетси пожала плечами и принялась наводить порядок в туалетном столике.

– Помочь вам вымыться, мэм? – спросила она немного спустя.

Сторм вышла из забытья. Она закрыла глаза, позволив горячей воде смыть ее напряжение, думая о доме, о братьях, по которым ужасно скучала. Ники. Молчаливый, сильный, он неизменно защищал ее, с ним всегда можно было поделиться своими заботами. Он бы захотел убить Бретта, думала она, кивнув Бетси. И буйный, озорной Рейз, невозможный дразнилка. Даже Рейз, которому только что исполнилось четырнадцать лет, пожелал бы посчитаться с Бреттом. Он стреляет ничуть не хуже их, и, возможно, он даже храбрее их, если безрассудство можно назвать храбростью. Сторм невольно улыбнулась при мысли о трех мужчинах семейства Брэг – папе, Нике и Рейзе, стоящих плечом к плечу, глядящих свысока, наводя ужас на одинокого, испуганного Бретта, Это была восхитительная фантазия.

В дверь коротко постучали, и Сторм поняла, кто это.

– Я в ванне, – крикнула она, но дверь уже распахнулась, и на пороге стоял рассвирепевший Бретт. Бетси, явно боявшаяся его, выронила мыло и губку.

– Я просил вас принести письмо в кабинет, – сказал Бретт.

Он больше не смотрел ей в лицо: его взгляд блуждал по воде в надежде различить ее очертания, но Сторм по самый подбородок погрузилась в мыльную пену. Зато подбородок был вздернут и рот бунтарски сжат. Внезапно Бретт улыбнулся.

– Уходи, – сказал он Бетси, не глядя на нее.

Глаза Сторм округлились.

– Нет! – в панике воскликнула она. – Бретт, я купаюсь! Он улыбнулся еще шире:

– Это я вижу. – Он махнул рукой Бетси: – Убирайся.

Бетси быстро выскочила. Она была в таком ужасе, что забыла закрыть дверь. Не сводя со Сторм глаз, с улыбкой, напомнившей ей волчий оскал, Бретт закрыл дверь, потом подошел к ванне. Сторм погрузилась глубже, точнее, пыталась погрузиться. Его глаза ярко сверкали, слишком ярко. Она поняла, что он забыл о письме.

Бретт как ни в чем не бывало, взял губку и мыло и опустился на колени рядом с ее плечом. Взгляды их встретились. Она увидела, как он намыливает губку, и ее заворожил вид его больших, сильных, смуглых рук.

– Что это вы делаете? – пискнула она. Его улыбка стала еще шире.

– Помогаю своей жене вымыться.

Губка прошлась по ее плечу. Сторм извернулась и схватила кисть руки, державшей губку.

– Я вам не настоящая жена. Вы что, забыли об аннулировании?

Улыбка исчезла. Он выпрямился и швырнул губку в панну:

– Как я мог забыть?

Он попытался проникнуть взглядом под защитный слой воды и мыльной пены, и Сторм инстинктивно прикрыла грудь руками. Он натянуто улыбнулся и небрежно потянулся за полотенцем:

– Вылезайте. Она колебалась:

– Не могли бы вы…

– Вылезайте, и сейчас же.

Сторм сглотнула и встала. Вода ручьями стекала с ее длинного, гибкого, великолепного тела. Выходя из ванны, она остро ощущала на себе взгляд Бретта, жадно блуждающий по ее телу.

Она была так совершенна, так великолепна, что на мгновение Бретт потерял всякую способность думать. Он мог только смотреть на нее, ощущая способную свести с ума сладостную боль в чреслах. Он никогда не видел женщины с такой сильной, мускулистой фигурой. Но это тело было абсолютно женственным. Исключительно чувственным, гибким, несмотря на всю его силу. У нее были широкие плечи, длинный торс, узкая талия. Полная, но при этом высокая и крепкая грудь. Великолепно округлые бедра, длинные, стройные ноги, в которых под внешней мягкостью чуть заметно играли мышцы. И она была золотистой везде, кроме сосков, темных, кораллово-розовых.

Он накинул ей на плечи пушистое полотенце, пытаясь совладать с охватившей его дрожью.

Она отпрянула, плотно закутываясь в ткань. Глаза ее полыхали синим пламенем. Бретт глубоко вздохнул. На мгновение ему захотелось сдернуть полотенце, поднять ее и швырнуть на кровать, и к черту аннулирование.

– Одевайтесь и принесите мне письмо. Или вы хотите, чтобы я снова пришел за ним сюда? – Он вышел, с трудом сдерживая себя.

Он расхаживал по кабинету до тех нор, пока не успокоился достаточно, чтобы заняться текущими делами. Он не станет думать о ней и о том, как она выводит его из себя всякий раз, когда он приближается к ней. Он будет думать только об аннулировании. Завтра он отправит эти письма. Прежде чем Брэг прибудет, пройдет, вероятно, пять-шесть недель. Есть еще один вариант – отвезти ее домой самому. Правда, это дьявольски неудобно, у него так много дел. Возможно, Брэгу тоже не с руки бросить все дела и ехать за ней. Что если отец не сможет приехать, пока не пройдут все шесть месяцев, на которые он рассчитывал с самого начала?

Он покривился, не в силах представить, как этот фарс сможет продолжаться так долго. Вряд ли у него достанет силы воли сдерживаться, когда под его собственной крышей изо дня в день, из ночи в ночь будет находиться такой лакомый кусочек… Он налил себе рюмку, потом зажег сигару. Он не допустит, чтобы его мысли снова потекли в этом направлении.

Через десять минут она появилась в дверях, одетая в тяжелый стеганый зимний халат. С заплетенными в косу волосами и в халате, скрывающем тело, ее почти можно было принять за ребенка. Если бы не лицо – оно было совсем не детским. Слишком необычное, слишком ошеломляющее…

– Заходите.

Она вошла с озабоченным видом. В руке был конверт, Бретт обошел письменный стол и ее, чтобы закрыть дверь, потом указал на стул перед столом, Сторм села.

– Позволите? – Он потянулся к письму.

– Оно запечатано.

– Я намереваюсь прочесть его.

– Это личное, – раздраженно воскликнула она. Он внимательно посмотрел на нее;

– Я хочу знать, не написали ли вы обо мне дурного. Я хочу знать, не примчится ли по мою душу разъяренный отец.

– Не написала, – промямлила она.

– Тогда позвольте мне прочесть письмо.

Он сразу понял всю нелогичность своих доводов, но она этого не уловила. Она казалась такой трогательной и такой несчастной, и на мгновение он разозлился на самого себя. Но любопытство пересилило, он взял протянутый ему конверт, вскрыл его и стал читать.

Дорогие мама и папа!

Мне очень жаль, что приходится писать это письмо, и я надеюсь, что вы не рассердитесь. В первом письме я солгала вам, потому что намеревалась скрыть правду. Я хотела, чтобы вы оба гордились мной. Мне очень жаль.

С самого первого дня здесь все у меня выходило неладно. Я ненавижу Сан-Франциско. Меня запихивают в корсет, надевают туфли, которые ужасно жмут, одевают и накрашивают, словно куклу, а потом таскают с одной скучнейшей вечеринки на другую. Я вела себя очень глупо. Я не могу ходить в туфлях, я потеряла сознание, потому что корсет был затянут слишком туго. Я не нашла ничего лучшего, как пойти в сад с мужчиной, и неожиданно женщины стали говорить гадости о том, чем мы занимались в саду. А мы ничего не делали.

О Бретте д'Арченде я тоже солгала. Мы вовсе не влюблены. Мы даже не нравимся друг другу. Но нас с Бреттом увидели, когда мы целовались. Я до сих пор не понимаю, как это случилось. Пол убедил меня, что лучше выйти замуж за Бретта, которого здесь считают хорошей партией, чем с позором уехать домой. В нашу первую брачную ночь мы поняли, что нам бессмысленно состоять в браке, поэтому не осуществили его и намерены аннулировать. Если вы согласны, то Пол не станет разорять Бретта, ведь именно поэтому Бретт женился на мне. Мне очень жаль.

Папа, я думаю, тебе следует знать, что в этом поцелуе наполовину виновата я. Пожалуйста, не вздумай преследовать Бретта.

Пожалуйста, простите меня.

Сторм.

Нахмурившись, Бретт поднял голову. Он и сам не знал почему, но письмо его очень расстроило. Ему не понравилось место, где она сожалела о неоправданных надеждах родителей, и ему ненавистна была ее мысль о том, что она «вела себя глупо». Она даже пыталась его защитить, в то время как вполне могла возложить всю вину на него. Невинность этого письма напомнила ему, что она еще не женщина, а лишь на грани женственности. Всего семнадцать лет.

– Вы их любите или боитесь? – тихо спросил он. Она сидела отвернувшись, а когда взглянула на него, он заметил ее смущение.

– Я люблю их. Я скучаю без них, очень скучаю. – Ее лицо прелестно вспыхнуло. – Им пикона не понять, почему я так вела себя. И я тоже не понимаю. – Она отвернулась. Нечто опасное шевельнулось в его душе, и вот он уже стоит возле нее на коленях, повернув к себе за подбородок се лицо.

– Страсть между мужчиной и женщиной – совершенно естественная вещь. Я видел вашего отца. Мне кажется, он способен понять, что такое страсть.

Во взгляде Сторм было столько надежды, что он ощутил, как его захлестнула нежность.

– Вы так думаете?

Слегка улыбнувшись, он кивнул. Потом встал и порвал письмо.

– Что вы делаете?

– Я сам напишу, – сказал он. – Вам нет необходимости гак унижать себя. И вы вовсе не вели себя глупо, – с внезапным гневом добавил он.

– Вы не имеете права!

– Я ваш муж и на все имею право, – спокойно заявил он. Теперь, когда оскорбительное письмо было уничтожено, он чувствовал себя лучше. – Я напишу что-нибудь вроде: «Дорогой мистер Брэг, мы с вашей дочерью обнаружили, что не подходим друг другу. Наше взаимное желание – аннулировать брак, при условии, что вы будете согласны. Ваша дочь все еще невинна, если это может явиться препятствием». И так далее. Право, нет нужды входить во все подробности.

– Почему бы вам не подписаться моим именем? – вскипела Сторм.

– Я сомневаюсь, что они поверят, будто такое письмо написали вы, – непринужденно проговорил Бретт, садясь па край стола и беря сигару. – Скажите, Сторм, почему вы пытались защитить меня?

Она мрачно призналась;

– Не хотела, чтобы кто-нибудь погиб.

– Погиб?

Она повернулась к нему:

– Бретт, когда папа приедет, будьте готовы скрыться. Если он решит, что вы обидели меня, он убьет вас. Бретт улыбнулся:

– Скрыться? – Он сказал это слово так, словно сама мысль об этом была ему чужда.

– Я говорю серьезно! Он рассмеялся:

– Я тоже. Почему я должен прятаться? Ведь вы нетронуты. – Он нахмурился: – Или нет?

– Папа, вероятно, захочет убить вас независимо от того, что я скажу. Разве вам непонятно?

– Так действительно вы нетронуты? Невинны?

– Что?

– Вы девственница? – спросил Бретт, теперь уже совсем не небрежным тоном; глаза его потемнели и мрачно сверкали.

Когда Сторм услышала этот вопрос, негодование ее сменилось холодной яростью. Дрожа, она стиснула зубы, не в силах слова выговорить, настолько она была оскорблена и рассержена.

Бретт нахмурился, чувствуя укол разочарования. Отсутствие ответа, очевидно, и есть тот ответ, какой он желал бы услышать. В нем вспыхнул гнев. Он так и знал, верно? Не могла невинная девушка взорваться такой страстью и так быстро достигнуть оргазма, как это случилось с ней в общественном саду от одного его прикосновения.

– Пожалуй, мне все же следует позволить папе убить вас, – сквозь зубы процедила Сторм. Что за болван!

– Он производит впечатление разумного человека, – ответил Бретт. Маленькая потаскушка!

– Папа не только был техасским рейнджером, он еще и наполовину апач. Он верит в месть по-апачски. Бретт уставился на нее:

– Что?

Сторм улыбнулась, наслаждаясь тем, что она приняла за страх.

– Возможно, он отрежет вам язык или пальцы. Папа верит в то, что наказание должно соответствовать преступлению. – Она вспыхнула: – Вам повезло, что вы не… что мы не… Он бы отрезал его!

Бретт почти не слушал ее.

– В вас есть индейская кровь?

– Да, и я горжусь этим. Теперь, наверное, вы послушаетесь и спрячетесь, когда он приедет, чтобы рассчитаться с вами.

Ему все как-то не верилось. Не удивительно, что она такая маленькая дикарка. Нисколько не удивительно, черт побери.

– С вашего позволения, – чопорно произнесла она. Он смотрел на нее словно на странное явление природы. Наверное, теперь она вызывает в нем отвращение.

– Позволяю, – глядя в сторону, сказал Бретт. Кровь апачей. Вероятно, этим объясняется ее потрясающая внешность, ее необычная фигура.

У двери Сторм остановилась.

– Не беспокойтесь, – произнесла она как можно ядовитее, – я не стану вас дожидаться. Он дернул головой:

– Что это значит?

– Мне жаль женщину или женщин, которые у вас есть, ведь они вынуждены терпеть такого высокомерного ублюдка, как вы!

Его охватила ярость.

– По крайней мере, они не лицемерят. По крайней мере, они не притворяются тем, чем не являются! – закричал он.

Он имел в виду ее якобы невинность, но Сторм решила, что он намекает, будто она выдавала себя за стопроцентную белую.

– Надеюсь, что вы каждую ночь будете проводить вне дома! – взвизгнула она. – Не могу дождаться, когда окончится этот кошмар!

– Не беспокойтесь, – завопил он ей вслед, когда она вихрем вылетела из комнаты. – Я намерен проводить вне дома любую или все ночи, когда только мне заблагорассудится. По крайней мере, иные женщины умеют быть женщинами, а не какими-то техасскими дикарками!

Через мгновение он услышал, как хлопнула дверь, – так громко, что стены на втором этаже затряслись. Он схватил пиджак и, верный своему слову, вихрем выскочил из дома.