Текст книги "Слова сияния"

29
Власть крови

 
Форма искусства видит цвета, что нам не познать,
И слагает великие песни, которых так не хватает.
Как спренов творенья привлечь, нам нужно узнать,
И тогда в песнях новых народ наш свое наверстает.
 

Из «Песни исправления» слушателей, строфа 279

Тороль Садеас закрыл глаза и положил Клятвенник на плечо, вдыхая сладкий, отдающий плесенью запах крови паршенди. Внутри его бился Азарт сражения, благословенная и прекрасная мощь.

Его собственная кровь так громко пульсировала в ушах, что он почти не слышал криков и стонов, раздававшихся на поле боя. На миг князь погрузился в наслаждение, которое давало сладостное сияние Азарта, опьяняющая эйфория от того, что целый час он провел, занятый той единственной вещью, что теперь приносила ему истинную радость: бился за собственную жизнь и отнимал жизни тех врагов, что были слабее его.

Все угасало. Как обычно, Азарт исчезал, когда битва завершалась. Он делался все менее и менее сладостным с каждым новым рейдом на паршенди – возможно, потому, что в глубине души Садеас знал, что это противоборство бессмысленно. Князь не напрягал все силы, не приближался к целям своего завоевательного похода. Да, действительно – убивать перемазанных кремом дикарей в забытой вестниками глуши уже было совсем не так увлекательно.

Садеас со вздохом открыл глаза и опустил клинок. По полю боя к нему приближался Амарам, переступая через трупы людей и паршенди. Его осколочный доспех был в пурпурной крови по локти, в закованной в броню руке он нес мерцающее светсердце. Он пинком отбросил мертвеца-паршенди и подошел к Садеасу, а его личная гвардия рассеялась и смешалась с гвардией великого князя. Садеас ощутил укол зависти: до чего вышколенные ребята, его собственные с ними сравниться не могли.

Амарам стянул шлем и прикинул вес светсердца, подбросив его и поймав.

– Вы понимаете, что ваш сегодняшний маневр не удался?

– Не удался? – переспросил Садеас, поднимая забрало. Неподалеку его солдаты уничтожали пятьдесят паршенди, которые не сумели выбраться с плато, когда остальные бросились в отступление. – По-моему, все обернулось весьма неплохо.

Амарам ткнул пальцем. На западных плато, со стороны военных лагерей, появилось пятно. Знамена указывали, что Хатам и Ройон, два великих князя, которые в порядке очереди должны были отправиться в вылазку на плато, явились вместе – они использовали такие же мосты, как и Далинар, и обогнать эти медленные и тяжелые штуковины не составляло труда. Одним из преимуществ мостовых расчетов, которые предпочитал Садеас, было то, что для их обучения требовалось всего ничего. Если Далинар вообразил, что замедлил Садеаса, провернув трюк с Клятвенником в обмен на мостовиков, то он сам себя обманул.

– Нам нужно было добраться сюда, – пояснил Амарам, – захватить светсердце и вернуться до того, как прибудут другие. Тогда вы могли бы объявить, что не поняли, что сегодня не ваша очередь. Прибытие этих двух армий лишает вас возможности все отрицать.

– Ты ошибаешься во мне, – возразил Садеас. – Ты предполагаешь, что меня по-прежнему волнует возможность все отрицать.

Последний паршенди умер с гневными криками; Садеас ощутил прилив гордости. Другие говорили, что воины-паршенди на поле боя никогда не просили пощады, но он видел однажды – давно, в первый год войны, – как они попытались это сделать. Даже сложили оружие. Князь лично их всех перебил осколочным молотом, одетый в доспех, на глазах у отступающих дикарей, которые наблюдали с близлежащего плато.

Больше никогда ни один паршенди не лишал его или его людей возможности завершить битву надлежащим образом. Садеас махнул авангарду, чтобы собрались и сопроводили его обратно в военные лагеря, пока остальная армия будет зализывать раны. Амарам присоединился к нему и пересек мост, прошел мимо бездельников-мостовиков, которые дрыхли на земле, пока лучшие люди умирали.

– Светлорд, долг обязывает меня присоединяться к вам на поле боя, – сказал Амарам, пока они шли, – но я хочу, чтобы вы знали: я не одобряю то, что вы здесь делаете. Нужно искать способ уладить разногласия с королем и Далинаром, а не злить их еще сильнее.

Садеас фыркнул:

– Не надо мне этих благородных речей. С другими они работают, но я-то знаю, какой ты на самом деле безжалостный.

Амарам стиснул зубы и устремил взгляд перед собой. Когда они достигли своих лошадей, он шагнул к Садеасу, взял его за руку и негромко проговорил:

– Тороль, в мире есть вещи куда более важные, чем ваши мелкие ссоры. Ты, конечно, прав насчет меня. Учти это, равно как и тот факт, что я лишь тебе могу сказать правду. Алеткар должен быть сильным и готовым к тому, что грядет.

Садеас забрался на чурбан, который принес ему конюх. Садиться на лошадь в осколочном доспехе следовало правильно, чтобы не навредить животному. Кроме того, однажды Садеас шлепнулся на задницу, когда сунул ногу в стремя, а оно, не выдержав, лопнуло.

– Алеткар и впрямь должен стать сильным, – согласился он, протягивая закованную в броню руку. – Так что я сделаю его таким, опираясь на силу кулака и власть крови.

Амарам, поколебавшись, вложил в его ладонь светсердце, и Садеас стиснул трофей, держа в другой руке поводья.

– И тебя не мучают сомнения? – спросил Амарам. – Из-за того, что ты делаешь? Из-за того, что нам приходится делать? – Он кивком указал на группу лекарей, которые несли раненых по мостам.

– Сомнения? С какой стати? Я даю этим ничтожествам шанс умереть в бою за что-то стоящее.

– Да, ты теперь часто говоришь подобное. Раньше ты был другим.

– Я научился принимать мир таким, какой он есть. – Садеас развернул коня. – На это способны лишь немногие люди. Большинство бредет вслепую, надеясь, грезя и притворяясь. Им не добиться ни одной шквальной перемены в этой жизни. Нужно смотреть миру прямо в глаза, осознавать всю его грязную жестокость. Надо признавать его порочность. Смириться с ней. Только так и можно достичь чего-нибудь стоящего.

Сжав колени, Садеас направил коня вперед, покинув Амарама.

Этот человек сохранит верность ему. Князья понимали друг друга. Даже то, что Амарам сделался осколочником, ничего не изменит.

Когда Садеас и его передовой отряд приблизились к армии Хатама, он заметил группу паршенди, которые следили за ними с ближайшего плато. Их разведчики стали дерзкими. Он послал группу лучников, чтобы прогнали дикарей, а потом направился к фигуре в сверкающем осколочном доспехе во главе армии Хатама: это был сам великий князь верхом на ришадиуме. Преисподняя! Эти животные были несравнимо лучше любых лошадей. Как бы добыть одного?

– Садеас? – издалека заорал Хатам. – Что ты натворил?!

Мгновенно приняв решение, Садеас размахнулся и швырнул светсердце через плато, разделявшее их. Оно ударилось о скалу возле Хатама и покатилось по земле, излучая слабый свет.

– Мне стало скучно, – прокричал Садеас в ответ. – И я решил сберечь ваши силы.

Потом он продолжил путь, игнорируя новые вопросы. Сегодня Адолин Холин снова сражался на дуэли, и Садеас захотел на нее пойти – мало ли, вдруг юнец опять оконфузится.

Через несколько часов Садеас занял свое место на трибуне дуэльной арены, дергая широкий галстук на шее. Невыносимые штуки – модные, но невыносимые. Он не признался бы ни одной живой душе, даже Йалай, что с радостью переоделся бы в простой мундир, как Далинар.

Садеас, разумеется, не мог себе такое позволить. Не только потому, что никто не должен был увидеть, как он покоряется Заповедям и власти короля, но потому, что военная форма на самом-то деле была неправильной одеждой для этого времени. Битвы, которые они теперь вели за Алеткар, не имели ничего общего с мечами и щитами.

Когда играешь роль, важно нарядиться соответствующим образом. Мундир Далинара демонстрировал, что он проиграл, что он не понял, в какую игру ввязался.

Садеас в ожидании откинулся на спинку сиденья; тем временем трибуна заполнилась шепотами, как миска заполняется водой. Свободных мест не было. Трюк Адолина во время предыдущей дуэли привлек внимание, а все новое пользовалось успехом при дворе. Вокруг места, где сидел Садеас, было пустое пространство, дававшее ему уединение, хотя на самом деле он занимал простое сиденье, встроенное в каменные ступени открытых трибун, окружавших яму, на дне которой располагалась арена.

Тороль Садеас ненавидел ощущения, которые испытывал, снимая осколочный доспех, а еще сильней он ненавидел то, как его собственное тело выглядело. Когда-то ему смотрели вслед. Когда-то он был столь силен, что подчинял себе всех людей в комнате, они глядели на него, и многие вожделели. Вожделели его власти и того, кем он был.

Садеас это терял. О, он был все еще силен – возможно, даже сильнее, чем раньше. Но смотрели на него по-другому. Великого князя раздражали любые признаки того, что люди понимали: он утратил свою молодость.

Тороль шаг за шагом приближался к смерти. Эта участь ждала любого, верно, но он чувствовал ее близость. До рокового рубежа, надеялся Садеас, оставались десятилетия, но эта граница отбрасывала длинную-длинную тень. Единственная дорога к бессмертию лежала через завоевания.

Шуршание одежд возвестило о прибытии Йалай, которая опустилась на сиденье рядом с ним. Садеас рассеянно протянул руку, положил ладонь на ее поясницу и почесал в том месте, где ей нравилось. У нее было симметричное имя. Маленькое богохульство со стороны ее родителей – не каждая пара осмелилась бы намекнуть, что их ребенок столь свят. Садеасу такие нравились. Действительно, имя и было тем, что в первую очередь заинтриговало его в ней.

– Ммм… – сказала его жена со вздохом. – Отлично. Я вижу, дуэль еще не началась.

– Полагаю, вот-вот начнется.

– Хорошо. Ненавижу ждать. Говорят, ты отдал добытое сегодня светсердце.

– Швырнул Хатаму под ноги и уехал, как будто мне наплевать.

– Умно. Я до такого не додумалась. Ты подорвешь заявление Далинара о том, что мы противимся ему только из жадности.

Внизу на поле наконец-то вышел Адолин в своем синем осколочном доспехе. Несколько светлоглазых вежливо зааплодировали. С другой стороны арены Эраннив покинул собственную комнату для приготовлений; его отполированный доспех был натурального цвета, не считая нагрудника, выкрашенного в непроницаемый черный.

Садеас прищурился, все еще почесывая поясницу Йалай.

– Эта дуэль вообще не должна была состояться, – проворчал он. – Предполагалось, что все слишком его боятся или слишком им пренебрегают, чтобы принять вызов.

– Дураки, – негромко сказала Йалай. – Они знают, что должны делать; Тороль, я снабдила их необходимыми подсказками и обещаниями. И все-таки каждый из них втайне мечтает стать тем, кто победит Адолина. На мастеров дуэльного дела не стоит полагаться. Они дерзкие, вспыльчивые и слишком озабочены тем, как бы продемонстрировать всем свою мощь и прославиться.

– Нельзя допустить, чтобы план его отца сработал.

– Он не сработает.

Садеас покосился туда, где расположился Далинар. Их места находились не очень далеко друг от друга – можно было легко докричаться. Далинар на него не смотрел.

– Я построил это королевство, – тихо проговорил Садеас. – Йалай, я знаю, насколько оно хрупкое. Будет не так уж трудно все тут развалить. – И это единственный способ как следует отстроить все заново. Словно перековать меч. Остатки старого нужно расплавить, и только после этого можно браться за создание чего-то на замену.

Внизу началась дуэль: Адолин помчался через усыпанную песком арену на Эраннива, в руках у которого был старый меч Гавилара с его зловещими выступами. Адолин атаковал слишком быстро. Неужели мальчик поддался нетерпению?

Толпа светлоглазых притихла, а темноглазые начали кричать в предвкушении нового представления, как в прошлый раз. Однако это сражение не превратилось в рукопашный бой. Противники обменялись пробными ударами, и Адолин отступил, получив удар в плечо.

«Разиня», – подумал Садеас.

– Я наконец-то узнала, в чем причина того переполоха, что приключился в королевских покоях две недели назад, – заметила Йалай.

Садеас улыбнулся, не отводя взгляда от дуэлянтов.

– Ну разумеется, ты узнала.

– Покушение. Кто-то повредил балкон короля в неуклюжей попытке уронить его с высоты в сотню футов прямо на камни. Судя по тому, что мне сказали, почти сработало.

– Тогда попытку не следует называть неуклюжей, раз она почти удалась.

– Прости, Тороль, но в вопросах убийств «почти» – очень большая разница.

Это точно.

Садеас покопался в своих эмоциях, пытаясь отыскать хоть толику волнения при известии о том, что Элокар чуть не погиб. Ничего не нашел, кроме легкой жалости. Мальчик ему нравился, но, чтобы перестроить Алеткар, нужно уничтожить былую власть до последних крупиц. Элокар умрет. Лучше всего тихо, после того как с Далинаром будет покончено. Садеас предполагал, что придется собственноручно перерезать молодому королю горло, из уважения к старине Гавилару.

– Как по-твоему, кто нанял убийц? – спросил Садеас достаточно тихо, чтобы никто ничего не услышал. Впрочем, заслон, который воздвигли гвардейцы вокруг супружеской четы, исключал всякую возможность подслушать.

– Трудно сказать, – ответила Йалай, вдруг развернувшись, чтобы подставить под его ладонь другую часть спины. – Не Рутар и не Аладар.

Обоих Садеас держал мертвой хваткой. Аладара пришлось усмирять, Рутар покорился с охотой. Ройон был слишком труслив, а остальные – слишком осторожны. Кто еще мог устроить такое?

– Танадаль, – предположил Садеас.

– Скорее всего, он. Но посмотрим, что еще я смогу обнаружить.

– Возможно, за этим стоит тот же, кто повредил королевский доспех, – выдвинул теорию Садеас. – Может быть, мы разузнаем больше, если я воспользуюсь своими полномочиями.

Садеас занимал пост великого князя осведомленности – это была одна из старых должностей, из прежних веков, когда обязанности в королевстве разделялись между великими князьями. Формально пост давал ему власть над любыми расследованиями и любой слежкой.

– Может быть, – сказала Йалай, поколебавшись.

– Ты не согласна?

Она покачала головой, наблюдая за тем, как дуэлянты внизу снова обменялись ударами. На этот раз у Адолина потек буресвет из одной латной рукавицы, и некоторые темноглазые начали неодобрительно свистеть. Почему этих людей вообще впустили? Не всем светлоглазым достались места, потому что Элокар зарезервировал их для тех, кто был ниже по статусу.

– Далинар, – напомнила Йалай, – нанес удар в ответ на наш ход, благодаря которому ты стал великим князем осведомленности. Он использовал это как прецедент, чтобы сделаться великим князем войны. И потому сейчас любая твоя попытка воспользоваться своими правами в качестве великого князя осведомленности будет укреплять его авторитет в том, что касается венных действий.

Садеас кивнул:

– Выходит, у тебя есть план?

– Еще не закончен, но я над ним работаю. Ты заметил, что он учредил новые патрули за пределами лагерей? И на Внешнем рынке. Разве это не твоя обязанность?

– Нет, этим обычно занимается великий князь торговли, которого король не назначил. Однако я и впрямь должен обладать властью над обеспечением порядка во всех десяти лагерях, а также назначать судей и должностных лиц. Он обязан был призвать меня в тот же момент, когда кто-то покусился на жизнь короля. Но не призвал. – Садеас немного поразмыслил над этим, убрав руку и позволив Йалай выпрямиться. – Тут есть слабое место, которым мы можем воспользоваться, – продолжил он. – Далинар не любит делить власть с кем-то еще. В действительности он убежден, что никто из окружающих не способен правильно делать свою работу. Холин не пришел ко мне, когда должен был прийти. Это ослабляет его заявление о том, что все части королевства должны работать сообща. Это щель в его броне. Сумеешь вогнать в нее кинжал?

Йалай кивнула. Она использует своих осведомителей, чтобы при дворе начали задавать вопросы: интересно, если Далинар пытается выковать лучший Алеткар, почему он с такой неохотой делится властью? Почему он не привлек Садеаса к делу защиты короля? Почему не открывает свои двери судьям Садеаса?

И вообще, есть ли у трона реальная власть, если посты вроде того, который достался Садеасу, на самом деле ничего не значат?

– В знак протеста тебе стоит отказаться от должности великого князя информации, – посоветовала Йалай.

– Нет. Еще нет. Мы подождем, пока слухи загонят старика Далинара в угол и заставят его решить, что я ему нужен. И перед тем как он попытается меня вовлечь в дело, я отрекусь от должности.

Этим он расширит трещины – и в Далинаре, и в самом королевстве.

Внизу продолжалась дуэль. Адолин определенно выглядел так, словно его мысли были поглощены чем-то другим. В его защите постоянно обнаруживались бреши, он получал удар за ударом. И этот юноша так часто похвалялся своими умениями? Он был хорош, разумеется, но не безупречен. Не так хорош, как показалось Садеасу, когда он наблюдал, как мальчишка на поле боя сражается с…

Он притворялся.

Садеас улыбнулся неожиданно для себя самого.

– А это весьма умно, – заметил он негромко.

– Что? – спросила Йалай.

– Адолин бьется вполсилы, – объяснил Садеас, когда юноша слегка зацепил шлем Эраннива. – Он не хочет демонстрировать свои истинные способности, потому что боится, что это отпугнет остальных от дуэлей с ним. Если же все будет выглядеть так, словно ему едва хватило умений выиграть эту битву, другие могут решиться попытать счастья.

Йалай, прищурив глаза, наблюдала за битвой.

– Уверен? Может, у него просто неудачный день?

– Да, уверен.

Теперь, когда Садеас знал, куда смотреть, он легко читал в особых движениях Адолина, как тот дразнит Эраннива, вынуждая атаковать себя, потом «едва» успевает отбивать удары. Старший сын Далинара Холина был умнее, чем предполагал Садеас.

И в дуэльном деле он знал толк. Выиграть поединок непросто, но требуется истинное мастерство, чтобы победить, выставив все так, будто на протяжении всей битвы ты проигрывал. Чем дольше длилась дуэль, тем сильнее вовлекалась в него толпа. Адолин разыграл партии так, что угадать победителя было невозможно. Садеас сомневался, что многие понимают стратегию принца.

Когда тот, двигаясь с трудом из-за множества трещин, истекающих светом, – все до единой пришлись на разные пластины, так что ни одна не треснула и не подвергла его настоящей опасности, – сумел в итоге сразить Эраннива «удачным» ударом, толпа торжествующе взревела. Даже светлоглазые, похоже, поверили.

Эраннив вихрем унесся прочь, крича о том, что Адолину повезло, но Садеас остался под впечатлением. «У этого мальчика, возможно, есть будущее, – подумал князь. – По крайней мере, у него больше шансов, чем у отца».

– И вот он добыл еще один осколок, – раздраженно сказала Йалай, когда Адолин, вскинув руку, ушел с арены. – Я удвою усилия. Такое больше не повторится.

Садеас постучал кончиком пальца по краю сиденья.

– Что ты там говорила про дуэлянтов? Что они дерзкие? Вспыльчивые?

– Да. И?

– Адолину свойственно и то, и другое, и еще много чего, – вслух размышлял Садеас. – Им можно управлять, подталкивать в нужную сторону, злить его. Он пылкий, как отец, но не умеет так себя контролировать.

«Могу ли я завести его на край утеса и сбросить вниз?»

– Перестань отговаривать людей от сражений с ним, – велел Садеас. – Но и не подстрекай. Отойди. Я хочу поглядеть, чем это закончится.

– Звучит опасно. Тороль, этот мальчик – оружие.

– Правда, – согласился Садеас, вставая, – но, если держать оружие за рукоять, вряд ли порежешься. – Князь помог жене подняться. – Я также хочу, чтобы ты сказала жене Рутара, что в следующий раз, когда я сам отправлюсь за светсердцем, он может присоединиться ко мне. Рутар нетерпелив. Он будет полезен нам.

Жена кивнула и направилась к выходу. Садеас пошел следом, но помедлил, бросив взгляд на Далинара. Как бы все пошло, если бы этот человек не оказался заложником прошлого? Если бы он сумел увидеть настоящий мир, а не воображаемый?

«Ты бы в итоге и его убил, – признался Садеас самому себе. – Не пытайся притворяться, что все пошло бы по-другому».

С самим собой он мог оставаться честным.

30
Природный румянец

 
Говорят, теплым был тот далекий край,
Где Приносящие пустоту в наши песни вошли.
Мы впустили их сами в сокровенный рай,
А после – домов своих не нашли.
Не быстро это случилось.
И годы спустя говорим не шутя, что так уж все сложилось.
 

Из «Песни историй» слушателей, строфа 12

Шаллан ахнула при виде внезапного сполоха цветов.

Вспышка высветила пейзаж, точно молния посреди ясного неба. Девушка отложила сферы – Тин заставила ее попрактиковаться в том, как прятать их в ладони, – и встала, держась свободной рукой за спинку сиденья фургона. Да, никаких сомнений. Ярко-красный и желтый на унылом коричнево-зеленом холсте.

– Тин, что это?

Мошенница сидела расслабленно, вытянув ноги и надвинув на глаза широкополую шляпу – ни то ни другое не мешало ей править фургоном. Шаллан была в шляпе Блата, которую забрала из его вещей, чтобы прятать лицо от солнца.

Тин повернулась в указанную сторону, приподняв шляпу:

– Что?

– Прямо там! – воскликнула Шаллан. – Цвет.

Тин прищурилась.

– Я ничего не вижу.

Как могла она не увидеть этот цвет, такой яркий по сравнению с бесконечными холмами, которые полнились камнепочками, тростником и кое-где поросли травой? Шаллан взяла у подруги подзорную трубу и подняла ее, чтобы приглядеться.

– Растения, – проговорила она. – Там впереди выступ скалы, который оберегает их от идущих с востока бурь.

– А, и это все? – Тин устроилась на прежнее место и закрыла глаза. – Я думала, там караванный шатер или что-то еще.

– Тин, это же растения!

– И что?

– Своеобразная флора в однородной экосистеме! – воскликнула Шаллан. – Нам надо туда! Я скажу Макобу, чтобы направил караван в ту сторону.

– Детка, ты какая-то странная, – заметила Тин, но та уже кричала другим фургонам, чтобы те остановились.

Макобу не понравилась идея о том, что надо сделать крюк, но он все еще признавал ее авторитет. Каравану остался примерно день до Расколотых равнин. Они расслабились. Шаллан с трудом сдерживала волнение. Здесь, в Мерзлых землях, все было однообразно-унылым; возможность нарисовать что-то новое будоражила сверх всякой меры.

Они приблизились к хребту, из-за которого возник высокий уступ, нависающий в точности под тем углом, который требовался для ветролома. Будь эта каменная гряда побольше, она звалась бы лейтом. Укрепленной долиной, где мог бы расположиться процветающий город. Что ж, местечко совсем небольшое, но жизнь все равно его облюбовала. Здесь росла рощица невысоких, белых как кость деревьев. У них были ярко-красные листья. Саму скалу затянули лозы разнообразных видов растений, а на земле изобиловали камнепочки той разновидности, чей панцирь оставался открытым даже без дождя, и изнутри выглядывали соцветия с тяжелыми лепестками, а длинные языки-щупальца ползали вокруг, точно черви, в поисках воды.

В небольшом пруду, из которого питались камнепочки и деревья, отражалось синее небо. Листва, в свою очередь, отбрасывала тень, а в ней благоденствовал ярко-зеленый мох. Будто вкрапления рубинов и изумрудов посреди желтовато-серой пустой породы – так это было красиво!

Шаллан спрыгнула, едва фургоны остановились. Она испугала что-то в подлеске, и несколько очень маленьких диких рубигончих бросились врассыпную. Девушка не была уверена, что это за порода, – она даже не была уверена, что это вообще рубигончие, так быстро они двигались.

«Что ж, – подумала она, входя в маленький лейт, – возможно, это означает, что мне не стоит беспокоиться о чем-то побольше размером». Хищник вроде белоспинника распугал бы малую живность.

Шаллан шла вперед с улыбкой. Это был почти что сад, хотя растения явно дикие. Они быстро подбирали цветы, усики и листья, оставляя вокруг нее пустое место. Веденка подавила желание чихнуть и пробралась к темно-зеленому пруду.

Там она постелила на валун одеяло и устроилась порисовать. Другие караванщики отправились исследовать лейт или окрестности высокой скальной гряды.

Шаллан дышала чудесным влажным воздухом, а растения расслаблялись. Лепестки камнепочки выглядывали наружу, робкие листья раскрывались. Вокруг нее природа наливалась цветом, словно зарумянившись. Буреотец! Она и не понимала, насколько скучает по разнообразию красивых растений. Девушка открыла блокнот и нарисовала быструю молитву, обращенную к Шалаш, Вестнице красоты, в честь которой ее и назвали.

Растения снова попрятались – кто-то двигался сквозь них. Газ неуклюже проковылял мимо поросли камнепочек, с проклятиями пытаясь не наступать на лозы. Он подошел к ней и помедлил, уставившись на пруд.

– Вот буря! – воскликнул он. – Это что, рыбы?

– Угри, – догадалась Шаллан, когда что-то волной скользнуло по зеленой поверхности пруда. – Кажется, ярко-оранжевые. У нас были похожие в декоративном саду моего отца.

Газ подался вперед, пытаясь получше разглядеть угрей, пока один из них не вильнул над поверхностью воды гибким хвостом, обдав бывшего дезертира тучей брызг. Шаллан рассмеялась и сняла Образ одноглазого солдата, который внимательно смотрит в зеленые глубины, поджав губы и вытирая лоб.

– Газ, ты чего-то хотел?

– Ну… – неуверенно проговорил он. – Я тут подумал…

Он посмотрел на альбом.

Шаллан открыла чистую страницу:

– Конечно. Ты хочешь того же, что я сделала для Гларва?

Газ кашлянул, прикрыв рот ладонью.

– Ага. Получилось очень здорово.

Шаллан улыбнулась и начала рисовать.

– Мне нужно позировать или как? – уточнил Газ.

– Конечно, – ответила художница, желая лишь дать ему занятие на время, пока будет рисовать.

Она привела в порядок его форму, сгладила брюшко, взяла на себя смелость исправить подбородок. Основные различия, однако, были связаны с выражением лица. На рисунке он смотрел куда-то вверх и вдаль. С правильным выражением повязка делалась благородной, покрытое шрамами лицо – мудрым, а форма становилась предметом гордости. Она заполнила задний план едва прорисованными деталями, напоминающими о той ночи у костров, когда караванщики поблагодарили Газа и остальных за свое спасение.

Вырвав лист из альбома, она вручила его Газу. Тот взял подарок с почтением и запустил пятерню в волосы.

– Буря… – прошептал он. – Я действительно так выглядел?

– Да.

Шаллан краем уха слышала, как поблизости тихонько гудит Узор. Обман… но также правда. Несомненно, именно таким Газа и видели люди, которых он спас.

– Спасибо, светлость, – сказал Газ. – Я… спасибо.

Очи Эш! Дезертир и в самом деле прослезился.

– Храни его так, – посоветовала Шаллан, – и не складывай до вечера. Я покрою его лаком, чтобы не смазался.

Он кивнул и ушел, пугая по пути растения. Газ оказался шестым мужчиной, попросившим ее о своем подобии. Веденка поощряла такие просьбы. Что угодно, лишь бы напомнить им, какими они могли – и должны – быть.

«А ты, Шаллан? Похоже, все хотят, чтобы ты кем-то стала. Ясна, Тин, твой отец… Кем хочешь стать ты сама?»

Она пролистала свой альбом, отыскала страницы, где нарисовала саму себя в полудюжине разных ситуаций. Ученая, придворная, художница. Кем из них она хотела стать?

Может, всеми сразу?

Узор загудел. Шаллан глянула в сторону и заметила Ватаха, который прятался среди деревьев неподалеку. Высокий главарь наемников ничего не говорил о рисунках, но она замечала его презрительные усмешки.

– Ватах, прекрати пугать мои растения! – окликнула его Шаллан.

– Макоб говорит, мы остановимся на ночь, – ответил тот и удалился.

– Неприятности… – прожужжал Узор. – Да, неприятности.

– Знаю, – бросила Шаллан и, подождав, пока листва развернется опять, начала ее зарисовывать.

К несчастью, хотя ей удалось добыть у торговцев угольки и лак, у нее не было цветных карандашей, с которыми можно было бы попытаться нарисовать нечто более впечатляющее. И все-таки должна была получиться хорошая серия этюдов. Заметная перемена по сравнению с остальными страницами в этом альбоме.

Она старалась не думать о том, что потеряла.

Девушка рисовала и рисовала, наслаждаясь тихим миром маленькой рощицы. К ней присоединились спрены жизни, мельчайшие зеленые мошки, сновавшие среди листьев и цветов. Узор перешел на воду и, удивительное дело, принялся тихонько считать листья на ближайшем дереве. Шаллан сделала с полдюжины набросков пруда и деревьев, надеясь, что сумеет позже разыскать их в какой-нибудь книге. Она позаботилась и о том, чтобы зарисовать листья в крупном виде, со всеми деталями, а потом перешла к рисованию того, что просто шло на ум.

Как же приятно рисовать не в движущемся фургоне! Условия были безупречные: достаточно света, тишина и спокойствие, кругом дыхание жизни…

Она замерла, осознав, что изобразила: скалистый берег океана, на заднем плане вздымаются знакомые утесы. Далеко-далеко у скал несколько неотличимых фигур помогают друг другу выбраться из воды. Шаллан могла поклясться, что один из них Ялб.

Обнадеживающая иллюзия. Девушка всей душой желала, чтобы они были живы. Наверное, ей никогда не узнать правды.

Потом она перевернула страницу и нарисовала первое, что пришло в голову. Набросок изображал женщину, которая стояла на коленях перед телом, занеся молоток и долото, словно собираясь обрушить их на лицо лежащего. Он был какой-то жесткий, одеревенелый… может, каменный?

Шаллан покачала головой, опустила карандаш и изучила рисунок. Почему же его нарисовала? В первом хотя бы был смысл: она переживала за Ялба и других моряков. Но что говорил о ее подсознании этот странный набросок?

Девушка подняла голову, осознавая, что тени вытянулись, а солнце медленно клонится ко сну. Шаллан улыбнулась ему и вздрогнула, увидев, что шагах в десяти от нее кто-то стоит.

– Тин! – воскликнула Шаллан, прижав к груди защищенную руку. – Буреотец! Ну ты меня и напугала!

Женщина пробралась через заросли, которые пятились от нее.

– Ты красиво рисуешь, но сдается мне – тебе бы следовало больше времени уделять подделке подписей. С талантом вроде твоего можно заниматься этим делом не переживая, что попадешь в неприятности.

– Я практикуюсь. Но мне нужно практиковаться и в рисовании тоже.

– Всю себя вкладываешь в эти рисунки?

– Не себя, – уточнила Шаллан. – Других.

Тин ухмыльнулась, приблизившись к камню, на котором устроилась Шаллан.

– У тебя всегда остро́та наготове, мне это нравится. Когда мы прибудем на Расколотые равнины, надо тебя познакомить с кое-какими друзьями. Они быстренько тебя испортят.

– Звучит не очень-то приятно.

– Чепуха! – Тин запрыгнула на сухую часть ближайшего валуна. – Ты же останешься собой. Просто твои шутки станут грязнее.

– Мило. – Шаллан покраснела.

Она полагала, что румянец заставит Тин рассмеяться, но вместо этого женщина задумалась.