Текст книги "Блудное художество"

– Постой, Костемаров, – сказал обер-полицмейстер. – Я почти убежден, что не ты ночью гонялся за Тимофеевой елтоной. И что ее мог заколоть иной человек, имеющий подобный нож…

– Ваша милость, мне оправдываться нечем, – отвечал Демка. – Так все сошлось, что улики – против меня, а за меня – один только Господь Бог! Я ту кубасью не укоцал и Скитайле про рыжевье не разлемзал. И ножа я не брал! Как я могу вам служить, когда мне веры нет?

Архаров наслушался от шуров и мазов таких речей – со слезой и отчаянным надрывом в голосе. Однако Демка был взволнован неподдельно.

– Возвращайся, Костемаров.

– Когда откровется моя невиновность – тогда вернусь. Прощайте, ваша милость.

Демка отступил несколько шагов, повернулся и побежал.

– Стой! – раздалось за архаровской спиной. Это вопил Федька.

Рядом с Федькой стоял Клаварош, необычайно хмурый.

Когда Архаров повернулся, чтобы посмотреть, куда девался Демка, того уже не было.

– Ладно, молодцы, пошли в дом, – приказал Архаров, которому было сейчас не до полицейских. Он повторял беззвучно Демкины слова: «Чесма», Грызик, колокольный звон…

Душа дала о себе знать! Встрепенулась и забила беспорядочно крыльями, как свалившаяся с ветки птица. Архаров быстрым шагом направился к калитке. Ему необходим был Левушка.

Левушка подтвердил бы его решение – немедленно собираться, одеваться попроще, вызывать подчиненных, заряжать пистолеты, ехать на Ходынский луг, да не в громоздком экипаже, а верхом.

Архаров обогнул клумбу посреди курдоннера и взбежал на крыльцо. Тут он услышал стук копыт.

Два всадника, вылетев из переулка, проскакали по пречистенке и резко свернули вправо.

– Вот черти! – воскликнул Архаров, признав в них Федьку и Клавароша.

Полицейские, не спросив позволения, успели добежать до его заднего двора и взять еще не расседланных лошадей Левушки и Лопухина. Стало быть, они очень скоро догонят Демку… но нужно ли это?

Даже коли он сказал не все, что знал, переменится ли архаровское решение?

Вслед за Архаровым поспешал Устин.

– Лови извозчика, – сказал ему обер-полицмейстер, – вези сюда всех, кого найдешь в конторе. Пошел!

– Так никого же нет… ваша милость…

– Пошел!

Архаров ворвался в собственное жилище с криком: требовал, чтобы ему немедленно доставили поручика Тучкова.

Никодимка сунулся было с известием, что банька истоплена, но едва увернулся – а мог бы и крепко по уху схлопотать. Архарову было уже безразлично, что завтра надо быть в наилучшем виде на торжественном приеме у государыни в честь годовщины Кючук-Кайнарджийского мира. Ему указали цель, которую он все лето преследовал, и он должен был понять, что означает эта торговля сервизом, часть коего все еще лежит закопанной под Гранатным двором… или уж нет?..

Левушка в расстегнутой рубахе сбежал вниз по широкой лестнице. За ним неторопливо шел Лопухин.

– Что стряслось, Николаша?

Архаров поглядел на окно – небо было еще светлым, но уже вечерним.

– Помнишь, я тебе про сервиз сказывал? Так вот – сие чертово художество опять объявилось!

Узнав, что сейчас архаровцы едут на Ходынский луг искать загадочного продавца и не менее загадочного покупателя, Левушка пришел в восторг. Его даже то не охладило, что Федька с Клаварошем угнали хороших коней. Он предвидел новое приключение – и, поскольку привык в таких делах полагаться на Архарова, тут же поскакал по лестнице наверх – за камзолом, шпагой и пистолетами.

Лопухин же остался с обер-полицмейстером внизу.

– Насколько я понял, ты, сударь, самолично хочешь изловить злоумышленников?

– Да.

– А для чего? Коли можно послать людей?

Архаров глядел в лицо преображенца и видел ясно, что сей кавалер ни черта не понимает. Мазурики водили за нос Архарова – и он своими руками должен их изловить. Не поручает же кот котятам поймать зловредную крысу. Сперва скогтит, придушит, а потом отдаст поиграть…

– Откуда сие стало известно? – продолжал допытываться Лопухин.

– Говорю же тебе – приходил наш… наш осведомитель.

Только и недоставало Архарову излагать сейчас во всех подробностях, кто такой Демка Костемаров.

– Архаров, тебе решительно незачем самому ехать туда. Ты командир, у тебя довольно полицейских, – преспокойно объявил Лопухин. – Этак ты, пожалуй, сам пойдешь в торговые ряды ловить воров.

Обер-полицмейстер сперва даже не понял, о ком речь. В рядах орудуют шуры… как-то Демка нарочно водил его, показывал работу опытного шура…

Объяснить блестящему гвардейцу, что такое обер-полицмейстерская должность, Архаров был не в состоянии. Он знал одно – если сам не поедет на Ходынский луг и не схватит мазуриков за шиворот, ему более в жизни не будет покоя. Именно сам – как сам первым пошел на штурм ховринского особняка, и как первым вломился в шулерский притон, и как вылез из продранной расписной холстины на сцену Оперного дома, чтобы прекратить безобразие…

Странно было, что этот тонкий, образованный, с прекрасными манерами юноша рассуждает теперь почище князя Волконского – да и князь не стал бы удерживать, он все же боевой офицер и понимает, что на приступ нельзя посылать – на приступ надобно вести.

Как тогда, чумной осенью.

– А надо будет – и в торговые ряды с веревкой пойду, – отвечал Архаров. – Кой час било? Девятый, что ли? Никодимка, сбегай скажи Сеньке – пусть мне Фетиду седлает. В десять выезжаем.

* * *

Федька и Клаварош не сговаривались угнать коней – оно само как-то так получилось. Переглянулись, побежали, оказались во дворе – а выехали оттуда уже верхом. Конюшонку Павлушке и в ум бы не взошло, что архаровцы берут лошадей без разрешения обер-полицмейстера.

Они полагали, что настичь Демку будет легко – уговорить его вернуться, разумеется, будет потруднее. Но иного способа помочь ему ни Федька, ни Клаварош не видели.

Оба знали – Демка ненадежен. И оба понимали – тем более он должен находиться там, где его натура причинит ему поменее вреда.

Было и другое. Федька трудился в чумную пору на одной фуре с Демкой, так что считал его чем-то вроде непутевого родственника. А Клаварош прекрасно помнил, как Федька с Демкой прибежали ему помочь, когда Архаров оставил его в засаде – ждать убийцу митрополита Амвросия.

Но все, что им удалось, – это увидеть бричку, на которой уехал Демка.

– Гляди ты, ждали его за углом, – сказал Федька.

– Это не извозчик, – отвечал Клаварош.

Тут они вдругорядь переглянулись.

Обоим стало ясно, что Демкино явление на Пречистенке имеет какую-то странную подоплеку. С одной стороны, коли он просто не хотел, чтобы архаровцы его догнали, мог оставить за углом извозчика. А с другой – странно все это было, и то, с какой резвостью удалялась бричка, их тоже несколько смутило. В запряжке была сильная лошадь – не извозчичья кляча.

– Поедем следом, – решил Клаварош. – Надобно разобраться.

Всадники были глазасты – и отстав на полверсты, прекрасно видели задок брички. Они пустили коней рысью и, почти не переговариваясь, преследовали бричку, сохраняя все то же расстояние.

Таким образом они оказались в Замоскворечье.

– Вон он где угнездился! – воскликнул Федька, увидев, как отворяются высокие крытые ворота, за которыми непременно должно быть богатое жилье. – С кем же он, сукин сын, успел связаться?

– Слышал, что Скес сказывал? Каин вернулся.

– Да уж слыхивал…

Федька задумался. Конечно же, Каин не хуже Архарова знал, кто служит в полицейской конторе. Демка был наиболее уязвим – с его-то обидчивостью и склонностью непременно показать свой отчаянный норов. Федька вспомнил их зимнюю драку, но вспомнил также, что Демка отходчив – именно он спас Клавароша, который мог остаться незамеченным и помереть в сугробе на Виноградном острове. Сейчас вся надежда была именно на это.

Тем более, что оба, и Клаварош, и Федька, были не в мундирах, а в простых кафтанах, да еще не первой свежести.

– Мусью, держи-ка! – Федька, спешившись, передал Клаварошу поводья. – Пойду-ка гляду.

– Осторожность.

– Ага…

Проводив взглядом Федьку, Клаварош полез в седельные ольстры, в одной нашел пистолет, в другой… бутылку бордо. Усмехнулся, но вскрывать не стал. Пистолет же положил на конскую шею и приготовился к неприятностям.

Федька постучал в калитку. Ему грубо ответили, чтоб проваливал.

– Мас Котюрка искомает, – отвечал Федька. И с ужасом ощутил, как фальшиво прозвучали слова.

Архаровцы нередко беседовали меж собой на байковском наречии. Это бывало по двум причинам – либо для баловства, либо от злости. Архаров такой речью тоже не брезговал. Но всегда в употреблении байковских словечек была у них особая манера произношения, чрезмерно заносчивая или же чрезмерно глумливая. Сейчас Федька обнаружил, что, зная немало слов, говорить на этом языке он по-настоящему не умеет.

– На что те Котюрко?

– Отцепляй скрипоты! – заорал Федька. – Не то и от Котюрка, и от маса будет по космыре!

Он знал, что мазы и шуры принимаются вдруг орать, но орут до определенного мига, а потом так же шустро угомоняются.

– Скарай, лохи усеньжат!

Из чего Федька сделал вывод: соседи не знают, что в этом доме поселилась весьма сомнительная публика.

Калитка открылась, и тут выяснилось, что ворота охраняли трое здоровых мужиков. Один из них Федьке особо не понравился – был одноглаз и неслыханно вонюч.

– Стой тут, пойду скажу хозяйке, – заявил старший из привратников.

Несколько минут спустя на крыльцо вышла девка – одетая по-господски, не красавица, но тонкая в талии, пышноволосая, быстрая в движениях.

– Чего тебе, молодец? – спросила она.

– Добрые люди на ваш хаз навели, – отвечал Федька. – Скитайла-то помер, мне его шуров сыскать надобно, а сам я из Твери.

– И что ж?

– А то, что два Скитайлиных человечка влопались, а Котюрко, поди, знает, что да как.

– А кто навел?

– Грызик.

– Когда?

– Да сегодня с утра я его повстречал, – наудалую брякнул Федька. Это имя поминал Демка – поди, Грызик тут свой человек.

– Ну, шут с тобой, ступай, – сказала девка. – Да недолго, верши! Пока клевый маз не вернулся.

Федька знал галантное обхождение.

– Кабы мне такого карючоночка, – пылко сказал он девке, – вся бы в рыжевье и в сверкальцах ходила.

– Ступай, ступай!

Однако кумплиманы от такого красивого молодца, каков был Федька, ей понравились, она даже невольно улыбнулась.

– Ты, небось, самого клевого маза маруха? – трепетно осведомился Федька.

– А коли так?

В горнице никого не было, девка провела архаровца наискосок и указала ему на крутую лестницу.

– Ступай, я за тобой тут же буду.

Федька взлетел пташкой.

Демку он обнаружил в опрятной комнатке наливающим из штофа в стакан зеленоватую жидкость. Это могла быть только водка.

– Выследили! – с тихой ненавистью сказал Демка. – Убирайся, пока тебя не раскусили.

– Возвращайся, Демьян Наумыч, – выпалил Федька. – Тебе ж пертовый маз не все сказал! Тимофеевы дети сыскались! Парнишка убийцу видел и опознать способен!

– Пошел к монаху на хрен.

Демка стоя решительно выпил полстакана водки, закусил квелым соленым огурцом.

– И нож нашелся! Я сам его отыскал!

– Ну и хрен с ним.

– Возвращайся, говорят тебе.

– Не могу.

Тут-то Федька и пожалел, что плохо ему давалась архаровская наука – читать по лицу, врут тебе или правду говорят.

– Смуряк охловатый! Он же простит тебя! Ты ему важные сведения принес, он простит! – выкрикнул Федька. На это Демка лишь помотал головой.

– Уходи, Христа ради, – вдруг сказал он очень тихо. – Уходи…

– Ну и черт с тобой, – объявил тогда Федька. – ты уж не малое дитятко. Да только знай, что мы все тебя ждем, и пертовый маз ждет. За одно то, что ты нас на продажу сервиза навел…

И тут Демка треснул кулаком по столу. Стакан подскочил, штоф опрокинулся, водка потекла на пол.

Вошла нарядная девка.

– Ну, все спросил? Собирайся, молодец, мы тут не всякого гостя привечаем.

– Все спросил, да не все услышал. Ну, Котюрко?

И тут свершилось чудо.

Демка поднял голову, взгляды скрестились. Ненадолго, но Федька успел увидеть беспросветную Демкину тоску. Костемаров и хотел бы вернуться, да что-то ему сильно мешало. Вряд ли он стал бы беспокоиться, что полиция не сумеет его защитить от мазов.

Щуплый белобрысый Демка попал в беду. Вот что прочитал Федька в его серых, глубоко посаженных глазах – да в такую беду, что чума рядом с ней была конфектом в разноцветной бумажке. В чумное лето, разъезжая в балахоне мортуса, он так не глядел. Теперешние Демкины приятели за несколько дней умудрились скрутить его в бараний рог. И он топил горе в водке.

Что же он натворил за эти дни? Вроде никого не убил – шуры убивают крайне редко, и мазы, принимая их в компанию, с этим считаются. И ничего особо ценного не украл – в полицейскую контору не приносили «явочной» о дерзком воровстве.

– Котюрко… – сказал Федька. – Ну, что же ты?..

И вдруг его осенило.

– Похряли отсюда, – сказал он. – А ну, девка, пусти!

Схватив Демку за руку, он потащил его в узкую дверь. Силой Бог Федьку не обидел – а тут еще он ощущал свою правоту: Костемарова нужно было спасать невзирая на его сопротивление.

Только поэтому он толкнул девку, мало заботясь, куда она упадет.

Девка оказалась на лестнице и, к некоторому Федькиному удивлению, захлопнула дверь. Тогда только она закричала, призывая каких-то Каркана и Бурмяка. Это Федьке не понравилось, он навалился на дверь и тут только понял, что с той стороны имеется основательный засов. Это ему совершенно не понравилось – для чего Демку держат в комнате, которая закрывается снаружи?

– Любить тебя на голове и на брюхе, в двенадцать жил и на цыганский манер! – высказался он. – Не горюй, Костемаров, в окошко уйдем. Доброму молодцу и окно – дверь.

– Будут стрелять, – сказал Демка. – Она масовка догадливая…

– Так не пойдешь?! – Федька понимал, что каждый миг промедления увеличивает опасность вдвое. – Так остаешься? Медом тебе тут намазано?!

– Не могу… да и тебя, дурака, уж живым не выпустят…

– Выпустят!

– Нет, Федя… зря ты сюда полез… Да и мне жить не дадут…

– Какого черта?!

Демкино уныние уже превзошло все допустимые размеры. Водка усугубила эту беду. Да Федька-то был трезв, он положил себе выпить, когда кончится завтрашний праздник, не раньше, а кончится он, поди, к следующему утру.

Демка только помотал головой.

– Да будет тебе хрен жевать, говори внятно!

– Да что уж тут говорить… Какого хрена ты сюда полез?! – вдруг заорал Демка. – Теперь и тебя, и меня порешат! Все! Отгуляли! И себя, смуряк, сгубил, и меня сгубил!

– Да что ты за околесицу несешь?!

– Околесицу? А вот поглядим, какова околесица, когда Каин приедет!

Федька знал о возвращении Каина и лишь подивился тому, что Демка так скоро с ним сошелся.

– И что Каин? – спросил он. – Что он нам сделает? Он нашего пертового маза боится!

– Он? Боится? Да уж завтра некого станет бояться!

Вот тут Федька и онемел.

– Ты что это? – спросил он чуть погодя. – Ты сдурел?

И, опомнившись, крепко встряхнул Демку за плечи.

– Сам сдурел! Нет у нас больше пертового маза! Все! Кончился пертовый маз!

– Там, на Ходынке, – ловушка?

– Ловушка! Пусти, дурак!

Но вырваться из Федькиных рук было затруднительно. На всякий случай архаровец еще раз хорошенько тряхнул беглого товарища.

– Врешь, – сказал Федька. – Он бы догадался! Он же по роже видит!

– Так я ему-то и не врал! Все так и есть – там покупатель на рыжевье придет, и там же ему эти плошки передадут!

– А наш?

– А наш полезет разбираться – тут его и пристрелят.

Все это показалось Федьке избыточно сложным – как будто не было другой возможности выстрелить в Архарова.

– Ты либо напился, либо заврался, – сказал он, отпуская Демку.

– Нет, Федя, не заврался. Там хитрая игра… так надобно, чтобы его на Ходынке в корабле застрелили…

– Кому надобно?

– Я почем знаю? Я сам только одно это и слышал…

– Предупредить его не мог?

– Не мог… Коли бы он туда не поехал, Каин бы догадался, что мои труды…

– А коли бы он туда полицейский наряд послал взять сервиз, а сам бы – пировать к Волконскому, тогда как?

– Так Каин же знает, что он сам поскачет! На то и весь расчет, что он, как до дела дойдет, сам вперед всех лезет!

Федька не стал ломать голову, что за хитрая игра такая и для чего надобно, чтобы обер-полицмейстера пристрелили непременно в трюме сухопутного судна «Чесма». Сейчас следовало употребить ее, эту голову, на иное – выбраться из Каиновых владений.

– Трус ты и подлая душонка, – сказал он Демке. – Сиди уж тут, пей да радуйся! А мне – недосуг.

Подойдя к узкому окошку, он стал деловито выламывать раму.

– Федя!

– Ну?

– Федя, я не виноват, там все было подстроено…

– Что подстроено?

– Что Тимофееву елтону укосали… нарочно переодели…

– Ну тебя к монаху на хрен, и с той елтоной вместе… – задумчиво сказал Федька, глядя вниз.

Он невольно поежился. Все-таки Демкина конурка была в третьем жилье, выпрыгнуть несложно – а ну как ноги переломаешь? Вот тогда точно всем конец – и архаровцу Савину, и господину обер-полицмейстеру.

Двор был довольно просторный, как полагается, со всеми строениями – сараями, ледником, курятником, были тут и плодовые деревья, стоящие среди густой и высокой травы, и вбитый в землю стол с двумя лавками, и навес, под которым летом удобно заниматься домашними работами. Крыша этого навеса и привлекла Федьку. Он понимал, что сооружение ветхое и ненадежное, но иного пути выбраться отсюда не видел.

Жертвовать веревкой, которую он обычно таскал в кармане, архаровец не пожелал.

– Простыню давай, – приказал он Демке.

Достав из кармана нож, он пустил простыню на полосы, быстро их связал и получил ленту длиной саженей в шесть. Должно было хватить. И Федька стал привязывать ленту к скамье – если скамья встанет поперек окна, то слона выдержит, не то что архаровца, слона же Федька видывал и догадывался, сколько эта скотина весит.

Демка глядел на него сперва с недоверием, потом же, когда понял, что Федька и впрямь уйдет отсюда беспрепятственно, – со злостью.

Приладив скамью так, что она при рывке за ленту снизу должна была подскочить и перекрыть собой окно, Федька перекрестился. Божья помощь была сейчас крайне необходима.

– Федя! А я-то как же?! – и Демка зачастил взволнованно, глядя в глаза товарищу с той истовостью, какая нередко бывает у записных врунов: – Это ж ты во всем виноват! А мне – расхлебывать! Кабы ты сюда не полез…

Одно Федька у Архарова все же перенял. Его кулак в нужную минуту действовал самостоятельно, не спросясь хозяина.

Даже не глянув на поверженного Демку, Федька перекинул ноги через подоконник, ухватился за простынную ленту и прыгнул вниз.

Ему удалось, оттолкнувшись ногами от стены, долететь до крыши навеса. А уж с нее соскочить на мягкую землю было несложно.

Очевидно, Каркан и Бурмяк, которых звала девка, находились в доме, потому что во дворе Федька обнаружил, выскочив из-за угла дома, ту самую троицу, что его впустила в калитку.

Нельзя сказать, что он был совсем безоружен – нож при себе имел, да и веревка в опытных руках на многое способна. Но против него было трое здоровых мужиков – и вряд ли жалостливых.

Федька достал нож и взял его в левую руку, а правую сжал в тугой кулак. Это был не простой кулак – а с закладкой. При правильном поединке за такую закладку, коли обнаружат, зрители могли и изувечить. Но вот беда – в жизни архаровцев почитай что и не было тех правильных поединков, того знаменитого охотницкого боя, которым раньше государей тешили. И многие таскали с собой кусочек свинца или подходящий камушек, чтобы зажать в кулаке.

– А ну, а ну, – сказал ему здоровенный одноглазый детина, выходя первым. – Ишь, голубчик! А ну!..

Федька сдвинул черные свои брови, набычился.

Он мог, разумеется, отступить. В доме его убивать бы не стали – связали бы до возвращения Каина, который знает способности архаровцев и уж нашел бы, что предложить Федьке. Но это значило бы – спастись ценой жизни своего командира.

Архаровцы были невеликие любители благородно изъясняться. Их красноречие было такого качества, что случайно оказавшиеся рядом бабы и девки бешено краснели – или же ни слова не понимали. Отродясь никто из них Архарова командиром вслух не называл.

Но они были повязаны круговой порукой не только друг с дружкой. В кругу этом оказался и обер-полицмейстер.

Он вроде бы и недорого заплатил за свое право быть их предводителем – несколько раз самолично возглавил своих архаровцев в таком деле, где требуются литые кулаки и умение отчаянно биться. Дрался он в охотку, драка веселила его – но вот ведь какое следствие имели те побоища: в глубине души каждый архаровец считал его не бывшим Преображенского полка офицером, не полковником, не обер-полицмейстером, а вожаком. Главарем, коли угодно. Пертовым мазом, как повелось звать его заглазно.

Так что Федька ни секунды не колебался.

Он был один – противников трое. Но только он знал теперь правду о ловушке. И он просто обязан был пробиться наружу, просто обязан…

– Ан аван! – сказал где-то в душе легкомысленный Клаварош. Послал, стало быть, вперед…

– Вкуред! Врепед! – вразнобой приказало на байковский лад население Рязанского подворья.

– Бог с тобой! – крикнул издалека Устин.

И Федька пошел на противника.

Шпаги у него не было – но он заметил прислоненную к забору палку, которую кто-то из Каиновой братии на досуге покрывал резными узорами. Пока же следовало обходиться ножом и кулаком.

Одноглазый был самый тяжелый детина из всех, ростом выше Федьки, и вышел он, расставив руки, словно желая поймать архаровца в охапку. Федька правдоподобно метнулся влево-вправо, словно бы отступая – и, вдруг устремившись вперед, ударил противника ребром башмака в колено. Башмаки у архаровцев были грубые, на толстой подошве, обычно задубелые от грязи, да Федька и всю душу вложил в этот удар.

Клаварош, помнится, толковал, что коленный сустав внутри оплетен незримыми веревками, но при везении может сквозь них проскочить наружу, и вправлять его – немалая морока, а потом, может, до конца жизни придется туго бинтовать поврежденное колено, и потому бойцы в портовых кабаках стараются ускальзывать от таких ударов.

Детина французских нравов не знал. Потому сильно удивился, когда левая нога под ним подломилась, словно сухожилие саблей подрубили. Он, уже падая, попытался схватить Федьку, но тот был ловок и помнил Клаварошеву фехтовальную науку – после удара не торчать, как хрен на насесте, а отскакивать быстрыми мелкими прыжками на полусогнутых ногах, готовясь и к обороне, и к следующему нападению.

Он не видел, да и не мог видеть, что по простынной полосе из окна карабкается Демка.

Двое оставшихся детинушек вмиг набрались разума, слушая вопли и ругань своего покалеченного товарища. Они сунулись было к Федьке разом, но тут уж пошла в ход архаровская наука, и кулак с закладкой крепко врезался в нос одному из противников. Второго, правда, Федька не совсем удачно ударил ножом – только одежду пропорол и кровавую полосу на теле оставил.

Но был на дворе, оказывается, и четвертый – дедок, уже слабосильный и потому, не полагаясь на кулаки, поспешивший на помощь с оглоблей.

Суставов и носа у оглобли нет, повредить ей нечего, и потому, хоть Федька и уворачивался весьма ловко, его сбили с ног, и он плюхнулся в грязь. Там бы его и оставить – но дедок с пораненным противником устремились добивать поверженного.

Клаварошева наука, которую Федька осваивал за заднем дворе своего жилища под радостный лай черной Жучки, вошла-таки в плоть и кровь. Упершись кулаками в землю, Федька взметнулся играющей рыбкой и ударил каблуком прямо в лицо врагу. Он не умел еще после этой ухватки ловко вскакивать на ноги, да оно и не понадобилось – один противник был надолго обезврежен, нога куда как посильнее руки и много чего на роже повредить может, а другой, вредный дедок, сдуру треснул своей оглоблей по тому месту, где Федьки уже не было – успел откатиться.

Был же он возле калитки, где вооружился резной палкой.

– А ну, сунься! Сунься, стоптанный хрен! – крикнул он дедку и выдернул засов.

Выскочив на улицу, он оглянулся – вроде ни души – и побежал к Клаварошу. Тот был всего в сотне саженей от калитки.

Но радоваться спасению было рано. Те двое Каиновых подручных, что сидели в доме, наконец выбежали во двор, увидели, сколько беды натворил Федька, и выскочили из калитки. У них-то как раз и были пистолеты.

Клаварош все время ожидания был готов к стрельбе. Одного из этих новоявленных противников, то ли Каркана, то ли Бурмяка, он преспокойно подстрелил, не дожидаясь, пока он прицелится. А потом послал коня рысью. В поводу он вел второго коня.

Федьке оставалось пробежать еще с полсотни саженей, когда в него выстрелили. Видно, он был плохой мишенью – пуля ушла за молоком.

Клаварош поднял коней в галоп. То, что он видел за Федькиной спиной, ему не понравилось – за архаровцем бежали трое. Сколько у них пистолетов – он понять не мог, но в руках у одного преследователя увидел армейское ружье с примкнутым багинетом. Это была пренеприятная вещица – не достав всадника, неприятель мог всадить багинет в брюхо лошади.

Тогда Клаварош на скаку полез в седельные ольстры второй лошади. И вытащил еще одну винную бутылку. Надо полагать, Левушка и Лопухин собирались премило провести вечер.

Глазомер у француза был отменный. Подняв коня в свечку, он получил для себя необходимое мгновение неподвижности и запустил бутылку прямо в лоб первому преследователю.

Другие двое просто не поняли, что произошло – выстрела не было, а здоровенный детина рухнул, как подкошенный, не шевелится и голоса не подает. Их растерянность позволила Федьке без лишних хлопот добежать до коня, перехватить у Клавароша поводья и сесть в седло. Теперь оба были в безопасности.

Повернув коней, они поскакали прочь и не обернулись бы ни разу – кабы не услышали тонкий крик:

– Меня! Меня возьмите!

К ним бежал Демка.

Он ухитрился обогнуть Федькиных преследователей и, совершенно одурев, несся посреди улицы.

Он-то и оказался хорошей мишенью.

Федька невольно повернулся на крик и выстрел. Он увидел, как Демка останавливается, запрокинув голову, как делает шаг вперед и падает лицом вниз.

Еще он увидел Демкину руку – длинные тонкие пальцы знаменитого шура, которые словно старались ухватиться за нечто ускользающее. И не сумели – упали в пыль.

– Скорей, скорей! – крикнул Клаварош.

– Демка!..

– Ты ему не поможешь!

Клаварош прекрасно знал, к чему могут привести в опасном деле наипрекраснейшие порывы. Поэтому он хлестнул Федькиного коня сорванной с головы треуголкой.

Лошадь очень легко испугать; удар был не столь болезненный, сколь ужасающий – и Федька чуть не кувыркнулся через конский круп, когда лошадь резко прибавила ходу.

Настоящей погони за ними не было – и несколько кварталов спустя они позволили лошадям перейти на рысь.

– Смуряк, болван! Дурак! – выкрикивал Федька.

Клаварош молчал.

– Выскочил! Понесся! Смуряк охловатый! Мог же потихоньку уйти! Мог же!..

– Это от испуга, – сказал наконец Клаварош. – Он всегда был пуглив.

– Демка-то?

– Да.

И Клаварош тяжко вздохнул.

Терять товарища, да еще столь нелепо, им во все время полицейской службы не доводилось. Да и не просто товарища – Федька бок о бок с Демкой трудился на одной фуре в чумную пору, а Клаварош хорошо помнил, как Демка, не помня зла, искал сани, чтобы вывезти лежащего пластом француза с Виноградного острова. Но Клаварош был старше – и сам это хорошо понимал. Потому и следил, как бы Федька от горя чего не вытворил.

Федька же просто плакал.

– Он звал нас, звал!.. Он вернуться хотел! Господи! Остремался, как лох! Он, может, еще что сказать хотел…

И тут Федька замолчал. Он вспомнил про ловушку.

Слезы высохли не сразу – он еще некоторое время вытирал лицо жестким обшлагом и хлюпал носом, как дитя. Наконец глубоко вздохнул и повернулся к Клаварошу.

– Иван Львович, ты сейчас поскачешь на Пречистенку, – сказал он почти спокойно. – Авось застанешь там пертового маза. Коли застанешь – передай, что на Ходынском лугу ловушка. А я сразу на Ходынку поскачу. Сказано было – как стемнеет… Ну так через час, поди, и стемнеет!

Ничего больше не объясняя, он послал коня вперед.

И дело было вовсе не в важности сведений. Просто Федька сейчас видеть не мог Клавароша. Он все понимал, да только никак не мог избавиться от мысли, что Демку можно было спасти.

Да и сам себе он был противен – хорошенькое же прощание устроил он с давним товарищем, заехал кулаком в ухо…

Прохожие шарахались от взявшего хорошую резвость на галопе коня. Кое-кто провожал его матерно.

А знали бы, что в седле архаровец, – еще и не то бы сказали…

* * *

На Пречистенке сборы завершились быстро.

Странно было, что Федька и Клаварош сгинули – и с лошадьми вместе. Архаров же очень на этих коней рассчитывал. Но не стал ломать голову над этой бедой – за преследование Демки он собирался намылить шею своим орлам завтра. Приказав седлать упряжных лошадей, он построил в переулке небольшой отряд – поручика Тучкова, Михея Хохлова, Максимку-поповича, Устина Петрова, на когорого смотреть было весело – держался в седле как собака на заборе. На Ходынском лугу он собирался еще привлечь полицейских драгун. Их там было довольно для осады небольшой крепости.

Капитан-поручика Лопухина в этом отряде не оказалось, он сильно не одобрял подоные вылазки. Но был Левушка Тучков – куда ж без него? И это Архарова вполне устраивало – с Левушкой он чувствовал себя уверенно, знал, что друг прикроет его шпагой, сам же он всегда был готов прикрыть друга кулаком. А чего ждать от Лопухина – неведомо.

Под причитания Никодимки – их милости-де без ужина остались! – Архаров в старом, легком, без позумента, еще гвардейского времени кафтане, сел в седло. Рыжая Фетида не сразу приняла всадника, но когда вперед выехал Левушка на Фирсе, пошла за знакомым мерином той же машистой рысью, что и он. Фирса она, видать, уважала поболее, чем Архарова.

Левушка для вылазки позаимствовал совсем ветхий мундир Меркурия Ивановича, который был ему коротковат, и убеждал всех, что самый шустрый маз-лазутчик примет его за отставного инвалида – стоит только сгорбиться и ковылять, держась рукой за грудь и время от времени кашляя.

До Ходынского луга от архаровского дома было верст семь – но, коли судить по ощущениям бедер и задницы, то все семьдесят. Положив себе на досуге прогуливаться верхом хоть раз в неделю (как будто у него был досуг!), Архаров стойко продержался до первого драгунского патруля и приказал своим людям спешиться. Лошадей оставили у драгун, далее пошли вразнобой, но не теряя друг друга из виду.

Уже когда подъезжали – темнело, а пока договаривались с драгунами – почти наступила ночь, и Архаров уже забеспокоился: не упустить бы этих треклятых продавцов-покупателей! Ему дали проводника, знавшего, где стоит судно «Чесма» (напротив «Крыма», так ведь еще надобно выйти из устья «Борисфена», миновать театр «Кинбурн» и далее шагать Бог весть сколько по воображаемому Черному морю; Ходынский луг был не маленький, более двух верст в длину да столько же в ширину, и князь Волконский давно на него зуб точил – хотел приспособить для военных учений и маневров). Обер-полицмейстер отвык ходить пешком, но после верховой прогулки ходьба ему даже понравилась.