Текст книги "Обольщение"

До сознания Джулианны медленно доходило то, о чем говорил Уорлок: он давал понять, что заставит Тома страдать, если она не подчинится.

– Вы беспощадны!

– Да, я такой. Это – война, Джулианна.

Она начала качать головой. Но теперь, когда хотела решительно отказать Уорлоку, Джулианна вдруг задумалась, как далеко он способен зайти. Неужели он и правда станет мучить Тома, если она откажется помогать?

– Мне пора идти, – любезно сказал Уорлок. Джулианна с трудом сдержалась, чтобы не плюнуть ему в лицо. Она замерла на месте, глядя, как Уорлок забирает свою шляпу с загнутыми полями.

– Я предлагаю тебе как следует подумать о бедном Трейтоне, который сидит сейчас один в камере, во власти тюремных надзирателей.

Он направился к дверям гостиной.

– А еще лучше подумай о том, как Трейтон будет раскачиваться на виселице, потому что его наверняка признают виновным, если я не вмешаюсь.

Потеряв дар речи, Джулианна уставилась на него. Как же она ненавидела собственного дядю!

– Я не так уж и плох, Джулианна. Фактически я – патриот и сделаю все, что должен сделать, ради безопасности этой страны. – Он надел шляпу и вежливо кивнул племяннице. – Жду твоего ответа к концу недели.

Джулианна молча посмотрела ему вслед. А потом подбежала к двери и резко захлопнула ее, бессильно сползла на пол вдоль деревянной поверхности.

Глава 13

Доминик проследовал за слугой Д’Аршана в гостиную. Ожидая Надин, он вспоминал, как, появившись утром на пороге комнаты, застал Джулианну закрывавшей правый ящик письменного стола. Внутри у Доминика все перевернулось. Она явно рылась в его бумагах.

Конечно же Джулианна не шпионила за ним для своих друзей-радикалов. Но помнится, она рассказывала ему, как соратники-якобинцы из Парижа попросили ее выяснить местонахождение семьи эмигрантов, которая обосновалась в Корнуолле. Интересно, о чем же еще ее могли попросить?

Доминик решительно не хотел в это верить.

Надин появилась на пороге гостиной, прерывая его мрачные мысли. Бледно-розовое платье очень шло к ее оливковому цвету лица, а на губах и в глазах играла улыбка. В это мгновение Надин напомнила ему женщину, которую он знал с детства. Но его настроение не улучшилось. Надин была подругой и союзницей, Доминик слепо доверял ей – он доверил бы ей свою жизнь. Он не мог в той же степени доверять Джулианне, женщине, которая была его любовницей, – женщине, которой он был по-настоящему увлечен.

– А я все гадала, когда же ты снова навестишь меня, – сказала Надин, и в ее глазах застыл вопрос.

Доминик подошел к ней, взяв за руки и расцеловав в обе щеки.

– Тебе стоило просто попросить меня приехать.

– Я подумала, что нам с тобой требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к тому, что мы снова вместе после такой долгой разлуки.

Доминик повел ее к дивану. Надин всегда была вдумчивой и осмотрительной. Ее замечание не удивило Доминика.

– Мы всегда думали одинаково. Мне и самой требовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к новым обстоятельствам.

Надин взглянула ему в глаза, взяла Доминика за руку, сердечно сжала ее, – надо же, а он успел забыть об этой привычке невесты.

– Я вижу, что ты взволнован, Доминик. Это ясно читается по твоим глазам.

Доминик колебался. Он собирался сказать Надин о Джулианне, но переходить к подобной теме следовало чрезвычайно осторожно.

– У меня на уме множество вопросов, касающихся войны и революции.

– Появились какие-то новости?

– Новости есть всегда, – ответил Доминик и, пытаясь отвлечь ее от щекотливой темы, добавил: – Герцог Йоркский вздумал осаждать Дюнкерк, который стал бы желанным трофеем для Лондона. Но мне кажется, что Йорку стоит выдвинуться на Париж.

– Я согласна, что дорога на Париж не будет оставаться открытой бесконечно долго, но я ведь не генерал. – Она пожала плечами, притихнув ненадолго, и вдруг спросила: – Что-то не так?

Доминик наконец-то улыбнулся.

– Я приобрел привычку то и дело погружаться в раздумья, Надин.

Она не улыбнулась ему в ответ.

– Мы оба сильно изменились, ты не находишь, Доминик? После всего, через что нам пришлось пройти, у меня такое ощущение, словно я танцевала все те ночи напролет с кем-то другим, с кем-то, лишенным настоящих забот, с кем-то, не знающим ничего о войне и смерти.

– Все действительно ощущается именно так, – согласился Доминик. – Мы были так невинны, ведь правда? Только представь себе: я считал чуть ли не трагедией отказ арендатора платить за пользование землей… Я никогда не считал тебя излишне незрелой и наивной, когда мы обручились, но сейчас ты намного практичнее и искушеннее, словно стала совершенно другой женщиной.

Надин кивнула:

– Я едва узнаю ту девочку, которой когда-то была. У этой девочки не было ни малейшего представления о несчастьях и жестокости, существующих в этом мире. У нее не было никаких забот, никаких настоящих проблем – она была счастлива все время! Ну кто может быть счастлив все время, Доминик? – добавила она. – Так что у меня тоже появилась привычка погружаться в раздумья.

– Сегодня ты выглядишь вполне счастливой, – осторожно заметил Доминик.

– Я счастлива быть с тобой, – тихо сказала Надин. – Ты изменил тему разговора ловко, но все-таки недостаточно умно. Итак, что же на самом деле тебя беспокоит?

Уйти от неприятного разговора не получится, осознал Доминик. Он какое-то время изучающе смотрел на Надин, перехватив серьезный, проницательный взгляд невесты.

– Нам нужно обсудить наши отношения, Надин, но я не хочу тревожить тебя – я не собираюсь этого делать. Тебе и так пришлось пройти через множество испытаний.

Надин положила руку ему на предплечье.

– Мы всегда были честны друг с другом. И я отказываюсь общаться с тобой иным образом. Если есть что-то, что ты хочешь сказать, ты должен это сказать, даже если чувствуешь, что это может потревожить, – заметила она, многозначительно добавив: – Ты наверняка будешь удивлен, Доминик. Очень немногое по-настоящему тревожит меня сейчас – за исключением смерти и анархии, войны и революции.

Надин была права. Они всегда были честны друг с другом, и Доминик пришел сюда, чтобы рассказать ей о Джулианне. Он знал, что обязан говорить с ней откровенно – знал, что обязан сделать это ради Джулианны.

– Я не был до конца честен, когда сказал твоей семье, что провел последние месяцы за городом.

Надин улыбнулась:

– Я знаю. – Она встала, быстро подошла к дверям гостиной и выглянула в коридор. Потом закрыла двери и вернулась к дивану, спросив: – Все это время ты был во Франции?

Предпринятые Надин меры предосторожности встревожили его.

– Ты думаешь, что за тобой кто-то следит?

Она замялась.

– Нам многое нужно обсудить.

Его глаза в изумлении округлились. Надин подозревала, что за ней шпионили – в ее собственном доме!

– Зачем кому-то следить за тобой?

– Сначала расскажи мне, почему ты почувствовал, что должен обмануть мою семью. – На ее лице мелькнула улыбка. – И еще я хочу знать, что ты делал во Франции и как долго там пробыл.

Она села на диван рядом с ним.

– Я провел во Франции более полутора лет, – поведал Доминик. Смутные, туманные, ужасающие картины стали приобретать четкость, вставая перед мысленным взором. Но Доминик отогнал страшные мысли, деловито продолжив: – Когда я нашел Катрин в Париже и не обнаружил тебя, я отвез ее домой – это было в конце ноября.

Доминик вспомнил, что его мать и Надин отправились во Францию весной 1791 года.

– Потом я вернулся, чтобы продолжить тебя искать. Я бросил эти попытки спустя несколько месяцев, но в то время я уже был Жаном-Жаком Карре, владельцем магазина гравюр и якобинцем. Я так много узнал о якобинцах, включая тех, кто сидел в Национальном конвенте, что осознал: мне стоит остаться во Франции, продолжить играть в эти шарады и отправлять информацию, которую мне удается собрать, на родину. – Доминик прервался, думая о своих соседях, которых ему приходилось ежедневно обманывать. Он то и дело перекидывался парой слов с пекарем, упиваясь одним триумфом республиканцев за другим, но это было лишь видимостью, маской, за которой он скрывался. Потом он возвращался в свой магазин, закрывал его вечером и вновь становился Домиником Педжетом.

– Продолжай, – прошептала Надин.

– Но весной появились слухи о восстании в Луаре. Можешь себе представить, как это задело – и взволновало – меня. В этих сплетнях проскальзывала и фамилия лидера мятежников – Жаклин.

– Мишель? – изумленно выдохнула Надин. – Мишель – наш Мишель! – руководит вандейскими мятежниками?

– Да. Мишель жив, здоров и отважно сражается с французской армией везде и всюду. Я присоединился к нему в прошлом году, в мае.

– Ты был в Сомюре? – вскричала объятая ужасом Надин.

– В начале мая мы отбили атаку целой дивизии, а в июне установили контроль над рекой и городом.

Доминик знал, что не должен воскрешать в памяти яркие воспоминания тех дней, но страшные картины сами собой всплывали в его сознании: погибшие и умирающие в кровавой реке, священник отец Пьер, бездыханно лежащий на его руках, Мишель, кричащий, что они должны отступить…

– Доминик… – Надин с тревогой взглянула на него, погладив по щеке.

Он стряхнул с себя воспоминания и вернулся в настоящее.

– Мне очень жаль. Нас разбили у Нанта в конце июня.

– Я слышала. Не могу поверить, что ты был там. Погибли тысячи! Что стало с Мишелем?

– В последний раз, когда мы виделись, он был цел, невредим и полон решимости.

– Есть ли какой-нибудь способ отправить ему письмо?

Доминик вздрогнул от неожиданности.

– Он – мой друг, я знаю его долгие годы, – объяснила Надин.

– Да, такой способ есть, – ответил Доминик и замолчал, не решаясь продолжить.

Надин взяла его руку в свои ладони.

– У тебя плохие новости, не так ли?

– Ты помнишь отца Пьера?

– Конечно помню. Он женат на моей кузине Люсьен, он хоронил мою мать.

– Он погиб в той последней битве.

У Надин перехватило дыхание.

– Он же был стариком! И он сражался с французской армией?

Доминик кивнул, приобняв ее рукой за плечи. Надин дрожала, но не прильнула к нему, не прижалась крепче, как сделала бы это два года назад. Доминик потянулся к карману своего сюртука и вручил Надин платок, которым она промокнула глаза. Доминик видел, что Надин сдерживается из последних сил, чтобы не разрыдаться.

– И когда эта проклятая война кончится? – бросила она.

– Не знаю.

Надин отстранилась, и Доминик не стал ее удерживать. Она взглянула ему в глаза.

– Война изменила меня, Надин, – сказал Доминик. – Она изменила и мою жизнь.

– Разумеется, изменила. Ни один человек, пройдя через такое, не сможет остаться прежним. Только не тогда, когда ты пережил хотя бы одно сражение, хотя бы один мятеж. – Она вздохнула и призналась: – Я тоже уже не та, что раньше.

– Но ты остаешься красивой и умной женщиной. Ты стала даже красивее и умнее, чем прежде. Ты остаешься просто необыкновенной!

Она не сводила с него взгляд удивленно распахнутых глаз.

– Тогда почему я уверена в том, что ты собираешься покинуть меня?

Доминик поймал себя на том, что ему сейчас трудно говорить.

– Мои чувства к тебе не изменились. Я – твой самый нежный обожатель, твой самый верный друг. Но я изменился, Надин, сильно изменился, и я никогда больше не смогу снова порхать с тобой с бала на бал.

Она во все глаза смотрела на него, нервно сцепив руки.

– Мне бы очень хотелось пойти на бал. Но это было бы как-то нелепо. Что ты пытаешься этим сказать?

– Я не могу жениться прямо сейчас. В сущности, я вообще не знаю, смогу ли когда-либо снова задуматься о браке.

Надин по-прежнему смотрела на него, явно удивленная, но сейчас Доминик не мог точно определить, о чем она думала. А ведь когда-то она была такой понятной, такой прозрачной!

– Я знаю, мы помолвлены, нас связывают обязательства. Я знаю, что дал слово. Но брак отныне невозможен.

– Я понимаю, – ответила Надин и, помолчав, еле слышно добавила: – Ты собираешься назад, не так ли? Ты вернешься к своему магазину гравюр и своей жизни в качестве Жана-Жака Карре.

Ложь пришла на ум сама собой и уже повисла на кончике языка. Но Доминик знал Надин слишком долго – и знал, что может доверить ей эту тайну.

– На самом деле я возьму себе новое вымышленное имя.

Надин тяжело вздохнула:

– Я хочу вернуться вместе с тобой.

– Это совершенно исключено! – Доминик был ошеломлен. Он ожидал, что Надин, возможно, будет просить не разрывать помолвку, но на подобное предложение не рассчитывал. – Почему ты хочешь вернуться во Францию? Дело не в нашей помолвке, не так ли?

Надин встала, ее темные глаза вспыхнули.

– Нет, не в помолвке. У меня тоже есть что тебе рассказать, Доминик. В том мятеже я получила тяжелые травмы, но сломанные кости заживали несколько месяцев – не полтора года.

Доминик пристально взглянул на невесту. Он часто задавался вопросом, почему ее возвращение в Англию так затянулось.

– Из разъяренной толпы меня спас один добрый владелец магазина, – поведала Надин, побледнев при воспоминании о том ужасе. – Он был свидетелем мятежа и после того, как толпа схлынула, обнаружил меня, лежавшую на улице без сознания. Поначалу он счел меня мертвой, но я подавала признаки жизни, и он забрал меня к себе. Его жена и дочь ухаживали за мной, пока я не выздоровела. Это чудесные, хорошие, простые люди, которые живут в страхе, что их измена государству однажды вскроется.

Доминик поднялся с дивана и взял Надин за руку, прекрасно понимая, через какие мучения пришлось пройти его невесте.

– Ты еще поддерживаешь с ними связь?

– Нет, это подвергло бы их серьезной опасности.

Доминику не терпелось узнать детали ее злоключений.

– Но что помешало тебе вернуться домой сразу же после выздоровления?

Надин выдернула руку из ладони Доминика и принялась медленно расхаживать по комнате.

– Я случайно наткнулась на мать и дочь, которые прятались в опустевшем магазине, боясь за свою жизнь, – ответила она, остановившись у окна и задумчиво глядя на цветущий за ним сад. – Они происходили из титулованной семьи. В этом-то и заключалось их преступление.

Главу этой семьи вытащили из собственной кровати в их доме в Марселе и забили прикладами до смерти – прямо на глазах дочери. Обеих женщин изнасиловали. Потом Марианну и Жанин бросили, как мусор. Они бежали в Париж, надеясь разыскать родственников. Но это им не удалось: их семья погибла. Я прятала их в пустом подвале несколько месяцев, прилагая все усилия, чтобы найти способ переправить их в Гавр, а оттуда – в Великобританию. В конечном счете мне удалось установить правильный контакт. Я встретила француза, который остался роялистом, в жандармерии – полагаю, он по-прежнему служит там, активно помогая таким людям, как Марианна и Жанин. Или, возможно, его разоблачили. В таком случае он наверняка уже мертв.

Надин обернулась, посмотрев Доминику в глаза.

– Тебя тоже могли разоблачить, – тихо сказал он.

– Да. Как только я вышла на нужного человека, Марианна и Жанин оказались на пути к безопасности. Тогда-то я и поняла, что могу помочь таким же несчастным, как они, как я сама, избежать ужасов, которые уготовили им кордельеры, бриссотины, жирондисты – якобинцы. Марианна и Жанин были первыми из десятков женщин, мужчин и иногда даже детей, которым я помогла тайком бежать из Франции.

– Ты была отважна, Надин, и подвергала себя опасности. Слава богу, ты благополучно выбралась из Франции!

– Я ни о чем не жалею.

– Я не позволю тебе вернуться туда. Ты можешь помогать нам здесь, в Великобритании, вместо того, чтобы отправиться во Францию, где тебя в конечном счете разоблачат и казнят.

Она задрожала.

– Одна часть меня боится возвращаться. Там я жила в постоянном страхе – и я едва ли могу обманывать саму себя! В сущности, причина, по которой я вернулась домой, заключалась не только в том, что я соскучилась по отцу и сестрам. Один из высокопоставленных жандармов сильно заинтересовался моей персоной. Думаю, он узнал обо мне правду, поэтому-то для меня стало небезопасно оставаться в Париже.

– Тогда я благодарен судьбе за то, что тебе удалось вернуться оттуда вовремя, – сказал Доминик. Теперь-то он понимал, почему Надин так боится шпионов – вероятно, ее разыскивают французские агенты. – Оставайся здесь, в Великобритании, Надин, а я свяжу тебя с нужными людьми – теми, кому требуются твои таланты и навыки.

Надин крепко обняла себя и потерла плечи, словно ее обнаженные руки замерзли.

– Тебе тоже не стоит туда возвращаться.

– Я собираюсь вернуться, – твердо произнес Доминик. И вдруг увидел слезы, выступившие на глазах Надин. – Ты ведь никогда не плачешь…

Она смахнула слезы.

– Я научилась плакать, Доминик. – Она замялась. – Ты сказал, что твои чувства ко мне не изменились, но я ощущаю, что это не так. И если ты теперь относишься ко мне иначе, я понимаю это. Я – не та женщина, с которой ты попрощался на балу два года назад, точно так же, как ты – не тот мужчина. Ни у тебя, ни у меня нет теперь времени на романы.

Доминик испытал неловкость, тут же вспомнив Джулианну. Он все гадал, стоит ли ему скрывать тот факт, что он увлекся ею. Тщательно подбирая слова, он сказал:

– Ты не отстаиваешь наш брак.

– Нет, даже не собираюсь. Подобно тебе, я потеряла интерес к нашему браку, но не из-за тебя – из-за революции. – Надин резко смолкла, ее взгляд вдруг стал каким-то отчужденным. – Сейчас я не могу выйти за тебя замуж. Как ты сам сказал, брак невозможен.

– Значит, я не причинил тебе боли этим решением?

– Нет, не причинил. – Надин улыбнулась и направилась к нему. – Я по-прежнему люблю тебя. И буду любить всегда. Я могу ждать тебя, если это именно то, чего ты хочешь. Или, когда эти ужасные времена закончатся, мы сможем решить, хотим ли все-таки пожениться.

Доминик понял, что должен рассказать ей о Джулианне. И очень осторожно сказал:

– Перед тем как покинуть Францию, я был ранен.

Обычно он ничего не скрывал от Надин, но в иных обстоятельствах наверняка утаил бы от нее эту информацию, чтобы не волновать понапрасну.

– Я провел июль в Корнуолле, поправляясь после ранения.

– И ты говоришь мне об этом только сейчас? Насколько серьезным было ранение?

Он помедлил, не решаясь признаться.

– Я чуть не умер.

Ошеломленная Надин во все глаза смотрела на него.

– Но я выжил. Перенес страшное заражение и жар, и все это время, днями и ночами, за мной ухаживала одна-единственная женщина – Джулианна Грейстоун.

Надин изумленно воззрилась на него:

– Эта женщина имеет отношение к Лукасу и Джеку Грейстоунам?

– Откуда ты знаешь братьев Грейстоун?

– Они помогли мне бежать из Франции, Доминик, – объяснила Надин и, помолчав, добавила: – Джек Грейстоун спас мне жизнь.

Доминик вздрогнул от потрясения:

– Он спас тебя, вывезя из страны?

– Жандармы напали на нас на берегу, прямо перед тем, как мы собирались сесть на корабль Джека. Несколько человек застрелили. Меня чуть не убили.

– Что именно произошло? – настойчиво спросил он.

– Кто-то нас предал. Жандармы уже скрывались в бухте. Когда мы прибыли туда, они сидели в засаде. Это было ужасное сражение. Я обязана Грейстоуну жизнью, он закрыл меня от пули своим собственным телом. Он унес меня с берега, посадил на корабль и был ранен вместо меня – хотя потом и словом не упоминал об этом.

Выходит, он обязан Джеку Грейстоуну вдвойне, помрачнев, подумал Доминик. Он внимательно смотрел на Надин, понимая, что сейчас она вспоминает мучительные детали той ночи.

– Джулианна – одна из его сестер, Надин. Так вышло, что я немного знаю этих братьев. Лукас и Джек вместе вывезли меня из Франции.

Надин не верила своим ушам.

– Вот уж воистину мир тесен! Ты сказал, что они отвезли тебя в Корнуолл? Наш новый дом находится близ деревни Сент-Джаст. Знаешь такую?

– Конечно знаю. Граф Сент-Джаст – мой друг, и я был в поместье Грейстоун, которое расположено совсем близко к деревне.

Безмерно удивленная, Надин улыбнулась ему:

– Какая ирония судьбы: сестра Джека спасла тебя, а сам он спас меня!

– Да, это действительно занятное совпадение. – Доминик закашлялся, словно готовясь сообщить нечто важное. Надин вопросительно взглянула на него, и он решился: – В настоящее время Джулианна находится в Бедфорд-Хаус. Она – моя гостья.

– Понятно. Мне хотелось бы встретиться с ней.

Доминик чуть не вздрогнул.

– Надин… мне очень нелегко говорить это. Надеюсь, ты поймешь. Я очень привязался к ней – и не только как к другу.

Какое-то мгновение Надин безучастно смотрела на него. Потом ее глаза округлились.

Когда она так ничего и не ответила, застыв на месте от изумления, Доминик пустился в непростые объяснения.

– Итак, если ты спросишь меня, изменились ли мои чувства к тебе, я отвечу – нет, не изменились. Однако я… – он замялся, подбирая верное выражение, – добиваюсь расположения Джулианны.

Надин продолжала молча смотреть на него, явно отказываясь верить его словам.

– Ты любишь ее? – наконец спросила она.

Доминику стало не по себе.

– Почему ты спрашиваешь меня о подобных вещах?

– Ты только что признался мне, что добиваешься расположения другой, в то время как формально мы все еще остаемся обрученными. Так ты решил бросить меня ради нее? – на удивление спокойно осведомилась Надин.

Доминик вспыхнул.

– Я возвращаюсь во Францию. Я решил разорвать помолвку и покинуть свою невесту, – категорично заявил он. – Ты не хуже меня знаешь, какой опасности подвергается агент в чужой стране. И я не влюблен.

Надин с подозрением сощурилась:

– Она – твоя любовница?

У Доминика перехватило дыхание. Он знал, что должен отрицать это по множеству причин – включая то, что Лукас Грейстоун никогда не должен был узнать об этой связи.

– Надин, она – леди.

– Да, она – леди, и это означает, что ты обольстил ее, ты – законченный подлец! Не говоря уже о том, что ты многим обязан ее братьям, они спасли тебе жизнь! Впрочем, я знаю тебя как человека не без моральных принципов, и это приводит меня к первому вопросу: ты любишь ее?

Доминик спрашивал себя, почему его щеки продолжали предательски гореть.

– Вряд ли, – резко бросил он. – Я не люблю подобных допросов. В любом случае она сейчас гостит в моем доме, и ты, несомненно, с ней увидишься.

– Ого, как ты рассердился! Эта тема – эта женщина – сбивает тебя с толку, – нахмурилась Надин. – Я не знаю, как вести себя в таких… таких обстоятельствах. Я потеряла тебя, но не из-за войны, а из-за другой женщины – любовницы!

– Ты не потеряла меня – ты никогда меня не потеряешь, – пообещал Доминик, нисколько не кривя душой.

– Я потеряла тебя, если ты добиваешься ее любви, не моей.

Он задумчиво смотрел на Надин. Возможно, в некотором смысле она была права.

– Ты расстроена, но не так, как может быть расстроена брошенная невеста.

Лицо Надин исказила гримаса.

– Я не хочу выходить замуж, но я действительно расстроена. Я в замешательстве. Мы не виделись два года – и все же мы знаем друг друга с детства!

– Именно поэтому я всегда буду тебе самым преданным другом, – попытался успокоить ее Доминик.

Но Надин не слышала его, она лишь часто моргала, пытаясь справиться с подступавшими слезами.

– Я хочу, чтобы ты был счастлив. Но она – лишь твоя любовница. Если, конечно, ты действительно не любишь ее. Ты подумываешь о том, чтобы жениться на ней?

Настал черед Доминика прийти в замешательство. Он вдруг спросил себя, что думал бы о браке с Джулианной, если бы Великобритания и Франция не находились в состоянии войны, если бы во Франции была восстановлена конституционная монархия. Их разделяло гораздо больше, чем политические разногласия и война. Доминик думал о своем месте в обществе. Брак с Джулианной был бы непростым, требующим немалых сил, но не невозможным – в обычные времена.

– Ты подумываешь о том, чтобы жениться на ней? – переспросила Надин, изумленная его молчанием.

Положа руку на сердце, Доминик не знал, что ответить. Не он ли подозревал Джулианну в вероломстве не далее как этим самым утром?

– Я с большой нежностью отношусь к ней, но наши отношения перегружены конфликтами.

– И что же, черт возьми, это означает? Она требует, чтобы ты женился на ней?

– Нет.

– Что же может провоцировать конфликты между тобой и твоей любовницей?

Доминик колебался, не зная, стоит ли посвящать Надин во все детали. Разумеется, рано или поздно она узнает о политических убеждениях Джулианны, ведь Катрин ни за что не скроет подобных фактов от Надин.

– Ты должна кое-что знать. Она – якобинка.

Надин потрясенно уставилась на него, не веря своим ушам.

Доминик бросился защищать Джулианну:

– Она спасла мне жизнь, Надин, и просто не понимает подлинной сущности революции. У нее нет ни малейшего представления о той анархии, которая творится сейчас во Франции! В сущности, ее желание служить простым людям достойно восхищения. Она из тех, кто способен отдать свою последнюю рубаху случайному незнакомцу.

Надин чуть не задохнулась от негодования:

– Только послушай, что ты несешь! Неужели ты и вправду защищаешь сторонницу якобинцев?

Она по-прежнему отказывалась верить в происходящее.

– Я уверен, что…

Надин резко оборвала его:

– В якобинцах нет ничего достойного восхищения! – Она прямо взглянула ему в глаза. – Эта твоя любовница, должно быть, очень красива.

Доминик счел разумным промолчать.

– Тебе и не нужно отвечать! – вскричала Надин. – Я знаю, что она ослепительна. Я знаю, что она делит с тобой постель. Ты делишь постель с врагом!

Уорлок ушел, а Джулианна, дрожа всем телом, в отчаянии рухнула на диван и закрыла лицо руками.

Том был в страшной опасности. Его взгляды были намного радикальнее, чем убеждения Джулианны. Том мог одобрять даже категоричные идеи Батлера. Трейтон на дух не выносил английскую аристократию: он часто рассуждал о необходимости лишить собственности целый общественный класс одним махом, невзирая на то, что для этого потребуется! Том осмеливался говорить даже о свержении короля, о том, что страной должно управлять правительство, такое же как во Франции, за которое проголосовали бы выбранные представители населения. Но Джулианна никогда не обсуждала с Томом достоинства и недостатки подобных революционных идей – слишком уж неправдоподобными представлялись эти взгляды. Как сказал Уорлок, Англия – не Франция, и здесь еще не созрели до революции.

Но убеждения Тома сами по себе уже были государственной изменой.

Джулианна знала: если Тому предъявят подобное обвинение, его совершенно точно признают виновным.

И как после этого она могла отказать в том, о чем просил ее презренный дядя? Ах, если бы только нашелся какой-то другой способ добиться освобождения Тома!

– Джулианна?

Она вскочила с дивана, услышав голос Доминика. Педжет стоял на пороге гостиной, пристально глядя на нее.

– Ты чуть не плачешь. Жерар сказал мне, что здесь был Уорлок. Что случилось?

А вдруг во власти Доминика было вызволить Тома из тюрьмы?

Джулианна бросилась вперед.

– Я никогда никого не презирала больше, чем Уорлока! – Она захлопнула дверь за спиной Доминика, глаза которого изумленно округлились. – Тома арестовали. Его будут судить за государственную измену.

Доминик сжал ее плечи.

– Постарайся успокоиться.

– Как я могу быть спокойной? Власти прервали работу съезда в Эдинбурге. Триста участников были арестованы. Среди них был Том!

Он отпустил Джулианну.

– Я услышал об этих арестах вчера вечером. Мне не пришло в голову, что Трейтон может оказаться одним из задержанных.

– Я так переживаю, а ты не волнуешься вовсе!

Доминик помрачнел:

– Трейтон – оголтелый якобинец. Полагаю, он может быть опасен для таких людей, как я, как твой брат.

Джулианна застыла на месте. Надо же, а она совершенно забыла, что Том написал Марселю, изобличив Доминика в качестве британского шпиона. Джулианна затрепетала, понимая, что теперь просто обязана сказать Доминику правду. Он мог оказаться в опасности. Шпионы могли затаиться близ Бедфорд-Хаус – или даже внутри дома.

Но Джулианна знала и то, что никогда не забудет глаза Доминика этим утром, когда он застал ее роющейся в его столе. Если она признается Доминику, что натворила, он никогда больше не будет доверять ей – и ни за что не поможет Тому.

Она не знала, как поступить.

– Что с тобой, почему ты так ломаешь руки?

Джулианна расцепила нервно сомкнутые пальцы.

– Его нельзя судить за измену. Что, если его повесят? Том – мой друг, я знаю его с детства!

– Что еще сказал Уорлок? – Тон Доминика был спокойным, даже слишком спокойным.

Джулианна жадно втянула ртом воздух. Уорлок не запрещал ей раскрывать подробности их разговора Доминику, но она нисколько не сомневалась в том, что эта беседа должна была остаться тайной для всех.

– Джулианна? Ты побелела как мел.

– Я его боюсь.

Во взгляде Доминика появилась резкость.

– Полагаю, ты имеешь в виду Уорлока?

– Ты не должен конфликтовать с ним.

Доминик настойчиво, почти силой взял ее за руку.

– Чего он хочет?

– Он хочет, чтобы я шпионила для него.

Доминик выглядел потрясенным.

– И он сказал тебе об этом напрямик?

Кивнув, Джулианна воскликнула:

– Он хочет, чтобы я предала своих друзей! Он хочет, чтобы я поддерживала связи с радикалами и сообщала ему о каждом разговоре, каждом их шаге!

Сама эта мысль казалась Джулианне такой отвратительной, что к горлу подступила тошнота.

– Если я соглашусь, они освободят Тома без предъявления обвинений. В противном случае он заставит моего друга страдать – он так и сказал! Доминик, и это мой дядя!

– Что ты ему ответила? – резко бросил Доминик, выпуская ее руку.

Джулианна отшатнулась:

– Я никогда не стала бы шпионить за своими друзьями. Никогда не предала бы дело революции.

Доминик пронзил ее взглядом, выражение его зеленых глаз было суровым, почти пугающим. Напряжение буквально парализовало Джулианну. Если бы только она не рассказала Тому всю правду о Доминике…

– Почему ты так на меня смотришь?

– Потому что я вдруг вспомнил, какими неистовыми могут быть якобинцы, – ответил Доминик.

В его взоре мелькала настороженность. Джулианна предала его, но он об этом не знал. «Он ни за что не должен узнать об этом!» – в отчаянии стучало в ее висках.

– Ты что-то недоговариваешь, не так ли? – спросил Доминик.

Джулианна покачала головой, придя в ужас от собственной двуличности.

– Я рассказала тебе все.

– Лгунья из тебя плохая.

Он отрывисто прошагал к буфету.

Путаясь в сомнениях, Джулианна рассеянно наблюдала, как Доминик налил два бокала бренди. Вернувшись, он вручил ей один из бокалов.

Дрожь снова пронзила ее тело.

– Ты предал меня в Корнуолле, но я никогда не хотела предавать тебя.

– Хорошо. Тогда не делай этого. – Он невозмутимо глотнул бренди.

Джулианна же была вне себя от беспокойства.

– Что ты намерен предпринять в отношении Уорлока?

– В данный момент – ничего. До тех пор, пока ты остаешься в стороне от его игр.

– Он очень точно описал шпионаж, Доминик, – это страшная, опасная, смертоносная игра. Этот Уорлок – глава шпионской сети? Наверняка так и есть! Неужели и Лукас – шпион?