Текст книги "Обольщение"

Доминик резко прервался и, помолчав, бросил:

– Эти новобранцы с радостью умрут за свободу!

Доминик вдруг осознал, что тело бьет дрожь. После его обличительной речи повисла мрачная тишина. Грейстоун вручил ему еще один бокал. Доминик сделал большой глоток виски и сказал:

– Эта война не будет короткой.

– Надеюсь, вы ошибаетесь, – мрачно заметил Уиндхэм. И, подумав, добавил: – Я хочу, чтобы вы написали мне официальное письмо, Бедфорд. Подробно изложите потребности. Кроме того, я хочу от вас второе письмо: изложите мне в письменной форме все, что вы только что сказали мне лично. У меня назначена встреча, так что, боюсь, наши переговоры на сегодня закончены. Бедфорд, благодарю вас. Я признателен и вам, Грейстоун.

Доминик вышел из кабинета вслед за остальными. В приемной к нему обратился Себастьян:

– Я хотел бы поговорить.

Доминик кивнул, ничуть не удивившись, и быстро попрощался с Берком и Грейстоуном. Потом взглянул на Себастьяна, и они вместе вышли на улицу.

– Так ты знаком с Грейстоуном?

– Да. В сущности, я знаю его довольно хорошо.

Доминик ждал объяснений, но они не последовали.

Вместо этого Себастьян показал на черную карету с защищающими от света занавесками на окнах. Забравшись в салон экипажа, Доминик улыбнулся:

– Нам действительно так необходимо прятаться в темноте?

Себастьян постучал по стеклу за спиной кучера.

– В Сент-Джеймсский парк, – распорядился он и взглянул на Доминика: – Кто в тебя стрелял?

Карета тронулась, и Доминик почувствовал, что постепенно успокаивается.

– Полагаю, за мной следили в Париже. Радикалы сейчас пребывают в состоянии безудержной паранойи, шпионят буквально за всеми. Если за мной шли по пятам к Нанту, меня наверняка раскрыли, когда я присоединился к Жаклину.

– Тебе еще повезло, что выжил.

– Очень повезло – мне наконец-то посчастливилось увидеть тебя растроганным, – криво усмехнулся Доминик.

– Разве я не учил тебя никогда не привязываться к кому бы то ни было?

Доминик натужно, безрадостно улыбнулся. И подумал о Джулианне.

– Да, учил. И это тоже большая удача – для нас двоих, – что я точно так же вовлечен в дело освобождения Франции от радикалов, как и ты. Это Жаклин сообщил, что я был ранен?

– Да, он. Я боялся оставлять тебя, раненного, во Франции, опасаясь, что еще одно покушение может стоить тебе жизни, – ответил Себастьян. – И все-таки мне необходимо, чтобы ты немедленно вернулся туда.

– Немедленно?

– Самое позднее – в течение месяца. Ты хочешь отправиться туда?

Доминик кивнул:

– О да, у меня есть такое желание. Я никогда не повернулся бы спиной к моим друзьям и моим родным, оставшимся там.

– Хорошо, – ответил Себастьян.

Доминик повернулся, чтобы посмотреть в окно. Они как раз ехали по Сент-Джеймсскому парку, утопавшему в пышной зелени. Лишь несколько карет и наемных экипажей катились по парковым дорожкам. Но погруженный в раздумья Доминик видел сейчас отнюдь не красоты природы.

– Я держал на руках умирающих людей – людей, которые были моими соседями, друзьями и дальними родственниками. Нам нужна помощь, Себастьян, нам отчаянно нужна помощь! – Он поднял глаза на коллегу.

– Питт допускает серьезную ошибку, заявляя претензии на трофейные острова в Вест-Индии. Я постараюсь убедить Уиндхэма найти хоть какие-то ресурсы и направить боеприпасы Жаклину. А ты все-таки привязан к кому-то, друг мой.

Доминик подумал о Мишеле, которого знал с детства, а потом и о Джулианне.

– Да, привязан.

– Франция никогда не была для тебя безопасной. А теперь стала даже менее безопасной. Избавься от своих привязанностей.

Доминик взглянул Себастьяну в глаза:

– Легче сказать, чем сделать.

– Ты – один из лучших моих агентов. Ты хладнокровен, как только может быть хладнокровен агент. И при этом ты самозабвенно привязан к Франции, Луаре, своему другу Жаклину… Это меня беспокоит, – без обиняков заявил Себастьян.

– Хорошая новость заключается в том, – медленно сказал Доминик, снова вспоминая о Джулианне, – что я искусно умею контролировать эти страсти.

– Умеешь?

– Да.

Себастьян пристально посмотрел на него:

– Что произошло в Грейстоуне? Ты выглядишь совершенно здоровым. С твоего ранения прошел месяц. Почему ты не приехал в Лондон неделю – даже две недели – назад?

Он ожидал этого вопроса.

– Я наслаждался неожиданным отпуском.

Себастьян, кажется, с пониманием отнесся к этому объяснению.

– Что знают те две женщины из Грейстоуна?

Доминик помедлил, не решаясь признаться.

– Обе сестры в курсе, что я – Бедфорд, и есть еще кое-что похуже.

Себастьян помрачнел:

– Насколько хуже?

Доминик колебался, желая защитить Джулианну не только от самого себя, но и от Себастьяна. И спросил Уорлока:

– Что тебе известно об этой семье?

– Все.

Неужели Себастьян знает о радикальных взглядах Джулианны? Оставалось только надеяться, что нет.

– К сожалению, женщины приняли меня за француза – и я подыграл им. Теперь же они догадались, чем я занимался во Франции.

Себастьян задумчиво посмотрел в окно.

– Я разберусь с ними.

Доминику не понравилось, как это прозвучало.

– Это так необходимо? – взволнованно спросил он. – Они живут в дальнем уголке страны, Уорлок. Ни одна женщина обычно не покидает пределов местности, в которой живет, особенно в Корнуолле.

Доминик пытался убедить Себастьяна, но, когда произнес это, тут же представил Джулианну, пишущую своим друзьям-якобинцам во Францию.

– Ты смог бы смириться с тем фактом, что они знают, кто ты и какую деятельность вел? Неужели ты доверяешь им настолько, что позволишь спокойно владеть такой информацией? И разве в ситуации, когда столь важные сведения могут быть переданы врагам, ты понадеешься на авось?

– Что ты собираешься предпринять? – холодно спросил Доминик.

– Почему ты не упомянул о том, что Джулианна Грейстоун разделяет взгляды активных радикалов?

Пораженный, Доминик вздрогнул:

– Потому что она совершенно безобидна, и она спасла мне жизнь.

– Ты сам-то в это веришь? В то, что она безобидна?

Он замялся, не желая настраивать Себастьяна против Джулианны. И она не была безобидной – просто ею слишком легко было манипулировать.

– У нее нет дурных намерений. Она одержима грандиозными идеями о благе для простых людей. А кто из нас не одержим? Она наивна, Уорлок. Живет великими идеями о вселенском равенстве и верит, что именно это и происходит сейчас во Франции. Да, наши враги могут использовать ее – но я премногим ей обязан. Мне бы не хотелось, чтобы она попала в твой список особого контроля.

Себастьян странно взглянул на него.

– У нее не только радикальные наклонности, она еще и состоит в переписке с якобинским клубом с улицы дела-Сена. Она поддерживает связь с якобинцами уже больше года.

Доминик в ужасе застыл на месте.

– Она уже в твоем списке особого контроля.

Себастьян помрачнел:

– Фактически официально она не включена ни в один список.

«Слава богу!» – с облегчением пронеслось в голове Доминика.

– Тогда почему ты так много знаешь о ней?

Уорлок криво усмехнулся:

– Она – моя племянница.

Глава 8

Когда карета Уорлока отъехала, Доминик уже приблизился к парадному входу в Бедфорд-Хаус. Этот дом был возведен несколько столетий назад, но особняк отремонтировали и надстроили при жизни отца Доминика. На почти квадратной формы здании высотой в три этажа выделялись три круглые башни, в центральной из которых размещался вход в дом и передний холл. Перед домом располагалась округлая подъездная дорога, сзади находился тщательно ухоженный сад. Розы и плющ увивали передние стены, пышные газоны обрамляли дорогу, доходя до улицы.

Доминик любовался родным пейзажем, но внезапно перед его мысленным взором замелькали страшные картины: раненые и умирающие люди, хаос на линии фронта и Надин, ее безжизненное тело на залитой кровью булыжной мостовой…

Он не без труда заставил себя вернуться в настоящее. И почему это он только что перенесся во времени? Боже милостивый, он был дома!

Сощурившись, Доминик заметил двух швейцаров в ярких сине-золотистых ливреях. Слуги стояли перед входной дверью и в изумлении таращились на него. Доминик помедлил с мгновение, пытаясь успокоиться. Никогда еще он не нуждался так в родном доме, как сейчас… Будь проклята эта война!

Он буквально взлетел по ступенькам перед входной дверью, легонько улыбаясь слугам. Открывая двери, оба дружно изогнулись в учтивых поклонах.

И пугающе-яркие воспоминания вдруг окончательно улетучились. Доминик остановился в переднем вестибюле, озираясь вокруг. Здесь мало что изменилось. Вдоль стен стояли позолоченные кресла с обивкой из красной камчатной ткани. Полы были выполнены из черно-белого мрамора, белые, с лепниной стены и сводчатый потолок над его головой устремлялись на три этажа вверх. Стены украшали несколько портретов и пейзажей, включая написанные маслом изображения Доминика и его родителей, созданные в ту пору, когда он был маленьким. Он наконец-то был дома… Это казалось невероятным – настолько, что поверить в подобное счастье было почти невозможно.

В противоположном конце холла Доминик заметил суетливо спешащего дворецкого.

При виде хозяина на лице Жерара отразилось глубокое потрясение.

– Милорд! – вскричал слуга, кинувшись к хозяину. – Мы вас и не ждали!

Доминик просиял улыбкой. Весь следующий месяц он жаждал наслаждаться всеми удобствами – и абсолютным покоем, – которые только могла предложить ему лондонская жизнь.

– Добрый день, Жерар. Да не беги ты так! Да, я дома. Вдовствующая графиня здесь?

Жерар, краснея, наконец-то предстал перед хозяином.

– Милорд, добро пожаловать домой! Леди Педжет – в золотистой комнате, милорд, с гостями.

Жерар был французом средних лет, он работал в семье матери Доминика с подросткового возраста. Стройный, русоволосый, он был предан Доминику и еще больше – леди Катрин. Теперь дворецкий с удивлением рассматривал одежду хозяина.

– Я взял ее взаймы, на время. – Доминик улыбнулся и прошагал мимо дворецкого, который тут же бросился следом.

– Милорд, чем могу служить?

– Где Жан? – спросил Доминик о своем камердинере, переступая порог просторной гостиной с солнечными золотистыми стенами и позолоченной мебелью. Мать сидела в другом конце комнаты в компании двух леди, как всегда ослепительная, в зеленых шелках и изумрудах. Она тут же заметила Доминика. Никто, разумеется, и понятия не имел, что он сейчас находится не в стране, где владел несколькими прекрасными поместьями, и что он не общался с леди Катрин долгие месяцы.

– Добрый день, мама.

Хвала леди Катрин, она не стала задыхаться от волнения или вскрикивать, хотя Доминик прекрасно понимал, как ошеломлена она была. Выражение лица матери не изменилось, хотя она заметно побледнела. Графиня медленно встала.

– Я сейчас же позову Жана, – сказал Жерар.

– Я хочу помыться и сменить одежду, – обратился к нему Доминик. – Попроси его приготовить горячую ванну. Да, Жерар… Открой бутылку моего лучшего пинонуар. Того, восемьдесят седьмого года.

И он шагнул вперед.

Катрин Фортескью Педжет была изящной, маленького роста женщиной с русыми волосами и восхитительными формами. Она казалась крошечной, но держалась с таким достоинством, что никто не замечал этого до тех пор, пока высокий мускулистый сын не подошел к ней. Леди Катрин оставалась исключительно красивой и необычайно очаровательной – за последние пять лет, прошедших с момента смерти Уильяма Педжета, она отвергла с дюжину серьезных предложений руки и сердца. Теперь же она медленно расплылась в улыбке при виде Доминика, и тот увидел, как трудно ей было управлять собой.

– Ты выглядишь просто восхитительно! – заметил он, нисколько не кривя душой. Леди Катрин действительно была великолепна в своем зеленом туалете и казалась такой молодой, что ее вряд ли можно было принять за мать графа.

– Доминик, – поприветствовала его леди Катрин вдруг охрипшим голосом. И он понял, что мать едва сдерживается, чтобы не заплакать. – Тебя так долго не было в стране!

Доминик бросился к графине, схватил ее за руки.

– Да, очень долго, и я счастлив наконец-то оказаться дома!

Он расцеловал мать в обе щеки, а потом позволил ей представить его гостьям. Обе женщины восторженно поприветствовали Доминика, а потом пообещали леди Катрин увидеться с ней чуть позже на этой неделе, ведь ей, очевидно, необходимо побыть с сыном. Сунув руки в карманы сюртука, Доминик ждал, пока Катрин проводит дам к дверям гостиной, благодаря их за посещение дома и обещая нанести им визит через несколько дней.

– Вы должны взять с собой лорда Бедфорда, – сказала одна из женщин, леди Хатфилд.

– Приложу все усилия, – пообещала леди Катрин. Когда дамы ушли, графиня обернулась: ее лицо было мертвенно-бледным.

– Со мной все в порядке, – тихо сказал Бедфорд.

Слезы наполнили ее зеленые глаза.

– О, Доминик! – Леди Катрин бросилась к сыну и крепко обняла его. Потом отступила, внимательно рассматривая Доминика. – Что с тобой случилось? Три недели назад Себастьян Уорлок сказал мне, что тебя ранили. Он дал понять, что ты вернешься в Лондон, когда сможешь путешествовать. Но этот негодяй больше ни слова не проронил! – При этих словах краска залила прекрасное лицо леди Катрин, сердитые искры вспыхнули в глазах. – Я была в такой ярости, когда он отказался сообщить мне подробности!

Доминик взял графиню под руку и повел к дивану. Он ни за что не стал бы лгать своей матери – но не хотел и лишний раз тревожить ее рассказом о том, что был разоблачен во Франции и стал мишенью для наемного убийцы.

– Как тебе известно, я присоединился к Мишелю Жаклину и его мятежникам в Луаре, – пустился в объяснения Доминик, вспомнив, что сумел отправить письмо матери после первой встречи с Мишелем. – Мы вступали в бой с французской армией в мае и июне, несколько раз. Наши первые два сражения были весьма успешными – мы обратили французские войска в бегство. Но удача отвернулась от нас в третьей битве. Разразился ожесточенный бой. Меня ранило.

Он с досадой пожал плечами, презирая ложь, которую только что преподнес матери. Но иного выхода не было. Леди Катрин навеки потеряла бы покой, узнай она, что к сыну подослали убийцу.

– Уорлок отправил ко мне своих людей, чтобы вывезти меня из Франции. Я едва могу вспомнить, как пересек Ла-Манш, но в конечном итоге я выжил. И как ты видишь, пребываю в полном здравии.

Леди Катрин смерила его недоверчивым взглядом:

– Насколько серьезно ты пострадал?

Доминик улыбнулся матери:

– Пустяки, поверхностная рана.

Разумеется, он никогда не признался бы ей, что был одной ногой в могиле.

Леди Катрин с тревогой смотрела на него: эти объяснения ее явно не убедили.

– Почему ты не писал? Уорлок сказал, что тебя перевезли в Англию, но отказался сообщить, где ты находишься! Я так испугалась, когда не получила от тебя весточки!

Доминик поколебался, решая, стоит ли откровенничать, и признался:

– Я находился в Южном Корнуолле, в обществе сторонницы якобинцев.

Мать чуть не задохнулась от ужаса, а Доминик постарался обрести хладнокровие, которое утратил при мысли о Джулианне.

– Но она была очень добра и заботилась обо мне. На самом деле она считала меня офицером французской армии, – добавил он, и глаза матери изумленно округлились. – Естественно, я не мог раскрыть свою личность, и вот так, слово за слово…

Доминик вспомнил их пылкий роман, и улыбка сбежала с его лица. Уже не в первый раз задавался он вопросом, что чувствует сейчас Джулианна, по-прежнему ли она в ярости на него.

– Я опасался, что мое письмо будет перехвачено ею или ее друзьями.

– Боже, – резко бросила мать, – эти якобинцы повсюду! Не могу поверить, что сторонница якобинцев выходила тебя, раненного!

Она взяла лицо сына в свои ладони и поцеловала в обе щеки.

– Ее общество было приятным, – признал Доминик.

Леди Катрин вздохнула:

– Ах, так она была красоткой и помогла скоротать время!

Он решил оставить замечание матери без комментариев.

– Посиди со мной, – предложила она и подвинулась на диване, освобождая место Доминику.

Он послушно уселся рядом.

– Когда я покидал страну, здесь, в Великобритании, радикалы составляли ничтожную долю грамотного населения.

Леди Катрин мрачно взглянула на него:

– Они и остаются маленькой группой, Доминик, но постепенно становятся крикливыми, оголтелыми – такими же неистовыми, как якобинцы в Париже. На следующей неделе они собираются проводить свой партийный съезд здесь, в Лондоне. А этот отвратительный радикал, Томас Харди, созывает съезд в Эдинбурге. Такие будут приветствовать французскую армию, если она когда-либо подойдет к нашим берегам.

Доминик пристально посмотрел на графиню. Ему была ненавистна сама мысль о том, что мать еще не оправилась от своих французских переживаний, точно так же, как и он сам. Тяжкие воспоминания определенно по-прежнему мучили ее. Когда Доминик разыскал ее во Франции почти два года назад, им пришлось провести несколько ночей в смежных комнатах захудалых гостиниц, с трудом пробиваясь к Бресту в надежде обрести спасение. Доминик знал, что графиню до сих пор мучили ночные кошмары и бессонница.

Он вернулся во Францию спустя несколько недель после того, как благополучно доставил леди Катрин в Лондон, чтобы разыскать Надин. Они с матерью не разговаривали вот так, обстоятельно, вот уже полтора года.

– Как ты жила все это время? – спросил Доминик.

– С ума сходила от волнения, разумеется.

– Я не это имел в виду. Каким показался тебе Лондон?

На ее лице появилась улыбка, увы, мимолетная.

– Революция изменила этот город. Ежедневно все только и твердят, что о кровавых бесчинствах во Франции, не говоря уже о войне. А теперь даже появились слухи о нападении. Ты можешь себе представить? Разве способны французы вторгнуться в Великобританию? Как бы они посмели?

Доминик старался выглядеть спокойным.

– Безусловно, в ближайшем будущем этого не произойдет. И если они когда-либо нападут на нас, они вторгнутся в страну с дальних ее уголков, с севера, возможно с Шотландии, или, напротив, с юга, где так сильны якобинские симпатии. – И он снова подумал о Джулианне.

Леди Катрин на мгновение задержала взгляд на Доминике, а потом взяла обе его ладони в свои.

– Моя жизнь протекает между Лондоном и Бедфорд-Хаус, езжу туда-обратно. Бываю на чаепитиях и званых ужинах, в театре и на балах, и время от времени появляется какой-нибудь поклонник, ухаживания которого я поощряю. Все это происходит не потому, что меня интересуют эти разъезды, балы и ухаживания, просто я еще жива, и это именно то, чем положено заниматься женщине.

Сердце Доминика дрогнуло.

– Прости, что я исчез так надолго.

Доминик вдруг подумал о том, что леди Катрин стоит снова выйти замуж, и он удивился, что такая мысль не приходила ему в голову раньше.

– Я знаю, ты не любишь говорить об этом, но я рада, что ты – истинный патриот, Доминик, – тихо сказала графиня. – И я горжусь, что ты до последнего оставался во Франции…

Мать не закончила свою мысль, и это заставило Доминика вздохнуть с облегчением: он никогда не откровенничал с ней по поводу своей деятельности во Франции.

– Я беспокоюсь о тебе, мама. Ты не кажешься счастливой.

– Я счастлива, что ты дома! – воскликнула она. – Но как я могу быть абсолютно счастливой, когда моя страна уничтожается – часть за частью, день за днем, неделя за неделей? Это вызывает у меня отвращение.

Глаза матери наполнились слезами.

– Восстания роялистов вспыхивают повсюду, – обнадежил Доминик, – в Лионе, Тулоне, Марселе…

– Я знаю, – прервала его она. – Возможно, все это в итоге закончится хорошо.

Доминик отвел взгляд.

– Тебе не нужно притворяться, – тихо сказала мать. – Я пытаюсь быть оптимисткой, но я не чувствую оптимизма. Совсем не чувствую. Ты был в наших краях, в поместье? Там что-нибудь сохранилось?

– Почти ничего не осталось, – твердо, без эмоций, ответил он. – Но замок не тронут. Да и виноградники процветают.

– Не тронут, – эхом повторила леди Катрин. – Они разорят наш дом, Доминик.

Он взял мать за руку. Она родилась в этом замке.

– Возможно, и нет. Вандейцы сейчас очень сильны.

Графиня пристально посмотрела Доминику в глаза, ее лицо вдруг приобрело странное выражение, и она крепко сжала его руку.

– Доминик, ты ведь еще не слышал, не так ли?

– Не слышал – о чем? – Он понятия не имел, что мать имеет в виду.

– У меня новости – хорошие новости. – Она в волнении облизнула пересохшие губы, потом улыбнулась, и ее глаза засияли теплотой. – Надин жива.

– Я так рада, что ты немного отдохнешь, – сказала Амелия с ласковой улыбкой, усаживаясь на свою кровать напротив постели младшей сестры.

Джулианна на миг прервалась, взглянув на Амелию, а потом продолжила складывать очередное платье перед тем, как положить его в саквояж, лежавший раскрытым на кровати.

– Я приятно взволнована, – призналась она со слабой, но неподдельной улыбкой. – Прошел целый год с тех пор, как я была в столице.

– А я приятно взволнована за тебя, – отозвалась Амелия.

Джулианна теперь уже широко улыбнулась. Она всегда любила Лондон, даже при том, что это был город колоссальных противоречий. Она любила толпы, шум, суматоху. Она любила библиотеки и музеи, а еще, главным образом, она любила политические клубы.

Несмотря на то что каждый общественный класс был в изобилии представлен в городе – от самых малоимущих среди бедняков до богатейших из пэров, – Лондон считался магнитом для интеллигенции. Город был наводнен поэтами, писателями и художниками, философами и учеными – а еще радикалами. Здесь в любой прекрасный день Джулианна могла оказаться в обществе разделявших ее взгляды мужчин и женщин и спорить об улучшении общества, свободе для простых людей. Оживленные дискуссии могли вспыхнуть по поводу хлебных законов и свободы торговли, а еще минимального уровня заработной платы и условий труда. На каждом углу лондонских улиц можно было найти листовки в поддержку всеобщего избирательного права, с открытым осуждением условий труда на заводах и в шахтах, протестом против войны с Францией, за реформу местного самоуправления. В одном квартале Джулианна могла прогуливаться от одного величественного особняка до другого, внимательно глядя вслед женщинам в изысканных шелковых платьях и бриллиантах и аристократам в бархатных сюртуках, украшенных манжетами и воротниками из французского кружева. А буквально на соседней улице толпились немытые и бездомные, погрязшие в жалкой нищете люди, а их дети хватались за юбки Джулианны, моля хотя бы о пенни.

Лондон был самым захватывающим местом, в котором ей доводилось когда-либо бывать.

– Как удачно сложилось, что Том собрался ехать на этот съезд в Эдинбурге, так что ты можешь добраться до Лондона вместе с ним, – заметила Амелия.

Джулианна подумала о том, что все действительно сложилось очень удачно, ведь лондонское собрание, на котором она собиралась присутствовать, проводилось за неделю до съезда в Эдинбурге. Амелия не знала настоящую причину, заставившую Джулианну отправиться в Лондон, сестра и не догадывалась о съезде радикалов. Но Джулианна полагала, что сестра одобрила бы поездку, даже если бы знала правду. Амелия по-прежнему беспокоилась о ней.

Прошла неделя с тех пор, как Педжет, разоблаченный в качестве лгуна и шпиона, уехал в Лондон. Джулианне казалось, что это была самая тяжелая неделя в ее жизни. Она оказалась лицом к лицу с тем фактом, что ее сердце было разбито. Она влюбилась. Ей лгали, а в некотором смысле ее даже обольстили и бросили. Острая боль, поселившаяся в ее душе, казалась нестерпимой.

Джулианна по-прежнему была в ярости на Педжета за его обман. Постепенно она начала чувствовать себя жестоко использованной и оскорбленной.

Но факты оставались фактами, и Джулианна не могла изменить их. Сейчас ей оставалось лишь бороться с воспоминаниями об этом злосчастном романе и продолжать жить своей жизнью. Она не собиралась позволять этому ублюдку доставить ей еще большие страдания, чем он уже причинил.

И все же иногда Джулианна просыпалась посреди ночи, томясь страстным желанием быть с Шарлем, невыносимо скучая по нему. В такие моменты оставалось лишь настойчиво повторять себе, что мужчина, которого она любила, на самом деле не существовал.

Ей отчаянно требовалось уехать, как можно быстрее. Путешествие в компании Тома обещало быть весьма приятным. Они провели бы всю эту двух-трехдневную поездку, горячо обсуждая войну и политику. Ничего лучше этого и придумать было нельзя! С Томом – а заодно и в компании единомышленников на съезде – она могла бы отвлечься и позволить сознанию отдохнуть от мучительных воспоминаний о Шарле и омерзительных воспоминаний о Педжете.

– И еще большая удача, что в квартире Лукаса есть комната для тебя, – продолжила Амелия. – Но я удивлена тем, что ты не хочешь поехать в Эдинбург с Томом.

Джулианна положила сложенное платье в саквояж.

– Он просил меня отправиться с ним, Амелия, но мы не можем позволить себе такую поездку. Это вдвое дороже путешествия в Лондон.

– Ты хочешь поехать? – тихо спросила Амелия.

Джулианна выпрямилась. Том неоднократно просил ее присоединиться к нему в этой поездке на собрание Томаса Харди. Трейтон прямо сказал Джулианне, что оплатит все ее расходы, включая комнату в отеле. Он напомнил ей, что может себе это позволить, добавив, что сделает это с большим удовольствием. Джулианна отказалась.

Еще месяц назад она с радостью приняла бы его предложение, сулившее возможность познакомиться с Томасом Харди, но сейчас сочла такое решение в высшей степени неподобающим.

Но ничто не было столь же неподобающим, как ее любовная связь с Педжетом. Джулианне пришлось признаться самой себе, что сейчас ей уже не хотелось ехать в Эдинбург. Она потеряла к этому собранию всякий интерес. Она хотела поехать в Лондон…

И это желание пугало ее. Даже при том, что Джулианна никогда не смогла бы простить проклятого тори за то, что он сделал, она понимала: этот шпион сейчас наверняка находится в Лондоне. Доминик Педжет по-прежнему занимал все ее мысли.

Джулианна мрачно улыбнулась Амелии и уселась на своей кровати, напротив сестры.

– Я знаю, о чем ты думаешь. Ты собираешься сократить свои расходы, чтобы я смогла поехать в Эдинбург.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, – ответила Амелия, потянувшись к ее руке.

Джулианна была обескуражена.

– Я сейчас не так убита горем, как раньше… – начала объяснять она.

– Страдание написано на твоем лице большую часть времени, – перебила сестру Амелия.

Да, сердце Джулианны действительно было разбито. Она так сильно любила Шарля! Но ни за что не согласилась бы на то, что предлагала Амелия.

– Ты и так ни гроша на себя не тратишь. Ты – самый жертвенный человек, которого я знаю! И я не допущу, чтобы ты и дальше экономила на себе ради того, чтобы я смогла поехать на съезд радикалов в Эдинбурге! Ну а кроме того, – улыбнулась Джулианна, – ты, мягко говоря, не разделяешь моих политических взглядов и не хочешь поддерживать меня.

Глаза Амелии наполнились слезами.

– В данный момент, если твоя политика способна заставить твой взгляд сиять, я всецело поддержала бы тебя! Я испытываю огромное желание написать Бедфорду и вправить ему мозги.

Джулианна замерла на месте, объятая ужасом.

– Не смей даже думать об этом!

– Почему нет? Он – подлец. Он был многим обязан нам обеим – и чем же в итоге отплатил? Соблазнил тебя! Если ты беременна, я скажу Лукасу.

Джулианна вскочила с кровати:

– Я уверена, что не беременна.

Амелия тоже поднялась.

– Он обесчестил тебя, Джулианна. Ты молода и красива, и Лукас мог найти тебе замечательную партию, если бы ты только ему это позволила!

Джулианна почувствовала, как залилась краской.

– Ты знаешь, что я думаю о браке. – Она вспомнила о Педжете, о том, как его зеленые глаза медленно загорались страстью. Интересно, чувствовал он к ней хоть что-нибудь? – Но ты, Амелия, заслужила хорошего мужа и детей – мы обе знаем, что ты просто обожаешь детей. Ты была бы чудесной матерью!

– Мы говорим о тебе! – вскричала Амелия.

– Да, мы говорим обо мне, потому что ты вечно так самоотверженна, так бескорыстна! Так что давай наконец-то поговорим о тебе. – Джулианна резко плюхнулась на кровать. – Это ты должна отправиться в Лондон! Ты, которая вечно заботится о маме, которая по-настоящему заботится обо всех нас! Ты готовишь и убираешь, пока я удираю на свои встречи – или сижу сиднем, погрузившись в книгу.

– Никто не позволил бы тебе готовить, потому что ты все сжигаешь, – парировала Амелия. – И убираешься ты не меньше меня.

Джулианна действительно старалась не отлынивать от работы по дому, занимаясь ею от случая к случаю. И тем не менее стоило ей погрузиться в обсуждение политики или газету, как она забывала обо всем на свете. В последнее время Джулианна была всецело поглощена заботами об идущем на поправку Педжете, а потом и их романом. И сейчас в итоге она оказалась буквально раздавлена болью и мукой. Она собиралась удрать в Лондон – но, положа руку на сердце, именно Амелия заслужила отдых.

Джулианна вдруг тихо спросила:

– Что ты чувствовала, когда Сент-Джаст отказался возвращаться в наши края?

Амелия побледнела. И быстро-быстро заговорила:

– Да, мое сердце тогда разбилось, но я была дурочкой, Джулианна. Ты была слишком юной, чтобы помнить это, но в ту пору все вокруг предупреждали меня о нем, а я отказывалась слушать. В конце концов, в момент нашей встречи он был богатым аристократом, а мы – из доведенного чуть ли не до нищеты нетитулованного дворянства. Когда умер его брат, я должна была понять, что между нами все кончено, что Сент-Джаст отдаст предпочтение дебютантке из высшего общества, такой же аристократке и богачке, как он сам. Но ты не была такой глупой, как я. Тебя просто использовали в своих интересах. Тебе лгали, тебя намеренно обманывали – подло, низко.

– Тебе стоит отправиться в Лондон вместо меня.

Амелия покачала головой:

– Я останусь здесь и буду заботиться о маме. Мне нечего делать в Лондоне, в отличие от тебя, Джулианна. Мне бы хотелось, чтобы Лукас брал тебя с собой на чаепития, прогуливался с тобой в парке, чтобы представить тебя привлекательным джентльменам. Я хочу, чтобы он возил тебя по званым ужинам, где тебя будут приглашать танцевать, где ты сможешь развлекаться и флиртовать.

– Что-о-о? – чуть не поперхнулась от изумления Джулианна.

– Ты молода и красива! – вскричала Амелия. – Жизнь не должна проходить мимо тебя!

– Лукас не вращается в подобных кругах! – пыталась спорить Джулианна. Она была ошеломлена: а разве жизнь не проходила мимо сестры?

– Он может все, когда захочет. Наш дядя Себастьян способен открыть для нас любую дверь.

Джулианна крепко обхватила себя руками.

– Я едва помню дядю Себастьяна. Я не видела его много лет.

– Они с Лукасом в хороших отношениях.

– И ты предлагаешь мне поехать в Лондон, чтобы Лукас смог найти мне ухажера?