Текст книги "Виллет"

Глава XLII
Конец

Человек не способен пророчествовать. Любовь не оракул. Страх порой напрасно распаляет воображение. Ах, эти годы разлуки! Сколько тревожных минут и часов пережила я за время долгого ожидания! Казалось, они принесут неизбежное, как смерть, горе. Я понимала природу движения мира и не сомневалась в грядущих испытаниях. Джаггернаут[359]359
  Вымышленный злодей; термин, который используют для описания проявления слепой непреклонной силы. – Примеч. ред.


[Закрыть] вез на своей зловещей колеснице мрачный груз. Завидев его приближение, заметив, как широкие колеса погружаются в попранную землю, я – смиренная жертва – заранее ощутила холод уничтожения.

Удивительно, но все же справедливо и доказано многими параллелями жизненного опыта, что тяжкие предчувствия стали единственными – да, почти единственными – страданиями. Величественный Джаггернаут на величественной колеснице надменно, шумно и зловеще проехал мимо. Подобно промелькнувшей по небу тени в полдень миновал мой дом, оставив после себя лишь холодную дымку. Я подняла голову: колесница унесла демонического седока прочь, а смиренная жертва осталась жить.

Месье Эммануэль отсутствовал три года. Поверьте, читатель: это время стало самым счастливым в моей жизни. Заметили парадокс? Так слушайте: я открыла школу и принялась за дело. Работала упорно, так как считала необходимым оправдать доверие и, с Божьей помощью, представить хорошие результаты. Появились ученицы – сначала дочери бюргеров, а потом и девочки из знатных семейств. Примерно в середине второго года судьба неожиданно подарила дополнительную сотню фунтов: однажды из Англии пришло письмо с этой суммой. Деньги прислал мистер Марчмонт – родственник и наследник моей дорогой покойной госпожи. Выздоравливая после опасной болезни, он решил таким способом задобрить судьбу. Очевидно, в бумагах усопшей упоминалось имя Люси Сноу. Адрес ему дала миссис Баррет. Я не стала выяснять, по какому именно поводу возникли угрызения совести: с благодарностью приняла деньги и сразу пустила в дело.

Сто фунтов помогли арендовать соседний дом, но я даже не подумала отказаться от того милого особнячка, который выбрал месье Поль, от того очаровательного уголка, где оставил меня и рассчитывал найти. Отныне дневная школа превратилась в пансионат; новое заведение также познало успех и процветание.

Секрет достижений заключался отнюдь не во мне самой, не в моей одаренности и деловой хватке, а в благоприятном стечении обстоятельств, восхитительно изменившейся жизни и вдохновляющей легкости сердца. Пружина плодотворной работы скрывалась далеко за морем, на цветущем индийском острове. На прощание я получила богатое наследство – мысль о настоящем, надежду на будущее, стимул для настойчивого, деятельного, терпеливого и отважного продвижения по дороге жизни, – а потому просто не имела права подвести благодетеля и пасть духом. Теперь уже ничто не могло меня расстроить, испугать, повергнуть в уныние или рассердить. Все вокруг радовало, даже мелочи обладали очарованием.

Не думайте, что благодатный огонь сам себя поддерживал или питался исключительно завещанной надеждой и прощальным обетом. Щедрый попечитель исправно поставлял топливо. Я была избавлена и от холода, и от сомнений. Мне не приходилось страдать от томительного ожидания и скудости общения. Каждый корабль доставлял желанное письмо. Месье Поль писал так же щедро, как давал и любил: с безграничной душевной полнотой и искренностью, – писал, потому что любил писать; ничего не сокращал, потому что не хотел сокращать. Просто садился за стол, брал перо и бумагу и начинал беседовать с Люси, которую любил нежно и преданно. В нем не было ни капли притворства, неискренности, лукавства. Извинения никогда не слетали с его губ и не обрекали перо на трусливые уловки и презренные оправдания. Письма не таили среди слов ни камней, ни объяснений – ни скорпионов, ни разочарований. Простые строки предлагали лишь настоящую пищу, которая насыщала, и чистую воду, которая освежала.

Испытывала ли я благодарность? Видит бог! Не сомневаюсь, что любое живое существо, окруженное столь искренней любовью и заботой, столь благородным и постоянным вниманием, не способно чувствовать ничего иного, кроме глубокой благодарности.

Преданный своей религии (в нем не было того вещества, из которого сделано легкое отступничество), Поль Эммануэль оставил мне мою собственную чистую веру. Не дразнил и не искушал, а произнес в своей искренней манере: «Оставайся протестанткой, моя маленькая английская пуританка, твой протестантизм мне мил. Принимаю его суровое обаяние. Не могу смириться с ритуалами, но для Люси это единственно верное учение».

Римское католичество, как ни старалось, не смогло пропитать его фанатизмом и нетерпимостью; Святая Церковь, как ни старалась, не смогла сделать из него настоящего иезуита. Он родился честным человеком, а не лжецом; простодушным, а не хитрым; свободным, а не рабом. Мягкость сделала его податливым в руках священника. Привязанность, преданность, искренний религиозный энтузиазм порой затмевали добрый взгляд, заставляли отворачиваться от справедливости ради выполнения навязанной работы, обслуживания чужого эгоизма, но эти недостатки настолько незначительны, так дорого обходятся владельцу, что, возможно, со временем превратятся в сокровища.

И вот прошло три года, наступила осень, и я надеялась увидеть месье Поля Эммануэля до наступления ноябрьских туманов. Школа процветает, дом готов к встрече: я собрала небольшую библиотеку, заполнила шкафы книгами, которые он мне оставил. Из любви к нему (сама я никогда не испытывала желания копаться в земле) посадила и вырастила милые его сердцу растения (некоторые все еще цвели). Когда он уезжал, мне казалось, что я его люблю, но теперь могу сказать, что он стал моим.

Солнце минует точку осеннего равноденствия, дни становятся короче, листья увядают, но… Он возвращается!

По ночам на землю опускаются заморозки, ноябрь преждевременно насылает мрачные холодные туманы, ветер по-осеннему стонет, но… Он возвращается!

Небо темнеет и нависает все ниже. С запада надвигается буря. Тучи принимают странные формы арок и обширных полукружий.

По утрам природа приобретает редкое великолепие, сияя королевским пурпуром. Небеса горят неугасимым пламенем: яростью готовы затмить битву, а кровавыми отсветами посрамить победу в ее святой гордости. Знаки неба мне понятны: читаю их с детских лет. Господи, храни этот корабль! Не дай ему погибнуть!

Ветер меняется на западный. Умолкни, умолкни, стучащийся в окна банши – предвестник смерти! Буря разрастается, набирает силу, воет и истошно кричит. Всю ночь хожу по дому, но разве мне по силам унять порывы стихии? С каждым часом гнев природы разыгрывается все мятежнее. К полуночи встревоженные, лишенные сна свидетели с ужасом слышат дикий юго-западный шторм. С безумной яростью шторм бушует семь дней подряд и стихает, лишь завалив Атлантику останками погибших кораблей, насытив пучину всем, что было живого на палубах и в трюмах. Жестокий ангел разрушения завершил безупречную работу и только после этого удовлетворенно сложил крылья, взмахами которых породил бурю.

Мир, замри! Тысячи рыдающих и молящихся на берегу людей прислушивались в надежде уловить голос Господа, но тогда этот голос не прозвучал, а когда настала тишина, многие страждущие не смогли ощутить возвращение покоя. Когда из-за туч показалось солнце, для некоторых безутешных глаз свет стал ночью!

Здесь остановимся. Остановимся немедленно. Сказано достаточно. Не станем тревожить нежное доброе сердце, подарим надежду мирному воображению. Пусть ум и душа познают восторг возрожденной из черного ужаса радости, счастье избавления от гибели, чудесное воскрешение из мертвых, завершающий аккорд возвращения. Пусть нарисуют картину брачного союза и долгой счастливой жизни.

Мадам Бек преуспевала до конца своих дней, как и отец Силас. Мадам Вальравен скончалась, завершив девяностый год земного существования. На этом прощаюсь.