Текст книги "Личностные расстройства"

Б. O’Реган (B. O’Reagan) [22] описал диссоциацию как «бессознательный защитный механизм, при котором группа психических активностей отщепляется от главного потока сознания и функционирует в форме сепаратной единицы». Целью диссоциации является захват памяти или эмоций, непосредственно связанных с травмой, их инкапсуляция, отделение от сознательного «Я».

Д. Хэддок (D. Haddock) [16] выделяет ряд свойственных диссоциации функций:

1. Диссоциация является творческим способом удерживания неприемлемого для осознания психического материала.

2. Это способ внутренней системы ДРИ защищать секреты и обучаться адаптироваться к окружающему.

3. Это защита, сохраняющая каждодневное функционирование.

4. Диссоциация позволяет сохранить привязанность к агрессору.

5. Диссоциация позволяет сильным и часто конфликтующим эмоциям храниться в отдельных участках психики.

Национальный институт психического здоровья (NIMH) в США проводил исследование 100 пациентов с ДРИ. Было установлено, что в среднем потребовалось 6–8 лет между первым наблюдением пациентов и окончательным правильным диагнозом [23].

Американский психиатр С. Брэнди (S. Brаndee) [11] устанавливает, что множественное личностное расстройство (в настоящем ДРИ) имеет две причинных детерминанты:

1. Способность к глубокой диссоциации. Пациенты обнаруживают тенденцию к глубокой гипнабельности.

2. Историю обычно тяжелой и хронической травматизации в детстве, представляющей комбинацию эмоционального, физического и сексуального насилия.

M. Стейнберг [28] предложила вопросники для выявления и количественной оценки нарушений, входящих в признаки ДРИ. Так, например, вопросник для диагностики амнезии состоит из следующих вопросов:

1. У меня есть затруднения в воспоминании моего детства до 4-летнего возраста.

2. Когда я оглядываюсь назад на свою жизнь, она выглядит как проблема с недостающими звеньями.

3. У меня имеются трудности с воспоминаниями моей каждодневной деятельности.

4. Перед выступлением я беспокоюсь, что забуду сказать о чем-то важном.

5. У меня бывает чувство, что я переживаю прошлое повторно.

6. Я забываю личную информацию, такую как мое имя, возраст, адрес или дату рождения.

7. Когда я веду машину по знакомой дороге и прибываю в место назначения, я обнаруживаю, что я не осознавал/осознавала течения времени во время поездки.

8. Могут проходить часы или дни, которые я не помню.

9. Я обнаруживаю себя в неожиданных местах и не способен/способна вспомнить как или почему я здесь оказался/оказалась.

10. Я забываю, где я оставил/оставила свои ключи, очки или другие личные вещи.

11. Я чувствую, как будто воспоминания о моем детстве спрятаны внутри меня.

12. Я нахожу в своем доме вещи, принадлежащие мне, но я не могу вспомнить, как и где я их приобрел/приобрела.

13. Когда я читаю книгу или смотрю кино, я теряю чувство времени.

14. У меня есть навыки, но я не помню, как я им обучился/обучилась.

15. Я чувствую, что у меня происходят «выпадения» в памяти (не связанные с употреблением алкоголя).

В случаях наличия какого-то (каких-то) из приведенных переживаний следует ответить на три вопроса:

1. Мешало ли это переживание (переживания) вашим отношениям с друзьями, членами семьи или сотрудниками по работе?

2. Нарушало ли оно (они) вашу способность работать?

3. Вызывало ли оно (они) у вас дискомфорт или напряжение (дистресс)?

При скорировании учитывается частота переживаний (никогда, 1–2 раза, иногда, почти все время), возникновение переживаний только под воздействием алкоголя или других веществ. Наличие амнезии устанавливается от 11 «очков». Тяжелая амнезия при 31–50.

Значение высокой самогипнабельности заключается в том, что лица с ДРИ имеют в своем распоряжении особый защитный механизм, который недоступен другим жертвам насилия. Диссоциация позволяет пациентам с ДРИ избегать необходимости иметь дело с непереносимыми эпизодами из прошлого и настоящего, передавая переживания альтернативной личности (другому «Я»-состоянию). Лица, лишенные возможности диссоциации, могут использовать вместо нее такие формы психологической защиты, как отрицание или репрессию, что приводит к развитию других видов расстройств.

Исследование истории жизни пациентов с ДРИ показывает наличие сексуального насилия в детском возрасте, и более редко психическую травму, содержанием которой являлось присутствие при неожиданной смерти кого-либо из наиболее близких людей.

Наиболее ранние сообщения о ДРИ касаются двойных личностей. Тем не менее, по данным И. Блисса [6], П. Коонса и соавт. [13], среднее количество личностей варьирует от 6 до 16. Многие из них, судя по описаниям авторов, представляют скорее фрагменты личности. К. Росс [26] в связи с этим высказывает точку зрения, что создание большого количества фрагментов может даже не быть диссоциативным феноменом, индивидуум скорее присваивает отдельные названия различным воспоминаниям.

Переход между личностными состояниями занимает от одной/нескольких секунд до нескольких минут и может быть как неосознанным так и осознанным, обусловленным волевым актом. Ф. Патнэм [25] суммирует общие черты такого перехода: «Во многих, но не во всех, случаях …начало переключения сигнализируется морганием или закатыванием глаз. Могут наблюдаться быстрые трепетания глазных яблок. Транзиторные лицевые подергивания или гримасничание часто сопровождают переключение. Кроме того, могут иметь место судороги тела, дрожь, или внезапные изменения позы. Если переключение занимает несколько минут для его завершения, индивидуум может войти в трансоподобное состояние без реакции на внешние раздражители, с пустыми, ничего не видящими глазами». У некоторых лиц имеют место «судорожноподобные переключения, которые, периодически, принимаются за эпилептические припадки» [25, с. 120–121].

М. Стаут [32] приводит клиническое наблюдение ДРИ у пациента Гарретт, 41 года, маляра по профессии, посвятившего себя гуманитарной деятельности в Центральной Америке. Пациент обратился за помощью, в связи с тем, что «другие» часто неожиданно вторгались в его жизнь во время работы, когда он общался с людьми. «Они» называли себя по имени, грубо вмешивались; проявляя себя в контакте в ином ego-состоянии. Гарретт постоянно рисковал испортить отношения, в том числе с непосредственным начальством. Пациент говорил, что он всегда знал, что «они» здесь, но никогда о «них» особенно не думал. «Они были в большей или меньшей степени моим личным делом». И только когда они стали «выступать перед другими людьми, и я увидел, как эти люди на это реагировали, это стало главным». Гарретт вначале называл «других» «Джеймсом» и «Гордоном». Анализируя постоянно происходящее, пациент пришел к заключению, что, если бы «другие» появились «на сцене», не обозначали себя вслух, большинство людей никогда бы не поняли, в чем дело и думали, что это он сам позволяет себе такие выходки. Когда в действительности во время одного из таких эпизодов его шеф рассвирепел, пациент обратился за психиатрической помощью. Его главной целью при этом было не избавление от «других», а приобретение возможности «их» контролировать, «удерживать внутри себя», по крайней мере, во время значимых для пациента межличностных контактов.

Интересно, что первый специалист, к которому обратился пациент, поставила диагноз: «Большая рекуррентная депрессия у шизотипической личности». Психиатр была уверена в наличии галлюцинаторных расстройств.

Только третий психиатр [32] установила в истории жизни пациента наличие хронической тяжелой психологической, физической и сексуальной травматизации в детском периоде, начиная с пятилетнего возраста.

В это время после трагической гибели его отца в автокатастрофе в их доме поселился старший брат отца. Дядя пациента терроризировал всю семью: мать, Гарретта и его младшего брата, которому был всего год. Гарретт любил брата, всячески опекал его, обучил ходить, пытался защитить его от дяди, стараясь переключить на себя его агрессию. Дядя подвергал Гарретта сексуальному насилию, часто избивал его и брата. Во время одного из таких избиений, когда младшему брату было шесть лет, дядя избил его до смерти. Дядя привлекался к ответственности, но не был осужден, т. к. единственным свидетелем был Гарретт, который взял на себя вину и постоянно настаивал на том, что он убил брата.

В процессе терапии пациента у него удалось раскрыть наличие большого количества диссоциированных ego-состояний. Некоторые из них возникали редко, другие постоянно «прорывались на сцену». Создавалось впечатление, что сам Гарретт не знает всех присутствующих в его психике «других».

«Джеймс» выступал в качестве одной из ведущих фигур – в виде маленького беспомощного беззащитного ребенка. «Гордон», наряду с «Джеймсом», присутствовал в роли защитника. Кроме того, часто возникал «Вилли», который представлял собой глубоко верующего, погруженного в Библию религиозного человека. «Вилли» посещал церковь по воскресеньям, хотя сам Гарретт не был верующим. У прихожан не возникало подозрения, что они встречаются в церкви с человеком в диссоциированном ego-состоянии.

В дальнейшем М. Стаут [32] обнаружила наличие «Эйби» – «другого», который был убежден, что Гарретт убил своего младшего брата и настаивал на том, что единственно правильным решением, расплатой должно быть самоубийство пациента.

Открылось наличие еще одного «другого», который называл себя «Большим Джеймсом», и представлял собой вариант более старшего «Джеймса». «Большой Джеймс» так же, как и оригинальный «Джеймс», говорил детским голосом и испытывал страх, что «Эйби» убедит Гарретта покончить с собой. Если Гарретт покончит с собой, то «Большой Джеймс» также умрет, а он умирать не хочет. В этом случае у «других» не было согласия между собой и с самой «личностью хозяина» – Гарретта.

М. Стаут наблюдала различные варианты ДРИ. У некоторых пациентов/пациенток контролирующие поведение диссоциированные ego-состояния идентифицировали себя именами. В других вариантах они, вообще, себя «не предъявляли». Автор подчеркивает, что, в отличие от «большой депрессии» или шизофрении, ДРИ может очень долго не распознаваться, даже в случаях значительного изменения физиологического функционирования при появлении на сцене «другого».

М. Стаут видела пациентов/пациенток, у которых «наблюдающее ego» личности хозяина знало о существовании «других», во всяком случае, о главных «персонажах» (как в приведенном случае). В то же время, пациенты/пациентки, находясь в каком-то из присущих им диссоциированных ego-состояний, могут не знать о наличии других диссоциированных состояний и даже не осознавать наличие «личности хозяина».

М. Стаут подчеркивает жизненно важное значение способности к диссоциации. Подвергающиеся хронической травматизации, насилию дети во многих случаях находятся на грани выживания. Психологический защитный механизм диссоциации позволяет отвлечься хотя бы временно от невыносимой реальности.

В процессе терапии ДРИ защитные диссоциативные ego-состояния могут быть интегрированы в личность, расширяя ее адаптивные возможности в различных трудных, включая экстремальные, ситуациях.

Специальный интерес представляют психопатологические симптомы, регистрируемые в структуре ДРИ. К ним относятся депрессивные симптомы, тревога и фобические симптомы, галлюцинации, нарушения мышления, бредовые идеи.

Ф. Патнэм [23] устанавливает, что наиболее частым симптомом ДРИ является депрессия. В его исследованиях NIMH [23] выявлено, что у 88 % пациентов обнаруживались симптомы, свойственные депрессии, что приводило к ошибочной диагностике «большого аффективного нарушения». Вероятность ошибочного диагноза возрастала, в связи с наличием, кроме депрессии, различных элементов суицидального поведения. Первичная личность, называемая часто личностью «хозяина», обычно характеризуется низкой самооценкой, ангедонизмом, сверхозабоченностью. Пациенты жалуются на затруднения в концентрации внимания, усталость, сексуальные затруднения, приступы слезливости.

Инсомния или другие нарушения сна чрезвычайно часты. Что представляют собой эти нарушения? Они отличаются от наблюдаемых при тревожном расстройстве или обычной депрессии, для которых характерны затруднения засыпания или раннее пробуждение. ДРИ характеризуется нарушениями сна, регистрируемыми при посттравматическом стрессовом расстройстве (ПТСР). Имеют место ночные кошмары, устрашающие гипнагогические и гипнапомпические галлюцинации.

В отличие от «большого аффективного расстройства», настроение изменяется чересчур часто, несколько раз в течение дня или даже часа. Е. Блисс (Е. Bliss) [7] констатирует, что симптомы фобии, тревоги или панического расстройства часто входят в общую клиническую картину ДРИ. Приступы тревоги у личности хозяина могут сохраняться при переключении на другие альтернативные личности. Так, у личности хозяина регистрируются такие соматические симптомы, как сердцебиение, нарушение дыхания, затруднение глотания, парестезия, слабость, тремор до и после переключения на другую личность. Соматическая «заданность» может оказаться ключевым фактором, вызывающим прорыв на сцену личности с фобическим поведением. Этому способствуют определенные средовые факторы: социальные ситуации, произнесённые слова, объекты, места. Все они играют роль триггеров, подобно тому, что происходит при ПТСР.

П. Коонс [13], Ф. Патнэм [23] обращают внимание на то, что большинство пациентов с ДРИ переживают слуховые и/или зрительные галлюцинации. Слуховые галлюцинации характеризуются голосами, осуждающими и унижающими пациента (как правило, личность хозяина). Голоса могут приказывать совершать самодеструктивные действия и/или акты насилия, обсуждать жизнь пациента, его поведение, чувства и мысли, говоря о нем/ней в третьем лице. Пациенты могут слышать крики, стоны, плач или издевательский смех. Ф. Патнэм выявил, что во многих случаях они слышат плач ребенка. Иногда голоса выражают поддержку, сочувствие, что-то советуют.

Содержание голосов и их длительность часто приобретают характер дискуссии, которая кажется пациентам логичной и интересной. В последнем варианте отражается участие «вторичного процесса». Если переживающая голоса личность не осознает наличия у нее других личностных состояний, этот феномен может вызвать страх.

Зрительные галлюцинации представляют смесь галлюцинации и иллюзий, они часто сочетаются с деперсонализацией. Пациенты часто сообщают, что видят себя в зеркале в виде другого человека.

П. Коонс выделяет у пациентов с ДРИ синдром «псевдо, квазибреда». Речь идет о фиксированном убеждении пациентов, что в одной из возникающих идентичностей они являются сепаратными, совершенно особыми и способны причинить физический вред другим альтернативным идентичностям безо всякого ущерба для себя. Обычно это относится к идентичности «хозяина». Пациенты часто переживают чувство воздействия, контроля над своей психикой со стороны, что, очевидно, объясняется активностью скрытого в бессознательном присутствия других идентичностей.

Суицидальное и самоповреждающее поведение очень типично при ДРИ.

¾ пациентов совершали одну или более серьёзных суицидных попыток, самоповреждающее поведение возникало, по крайней мере, в ⅓ случаев [13].

Ф. Патнэм [23] приводит данные NIMH, свидетельствующие об актуальности проблемы злоупотребления субстанциями, изменяющими психическое состояние. В ⅓ случаев ДРИ пациенты злоупотребляли многими веществами, что относится к алкоголю, стимуляторам, седативным средствам. П. Коонс обнаружил, что злоупотребление веществами часто начинается с приема анальгетиков, выписываемых врачами, в связи с беспокоящими этих пациентов головными болями.

М. Стейнберг и М. Шналл [31] при анализе ДРИ специально останавливаются на подробном описании стержневого синдрома нарушения – диссоциации. Авторы определяют диссоциацию как: «адаптивную защиту в ответ на тяжелый стресс или травму, характеризующуюся потерей памяти и чувством нарушения связи с самим собой и своим окружением». Для пациентов типичны объяснения следующих содержаний: «Я не чувствую себя самим собой», «я чувствую себя каким-то другим человеком», «это похоже на просмотр фильма в моей голове, когда вы смотрите кино и поглощены им, и вы забываете, кто вы, забываете о времени, о том, что происходит в вашей жизни», «это когда вы знаете, что вы что-то делаете, но вы чувствуете, что это делаете не вы, а кто-то другой» [31, с. 28].

М. Стейнберг и М. Шналл подчеркивают, что диссоциация в принципе является здоровой адаптивной защитой, используемой людьми в ответ на тяжелый стресс или угрожающую жизни опасность. У многих нормальных индивидуумов легкие диссоциативные симптомы возникают в случаях эмоционального возбуждения, ситуациях потрясения, под воздействием сильных впечатлений. Другие лица переживают диссоциации умеренного уровня, что также не приводит их к нарушениям функционирования.

Диссоциация сопровождается переживанием ряда феноменов, в число которых прежде всего входят:

1) чувство отстраненности от своего психического и/или физического «Я»;

2) чувство нереальности;

3) притупление эмоций;

4) обострение ощущений;

5) изменение восприятия окружающего мира;

6) замедление переживания времени, чувство остановки времени («время застыло»);

7) ускорение мыслей;

8) автоматические движения;

9) оживание скрытых репрессированных переживаний;

10) чувство отсоединения от собственного тела с ощущением полета;

11) чувство, как будто вся жизнь проходит перед глазами;

12) чувство наблюдения за собой «как в кино».

Интересно, что пациенты с диссоциативными расстройствами, не достигающими уровня ДРИ, способны сохранить какой-то контакт с реальностью во время диссоциативных эпизодов. Об этом свидетельствует, в частности, употребление ими выражений типа «как бы», «это напоминает мне…». Языковые обороты отражают наличие чувства, что то, что происходит с ними, совершается на другом уровне сознания, который не задействован в обычном состоянии. В нормальном состоянии диссоциированный материал мало доступен осознанию, но присутствует повышенная готовность к его прорыву на уровень сознания.

С. Хокинг (S. Hocking) [19] разделяет симптомы ДРИ на физические и поведенческие, он также указывает на злоупотребление веществами и сексуальное поведение (промискуитет или полное воздержание).

Физические симптомы включают головные боли, непредсказуемые реакции на медикаментозное лечение, изменение в переносимости боли, чрезвычайно быстрое излечение, парезы, слепоту; болезнь у одного «другого», но не у остальных «других», изменение артериального давления, изменения в результатах различных медицинских анализов.

Поведенческие симптомы выражаются в изменениях голоса – интонациях, акценте, модальности, меняется словарный запас. Изменяются навыки: в одном диссоциированном ego-состоянии пациент может рисовать, в другом – петь или что-то писать, могут наблюдаться фобии, приступы насилия. Пациенты могут восприниматься как патологические лгуны.

В определенных диссоциативных состояниях они слышат голоса в форме содержательной беседы или «словесной окрошки»; говорят о том, что «думают чьими-то мыслями» или «живут параллельными мирами»; используют обращения к ним в третьем лице, употребляют местоимения «мы», «она» или «он» вместо «Я»; наносят себе повреждения, иногда не будучи в состоянии вспомнить о своих действиях. Имеют место суицидные попытки, не узнавание хорошо знакомых лиц. Характерны значительные изменения предпочтений к различным пищевым продуктам.

В отношении диссоциативных расстройств существует несколько мифологических представлений, под влиянием которых находятся многие специалисты, включая психиатров. Основные наиболее часто встречаемые мифы:

1. Миф о том, что диссоциативные симптомы всегда свидетельствуют о наличии серьезной патологии, являются признаком «безумия». В действительности, диссоциативные симптомы как таковые могут быть недостаточными для диагностики ДРИ, представляют быстро проходящую естественную реакцию на стресс или травму.

2. Миф о том, что диссоциативные расстройства встречаются чрезвычайно редко. Специальные исследования опровергают это представление. М. Стейнберг и М. Шналл [31] пишут, что «30 миллионов людей (США) или 14 % общего населения переживают возникновение отдельных диссоциативных симптомов». Авторы устанавливают ту особенность, что чем более хронический характер приобретает возникновение диссоциативных симптомов, тем менее остро они воспринимаются, в связи с развитием адаптации к ним. Диссоциации являются болезнью современного общества. Установлено, что ДРИ имеет место у 1 % людей.

3. Миф о том, что появление «множественных личностей» легко устанавливается. На самом деле, диагностика ДРИ, появления альтернативных состояний требует специальных знаний, опыта, информированности об этом расстройстве.

4. Миф о том, что большинство воспоминаний о сексуальном насилии в детстве ложны. Этот миф опирается на концепцию З. Фрейда об эдипальном комплексе и комплексе Электры, переживания которых связаны с «мышлением по желанию», фантастическими представлениями, сценариями, не основанными на реальных событиях. На самом деле, внимание исследователей в США к проблеме сексуального насилия над детьми было привлечено еще в 1929году [17]. Автор документировал совершение сексуального насилия над детьми женского пола в 24–37 % случаев. Более современные исследователи подтверждают его данные. Так, Г. Абель (G. Abel) [1] с сотрудниками проводил анонимное исследование сексуальных агрессоров и получил следующие р езультаты: 232 сексуальных агрессора сообщили о попытках совершения насилия к 55 000 жертв в 38 000 инцидентов, их жертвами оказались 17 000 детей.

5. Миф о том, что женщина или мужчина, подверженные сексуальному насилию в детстве, никогда не забывают об этом. В действительности, сексуальная травматизация часто «забывается» в результате диссоциации и/или репрессии.

6. Миф о том, что ДРИ не является «настоящей» болезнью. Данные изучения ДРИ показывают, что расстройство является болезнью, требующей профессионального лечения.

Анализ жизненной карьеры лиц с ДРИ показывает, что последняя может складываться по-разному. Некоторые из них достигают успеха в различных областях: в литературе, искусстве, технике, науке. В то же время значительная часть ведет антисоциальный образ жизни, совершает правонарушения, злоупотребляет наркотиками, алкоголем, занимается проституцией. Возможно сочетание двух или более противоположных друг другу стилей жизни, в которых каждый участник имеет свое собственное имя. В книге В. Сайнэсона (V. Sineson) [29] приводятся соответствующие наблюдения. Например, Джейн, читающая успешно лекции в университете и пользующаяся авторитетом среди студентов, в диссоциативном состоянии, под именем Иния, выступает в качестве хозяйки садомазохистского дома свиданий; как Мил совершает мелкие кражи; как Джанет работает программистом и как Аннет является химическим аддиктом. Каждая из этих персонажей имеет свой стиль поведения, одежду и отдельную квартиру (дом).

Содержание травм, приводящих к развитию ДРИ, подробно анализировались К. Нортом и соавт. (C. North) [21]. Было установлено, что это расстройство связано не только с сексуальным насилием в детском, но и во взрослом возрасте. Ф. Патнэм [23] в США исследовал 100 пациенток/пациентов с ДРИ и установил, что 97 из них пережили большую раннюю травму, при этом почти 50 % были свидетелями насильственной гибели близких для них людей.

А. Бентовим (А. Bentovim) [4] предлагает оперировать понятием «травмоорганизующей системы» (ТОС). ТОС включает в себя следующие факторы:

1. ТОС в своей основе система активного взаимодействия. Ключевыми «актерами» здесь являются агрессор (А.) – лицо, совершающее/совершившее насилие и травмированная жертва (Ж.).

2. Отсутствует защитник или же лица, потенциально способные защитить, нейтрализованы.

3. А. находится во власти импульсов, стремления к физическому, сексуальному или эмоциональному насилию. Эти стремления связаны с предшествующим опытом совершения насилия.

4. Причина насилия часто атрибутируется к Ж., которая, в соответствии с ее семейными и культуральными ожиданиями, считается ответственной за чувства и интенции А.

5. Любое действие со стороны Ж., возникающее вследствие насилия, или стремление избежать насилие, интерпретируется А. как причина насильственных действий или оправдание дальнейшего насилия.

6. У Ж. и А. присутствует чувство предопределенности нахождения в безвыходной ловушке; они считают, что невозможно вырваться за пределы возникшей модели поведения, которая не имеет другой альтернативы.

7. Любая потенциально защитная фигура оказывается нейтрализованной, в связи с секретностью, минимализацией вреда, причинённого А; осуждением Ж. Процессы умалчивания, диссоциации распространяются на Ж., на А. и тех, кто мог бы потенциально защитить Ж.

8. Мыслительные процессы как Ж., так и А. характеризуются стиранием мыслей, минимализацией переживаний, игнорированием травмирующих событий. Процесс диссоциации, отделения части «Я» от травматического переживания становится стилем, моделью поведения, позволяющим индивидууму продолжить существование в реальном мире.

9. Повторяющийся характер насилия приводит к изменению восприятия реальности участниками ситуации, включая потенциальных защитников и профессионалов, которые оказались включенными в семейную ситуацию.

10. Патологически организованная реальность оказывает постоянное давление в соответствии с установкой: не видеть, не слышать, не говорить, что блокирует способы выхода из травмирующей ситуации. У Ж. могут возникать различные диссоциативные идентификации противоречивого характера: от функционирующего или ранимого бессильного «Я»-состояния, к состоянию всемогущества, идентификации с агрессором.

С. Хокинг (S. Hocking) [19] устанавливал, что в 95 % случаев ДРИ было вызвано тяжелой и повторяющейся сексуальной травматизацией, которая обычно начиналась до пятилетнего возраста. В оставшихся случаях имели место физическое или эмоциональное насилие, ритуальное насилие или пренебрежение [19, с. 7]. Сексуальное насилие включало половые контакты, оральный секс, сексуальные прикосновения или принуждение к наблюдению сексуальных актов, взаимную мастурбацию. Имели место также принуждения к раздеванию перед агрессором, лишение всякой приватности при купании, туалете и др.

Д. Финкельхор (D. Finkelhor) [14], анализируя влияние сексуального насилия в детстве, обнаруживает многоуровневые эффекты травмы. Автор называет последние «травмогенными динамическими ответами», задействующими разные «Я»-состояния. А. Бентовим [5] рассматривает травмогенные ответы в соответствии с его концепцией системного взаимосвязанного процесса с тремя эффектами: 1) «воспроизведения», 2) «избегания» и 3) «возбуждения». Каждый из этих ответов ведет к другому: воспроизведение – к избеганию, или гипервозбуждению; гипервозбуждение – к избеганию, последнее – к воспроизведению по типу круговых реакций. Воспроизведение по своему содержанию является вторжением нежелательных, болезненных и стрессирующих воспоминаний в мысли ребенка, что отражается в темах рисунков, разговоров и игровой деятельности. Развитию ДРИ противодействует наличие прочного «Я» достаточно когезивной идентичности. Формирование нормальной идентичности, здоровое чувство «Я», обусловлены усилиями со стороны родителей, обеспечивающих адекватную заботу, удовлетворяющих потребности, конструктивно реагирующих на эмоциональное состояние ребенка. Если этого усилия не происходит, наступает искажение развития чувства «Я», формируется диффузия идентичности, а в некоторых случаях (при наличии тяжелой психической травмы) развитие ДРИ.

А. Бентовим пишет, что дети, воспитывающиеся в обстановке насилия, характеризуются «глубоким отсутствием „Я“». Имидж и присутствие осуществляющих насилие родителей занимают все психологическое пространство ребенка. Имеет место идентификация с ролью Ж., интенсивная спутанность идентичности, отсутствие чувства ответственности, чувство ранимости, угрозы. Характерно развитие чувства вины (если меня наказывают, значит я заслужил/заслужила это наказание), самоосуждение, стремление к самоповреждению как к самонаказанию. Самоповреждение становится инструментом отвлечения от эмоциональной боли, и приобретения иллюзорного чувства контроля над собой и окружающей обстановкой, в связи с уходом от роли пассивного наблюдателя, ждущего очередного унижения, наказания и/ или насилия. Ощущение себя как жертвы или отсутствие чувства «Я» (Self) ассоциируется со спутанным, диссоциированным аффектом, фиксацией (attachment) на связь с агрессором. Это может приводить к идентификации с последним (одно из возможных диссоциированных «Я»-состояний в структуре ДРИ).

Возможно переключение от одной ранимой идентичности, с отсутствующим чувством интегрированного «Я» к другой, защищенной от травматизации, т. е. от бессилия к всевластию. Всевластная идентичность может проявлять агрессию, осуждать других, проявлять повышенную сексуальную активность, развязность, грубость. Полярность, смена противоположных идентичностей формируют основу стиля поведения. При прохождении стадий детско-подросткового периода происходит постепенная кристаллизация основных идентичностей с совершенствованием интернализуемых ролей жертвы и агрессора.

В литературе по ДРИ (прежнем МЛР) получила признание теория Р. Клуфта (R. Kluft) [20], под названием «теория четырех факторов», которая останавливает внимание на: 1) способности к диссоциации; 2) всепоглощающие переживания детства, с которыми нельзя справиться, используя другие защиты; 3) идею о том, что диссоциативная защита очерчивает формирование личности, будучи интегрально связанной с другими интрапсихическими структурами; и 4) отсутствие благоприятных, поддерживающих лечебных факторов помощи до того периода, когда процесс становится относительно фиксированным. Б. Браун (B. Braun) и Р. Сакс (R. Sacks) [12] развивают концепцию Р. Клуфта, предлагая теорию трех факторов (на английском языке «теорию трех P»: предрасположенности, провокации и продолжаемости (Predisposing, Precipitating and Perpetuating).

Р. Хиншельвуд (R. Hinshelwood) [18] разбирает феномен расширения ego, при котором его части не находятся во взаимодействии, как первичные или вторичные защитные образования, что эквивалентно термину «диссоциация». Тем не менее на практике, по мнению автора, термин «расщепление» часто используется ошибочно как синоним «репрессии», что вызывает путаницу в представлениях о существе процесса. Люди находятся под влиянием двух вариантов самооценок: 1) кем, они думают, они являются и 2) как они определяют свою идентичность. Эти оценки связаны с давлением со стороны окружающих и внутренней системой ценностей. В том случае, если человек время от времени ведёт себя по-разному, вследствие социального влияния, происходящее следует рассматривать не в границах отдельных идентичностей, а называть это явление изменением идентификации. Основные отличия от ДРИ заключаются в том, что индивидуум с сепаратными идентификациями имеет возможность функционировать в целом как интегральная личность.