Текст книги "Аччелерандо"

– Похоже, мне придется проделать этот нелегкий путь. Хотела бы я… – Тут Эмбер хмурится. Ей хотелось бы, чтобы здесь был кто-то еще, но она не может вспомнить, кто именно. Поэтому она делает глубокий вдох и направляется к лестнице.

– Вверх или вниз? – спрашивает она себя. Наверное, все-таки вверх – так логичнее, ведь если это башня, спальня будет как можно выше. Поэтому Эмбер осторожно восходит по ступенькам, держась за спиралевидные перила. Интересно, кто спроектировал данную вселенную? Какая роль предписана мне по ее правилам? Если подумать, то этот вопрос смехотворен. Вот же залеплю я местному затейнику пощечину, думает она.

Лестница оканчивается у порога простой деревянной двери с незапертой задвижкой. Эмбер замолкает на несколько секунд, собираясь с духом, чтобы противостоять спящему, чудовищно увязшему в собственном солипсизме, о чем буквально кричал этот нелепый замок сексуальных фантазий. Надеюсь, это не Пьер, мрачно думает она, толкая дверь.

Комната за дверью – голые стены плюс деревянный пол. Никакой мебели, зато окно, расположенное высоко в стене, распахнуто настежь. Мужчина сидит здесь, скрестив ноги, одетый в мантию – сидит спиной к ней, тихо бормоча что-то под нос и слегка кивая. У нее перехватывает дыхание, когда она понимает, кто это. Вот дерьмо! – думает Эмбер, глаза у нее лезут на лоб. Вот что, значит, все это время творилось у него в башке?

– Я не звал тебя, – спокойно говорит Садек, не оборачиваясь и не удостаивая ее даже взглядом. – Уходи, искушение. Ты – лишь мираж.

Эмбер прочищает горло.

– Прости, что разочаровываю, но ты ошибаешься, – говорит она. – Нам необходимо поймать инопланетного монстра. Хочешь пойти на охоту?

Садек перестает кивать. Он медленно садится, потягиваясь, потом встает и смотрит на нее. Его глаза блестят в лунном свете.

– Как странно. – Он буквально раздевает ее взглядом. – Ты выглядишь как женщина, которую я когда-то знал. Раньше такого не было.

– Черт возьми! – Эмбер чуть не взрывается, но кое-как смягчается. – Что тут у тебя, Объединение теософов-сексуально-озабоченных солипсистов, сокращенно ОТСОС?

– Я… – Садек выглядит озадаченным. – Прости, но ты утверждаешь, что настоящая?

– Да, так же, как и ты. – Эмбер протягивает руку и хватает его за запястье. Он почти не сопротивляется, когда она тянет его к двери.

– Ты – первый настоящий гость за долгое время. – Похоже, Садек шокирован.

– Так, послушай. – Эмбер волочит его следом за собой вниз по винтовой лестнице, на самый первый этаж. – Ты хочешь остаться здесь, что ли? Что это вообще за место?

– Ад – это извращение рая, – медленно произносит он, массируя пальцами свободной руки заросший подбородок. Внезапно он хватает Эмбер сзади за талию и резко тянет на себя. – Так, надо проверить, насколько ты реальна…

Эмбер, не привыкшая к такому обращению, реагирует мгновенно – ударом в пах.

– Настоящая! – взвизгивает Садек, падая спиной на лестницу. – Прости меня, прошу! Я просто хотел узнать наверняка!

– Знаешь что? – рычит она. – Еще раз тронешь меня своими грязными хваталками – оставлю тебя здесь навечно гнить! – Она уже готова отдать сигнал пришельцу за гранью этой карманной вселенной извлечь ее: угроза – максимально серьезная.

– Погоди! У тебя есть свободная воля, я вижу. Ты только что продемонстрировала. – Он тяжело дышит и умоляюще смотрит на нее. – Прости меня! Мне нужно было понять: ты из этих зомби или нет!

– Зомби? – Эмбер оглядывается по сторонам. Еще одна секс-кукла появилась позади нее, встав в открытом дверном проеме, одетая в облегающий кожаный костюм с открытой промежностью. Она приглашающе манит Садека. У ее ног постанывает, требуя внимания, еще одно тело, на котором из одежды – одни лишь стратегически расположенные полоски резины. Эмбер с отвращением поднимает бровь.

– Ты думал, что я – одна из них?

Садек кивает.

– В последнее время они поумнели. Некоторые научились говорить. Я почти принял одну за настоящего шайтана! – Садек содрогается.

– За шайтана, значит? – Эмбер смеряет его задумчивым взглядом. – Значит, не такой уж это и рай для тебя… – Поколебавшись, она протягивает ему руку. – Ладно, пошли уже отсюда.

– Прости, что принял тебя за зомби, – повторяет он.

– При сложившихся обстоятельствах, думаю, я могу простить тебя, – изрекает Эмбер, и призрак выдергивает их обоих обратно во внешнюю вселенную.

Еще больше линий-воспоминаний сходятся в точке настоящего момента.

Империя Кольца – огромное скопление самовоспроизводящихся роботов, которых Эмбер собрала на низкой орбите Юпитера и подкармливает кинетической энергией вместе с массой маленькой луны J-47-Барни, тем самым обеспечивая стартовую платформу для межзвездного зонда, который помогают ей строить папины деловые партнеры. Здесь же – ее судебная резиденция, ведущий юридический центр внешней Солнечной системы. Эмбер здесь королева, арбитр и повелитель, а Садек – ее судья и защитник.

Истец, которого Эмбер знает только как радарную вспышку в тридцати световых минутах от нее, подал иск в ее суд, обвиняя в уйме преступлений наполовину наделенную разумом финансовую пирамиду, которая прибыла в пространство Юпитера двенадцать миллионов секунд назад и в настоящее время, похоже, настроена на преобразование всех других разумов в регионе в свой особый мем-сет. Рой контратакующих многопоточных встречных исков, утверждающих в свою очередь, что данное световое пятнышко повинно в нарушении авторских прав, патентов и кодекса коммерческой тайны, требует теперь повышенного приоритета ее внимания и рассмотрения вопроса о намерениях нарушителя.

Прямо сейчас Эмбер нет дома в Кольце, чтобы лично выслушать дела. Она оставила Садека разбираться с упрямой механикой ее правовой системы – специально выстроенной так, чтобы сделать корпоративные судебные разбирательства занозой в чьей-то заднице, – и на пару с Пьером рванула с дипломатическим визитом в другую колонию у Юпитера, в Детскую Республику. Республика, семенем которой был корабль-приют Фонда Франклина «Эрнест Алый», за четыре года выросла в шипастую снежинку трех километров в ширину, и из ее сердцевины выглядывает медленно растущий цилиндр О’Нила [97]97
  Концептуальная орбитальная мегаструктура, придуманная известным физиком Джерардом О'Нилом. Впервые строение и функционал этой структуры были опубликованы в Physics Today в 1974 году.


[Закрыть]. Большинству на космической станции меньше двух лет от роду, но, несмотря на это, они уже пополнили ряды борганизма Фонда.

На склоне холма, притулившегося на внутреннем краю вращающегося цилиндра, – площадка, вымощенная чем-то похожим на грубый мрамор. Небо – бездна тьмы в вышине, медленно вращающаяся вокруг центральной оси, выстроенной на Юпитере. Эмбер лежит в плетеном кресле, вытянув перед собой ноги и закинув руку на лоб. Изысканные яства на столах вокруг нее если не съедены целиком, то хотя бы надкусаны. Сытая и сонная, Эмбер гладит кошку, свернувшуюся у нее на коленях. Пьер не с ней – надо думать, осматривает одну из экспериментальных экосистем-прототипов, выстроенную борганизмом из чистого интереса; но Эмбер о нем не волнуется. Она только что отлично поела, у нее нет судебных исков, о которых стоит беспокоиться, и дома все идет в установленном порядке; в общем, такое блаженное времечко стоит еще поискать.

– Ты поддерживаешь связь с отцом? – спрашивает Моника.

– Хм-м-м. – ИИНеко тихо мурлычет, и Эмбер гладит ее по боку. – Мы переписываемся по электронной почте. Иногда.

– Я просто интересуюсь. – Моника для местных боргов – истинная мамочка. Она стройная, кареглазая, и у нее умиротворяющий голос, в котором отголоски йоркширского английского перемешались с наречием Силиконовой долины. – Знаешь, я получаю от него весточки. Время от времени. Теперь, когда Джанни Виттория ушел на пенсию, ему особо нечем заняться. В общем, он подумывает перебраться сюда.

– Сюда, на перийовий? – Эмбер встревоженно открывает глаза. ИИНеко утихает и обвиняющим взглядом буравит Монику.

– Не беспокойся, – с улыбкой отвечает та. – Думаю, он не станет учить тебя жить.

– Но здесь… – Эмбер садится. – Черт, – тихо говорит она. – Что на него нашло?

– Лихорадка средних лет, как говорят мои соседи со дна гравитационного колодца. – Моника пожимает плечами. – На этот раз Аннет его не остановила. Но он еще не решился рвануть в путешествие.

– Что ж, хорошо! Тогда он, может, и не… – Эмбер замолкает. – «Не решился»? А это еще что значит?

– Он подумывает выгрузить себя.

– Да ну! – вырывается у Эмбер. – Вот это точно вряд ли. Папа выгорел.

– Он полагает, что получит запал обратно, если оптимизирует себя для новой среды. – Моника загадочно улыбается. – А я уже ему говорила, что это все, что ему нужно.

– Я не хочу, чтобы мой отец приставал ко мне. Или моя мать. Или тетя Нетти и дядя Джанни. Так, памятка иммиграционному контролю! Никаких прав на въезд для Манфреда Масха или других названных лиц без разрешения через секретаря королевы.

– Что он такого сделал, что ты так нервничаешь? – лениво спрашивает Моника.

– Ничего, – протягивает Эмбер со вздохом. – И не подумай, что я какая-нибудь тварь неблагодарная. Просто он такой экстропианец, что мне даже неловко. Вся нынешняя мода ведь считалась симптомом апокалипсиса в прошлом веке – помнишь?

– Сдается мне, в подобных вопросах он опережал все человечество, – замечает весь Фонд Франклина устами одной Моники. Эмбер отворачивается. А Пьер бы понял, думает она. Пьер бы понял ее отвращение к появлению Манфреда. Пьер тоже хочет занять свою нишу, не оглядываясь на родителей, хотя и по совсем другим причинам.

– Какой вообще прок от родителей? – спрашивает Эмбер с высоты своих семнадцати суровых лет. – Даже самые продвинутые из них мыслят косно. А еще от палеолитической традиции детского рабства так никто и не отказался. Это, по-моему, антигуманно.

– Сколько же тебе было лет, когда можно было спокойно оставить тебя одну дома? – бросает вызов Моника.

– Года три! Тогда-то у меня и появились первые импланты.

– Времена меняются, – замечает Моника. – Не списывай семью со счетов сгоряча – а вдруг наступит время, когда тебе захочется снова влиться в нее?

– Все вы, старички, так говорите, – с гримасой парирует Эмбер.

Эмбер ступает на траву – и сразу чувствует, как много возможностей здесь ей доступно. Вселенная легко поддается ее управлению, и она большая, с открытыми для нее исходниками – ничего общего с экзистенциальной ловушкой Садека. Эмбер дергает за ниточки подпроцессов, возвращая своему образу практичную одежду и короткую стрижку и попутно проводя полезную диагностику. Ее преследует неприятное чувство запуска в режиме совместимости – все признаки того, что доступ к интерфейсу управления системы имитации сильно втиснут в рамки прокси-сервера, – но спасибо и на этом.

– Ух ты! Наконец-то мы вернулись в реальный мир! – Она с трудом сдерживает свое волнение, забывая даже об обиде за то, что Садек счел ее всего лишь актрисой в картезианском спектакле его театра пуританского ада. – Смотри-ка! Демилитаризованная зона!

Они – на травянистом холме, откуда открывается вид на сверкающий город в стиле Средиземноморья. Он дремлет под смахивающим на фрактал Мандельброта не-Солнцем, зависшим в центре гиперболического пейзажа, который исчезает в кажущейся неодолимо далекой синеве. Круглые голубоватые кротовины открываются в стенах этого мира через равные промежутки времени, соединяясь с другими частями пространства-многообразия.

– Призрак, а насколько велика зона? В эквивалентах планетарного моделирования.

– Данная демилитаризованная зона – это встроенная реальность, она направляет все передачи между роутером местной звездной системы и цивилизацией, которая построила его. Зона использует порядка одной тысячной мощности матрешечного мозга, частью которого является, хотя вышедшая из-под контроля утечка и перетянула в настоящий момент очень много мощности на себя. Кстати, вам знакомо понятие «матрешечный мозг»? – с суетной педантичностью осведомляется призрак.

Садек качает головой. Эмбер искоса смотрит на него.

– Берем все планеты звездной системы и разбираем их, – объясняет она. – Обращаем их в пылевой нанокомпозит, питающийся от теплообменников и распространяющийся по концентрическим орбитам вокруг центральной звезды. Внутренние орбитали разогреты до температуры, близкой к точке плавления железа, внешние – холодны, как жидкий азот, и каждый слой поглощает отработанное тепло следующей оболочки. Это как русская кукла, только сделанная из сфер Дайсона: оболочка, заключающая оболочку, заключающая еще одну оболочку. Пусть она и не предназначена для поддержания человеческой жизни, это компьютроний, материя, оптимизированная на атомарном уровне для вычислений, и все они работают с выгрузками – папа вот полагал, что наша собственная Солнечная система может поддерживать примерно в сто миллиардов раз больше жителей, чем Земля. По самым скромным подсчетам. Но – только в качестве выгрузок, живущих в симуляционном пространстве. Надо только разобрать все планеты и построить из полученного материала матрешечный мозг.

– Вот оно что. – Садек задумчиво кивает. – Вы именно это хотели сказать? – Вопрос его обращен к светящейся точке, которой призрак обозначает свое присутствие.

– По существу, – отвечает точка почти неохотно.

– По существу? – Эмбер оглядывается. Миллиард неисследованных миров, думает она, чувствуя, как голова идет кругом, и это всего лишь роутер? И все же – ей никак не удается отделаться от ощущения, будто здесь что-то не так.

Да, нужно быть чем-то бо́льшим, чем человек, просто чтобы голова не пошла кру́гом от больших чисел, описывающих здешний размах. Но во всем происходящем нет ничего принципиально непостижимого. Отец говорил, что в такой цивилизации доведется жить ей самой спустя время, меньшее срока существования ее биологического тела. Но одно дело Земля 2020-х: отец с друзьями, распевающие «Разберите Луну! Раскрошите Марс!» в замке под Прагой в ожидании результатов бесстыже подтасованных выборов, Партия Космоса и Свободы, пробивающаяся в лидеры в ЕС и выходящая на вторую космическую скорость; совсем другое – древняя инопланетная цивилизация в килопарсеках от дома. Где экзотическая ультранаука? Как насчет нейронных звезд, сверхплотных солнц из странной материи, структурированной для вычислений не на атомных и электронных, а на ядерных скоростях? Не нравится мне все это, думает Эмбер и генерирует копию себя, чтобы та установила канал личной связи с Садеком. [Как-то слабенько они развиты], отправляет она ему. [Как думаешь, могут ли эти парни быть кем-то вроде вуншей? Паразитами или неумехами, ловящими чью-то технологическую попутку?]

[Думаешь, он лжет нам?], отвечает вопросом на вопрос Садек.

– Хм-хм. – Эмбер спускается вниз по склону к площади в самом сердце виртуального города. – Как-то это все слишком по-человечески.

– Разве род человеческий не вымер? – спрашивает Садек с тоской в голосе.

– Ваш вид устарел, – самодовольно комментирует призрак. – Неверно адаптирован к искусственным реальностям. Плохо оптимизированные цепи, усложненные узкополосные сенсоры, неразбериха в глобальных переменных…

– Да-да, я все поняла, – говорит Эмбер, переключая свое внимание на город. – Так почему же ты думаешь, что мы сможем справиться с этим инопланетным божеством, на которого у тебя зуб?

– Он сам звал вас, – говорит призрак, сужаясь от эллипса до линии, а затем сжимаясь в безразмерную блистающую точку. – И вот он идет сюда! Мы-я не хотим рисковать быть разоблаченными. Позови нас-меня, когда одолеешь дракона. До встречи!

– О, черт. – Эмбер резко оборачивается, но призрака больше нет – только она и Садек остались под изливающимся с неба жаром солнца. Площадь, как и та, что была в Детской Республике, очаровательно проста; но в городе нет никого и ничего, кроме узорчатых чугунных скамеек под ярким полуденным солнцем, стола с солнечным зонтом над ним и чего-то пушистого, разлегшегося рядом в пятне солнечного света.

– Похоже, мы пока одни, – говорит Садек. Он криво улыбается, потом указывает на стол. – Может, просто подождем прибытия нашего монстра?

Эмбер озирается по сторонам.

– Призрак его вроде как боится. Интересно почему?

– Он сам напросился к нам. – Садек придвинул к себе стул и осторожно уселся. – Это может быть очень хорошая новость… или очень плохая.

– Хм. – Эмбер заканчивает осмотр – и не находит никаких признаков жизни. Не зная, как быть, она садится за пикниковый столик напротив Садека. Он будто бы нервничает под ее пристальным взглядом, но, возможно, это просто смущение из-за того, что увидел ее в исподнем. Если бы у меня была такая загробная жизнь, я б тоже смутилась, думает Эмбер про себя.

– Эй, ты чуть не наступила на… – Садек замирает, удивленно глядя на что-то у левой ступни Эмбер. Потом он широко улыбается. – А ты что тут делаешь? – спрашивает он у слепого пятна в ее поле зрения.

– С кем это ты говоришь? – спрашивает она ошарашенно.

[Со мной, тупица], отвечает по внутреннему каналу кто-то подозрительно знакомый. [Эти хероплеты, я смотрю, решили поднапрячь тебя, чтобы выдворить меня? М-да, высший балл.]

– Кто это? – Эмбер прищуривается, глядя на брусчатку, генерируя толпу привидений и посылая их исследовать ключи модификации реальности. Слепое пятно ни на что не реагирует, оставаясь все таким же неосязаемым. – Ты – тот монстр-пришелец?

– А ты что подумала? – спрашивает слепое пятно с откровенной издевкой. – Что я – кошка твоего папаши? Ну да, это я. Сколько лет, сколько зим. Не хочешь свалить отсюда?

– Эм-м-м-м. – Эмбер осторожно протирает глаза. – Прости, но я тебя что-то не вижу. Ты где хоть? Мы… мы что, знакомы? – Странное чувство знакомости голоса из слепого пятна не оставляет ее: потеряно будто бы что-то важное и близкое, но что именно – ответа собственное самоощущение не дает. Память не откликается.

– О да, детка. – В не-голосе, доносящемся из туманного пятна на земле, слышится нотка уставшего от мира веселья. – Они взломали тебя крепко, и тебя, и этого чухана рядом с тобой. Дай контроль мне, и я все живенько поправлю.

– Ну нет! – восклицает Эмбер, опережая удивленно смотрящего на нее Садека. – Ты же чертов опасный пришелец!

– Ага, точно такой же, как и ты. Ну вспоминай давай уже. Мы сюда вместе с тобой, если что, явились! Вот только я, в отличие от тебя, не намерена позволять корпоративным призракам-идиотам пользоваться мной как универсальной разменной монетой.

– Разменной? – переспрашивает Садек. – Да я же тебя знаю! – Его лицо озаряет свет всепоглощающего изумления. – О чем ты толкуешь?

Слепое пятно зевает, обнажая острые белоснежные клыки. Эмбер трясет головой, пытаясь прогнать галлюцинацию.

– Дай-ка угадаю. Ты проснулась в комнате, этот инопланетный засранец тебе сказал, что человеческий вид вымер, и попросил что-нибудь со мной сделать – верно?

Эмбер кивает, чувствуя, как по спине проползает холодок.

– Он лжет? – спрашивает она.

– Ну ясен пень. – Теперь слепое пятно улыбается, и улыбка в пустоте уже никуда не девается – Эмбер взаправду ее видит, ее – но не тело, которому улыбка принадлежит. – По моим прикидкам, мы в шестнадцати световых годах от Земли. Вунши тут давеча прошли, порылись в помойке, да и свалили черт знает куда. Такая тут дыра, ты бы знала. Основная местная форма жизни – раздутая корпоративная экосфера, населенная плодящимися тут и там юридическими инструментами. Они обчищают проходящих мимо разумных существ и используют их как валюту. – Следом за улыбкой проявляется треугольная голова, глаза-щелочки и остроконечные уши – рожица хищная и до одури чуждая, но явно разумная; стоит Эмбер оглянуться на площадь, как силуэт неведомого существа проступает где-то с краю в поле зрения.

– Хочешь сказать, когда мы сюда пришли, нас схватили и покромсали нам память? – Эмбер вдруг понимает, что ей невероятных усилий стоит сосредоточиться. Но если взять за отправную точку улыбку, можно почти различить и все тело за ней. Существо похоже на… на мохнатого паука? Только с хвостом, аккуратно свернутым у передних лап.

– Ага. Вот только они не знали, что встретят кого-то вроде меня. – Улыбка знай себе растет в ширину – и мерцает, словно мираж в дрожащем мареве. – Хакерские причиндалы твоей маман самосовершенствуются, Эмбер. Помнишь Гонконг?

– Гонконг! – Миг безболезненного давления – и Эмбер ощущает, как со всех сторон падают гигантские невидимые барьеры. Она оглядывается и наконец видит площадь такой, какая она есть. Половина команды «Странствующего Цирка» тревожно ожидает ее появления, ухмыляется ИИНеко, свернувшаяся на полу у ее ног, а неимоверные массивы-стены автоусложняющихся данных отгораживают их маленький городок от зияющих дыр – интерфейсов к прочим роутерам в сети.

– С возвращением, – серьезно говорит ей Пьер, когда Эмбер, взвизгнув от удивления, наклоняется и берет кошку на руки. – Теперь, когда ты выбралась из застенков, давай-ка поразмыслим: как нам вернуться домой?

Добро пожаловать в шестую декаду третьего тысячелетия.

На самом деле придерживаться старой системы отсчета дат больше не имеет смысла – один-другой миллиард людей, что по-прежнему обитает в биологических телах, все еще заражены вирусными мемами, но основы теоцентрической датировки нокаутированы. По старому отсчету на дворе пятидесятые, но что это означает для каждого отдельно взятого – определяется скоростью хода реальности индивидуума, а она у различных выгруженных видов, распространившихся по Солнечной системе, различается на целые порядки. Для кого-то 2049-й случился еще вчера, а для других – по их собственному отсчету – уже минула тысяча веков.

И ныне, пока «Странствующий Цирк» стоит на приколе у инопланетного роутера на орбите коричневого карлика Хёндай ⁺⁴⁹⁰⁴/_-56, пока Эмбер с командой на другом конце этой червоточины силятся выбраться из сети безумно обширных инопланетных мыслительных сред, пока все это продолжается своим чередом, – чертовы идиоты-люди все же преуспели в том, чтобы сделаться устаревшими. Непосредственной причиной смещения с поста венца творения (или венца телеологического самостроения – как посмотреть на эволюционную биологию) стало нашествие самосознающих корпораций. Комбинация международного торгового права и нейронной архитектуры привела к появлению совершенно нового семейства видов, быстрых и смертоносных корпоративно-сетевых хищников, и даже само словосочетание «умные деньги» приобрело абсолютно новый смысл.

Меркурий давно исчез, разобранный сообществом дельцов, а Венера, на которую направили собранный и концентрированный солнечный свет, взорвалась и превратилась в плавучее скопление обломков. Миллион миллиардов медуз-нанокомпьютеров, каждый размером с кулак, ныне обращаются вокруг Солнца внутри бывшей орбиты Меркурия, их обратные стороны сияют ярко-алым, стравливая вычислительный жар. Миллиарды людей, оставшихся в биологических телах, отказываются иметь всякое дело с богохульной новой реальностью. Многие их идейные лидеры нарекли выгрузки и искусственные интеллекты «бездуховными машинами». Большинство из них робки и лелеют мемы самосохранения, усиливающие до паранойи некогда здоровое отвращение к «мыслевидящим» роботам, что насквозь зондируют сознание. Продажи шапочек из алюминиевой фольги достигли своего исторического максимума. Однако сотни миллионов людей уже обменяли биологические кукольные тела на машины мысли, и число таковых стремительно растет. Через несколько лет биологическая популяция станет абсолютным меньшинством в числе постлюдей. А еще через некоторое время, вероятно, произойдет война. Обитатели мыслеоблака голодны и жаждут больше пассивной материи на переработку, а биологические тела неэкономичны в вопросах пользования залежей кремния и редкоземельных элементов, то есть планеты Земля.

Солнечная система завершает фазовый переход, движущими силами которого являются энергия и мысль. Показатель MIPS в секунду на килограмм суммарной массы находится на крутой части верхней ветви сигмоидальной кривой – дети мысли и их прожорливые наномеханические слуги реструктурируют все на своем пути, и пассивная материя оживает. Мыслеоблако, формирующееся вокруг Солнца, в конце концов станет кладбищем биоэкологии – знаком, издалека видимым в космосе всем, кто уже добрался до железного века, построил телескопы и способен понять наблюдаемую картину смертных мук пассивной материи и зарождения вложенной обитаемой реальности, просторнее и быстрее старой галактики. Агония биома знаменует вымирание биологической жизни – всех ее форм – в радиусе приблизительно светового года от звезды в течение нескольких сотен лет. Величественный мозг-матрешка хоть и является венцом разумной культуры, при этом – бесконечно враждебная среда для любой биологической жизни.

Пьер, Донна Всевидящее Око и Сю Ань рассказывают Эмбер о том, что обнаружили на базаре, – так они окрестили среду, которую призрак называет демилитаризованной зоной – за ледяной «Маргаритой», в отличной симуляции питейного заведения. Свобода обретена ими довольно давно: вот уже несколько лет как. Эмбер предстоит усвоить от них целую гору сведений.

– Физический слой имеет диаметр в половину светового часа, и еще он в четыреста раз больше массы Земли, – объясняет Пьер. – Конечно, он не сплошной – его самый большой компонент примерно такого же размера, как мой кулак.

Эмбер сощуривается, пытаясь вспомнить, насколько это много – масштабные факторы трудно воскресить в памяти в точности.

– Я тут повстречал одного старого чат-бота, который сказал, что он пережил свою первоначальную звезду, но я не уверен, что у него все дома. В любом случае если это правда, то мы находимся на расстоянии трети светового года от тесно связанной двойной системы – они используют орбитальные лазеры размером с Юпитер, чтобы питать ее, не приближаясь слишком близко ко всем этим мерзким гравитационным колодцам.

Эмбер пугается, несмотря на свой здравый смысл, потому что этот причудливый базар в несколько сотен миллиардов раз больше, чем вся человеческая цивилизация. Она старается не показывать этого перед другими, но ее беспокоит, что возвращение домой может запросто оказаться замыслом, уходящим за горизонт экономических событий – сродни плану обогащения при помощи долларового вклада со стартовым капиталом в десятицентовую монетку. И все же она должна хотя бы попытаться. Само знание о существовании базара столь многое меняет…

– А сколько денег мы можем за себя выручить? – спрашивает она. – Что по здешним меркам вообще – деньги? Если предположить, что у них опосредованная дефицитом экономика… пропускная способность, быть может?

– Что ж. – Пьер как-то странно смотрит на нее. – Тут-то собака и зарыта. Тебе что, призрак ни о чем не рассказал?

– Ну, ему ведь не стоит очень-то доверять, разве нет? – Эмбер приподнимает бровь.

– Скажи ей, – тихо говорит Сю Ань и отворачивается, будто чем-то смущенная.

– У них взаправду экономика дефицита, – говорит Пьер. – Пропускная способность – это ограниченный ресурс; это-то и имеет значение. Вся эта цивилизация связана между собой локально, потому что, если отойдешь слишком далеко – потом целый век будешь новостей ждать. Обитатели мозгов-матрешек гораздо большие домоседы, чем кто-либо предполагал, – даже если много болтают по телефону. И они используют все, что к ним попадает из других когнитивных вселенных, в качестве, скажем так, валюты. Все мы прошли через щель для монеток – так стоит ли удивляться, что оказались в итоге в банке?

– Это так неправильно, что я не знаю, с чего начать, – ворчит Эмбер. – Как же они до этого маразма додумались?

– Меня не спрашивай. – Пьер пожимает плечами. – У меня отчетливое ощущение, что все разумное, что мы встретим в этом месте, будет иметь не больше понятия, чем мы сами: кто бы или что бы ни построило этот мозг, тут больше никого нет, кроме самодвижущихся корпораций и всяких залетных ребят вроде вуншей. Свет включен, но дома никого.

– Хочешь сказать, они сначала возвели эту махину, а потом вымерли? Глупо как-то звучит…

Сю Ань вздыхает.

– Они стали слишком большими и сложно устроенными, чтобы перемещаться по ими же построенному – на первый взгляд просторному – чертогу. Вымирание обычно постигает те организмы, что стали слишком узкоспециализированными и застряли в какой-то отдельно взятой экологической нише. Если сингулярность предполагает максимизацию локальных вычислительных ресурсов как очень вероятное конечное состояние видов, использующих сложный инструментарий, разве удивительно, что никто из них так и не воззвал к нам?

Эмбер сосредоточилась на столе перед собой, положила ладонь на холодный металл и попыталась вспомнить, как сделать копию вектора своего состояния. Через мгновение ее привидение услужливо балуется с физической моделью стола. Сталь поддается под рукой как резина, приятная и эластичная.

– Ладно, у нас есть некоторый контроль над вселенной – по крайней мере, есть с чем работать. Кто-нибудь из вас пробовал что-нибудь изменить под себя?

– Это небезопасно, – твердо заявляет Пьер. – Чем больше нас соберется, тем лучше будет, когда мы начнем что-то такое делать. И нам нужно устроить что-нибудь наподобие персонального сетевого фильтра. Выстроить защитную стену.

– Как глубоко здесь проработана реальность? – спрашивает Садек; вопрос едва ли не самый первый за все время, заданный им по собственной воле, и Эмбер воспринимает его как добрый знак: наконец-то рак-отшельник показал голову из ракушки.

– Планковская длина в их мире составляет где-то сотую долю миллиметра. Слишком маленькая для наблюдения, но достаточно велика, чтобы с ней справились имитационные движки. Совсем не то, что в реальном пространстве-времени.

– Ну тогда, – Садек делает паузу, – они могут масштабировать свою реальность, если им это нужно?

– Верно, фракталы здесь работают. – Пьер кивает. – Но сам я не пробовал.

– Это место – ловушка, – решительно припечатывает Сю Ань.

– Не согласен, – раздраженно замечает Пьер.

– В смысле – «ловушка»? – уточняет Эмбер.

– Мы здесь уже давно, – говорит Ань и бросает взгляд на ИИНеко: та растянулась на каменных плитах и не то дремлет, не то, как и положено пост-человеческому существу низшего порядка, имитирует сон. – После того как Неко освободила нас, мы изучили обстановку. Есть тут всякие страшные штуки. – Она вздрагивает. – Люди не могут выжить в большинстве здешних симуляционных сред. Тут есть вселенные с физическими моделями, которые не поддерживают наш вид нейронных вычислений. Можешь перейти туда, но тогда придется перенестись на совершенно новый тип логики – к тому времени, когда ты это сделаешь, будешь ли ты прежней собой? Однако существует и достаточное количество сред примерно такой же сложности, как мы, и они наглядно доказывают – тут больше не живут первоначальные хозяева. Только низшие формы жизни копаются в кучке обломков. Черви и паразиты ползают по укромно похороненному телу.