Текст книги "Гимназистка. Под тенью белой лисы"

– А книгу мне вернуть в шкаф, Филипп Георгиевич? Или можно взять с собой?

– С собой нельзя. Пусть полежит на столе. Вечером вернете на место, – нетерпеливо ответил он, глазами указывая мне на дверь. – И не торопитесь, еда требует вдумчивого отношения.

Пришлось попрощаться и уйти, тем более что время действительно приближалось к обеду. Но перед тем как идти к себе, я завернула в библиотеку и взяла анатомический атлас. Все же без него сложно понимать некоторые моменты в учебнике по целительству. В идеале атлас нужно бы заиметь свой: чувствую, он мне еще неоднократно пригодится.

Когда Полина открыла дверь, из кухни уже пахло чем-то вкусным, но обед еще не был готов, по поводу чего она начала многословно извиняться, словно я ставила четкие сроки. Я остановила поток ее речей и прошла в спальню, намереваясь немного почитать «Основы целительства».

– Вам письмо принесли, – шепнул проявившийся Мефодий Всеславович. – Эта на адрес глянула да в карман сунула.

Я кивнула, одновременно благодаря и показывая, что услышала, и отправилась на кухню, где Полина старательно перемешивала что-то на сковороде.

– Вы забыли отдать письмо, – почти спокойно сказала я.

– Ой, как это я? – не очень естественно удивилась она, вытаскивая уже помятый конверт из кармана юбки. – Действительно, совершенно забыла.

– Мои письма должны лежать у меня на столе, а не в ваших карманах, – заметила я. – Они, знаете ли, от этого мнутся.

– Да я не подумав сунула, Елизавета Дмитриевна, – залепетала она. – Вы уж простите, всех богов ради.

– Слишком часто мне вас приходится прощать, Полина, не находите?

Я не стала слушать ее оправдания, сразу вышла из кухни. Злая я была, как рысь, когда ее охоте помешали, могла и наорать не хуже, чем не так давно Соколов. О какой сдержанности могла идти речь, когда приходится терпеть под боком шпионку?

От кого письмо, я посмотрела только в спальне: отправителем значилась Оленька Хомякова.

Глава 12

Это письмо казалось непривычным: коричневатая бумага конверта, множество разноцветных марок, несколько штемпелей, ровные строчки, выписанные округлым Оленькиным почерком, и на обороте солидная сургучная печать, треснувшая посредине. Если бы не общая помятость, выглядело бы письмо очень представительно, но пребывание в кармане прислуги не пошло ему на пользу.

– Скоростной почтой отправлено, – прокомментировал Мефодий Всеславович, видя, что я не тороплюсь открывать. – Значит, важное что-то.

– А скоростной – это как? – уточнила я, почему-то представив отчаянно машущего крыльями почтового голубя.

«Дорого, зато быстро и надежно. Пользуйтесь услугами транспортной компании Голубевых-Почтовых». Кажется, даже что-то такое я видела среди объявлений.

– Магической, – пояснил домовой. – Она дорогущая – жуть. Это же портал по факту, только маленький совсем.

– Портал от отправителя к адресату? – удивленно уточнила я. – Но письмо же принесли?

– Да вы что, Елизавета Дмитриевна? От отправителя к получателю только маги могут, или же это стоить будет… – Он поднял глаза к потолку, словно высчитывая что-то. С вычислениями у него явно не сложилось, потому что он почти сразу недовольно выдал: – Очень дорого будет стоить. А какой смысл переплачивать, если можно артефактом в нужное почтовое отделение перебросить, а оттуда курьер отнесет?

– Действительно, никакого смысла, – согласилась я и доломала сургуч.

Наверное, существовали какие-то другие, правильные способы вскрытия, потому что Мефодий Всеславович укоризненно цокнул языком, явно намекая на то, что поступаю я сейчас совершенно по-варварски, но сказать ничего не сказал, придвинулся и шею вытянул, чтобы поскорее узнать, что же там в письме.

Письмо все же было от Оленьки, хотя у меня теплилась надежда, что внутри будет хотя бы маленькая записка от Николая, который напрямую ничего писать не мог, поскольку это было неприлично, как мне в свое время объяснила Оленька. С моей точки зрения, после того, как я походила в рубашке ее брата, эта предосторожность уже была совершенно лишней. И вообще, как пробираться к девушке в спальню ночью – так главное, чтобы никто не узнал, а письмо написать, видите ли, неприлично.

Впрочем, содержимое письма по большей части касалось как раз наших отношений и проистекающих из них проблем. Оленька сообщала, что Фаина Алексеевна ответа не дала, отложила до возвращения Николая и разговора со мной. И это было весьма тревожно: значит, был у княгини в рукаве какой-то туз, позволяющий рассчитывать, что все пойдет так, как нужно ей. Возможно, собиралась выманить меня из университета для серьезного разговора? Николай, по-видимому, подозревал что-то подобное, потому что Оленька аж два раза написала пожелание не выходить из университета ни под какими предлогами и оба раза еще и жирно подчеркнула. «Коля вернется – непременно со всем разберется», – оптимистично закончила она передачу ценной информации, после чего перешла к выражению радости от того, что моя авантюра удалась, и рассказу о гимназии. Случившееся не могло не бросить тень на репутацию учебного заведения, поэтому сейчас проверяют на каждом уроке, все ли ученицы на месте, а развлекательные мероприятия вообще отменили. «Рысьина лютует», – написала Оленька, не сообщая, впрочем, в чем именно заключается лютование. Можно предположить, что она, как попечитель школы, наведалась туда и взгрела директрису за то, что у той прямо с занятий пропадают ученицы. Охраннику наверняка тоже досталось по первое число. Пожалуй, мне было их жаль, но виноватой я себя не считала: меня поставили в такие условия, что выбора как такового у меня не было, да и Булочка в свое время повела себя некрасиво по отношению ко мне, в точности выполняя поручение Рысьиной. Ну да и бог с ними. Точнее, боги.

Далее Оленька расписала, кто как в классе отнесся к моему побегу. Кто-то даже восхищался, но большинство осуждали. Возможно, как раз потому, что из-за меня у них отменили все балы, на которые Строгова с таким старанием заманивала кавалеров, жертвуя собой из последних сил. Разве что Тамара Яцкевич вздохнула с облегчением…

В самом конце письма Оленька засыпала вопросами о жизни в Царсколевске, словно я могла ответить хотя бы на один. Разве что про стоимость жилья, и то при университете. В конце концов, ей логичнее было бы спрашивать брата, о чем я ей непременно напишу. А написать и поблагодарить надо: если бы не ее забота, у меня была бы серьезная проблема с одеждой при появлении в Царсколевске. Такая предусмотрительность со стороны подруги не могла не восхищать.

– Из университета можно отправить письмо, не знаете, Мефодий Всеславович?

– Личное? – уточнил он. – Вряд ли. Здесь есть канцелярия, но она занимается письмами университета. А отделения обычной почты нет.

– А если попросить кого-нибудь? – задумалась я.

Но кого? Полину, которая сразу же оттащит письмо Рысьиным? И хорошо еще, если это письмо отправится дальше, а не осядет серым пеплом где-нибудь в княжеском камине. Полину Аркадьевну? Вдруг она больше не появится, а если появится, то ее тесное знакомство с Волковым наводит на некоторые подозрения относительно судьбы письма, вручи я ей его с просьбой отнести на почту. Соколова? Этот, может, и отошлет, да только не факт, что не добавит в письмо своих прокламаций. Нет уж, лучше подождать Николая и отправить с ним. Он же пишет родным, вот и вложит весточку от меня для сестры. Думаю, задержку она мне простит: я же здесь практически на осадном положении.

Мои размышления прервала Полина сообщением, что обед готов. На письмо в моей руке она посмотрела столь страдальческим взглядом, словно я ее обездолила, вытащила из рук уже почти полученные деньги. Наверняка Фаина Алексеевна обещала премию за каждый клочок подозрительной бумаги из моей квартиры, а тут письмо, за которое можно выручить целое состояние. Но уж страдания прислуги меня точно оставили равнодушной.

– Елизавета Дмитриевна, – преданно глядя мне в глаза, сказала она. – Мне нужно сходить на рынок за продуктами.

– Сходите, – разрешила я. – Но разве на рынок ходят не утром? Чтобы купить свежее?

– Так оно и сейчас свежее. Мороз же. Чему портиться? А стоит дешевле.

– То, что осталось. Фаина Алексеевна ограничивает траты на меня? – Я делала вид, что не понимаю, куда она так срочно собралась.

– Фаина Алексеевна не любит расточительность. Она щедрая, но против лишних трат. А зачем переплачивать, если вечером можно то же самое купить в два раза дешевле? – затараторила Полина. – Так я могу сходить?

– Разумеется, я ведь уже разрешила. Кстати, когда у вас выходной?

– Боги, Елизавета Дмитриевна, да зачем мне выходной? – всплеснула она руками. – Как же вы одна-то? Разве можно?

Ее нарочитое стремление угодить вызывало лишь глухое раздражение и желание завести артефакт для проверки еды на посторонние примеси. Или хотя бы выучить плетение. Кажется, я такое видела в учебнике для военных, в разделе бытовых. А еще там был интересный раздел по допросу. Раньше мне казалось, что он никогда не пригодится, а сейчас я начинаю в этом сомневаться.

– Тогда я пойду? – воодушевилась Полина. – Чтобы быстренько туда-обратно и ужин вам вовремя приготовить.

– Да идите, наконец, – уже раздраженно ответила я.

Служанка, словно только и ждала, когда я начну на нее злиться, выскочила сразу, а буквально через минуту хлопнула входная дверь.

– Докладать побежала, – заметил проявившийся Мефодий Всеславович.

– Да что она нового скажет? Такого, чего бы Рысьина не знала или о чем бы она не догадывалась. Понятно же, что Николай сообщит о том, что ему пока не отказали.

– Но и предложение не приняли.

– Не приняли, – согласилась я. – Эх, нужно было сразу в газету объявление о помолвке подавать, тогда бы бабушка не отвертелась. Важно сообщила бы всем интересующимся, что именно это и планировала.

– Так не взяли бы объявление без ее подтверждения, – удивленно ответил Мефодий Всеславович. – Все клановые объявления с подтверждением от глав кланов идут.

– Со всех сторон обложили! – в сердцах сказала я. – С таким трудом сюда добралась, так теперь еще и удержаться надо. Смотреть, чтобы не подлили чего.

– Я присмотрю, – предложил Мефодий Всеславович. – Токмо не станут Рысьины сейчас подливать. Вам же через охрану проходить, а там заметят, ежели что не так, и не пропустят.

– Если им не заплатят, чтобы глаза закрыли.

– Это ж скоко заплатить нужно? Ежели узнают, такого мага на работу никто не возьмет более, – запротестовал Мефодий Всеславович. – Да и не одному тогда давать надоть, а всей смене. Нет, Елизавета Дмитриевна, ежели вам чего и подольют, то только снаружи. А Полина эта так-то аккуратная, да и готовит хорошо. А чтобы не сделала пакости, на то я есть.

Уверенность домового немного обнадеживала, а то я пока не могла решить: выставить ли Полину или оставить? Новую прислугу и перекупить могут, а эта – уже известное зло…

Возвращалась в лабораторию я с некоторой опаской. Мало ли, вдруг Филипп Георгиевич отправил меня подальше, чтобы не было свидетеля того, как он расправляется с оскорбителем? Конечно, он выглядел спокойным, когда меня отправлял на обед, но я-то помню, как он взбесился в конце разговора с аспирантом.

Дверь я открывала осторожно, но она все-таки предательски скрипнула, и, когда я заглянула, Соколов уже выжидающе смотрел, стоя рядом со входом. Был он один, заведующего и след простыл.

– Елизавета Дмитриевна! – воодушевленно сказал аспирант, помогая мне снять тулупчик.

Тот самый, Оленькин, на волчьем меху. Рысьина мне среди прочих вещей презентовала премиленькую шубку, но тулупчик был куда символичней. Жалко, что коврик так и остался в Ильинске, а то я и на нем с удовольствием попрыгала бы.

– Как приятно, что это вы, а не кто-нибудь из этих замшелых старикашек. Не лаборатория, а паноптикум какой-то, – продолжал радоваться моему появлению Соколов, не забыв при этом презрительно фыркнуть при упоминании старших коллег.

– Зачем же вы пошли в этот паноптикум?

Соколов ненадолго смутился, но нашелся почти сразу:

– Так должен же кто-то двигать науку? Целительская артефакторика – необычайно перспективное направление, открывающее массу возможностей, которые профукивают древние старцы, не готовые к новым веяниям.

Но воодушевление его было наигранным. Наверное, попал он сюда по той же причине, что и я: где место было, туда и взяли. Говорить я это, разумеется, не стала, тем более что в чем-то он был прав: артефакторика действительно перспективное направление.

– Филипп Георгиевич вас простил?

– Меня простил? – оскорбленно переспросил Соколов. – Это мне надо было его прощать.

– Оскорбили его вы, – заметила я.

– Я его не оскорбил. А вот он… Он вполне мог бы оформить для меня допуск на пролет.

– Разве это возможно? – невольно удивилась я. – Я была уверена, что запрет для всех.

– Как же, для всех. – Соколов несколько раз взмахнул руками, словно разминаясь перед полетом. – Уткин прекрасно пролетает туда и обратно ежедневно. Еще бы, он глава университетской бухгалтерии, а я всего лишь аспирант.

– А не холодно Уткину? – уточнила я, пораженная такими сведениями в самое сердце. – Зима же.

– Разумеется, холодно. Он, когда по дороге задумывается, всегда на юг отклоняется, – мрачно подтвердил Соколов. – Потому что зима и потому что Уткин, что с него взять? У него инстинкты на первом месте в подкорке записаны, ничем не выбьешь. А того, у кого голос разума забивает инстинкты, дискриминируют. Хотя, казалось бы, летать должны запрещать Уткину: сегодня он долетит до университета, а завтра захватит мешочек в клюв – и на юга, прожигать жизнь.

– Сколько там утка унесет…

– Не утка, селезень. Уткин же мужчина, – снисходительно пояснил Соколов, – а мужчины у уток – селезни.

– Самцы.

– Что? – удивился он.

– Мужских особей у животных обычно называют самцами.

– Так это у животных, а мы же не животные. Мы люди, – убежденно сказал Соколов. – Вот только почему-то одни получают больше других. Наверное, крякают громче.

Я поняла, что вопросы угнетения Соколовых могут обсуждаться еще очень долго, поэтому кивнула, как бы соглашаясь со словами аспиранта, и прошла к своему столу, на котором мена ждала книга, написанная Седых. Предисловие я успела просмотреть при Тимофееве, теперь собиралась перейти к более информативной части. Первая глава уже называлась «Типы целительских артефактов».

– Елизавета Дмитриевна, вы должны поговорить с Филиппом Георгиевичем. – Соколов нагло уселся на край моего стола. – Соболевы уважают Рысьиных, поэтому он вам не откажет.

– О чем должна поговорить?

– О разрешении на проход в зверином облике.

– Помилуйте, Павел Владимирович, – я невольно рассмеялась. – Если он отказал вам, то мне тем более не будет выбивать такое разрешение. Да и не нужно оно мне, я не собираюсь никуда рысью бегать из университета.

– Так я и не прошу вас, чтобы вы для себя разрешение получали, но для меня.

– Простите, Павел Владимирович, – сухо сказала я, придвигая к себе книгу и тем самым давая понять, что наш затянувшийся разговор мне совершенно неинтересен, – но правила для того и существуют, чтобы их выполнять. Не просто же так ввели это ограничение, а наверняка по серьезной причине.

– Скажете тоже, Елизавета Дмитриевна, – разочарованно протянул Соколов и слез со стола, – по серьезной причине. Все из-за Мышкина, будь он неладен. Стащил ценный артефакт, а мы теперь страдай все.

– Артефакт можно и в человеческом облике стащить, – заметила я.

– В человеческом через проходную не пронести, а в зверином через проходную необязательно.

Он столь тяжело вздохнул, что я заподозрила: все его попытки получить допуск – не что иное, как подготовка к очередному ограблению университета. Ведь с тем, что пронесла мышка, вполне может улететь и сокол, даже мелкий и общипанный. Почему-то казалось, что зверь, то есть, разумеется, птица моего собеседника именно такая, неказистая. Но просить его продемонстрировать я не стала по вполне понятной причине: не дай боги, решит, что я с ним заигрываю.

Разочарованный аспирант отошел к лабораторному столу, где начал снимать крошечные стружки с маленького розового куска дерева, а я наконец открыла книгу и приступила к чтению.

«Целительские артефакты бывают следующих типов: диагностические, терапевтические, хирургические и лабораторные». Также я успела выяснить, что внутри каждого типа есть деление на артефакты для владеющих и не владеющих магией.

– Елизавета Дмитриевна, а помойте-ка мне вот эту колбу. Срочно нужно, а ни одной чистой нет, – раздался командный голос Соколова. – Между прочим, это обязанность лаборанта – следить за чистотой лабораторной посуды. Тимофеев должен был вас проинструктировать.

Я молча взяла указанную колбу и пошла мыть, хотя мне показалось, что сейчас в аспиранте говорят исключительно вредность и желание показать, что сам он персона куда значимей меня.

Я даже в зеркале над раковиной видела, каким довольством лучится его физиономия. И не только его. В этот раз я даже не заорала, опять заметив в отражении лису. Теперь я ее видела и обычным зрением. Причем если концентрировать взгляд на ней, она становилась едва заметной и просвечивающей, но стоило посмотреть на что-то другое в отражении, красные глаза ярко вспыхивали, словно пытаясь просветить меня насквозь. Тем не менее я мужественно домыла колбу, сполоснув дополнительно указанным раствором и промыв после него дистиллированной водой, и только потом отошла от раковины. В пяти шагах лиса пропала совершенно, словно растворилась за зеркальной поверхностью. Но я знала, что она там и ждет меня.

Пожалуй, в ближайшее время я поостерегусь смотреться в зеркала. В самом деле, чего я там не видела?

Глава 13

Наверное, Соколов оскорбился, что я не встала на его сторону в вопросе противостояния университету в целом и Тимофееву в частности. Мало во мне оказалось сострадания к оборотням не из крупных, приближенных к императору кланов. Поэтому аспирант с воодушевлением принялся находить мелкие поручения специально для меня: подай, принеси, отмой, поассистируй… Чем дальше, тем больше во мне зрело убеждение, что ничего из требуемого не входило в должностные обязанности лаборанта, поэтому, когда он в очередной раз бросил, огорченно разглядывая лужу под ногами:

– Какой я неловкий! Елизавета Дмитриевна, возьмите тряпочку и протрите.

Я ответила:

– Я знаю чудесное бытовое плетение. Могу и вас научить, Павел Владимирович. Пол засияет, словно после генеральной уборки.

Тут я немного лукавила: плетение было самым обычным и половую доску не отполировало бы до блеска, разве что внешнюю грязь убрало бы, и все.

– Что вы, Елизавета Дмитриевна? Ни в коем случае нельзя здесь магией убирать. Только по старинке, ручками. Тимофеев запрещает бытовые плетения. Разрешены только те, что по делу.

Глаза аспиранта довольно блеснули. Тоже мне, поборник равенства и братства. Наверняка рассчитывает, что товарищи по партии в случае чего оплатят ему изгнание за рубеж. Куда-нибудь в Париж или Женеву. Вряд ли он согласится на шалаш в Разливе.

– Павел Владимирович, это обязанность уборщицы, – твердо ответила я. – Убирать всю грязь и весь мусор на полу должна она.

– Но это не простой мусор, Елизавета Дмитриевна, – запротестовал он. – Неподготовленному человеку он опасен.

Я посмотрела на подозрительно пузырящуюся лужу и заключила:

– Знаете, Павел Владимирович, я чувствую себя совершенно неподготовленной для уборки непростого мусора. Наверняка должна быть должностная инструкция, в которой указано, что входит в обязанности лаборанта, а что нет. А также описано, как он должен выполнять свои обязанности. Как только Филипп Георгиевич придет, я у него сразу поинтересуюсь.

Соколов скис. Свои полномочия он явно превысил. Имеет ли вообще аспирант право что-то требовать от лаборанта, это еще вопрос.

– Руки боитесь замарать, Елизавета Дмитриевна, – укорил он. – Не думаете о тех, кому приходится намного хуже.

– Так и вы о них не думаете, – опустила я его с небес на землю. – Иначе не лили бы на пол всякую пакость.

– Я случайно! – возмутился он.

– Что вы опять случайно сделали, Павел Владимирович? – бодро спросил возникший в дверях Тимофеев. – Вы так кричите, что вас от входа в здание слышно. Ведите себя прилично, и без того про нашу лабораторию болтают боги знают что.

– Это и до меня болтали, Филипп Георгиевич, – угрюмо возразил Соколов. – Недаром… Он покосился на меня и решил не продолжать.

– Несколько неудачных экспериментов могут быть в любой лаборатории, – возразил Тимофеев, аккуратно водружая пальто на вешалку. – Главное, чтобы их количество было много меньше удачных. – Тут он заметил лужу возле аспиранта и нахмурился. – Павел Владимирович, вы опять? Сколько раз я вас просил быть аккуратнее? Я уже со счета сбился.

– У меня треснула в руке колба, – нагло соврал Соколов.

– Этого не может быть, – отрезал Тимофеев, тем не менее начиная пристально изучать лужу. – Наша посуда легко не бьется. И потом, где осколки? Нет, батенька, вы меня не обманете. Опять налили мимо. Почему до сих пор не убрали?

– Я аспирант, а не уборщица! – выпятил грудь Соколов.

– Вы не аспирант, Павел Владимирович, – обманчиво мягко сказал Тимофеев. – Вы мое персональное криворукое наказание. Только не знаю за что. Ломаете дорогое оборудование, проливаете дорогие реагенты, портите репутацию лаборатории. Если бы вы еще чем полезным занимались, так нет.

– Я провожу важное исследование… – начал было аспирант.

– Исследуете, сколько кроликов способны сожрать за день? – невоспитанно и, на мой взгляд, совершенно нелогично спросил Тимофеев.

– При чем тут кролики?

Соколов стушевался и бросил тоскливый взгляд на дверь. Но пробиваться к ней пришлось бы через заведующего лабораторией. Очень недовольного заведующего.

– Думаете, я не знаю, куда уходят результаты неудачных экспериментов? Они у вас в последнее время случаются с поразительной регулярностью.

– Не выбрасывать же нормальное мясо, – вяло огрызнулся Соколов. – Я же не виноват, что они дохнут. Я экспериментирую с металлами и плетениями, но пока все глухо.

– Почему бы вам для начала не поэкспериментировать на мышах?

– Они очень мелкие, в них сложно вживлять, – пожаловался Соколов. – Вы же знаете, Филипп Георгиевич, что с мышами я уже пробовал, и с морскими свинками. Пришел к выводу, что нужно более крупное животное. Возможно, даже свинья. Свинья вообще подошла бы идеально, она по многим параметрам близка к человеку и…

– Если сдохнет еще хотя бы один кролик, будете покупать новых за свой счет, – безапелляционно бросил Тимофеев, делая вид, что не заметил завуалированного предложения заменить лабораторное животное. – Павел Владимирович, я не понимаю, почему лужа до сих пор на месте.

Аспирант бросил выразительный взгляд на меня, но Тимофеев от него не отвлекся, явно придерживаясь принципа: «Кто нагадил, тот и убирает», поэтому Соколов с тяжелым вздохом отправился к угловому шкафу, откуда достал довольно мощный артефактный агрегат, который при активации плетения всосал лужу за считаные мгновения. Вот так вот… А от меня этот наглый тип требовал, чтобы я тряпкой убирала? Вот ведь гад какой! Если у меня по отношению к нему и оставалась симпатия, то она испарилась окончательно после этакой наглядной демонстрации.

– Я всего лишь хотел пошутить, Елизавета Дмитриевна, – извиняющимся тоном тихо сказал Соколов, проходя назад мимо меня с чистящей бандурой. – Вы не думайте, я бы вас тряпкой не заставил убирать.

– А мне показалось, что вы именно это и собирались сделать, – сухо возразила я.

– Вы ничего не понимаете! Это ритуал! – загорячился он. – Посвящение вас в нашу братию, так сказать.

– Пауков или мух? – уточнила я.

Тимофеев недовольно нахмурился. Наверное, ознакомился уже со специфической литературой своего подопечного. Соколов же скривился, махнул рукой и поволок агрегат на место. Агрегат сыто булькал. Надеюсь, чистить его мне не предложат. Я этакую махину не подниму. Там, конечно, есть колесики, но на них только по ровному полу можно катать этот аналог пылесоса.

– Добрый день! – Рысьина вплыла в лабораторию так, словно имела на это полное право, и окинула презрительным взглядом невеликое помещение, задержавшись на мне.

– Фаина Алексеевна, какими судьбами? – важно подошел к ней Тимофеев и галантно склонился над протянутой рукой.

– Внучку навещаю, – хищно показала зубы Рысьина. – Небольшие внутриклановые проблемы.

Тимофеев выжидающе улыбнулся, делая вид, что не понимает намека. Соколов застыл у шкафа, продолжая держать уборочный агрегат на весу и с интересом прислушиваясь к разговору. Но разговор как-то приувял, поскольку княгиня не желала унижаться прямой просьбой и сейчас держала паузу, изучая лабораторию. Со мной взглядом она старательно не встречалась, так что я с чистой совестью прошла к столу, уселась и даже раскрыла книгу, хотя и подозревала, что почитать не удастся.

– Небольшие проблемы не потребовали бы вашего немедленного визита, – наконец нарушил тишину Тимофеев.

– Немедленного? Я ожидала вечера, чтобы не мешать Лизаньке.

От ее «Лизаньки» я дернулась, словно меня ошпарили, настолько неприятно оказалось ласковое обращение из ее уст, пусть оно и прозвучало так, словно шло от сердца любящей бабушки. Но кошачьи умеют хорошо притворяться. И ждать в засаде тоже умеют хорошо.

– Елизавета Дмитриевна, до завтра вы свободны, – Тимофеев обратил внимание теперь на меня. – Наверное, вас этот паршивец за сегодня утомил.

– Что вы, Филипп Георгиевич, – ответила я, чувствуя, как соколовский взгляд впивается между лопатками. – Мне все очень интересно. И я надеялась сегодня еще почитать.

– Завтра почитаешь, – почти ласково сказала Фаина Алексеевна, подошла и провела рукой по моим волосам. Я настолько опешила, что застыла на месте и даже не попыталась отстраниться или хотя бы втянуть голову в плечи. – Благодарю вас, Филипп Георгиевич. Нам нужно обсудить несколько вопросов касаемо клана, а Юрий Александрович, к сожалению, не может долго задерживаться и должен отбыть через час.

Я подскочила с такой скоростью, что Тимофеев с Соколовым обменялись понимающими улыбочками, наверняка решив, что я по уши влюблена в Юрия, раз уж так спешу на встречу. На самом деле мне захотелось не столько увидеть родственника, сколько держаться как можно дальше от Рысьиной, поскольку ее прикосновение разбудило во мне яростное желание поступать наперекор.

– Тогда действительно не стоит задерживаться, – сказала я. – Если Филипп Георгиевич меня отпускает, я готова идти прямо сейчас.

На мой полушубок Рысьина посмотрела с недоумением, но спрашивать ничего не стала: то ли решила при посторонних ничего не выяснять, то ли сразу поняла, откуда подарок. А может, ей тоже Волков нравился ничуть не больше, чем мне, просто положение обязывало терпеть неприятных типов?

Юрий мужественно ждал на улице. Нос у него успел покраснеть, поэтому выглядел он не столь браво, как в теплом помещении.

– Здравствуй, Лиза, – кисло сказал он и шмыгнул носом. – С нашей последней встречи ты еще похорошела.

– Не думаю, что Фаина Алексеевна пригласила вас, чтобы мы смогли обменяться любезностями, – заметила я.

– Разумеется, нет, – усмехнулась упомянутая особа. – Ты выразила желание поговорить с Юрием Александровичем, я попросила его приехать.

– Попросили? – недовольно фыркнул он.

– Попросила, – с нажимом повторила она. – Так что давайте пройдем к Лизаньке, и она выяснит то, ради чего ты сегодня приехал.

– При вас? – уточнила я.

– Разумеется. Общение с молодыми людьми может проходить только под присмотром старших родственников. Репутация Рысьиных должна быть на высоте.

Я невольно хихикнула. Поздно уже беспокоиться о моей репутации после того, как я провела столько дней неизвестно где и неизвестно с кем. Боюсь, узнай княгиня правду, она непременно захотела бы меня срочно выдать за Песцова. Вот бы Соболева обрадовалась, что ее подозрения полностью подтвердились.

– Лиза, не заставляй меня жалеть о помощи, – недовольно сказала Рысьина. – Скандал удалось замять, но это не значит, что тебя удастся прикрывать вечно.

– Дамы, может, мы все-таки пойдем? – предложил Юрий. – У меня не так много времени, чтобы…

– Все твое время принадлежит главе клана, – встопорщилась Рысьина, полностью противореча недавним своим деликатным словам о просьбе, поскольку посчитала, что слова Юрия ставят под сомнение ее авторитет.

– Разумеется, Фаина Алексеевна, – недовольно ответил Юрий. – Но у меня сейчас еще есть и другие обязательства. А увольнительная дана только до вечера.

– Пойдемте же, – нетерпеливо бросила я, поскольку выяснение отношений внутри клана Рысьиных меня волновало в последнюю очередь.

И, подав пример, сделала несколько шагов и сразу с удовлетворением услышала, как недружно заскрипел за мной снег, а Рысьина что-то недовольно прошипела себе под нос.

– Не слишком ли много вы позволяете внучке, Фаина Алексеевна? – подлил масла в огонь Юрий.

– Юрий Александрович, можно вас попросить помолчать, пока к вам не обращаются с вопросами? – совершенно ледяным тоном отбрила его княгиня.

Теперь обиженно засопел Юрий, не пытаясь, впрочем, высказать неповиновение главе клана. Еще бы: его папеньки здесь не было, а значит, рассчитывать младший Рысьин мог только на себя. А сам он не противник даже мне, не то что княгине. Поэтому до моей квартиры мы дошли в блаженном молчании.

Открыла нам Полина, которая, едва заметно косясь на Рысьину, доложила, что не так давно приходила жаждущая пообщаться со мной Свиньина-Морская, которая заявила, что она моя близкая подруга, и собралась ждать меня внутри. Тем не менее Полина в квартиру ее не пустила.

– Хотя барышня устроила настоящий скандал, – настороженно закончила она, явно будучи под впечатлением от выступления Полины Аркадьевны.

– Свиньины все скандальные, – небрежно бросила княгиня.

– Свиньина-Морская, ваша светлость, – уважительно поправила служанка.

– Разницы нет, – отмахнулась Рысьина. – Милочка, вы все правильно сделали: нечего посторонним находиться в квартире без разрешения хозяев. Организуйте нам чай.

Полина кивнула и рысью метнулась на кухню, сразу же там чем-то загремев. Моим мнением она даже не поинтересовалась. Воистину, кто платит, тот и заказывает музыку. А платила ей Рысьина. Впрочем, квартиру оплачивала тоже она, поэтому и в гостиной Фаина Алексеевна устроилась с видом хозяйки, мы же с Юрием выглядели случайно явившимися гостями.

– Ну же, Лизанька, выясняй, что ты хотела узнать у Юрия Александровича, – чуть лениво протянула Рысьина.

– Да, Лизонька, спрашивай, – преданно уставился он на меня. – Ты же знаешь, я на все готов ради тебя. Совершенно на все, дорогая.