Текст книги "Та, которой не стало"

Муха. Просто муха. На потолке сидит муха… А большое темное пятно в углу – это буфет. И вот все начинается снова; холод, тишина. Я ощупываю кафельные плитки. Я весь заледенел. Я лежу на полу. Я Равинель. На столе письмо…

Главное – не пытаться понять. Не мучить себя вопросами. Лучше подольше оставаться вот в таком отрешенном безразличии. Трудно. Страшно. И все равно не нужно думать. Надо только осторожно пошевелиться. Тело, кажется, слушается. При желании можно поднять руки. Пальцы сгибаются. Взгляд с удовольствием останавливается на окружающих вещах. Надо называть все подряд по складам: пли-та… плит-ка… Так, все правильно… Но на столе розоватая бумага, вспоротый конверт… Внимание! Опасность! Надо бежать, спиной к стене, ощупью, открыть дверь, потом запереть на один – нет, на два оборота. Теперь уже неизвестно, что происходит за этой дверью. Даже лучше не знать. А то, чего доброго, еще увидишь, как слова соскальзывают с бумаги, отделяются друг от друга, выстраиваются в ряд и в конце концов вычерчивают страшный силуэт.

Добравшись до конца улицы, Равинель оборачивается. Издали кажется, что в освещенном доме кто-то есть: ведь, уходя, он не выключил электричество. Обычно, возвращаясь по вечерам, он видел за занавесками движущуюся тень Ми-рей. Но сейчас он отошел от дома слишком далеко, и если тень даже и движется, все равно ее не разглядишь. Вот он и на вокзале. С непокрытой головой. Выпивает две кружки пива в соседнем кафе. Виктор, бармен, занят по горло, а то бы непременно с ним поболтал. Он подмигивает, улыбается. Почему это совершенно свежее пиво обжигает его как спирт? Бежать? Нет, бежать бесполезно. Другое розоватое письмо придет к полицейскому комиссару и поведает ему о преступлении. Мирей может пожаловаться, что ее убили. Стоп! Только не думать! На перроне полно народу. От красок режет глаза. Красный свет светофора слишком пронзителен, зеленый приторен, как сироп… От газет пахнет свежей краской, а от людей… от людей несет запахом дичи… Поезд воняет, как метро. Вот! К этому и шло… Днем раньше, днем позже… Какая разница? Рано или поздно он должен был обнаружить то, что скрыто от других. Между живыми и мертвыми разницы никакой. Чувства наши грубы, и мы обычно воображаем, будто мертвые далеко, верим в существование двух миров. Ничего подобного! Они тут, эти невидимки, на нашей грешной земле. Они вмешиваются в нашу жизнь, пекутся о своих делах. «И завертывай кран, когда не пользуешься газовой плитой». Они говорят немыми устами, пишут призрачными руками. Люди рассеянные обычно вообще этого не замечают. Эх, лучше бы вовсе не рождаться, не бросаться в бурную, сверкающую жизнь, в вихрь звуков, красок, форм… Письмо Мирей – лишь начало посвящения в тайну. К чему ужасаться?

– Билеты, пожалуйста.

Контролер. Красное лицо и две жирные складки на затылке. Он отстраняет пассажиров нетерпеливым жестом. Он и не подозревает, что вместе с ними отстраняет толпу теней. И далеко не все укладывается в рамки: Мирей вот-вот объявится. Письмо только сигнал. Она не пожелала прийти сама. Она ушла из дому на два-три дня, какая скромность!"Я уеду дня на два» – детская уловка. «Ничего серьезного. Я объясню потом». Ну конечно, в смерти нет ничего серьезного. Простая перемена в весе, плотности. Тоже жизнь, но жизнь без забот, без тревог, подстерегающих человека на каждом шагу. Ей не так уж плохо, этой Мирей! Она, видите ли, «все объяснит». О, ей не придется много объяснять. Все понятно. Так же, как и его прошлое, вдруг представшее перед ним в истинном свете. Отец, мать, друзья всегда старались связать его по рукам и ногам, не давали ему воспарить, отвлекали от главного. Экзамены, профессия – сколько ловушек! И Люсьен ничего не понимает. Деньги, деньги! Только о них и думает. Будто деньги не первопричина всех бед. Ведь это она первая заговорила об Антибе!

Вот если бы светило солнце, яркое солнце, все бы изменилось. Мирей бы не появилась. Свет стирает звезды, верно? А между тем звезды не гаснут, они живут. Антиб! Единственный способ убить Мирей. Вернее, окончательно стереть ее с лица земли. Люсьен знала, что делала. Но теперь он все понял и не желает больше спасаться бегством, бежать на залитый солнцем юг. Ведь Мирей уже не сердится. Остается только победить страх, выжидающий момент, чтоб на него напасть. К этому привыкнуть трудно. Надо, наверно, научиться спокойно, без дрожи, вспоминать и о ванне, и мертвой, одеревенелой, холодной Мирей с прилипшими ко лбу волосами…

Вдоль состава бешено бежали рельсы. Сплетались, опять разбегались в разные стороны. Поезда, вокзалы, мосты, склады с грохотом исчезали вдали. Вагон, освещенный мягким синеватым светом, упруго покачивался. Как будто едешь в далекое путешествие. Едешь-едешь, а все не доедешь, ибо в конце пути придется затеряться в толпе живых!

Над перроном колышется зыбкая пелена паровозного дыма. Суетятся носильщики, мешают пройти. Мужчины, женщины бегут, машут руками, обнимаются… «Целую тебя, как ты любишь, мой волчище». Но Мирей нет и не может быть на перроне. Ее час еще не пробил.

– Соедините меня с Нантом!

Стены кабинета испещрены надписями, номерами телефонов, непристойными рисунками.

– Алло, Нант?.. Больница?.. Доктора Люсьен Могар. Стоя в кабине, Равинель уже ничего, ничего не слышит, кроме шума бурлящей, как река, толпы.

– Алло!… Это ты? Она мне написала. Да, да… Собирается вернуться через несколько дней… Да, Мирей! Мне написала Мирей, понятно? Пневматичку… Уверяю тебя, что она… Нет. Нет. Я в здравом уме… Я вовсе не собираюсь тебя мучить, но лучше, чтобы ты знала… Ну да, я отдаю себе отчет… Но я начинаю многое понимать… О-о! Долго объяснять… Что я собираюсь делать? Откуда я знаю?.. Договорились. До завтра!

Бедная Люсьен! Вечная потребность рассуждать… Что ж, сама убедится. Сама прикоснется к тайне. Сама увидит письмо.

Письмо?.. Но увидит ли она его? Разумеется, раз один почтовый работник вынул его из ящика, другой отштемпелевал, а почтальон доставил адресату! Нет, письмо настоящее. Только вот поймет его не каждый. Надо иметь хорошее воображение.

Бульвар Денэн. Светящиеся стрелы дождя. Сверкающее стадо машин. Хоровод теней. Кафе, похожие на огромные, ярко освещенные пещеры, отраженные невидимыми зеркалами и уходящие в бесконечность… И здесь тот же легкий переход от реальности к миру теней… и никто ничего не замечает.

Подкравшаяся темнота затопила бульвар, словно бурлящим илистым потоком, тем, что уносит разом и свет, и запахи, и людей. Ну-ка! Будь откровенен! Сколько раз ты мечтал утонуть в этих больших канавах, именуемых улицами? Сколько раз ты мечтал плавать по ним легкой рыбешкой и, забавляясь, тыкаться носом в витрины, смотреть на поставленные поперек течения церкви-верши, скверы-сети, где бьются, барахтаются неясные силуэты? И если ты подхватил идею Люсьен насчет ванны, то разве не из-за воды? Вода! Гладкая поблескивающая поверхность, под которой происходит нечто головокружительное. Тебе захотелось, чтобы Мирей участвовала в твоей игре. А теперь ты сам впал в искушение. Уж не завидуешь ли ты ей? Равинель долго, бесцельно блуждал по улицам… И вот он у берега Сены. Идет вдоль каменного, высокого – почти до плеч – парапета. Впереди мост, большая арка, под ней маслянистые отсветы. Город кажется пустынным. Слабый ветерок отдает запахами шлюза и водостока. Мирей где-то тут. Она растворилась в темноте. Они – Мирей и он – каждый в своей стихии и не могут соединиться. Они в разных измерениях. Но они еще могут встретиться и обменяться сигналами, как пассажиры неожиданно встретившихся в море судов.

Мирей!

Он с нежностью произносит ее имя. Больше откладывать нельзя. Надо бежать навстречу к ней, разбивая все преграды.

7

Проснувшись в номере гостиницы, Равинель тут же вспомнил, что долго бродил по улицам, снова представил себе Мирей и вздохнул. Лишь через несколько минут он сообразил, что сегодня воскресенье. Конечно, воскресенье, ведь Люсьен приезжает поездом в двенадцать с минутами. Должно быть, сейчас она уже в пути. Чем бы пока заняться? А чем вообще можно заниматься в воскресенье? Пропащий день, только ломает всю неделю и задерживает бег времени. А Равинель торопится. Он спешит встретиться с Люсьен.

Девять часов.

Он встал, оделся, отдернул старенькую занавеску, загораживавшую окно. Серое небо. Крыши. Слуховые окна – некоторые даже не отмыты как следует от маскировки. Он спустился вниз, оплатил номер, вручив деньги старушке в бигуди. На улице огляделся и понял, что находится в районе Центрального рынка, в двух шагах от дома, где живет Жермен. При чем тут Жермен? У него можно подождать…

Квартира брата Мирей была на четвертом этаже, и так как выключатель не работая, пришлось ощупью подниматься по лестнице среди воскресных запахов и звуков. За тонкими перегородками напевали, включали радио, болтали о ближайшем матче, о вечернем фильме; выкипало на плите молоко, горланили дети. Равинель столкнулся с каким-то мужчиной. Набросив прямо на пижаму пальто с поднятым воротником, тот вел собаку на поводке. Видимо, иностранец. Ключ от квартиры Жермена торчал в двери. Вечно у них ключ в двери. Но Равинель им не воспользовался. Он постучал. Открыл сам Жермен.

– А-а, Фернан! Как поживаешь?

– А ты как?

– Помаленьку разваливаюсь на части… Извини за беспорядок. Только что встал. Ты, конечно, выпьешь кофейку? Ну, конечно, выпьешь!

Он первым прошел в столовую, отодвинул с дороги стулья, убрал в шкаф халат.

– Марта дома? – поинтересовался Равинель.

– Пошла в церковь, скоро вернется… Садись, старина. Про здоровье не спрашиваю. Мирей говорила, ты в отличной форме. Счастливчик! Не то что я… Посмотрел бы ты на мой последний рентгеновский снимок… Ой… Вот угощайся, кофе на плите. Сейчас принесу.

Равинель осторожно потянул носом. В столовой спертый воздух, пропахший эвкалиптовой настойкой и лекарствами. Рядом с кофейником – кастрюлька с иголками и шприцем. Равинель пожалел, что пришел. Жермен что-то искал в спальне и кричал оттуда:

– Проверь, чистый ли… Врач сказал… При хорошем уходе… Вступая в брак, думаешь, что. женишься на женщине, а женишься на целой куче родственников со всеми их историями. Женишься на бесконечных рассказах Жермена о том, как он жил в плену, женишься на секретах Жермена. на болезнях Жермена… Жизнь – обманщица. В детстве обещает чудеса, а потом…

Жермен вернулся с большими желтыми конвертами, ни дать ни взять почта политического деятеля.

– Наливай себе, старик! Ты небось завтракал? Доктор Гляйзе – голова. Делает такие рентгеновские снимки! Вот ты ничего не видишь, кроме черных и белых пятен, а он так тебе их расшифрует, будто книгу читает.

Подойдя к окну, Жермен показал на свет хрустящую пленку.

– Видишь, над сердцем… Светлое пятно – сердце… Ну да, я тоже стал разбираться. Вот эта маленькая черточка прямо над сердцем… Тебе, наверно, плохо видно. Подойди ближе!

Равинель не выносил этих мерзких снимков. Он не желал знать, как выглядят человеческие потроха. Ему всегда становилось не по себе при виде скелета, опоэтизированного рентгеном. Кое-что должно оставаться сокрытым от человеческого взора. Это нельзя обнародовать. Ему всегда претила любознательность Жермена.

– Рубцевание идет полным ходом, – продолжал Жермен. – Надо, конечно, еще очень беречься. Но, во всяком случае, уже неплохо… Погоди, сейчас я покажу тебе анализ мокроты… Куда я засунул лабораторный анализ? Марта вечно все теряет. Может, она послала его в социальное страхование? Впрочем, Мирей тебе расскажет…

– Да, да…

Жермен осторожно, чуть ли не с нежностью вложил снимок в конверт. Потом, смакуя, извлек другой и стал рассматривать, склонив голову набок.

– Три тысячи франков за каждое фото… К счастью, мне повысят пенсию. Черт, какой отменный снимок! Как говорит доктор: «Вы интересный случай».

В замочной скважине скрипнул ключ. Это вернулась из церкви Марта.

– Доброе утро, Фернан. Как мило, что зашли. Вы ведь нас не балуете визитами.

Эта Марта вся какая-то кисло-сладкая. Она сняла шляпку, аккуратно сложила вуаль. Она вечно носит по ком-нибудь траур и любит черное за то, что оно выделяет из толпы. «Бедняжка», – перешептываются у нее за спиной.

– Ну как дела? – флегматично спросила она.

– Ничего. Грех жаловаться.

– Н-да… Вам везет… Жермен, выпей микстуру. Она уже переоделась в халат и ловкими, точными движениями убирала со стола.

– Как Мирей?

– Я только что видел ее, – вмешался Жермен. – Ты как раз ушла в церковь.

– Ого!… Она стала рано вставать, – хмыкнула Марта. Равинель ничего не понимал.

– Извините, извините… – пробормотал он. – Мирей приходила сюда?.. Когда?..

Жермен держал перед собой стакан с водой и отсчитывал капли. Десять… одиннадцать… двенадцать… Он морщил лоб, стараясь не сбиться со счета… Тринадцать… четырнадцать… пятнадцать…

– Когда?.. – рассеянно переспросил он. – С час назад. Может, чуть пораньше… Шестнадцать… семнадцать… восемнадцать…

– Мирей?

– Девятнадцать, двадцать…

Завернув пипетку в кусочек ваты, а потом еще в бумагу, Жермен поднял голову.

– Да, Мирей. А что особенного?.. Что с тобой, Фернан?.. Что я такое сказал?

– Господи! – зашептал Равинель. – Господи!… Она заходила сюда? Ты ее видел?

– Черт возьми! Конечно! Я был еще в постели, а она вошла, как всегда. И поцеловала меня.

– Ты уверен, что она тебя поцеловала?

– Послушай, Фернан. Я тебя не понимаю.

Марта, собравшаяся было уходить в спальню, задержалась на пороге и зорко поглядела на обоих мужчин. Чтобы скрыть замешательство, Равинель вынул из портсигара сигарету.

– Нет, нет… – взмолился Жермен. – Ты же прекрасно знаешь… дым… Врач запретил…

– Ах, черт!… Извини.

Равинель машинально вертел сигарету.

– Удивительно, – выдавил он из себя. – Она меня даже не предупредила.

– Мирей интересовали результаты рентгена, – уточнил Жермен.

– Она показалась тебе… обычной?

– Конечно.

– Когда она тебя целовала, ее кожа… Словом, она была такая, как всегда?

– Ничего не понимаю… Господи, да что это с тобой, Фернан? Послушай, Марта, Фернан, кажется, не верит, что Мирей сюда приходила!…

Марта подошла к Равинелю, и тот сразу понял: ей что-то известно. Он вытянулся, как обвиняемый перед судьей.

– Когда вы вернулись из Нанта, Фернан?

– Вчера… Вчера утром.

– И дома никого не было? Равинель внимательно посмотрел на нее. Глаза у нее горели, губы сжались в узкую полоску.

– Да… Мирей не было дома. Марта покачала головой.

– Ты думаешь?.. – протянул Жермен.

– Именно, – отрезала Марта.

– Говорите! Черт побери! – не удержался Равинель. – Что вы знаете?.. Вы были у нас вчера утром?

– О-о! – обиженно фыркнул Жермен. – С моим-то здоровьем!…

– Пожалуй, лучше ему все объяснить, – заметила Марта и бесшумно исчезла в спальне.

– Что объяснить, что?… – зарычал Равинель. – Что за идиотский заговор?

– Тихо, тихо… – успокоил его Жермен. – Марта права… Лучше тебе все знать… В сущности, я должен был тебя предупредить сразу же после женитьбы. Но я думал, что брак все и уладит. Врач утверждал, что…

– Жермен! Выкладывай все начистоту, и покончим с этим раз и навсегда.

– Мне не хочется тебя огорчать, старик… В общем, так: время от времени Мирей убегает…

Марта поглядывала на Равинеля из спальни. Он ощущал на себе ее инквизиторский взгляд. Остолбенев от неожиданности, он повторил:

– Убегает?.. Как это убегает?..

– О! Не часто, – сказал Жермен. – Это началось у нее с четырнадцати лет…

– Она убегала с мужчинами?

– Да нет же. Ты не туда клонишь, старина. Я говорю тебе: убегает. Ты не знаешь, что это такое?.. Мирей внезапно исчезала из дому. Врач говорил, что это становление характера. Словом, такие штуки бывают в переломном возрасте. Обычно она садилась на поезд или шла пешком до полного изнеможения… Каждый раз приходилось сообщать в полицию.

– Было так неловко перед соседями… – отозвалась Марта, взбивая подушку.

Жермен пожал плечами:

– Во всех семьях что-нибудь да не так. Даже в самых добропорядочных… Как же она потом каялась, терзалась, бедная моя девочка! Но это было сильнее ее. Когда на нее находило, ей надо было непременно куда-то бежать.

– Ну и что? – раздраженно спросил Равинель.

– Что?.. Да ты шутишь, что ли, Фернан! А то, что у нее, кажется, опять приступ… Дома ее не было, да и заскочила она сюда утром вроде бы не в себе… Так или иначе через несколько дней она вернется, уверяю тебя.

– Исключено! – взорвался Равинель. – Потому что…

Жермен вздохнул:

– Вот этого я и опасался. Ты не веришь нам… Марта, он не верит нам.

Марта подняла руку словно в присяге:

– Н-да… не хотела бы я быть на вашем месте… Приятного мало. Лично я, когда узнала, что Мирей… словом… бедняжка, я против нее ничего не имею… Только если б моя воля, я бы вас обязательно предупредила в первый же день. И все-таки вам грех роптать. Детей у вас нет. И слава богу… а то бы родился какой-нибудь урод с заячьей губой…

– Марта!

– Я знаю, что говорю. Я тогда спрашивала у врача. Опять врач! Рентгеновские снимки на краю стола. Пипетка в бумаге. И Мирей, убегавшая из дому с четырнадцати лет!

Равинель сжал голову руками.

– Хватит! – пробормотал он. – Вы сводите меня с ума.

– Я, как только вошла, сразу почувствовала, что дело неладно, – продолжала Марта. – Я-то не такая простофиля, как Жермен. Он никогда ничего не замечает. Будь я дома, я бы сразу заметила, что Мирей не в себе.

Равинель искромсал сигарету в черно-белую кучку на стопе. Его так и подмывало схватить за головы обоих якобы соболезнующих супругов и колотить их друг о друга. Убегает!… Как будто Мирей могла куда-то убежать! Мирей, которую он собственноручно закатал в брезент. Это явно заговор. Все они сговорились… Но нет! Жермен слишком глуп. Он бы себя выдал.

– В чем она была? Жермен задумался.

– Погоди!… Она стояла против света. Кажется, в своем сером пальто с меховой отделкой. Да, верно… и в шапочке. Тогда я еще подумал, что она слишком тепло оделась для такой погоды. Этак недолго и простудиться.

– Может, она собиралась на поезд? – предположила Марта.

– Нет. Не похоже. Только вот странно… у нее вроде был вовсе не растерянный вид. Прежде, во время кризисов, она нервничала, раздражалась, плакала по пустякам. А сегодня утром была вроде абсолютно спокойна.

Равинель по-прежнему сжимал кулаки, и Жермен добавил:

– Она славная малышка, Фернан.

Марта гремела кастрюлями за спиной шурина и, проходя мимо, всякий раз повторяла:

– Не беспокойтесь… Я пройду.

Но, несмотря на это, Равинелю то и дело приходилось отодвигать в сторону стул, а каждое движение давалось ему с трудом. На стенных часах с нелепым циферблатом, поддерживаемым двумя обнаженными нимфами, было двадцать минут одиннадцатого. Люсьен, наверное, уже выехала из Манса. В комнатах немного посветлело, но унылое, пасмурное утро, так и не разогнавшее теней по углам, как бы накладывало на стены, мебель и лица тонкий слой пыли.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – неожиданно заявил Жермен.

Равинель вздрогнул.

– Ты думаешь, что она тебе изменяет, да? Дурак! Нет, он, конечно, не разыгрывает комедию, это все искренне!

– Зря ты вдалбливаешь себе в голову подобные мысли. Я-то знаю Мирей. Может, ее иногда трудно понять, но она женщина порядочная.

– Бедный Жермен! – вздохнула Марта, чистя картошку. И это явно означало: «Бедный Жермен! Что ты знаешь о женщинах».

Жермен огрызнулся:

– Мирей? Бросьте! У нее в голове только дом и домашние дела. Достаточно на нее посмотреть.

– Она слишком часто остается одна, – вполголоса заметила Марта. – О, я не упрекаю вас, Фернан. Хочешь не хочешь, но ведь вам приходится разъезжать, а молодой женщине от этого радости мало. Вы, конечно, скажете, что уезжаете ненадолго. Верно. Но отлучка есть отлучка.

– Вот когда я был в плену… – начал Жермен. Ох эта роковая фраза… Теперь он заведется и начнет рассказывать свои истории по десятому разу. Равинель перестал слушать. И ломать голову над случившимся. Он погрузился в глубокую задумчивость. Он как бы раздвоился. Он возвращался в Ангиан, блуждал по пустым комнатам. Если бы в эту минуту кто-нибудь там оказался, он наверняка бы увидел нечеткий силуэт Равинеля. Разве все тайны телепатии разгаданы? Жермен утверждал, что видел Мирей. Но все те – а их легион, кто видел призраки, сначала верили, что перед ними существа живые, облеченные в плоть и кровь. Мертвая Мирей решила явиться перед братом именно в тот момент, когда он, толком еще не проснувшись, не способен был контролировать свои ощущения. Классический случай. Равинель не раз читал о подобных случаях в «Метафизическом журнале», он на него подписывался до женитьбы. Впрочем, эти ее внезапные побеги доказывают, что Мирей обладала данными медиума. Должно быть, она крайне легко поддавалась внушению. Даже и сейчас! Возможно, стоило только внимательно, с любовью подумать о ней, как она тут же материализовалась.

– Что же она тебе сказала? – спросил Равинель. Жермен все еще рассказывал о своих распрях с медсестрами в концлагере. Он обиженно прервал свое повествование.

– Что она сказала?.. Ну, знаешь, я не записывал за нею… Больше говорил я, ведь она интересовалась моим рентгеновским снимком.

– И долго она здесь пробыла?

– Могла бы и меня подождать, – проворчала Марта. В том-то и дело. Будь Марта дома, Мирей ни за что бы не пришла. У привидений своя логика.

– Ты случайно не заметил из окна, в какую сторону она пошла?

– Еще чего! С какой стати я стал бы ее выслеживать? Жаль! Если бы Жермен полюбопытствовал, куда пошла Мирей, он обязательно убедился бы, что его сестра так и не вышла из дому… Прекрасное было бы доказательство!

– Не ломай голову, старина, – сказал Жермен. – Послушайся моего совета… Возвращайся в «Веселый уголок». Может, она уже тебя ждет… И если ей тяжело, ты сумеешь ее утешить, верно? Он было многозначительно подхихикнул, но тут же закашлялся, и Марта сурово посмотрела на него.

– А она не была в детстве лунатиком? – спросил Равинель.

Жермен нахмурился.

– Она-то нет… А вот со мной случалось. Я, конечно, не бегал при луне по крышам – до этого не доходило. Но зато разговаривал во сне, жестикулировал. Иногда вставал и отправлялся в коридор или в другую комнату. А потом никак не мог сообразить, где я. Меня снова укладывали в постель и держали за руки. А я лежал с открытыми глазами и боялся заснуть.

– Этот разговор, кажется, доставляет вам удовольствие, Фернан, язвительно заметила Марта.

– Ну, а теперь? – продолжал выспрашивать Равинель. -. Теперь с тобой такого не случается?

– Может, ты думаешь… Лучше выпей со мной, старина. Завтракать я тебя не приглашаю – я ведь на диете…

– Ему пора домой, – отрезала Марта. – Нельзя оставлять малышку в полном одиночестве.

Жермен достал из буфета графин и рюмочки на серебряных ножках.

– Ты ведь знаешь, что врач запретил тебе, – бросила Марта.

– Ничего! Одну каплю можно.

Равинель, собравшись с духом, спросил:

– А что, если Мирей не вернется вечером домой? Что, по-вашему, мне тогда делать?

– Лично я бы подождал. Как по-твоему. Марта?.. Тебе ведь можно завтра никуда не ехать? Может, тут все поставлено на карту. Если она не застанет тебя дома… Представь себя на ее месте… Послушай, Фернан, возьми на недельку отпуск и незаметно наведи справки. Если она в самом деле убежала, то наверняка прячется в Париже. Раньше она всегда убегала в Париж. Париж притягивал Мирей, это было сильнее ее.

Равинель окончательно растерялся. В конце концов, жива его жена или нет?

– Твое здоровье, Жермен.

– За здоровье Мирей.

– За ее возвращение, – процедила сквозь зубы Марта. Равинель проглотил настойку и провел рукой по глазам. Нет. Это не сон. Ликер приятно обжег горло. Пробило одиннадцать. Черт, но он же видел тогда все своими собственными глазами! Ну, а подставки для дров? Ведь они весят несколько кило! Таких галлюцинаций не бывает!

– Передайте ей привет.

Что такое?.. Ага, Марта его выпроваживает. Он машинально встал.

– Поцелуй ее от меня, – бросил вдогонку Жермен.

– Хорошо… хорошо…

Ему хотелось бросить им прямо в лицо: «Она умерла, умер» ла… Я это точно знаю – ведь я сам ее убил». Но он сдержался: не стоит доставлять Марте такую большую радость.

– До свиданья. Марта. Ничего, ничего… Я найду дорогу. Перегнувшись через перила, она прислушивалась к его удаляющимся шагам.

– Если у вас будет что-нибудь новенькое, сообщите нам, Фернан!

Равинель входит в ближайшее бистро, выпивает две рюмки коньяку. Время бежит. Тем хуже. Если взять такси, он успеет. Самое главное сейчас – тут же, на месте, разобраться во всем. Вот я, Равинель, стою перед баром. Я в здравом уме. Я хладнокровно рассуждаю. Я ничего не боюсь. Вчера вечером, да, мне было страшно. Какое-то умопомрачение. Но это прошло. Ладно! Рассмотрим факты как можно спокойней… Мирей умерла. Я в этом уверен, так же как а том, что я Равинель, потому что я помню все до мельчайших деталей, потому что я сам держал труп, а вот сейчас, в данную минуту, я пью коньяк, и все это наяву… Мирей жива. Я и в этом уверен, потому что она собственноручно написала письмо, отослала пневматической почтой, и почтальон доставил его по адресу… Да, Мирей жива, потому что ее видел Жермен. Усомниться в его словах невозможно. Идем дальше. Раз она не может быть одновременно и живой, и мертвой… Значит, она ни то, ни другое… Значит, она призрак. Так подсказывает логика. Я вовсе не стараюсь себя успокоить. Да и что же тут успокоительного? Просто-напросто обычная логика. Мирей является своему брату. Возможно, вскоре она явится и мне. Я заранее к этому готов. А вот Люсьен ни за что с этим не согласится. Ни за что не согласится. И все это ее университетское образование. Ее вечное умничанье. Ну и что же мы друг другу скажем? Он выпил третью рюмку коньяку. Надо же согреться, черт возьми! Если б не было Люсьен…

Он расплачивается, идет к остановке такси. Теперь не прозевать бы Люсьен.

– На Монпарнас, побыстрей!

Он откидывается на сиденье, задумывается. Спрашивает себя: может, недавние мысли – лишь плод больного воображения? И он убеждает себя, что попал в безвыходное положение. Так или иначе, он – висельник. Он устал. Вчера ему даже хотелось увидеть Мирей. Теперь он этого боится. Он догадывается, что Мирей не оставит его в покое. Разве она забудет о нем?.. Почему мертвые все помнят?.. Опять прежние мысли!… К счастью, машина останавливается. Равинель не ждет сдачу. Захлопывает дверцу. Расталкивает людей, выбегает на перрон. Электричка замедляет ход и замирает у края платформы. Хлынувший из вагонов людской поток растекается по тротуарам. Равинель подходит к контролеру.

– Это поезд из Нанта?

– Да.

Его охватывает странное нетерпение. Он встает на цыпочки, вытягивает шею и наконец замечает Люсьен. Она в строгом черном костюме, на голове – берет. С виду спокойна.

– Люсьен!

Из предосторожности они обменялись дашь рукопожатием.

– На тебя страшно смотреть, Фернан. Он грустно улыбается.

– Потому что мне страшно, – признается он.