Текст книги "Диагноз: любовь"

Глава 6

@drPashaIsaev

01 мая 05:49

#трудовыебудни

Зацените видео с пандой. Ржака.

Паше удалось прилечь, только когда начало светать. Задернул широкие жалюзи, растянулся на последней свободной тахте. По идее стоило бы расцеловать начальству августейшие ручки за новую мебель в ординаторской. Стильную и зачем-то оранжевую. Черт их знает, эти тенденции дизайна. Все вписалось тютелька в тютельку за исключением самого Паши. По длине эти скамьи-диванчики были рассчитаны на людей раза в полтора короче Исаева. Приходилось просовывать ноги под подлокотниками, и пятки сиротливо болтались в воздухе. Ни на бок лечь, ни раскинуться… Спи, как Ленин. А поясница взывала о пощаде после десятка операций. И отчего он не пошел в анестезиологи, как однокурсник Илья? Сидел бы у изголовья пациента, рубился в телефон и поглядывал на мониторы. Маску пришпандорил, газ пустил – и готово дело. Знай себе развлекай время от времени беседой о тщетности всего сущего. Ну, интубировать иногда… Фигня же. Зато спина целая. А ему, Пашке, с таким-то ростом гнуться над столом. Чертова гордыня! Чертовы байки про коньячные закрома хирургов!

Нет, бухло несут. В доме кастрюлю приткнуть негде. Только с чего-то вдруг пошло поветрие дарить вискарь. Элегантно. А несут не пойми какой, сто раз уже передаренный. Что им, поливаться, что ли?

Паша скрестил руки на груди, плед опять кто-то спер. Повертел немного головой, делая вмятину в подушке поудобнее. Вертеть-то все равно больше нечем. И закемарил. Снилась какая-то каменоломня. Хоть бы во сне девки… Нет, валуны, пыль, щебенка…

– Пал Дмитрич! Пал Дмитрич! – через грохот дробильни пробивался нежный голосок.

Разлепил веки: Танюшка. Виноватая такая… Точно не к добру.

– Сколько я спал? – сонно пробормотал Паша, явственно ощутив собственный запах изо рта.

Надо бы почистить… Сил никаких. Тик-так, и хирургическая маска.

– Уже почти восемь, – Таня сочувственно подняла брови. – Может, заглянете к нам в сестринскую, я кофейку налью?

Хорошая сестричка, добрая. Простая как валенок, с черными налаченными волосами и стрелками на глазах. Одна радость – у них форма, а то рассекала бы в своих леопардовых лосинах… Зато добрая. Жалеет, вон, хотя сама небось еще меньше спала.

– Что у нас там? – Он сел, поскреб щетину и бросил за щеку мятную конфетку.

– Звонили, везут политравму. ДТП на Каширке. Говорят, даже в новостях покажут.

– Сраные майские… – Паша устало поморщился. – А чего не в седьмую?

– Черт их знает. Забиты под завязку, поди. Вчера, говорят, свадебный автобус перевернулся…

– Танюш, вы у меня золотце, – Паша старательно улыбнулся, хотя догадывался, что его опухшая небритая рожа с налитыми кровью глазами выглядит устрашающе.

Но сестричка смущенно отвела взгляд. Эх, кокетка…

– Пал Дмитрич, там еще кое-что… Из приемного звонили, сказали Сильверстова привезли.

– Это который?

– А который все на плановое удаление желчного собирался лечь.

– Твою мать… Я ему месяц назад говорил…

– Ну вот, привезли по экстренной. Он буянит, требует срочно на стол.

– Трындец. Пусть ждет следующую смену.

– Так он жаловаться собрался…

– Ну всё, – выброс адреналина живо помог Паше взбодриться. – Хрена с два ему теперь лапароскопию, разделаю как черепаху!

Конечно, не разделает. Распнут потом на утренней конференции. Но ведь этому барану было бы полезно! Слушать надо, что говорят.

Он подскочил, пихнул ноги в тапки и рванул из ординаторской.

– Пал Дмитрич, подождите, – следом семенила Танюша, едва поспевая за его широким шагом.

– Ну, – буркнул он через плечо.

– Вам какая-то женщина звонила. Раз десять. И на пост, и охраннику. Надежда Сергеевна. Плакала, говорила, что срочно.

Карташова, чтоб тебя! Что ты опять натворила? На УЗИ так и не приходила, иначе б ему сказали… Дура, вот же дура жир… Ладно, не жирная. Но до чего упертая…

– Скажи, чтоб дали мой мобильный. Отвечу, как смогу.

Паша спустился в приемник, толкнул дверь, шарахнув по стене. Не каждый бы так выбил ее ногой, как он – рукой. На койке жалобно постанывал Сильверстов.

– Ну, наконец-то, – с облегчением воскликнул пациент. – А то мне эта дамочка заявляет, что меня пока не берут оперировать.

– Пал Дмитрич, разберитесь с ним, – взмолилась Света.

Исаев удивлялся ее терпению. Народ сегодня везли пачками. Аварии, пьяные драки, ножевые… Почетное второе место после Нового года. В ожоговом наверняка тоже аншлаг: шашлыки не хуже фейерверков. Света ни разу не присела, а она здесь после сокращений одна корячится. И тут нате – Сильверстов, нянькайтесь.

– Я вам когда сказал сдаться в стационар? – угрожающе тихо начал Паша.

– Так это… Дела всякие. У тещи ремонт, у сына экзамены. Начальник не отпускал…

– И теперь мне все бросить и класть тебя на стол? – уточнил Паша.

– А разве… Ну, острый же… Положено же! Я со всеми документами, не имеете права отказать…

– Прекрасно, Сильверстов. Поехали. Лезь на каталку.

– А штаны?

– Лезь, говорю. Срочно же? Вперед.

– Пал Дмитрич, может, не надо? – робко вмешалась Света.

Не первый год вместе работали, знала, когда он зверел окончательно. Но у Паши уже шумело в ушах. Он вытолкал Сильверстова в холл, в самую человеческую гущу.

– Доктор, это безобразие! – тут же кинулась к нему какая-то женщина. – Мы здесь уже второй час! Кому заплатить, чтобы моего мужа осмотрели?

– Молодой человек, а одежду можно с собой или надо сдать? А драгоценности потом не пропадут? – дребезжала бабулька.

– Сядьте, сколько раз я говорила! – бросилась наперерез Света. – Никому ваш крестик не нужен!

Оставив Сильверстова в холле, Паша поспешил на улицу. Анестезиолог курил у подъезда.

– Везет тебе, Исаев, уже сирену слышно, – Фейгин метко отправил сигарету в урну. – Меня эти идиоты за полчаса вызвонили.

– Отрубился в ординаторской. А ты чего не в оперблоке?

– Решил проветриться. Всю ночь возились с тем ампутированным. Два раза откачивали. Жена обрывает телефоны на посту и воет в трубку. Требует пустить.

– Я на тебя, Илья, поражаюсь. Ты чего каждый раз к телефону подходишь?

– Да ладно, что она мне. Хочется ей, пусть воет.

Нет уж, пусть лучше спина болит, чем нервотрепка в реанимации. Бедолага Фейгин, вечно на него всех помирашек[1]1
  Случаи с летальным исходом (медицинский жаргон).


[Закрыть] сваливают…

Травмы подвезли мощные. Сильно похоже на внутреннее кровотечение, хотя и снаружи красота. Как будто мужика из мясобойни вытащили. И этилом разит. Зрелище фееричное. Паша поморщился. Нет, не от натюрморта. Бедренная кость торчит, придется звать травматолога, а сегодня Горелов, тот еще дуболом. Даже для Паши его шутки были черноваты.

Пациент бледный, липкий, загруженный, давление девяносто, тахикардия под сто двадцать… Точно внутреннее кровотечение.

– В реанимацию его? – спросила сестра.

– Нет, сразу на стол. Некогда.

Неотложники переложили парня на каталку, сестры потащили внутрь.

– Ну, Сильверстов, собирайся, – из дверей крикнул Паша и махнул окровавленной перчаткой. – А чувак здесь подождет, ты же острый у нас. Мы его детям так потом и скажем: извините, ребят, первым делом – желчный Сильверстова. С этим шутить нельзя.

– Ну что вы, в самом деле, – забубнил тот, в ужасе глядя на жертву аварии. – Сказали бы, я не человек, что ли…

И зажал рот, борясь с тошнотой.

– Света! – крикнул Паша, направляясь к грузовому лифту. – Утку Сильверстову! Глядишь, и без желудочного зонда…

– Зря вы так, – сестра из реанимации осуждающе покачала головой. – А как же этика…

– Идиотов учить надо.

– Так, Макаренко, – одернул его Фейгин. – Не до тебя сейчас.

Вкатили в блок, сразу анализы, УЗИ. Так и есть, полный живот крови, повреждения печени.

…Операция шла три часа. Разрывы подшили, клиента вытащили. Только выползая в коридор, Паша осознал, что ноги подкашиваются, а поясница онемела. Роба липла к телу.

– Доктор, как Володя? – к нему подскочила кудрявая полная женщина с заплаканными глазами и вцепилась в его запястье.

– Он стабилен, мы сделали все, что могли. Хотя состояние остается тяжелым. Его перевели в реанимацию.

– Но он поправится, да? – столько надежды в этом вопросе, столько веры, что больше всего Паше хотелось похлопать ее по плечу и заверить, что с Володей все будет хорошо.

Но он не мог. Ни в коем случае не обнадеживать, пока не будет железной уверенности. А откуда ей взяться? Критические сутки после операции, да и потом… Мало ли случаев. Паша не знал, что будет с ним самим через полчаса, а тут Володя, которого собирали как воду решетом. Такая специфика работы: обещать хорошего нельзя, предупреждать о плохом – пожалуйста. Попробуй скажи, что Володя через пару недель начнет вставать. А пойдет что-нибудь не так – и начнут валить осложнения на врачей, забыв о том, кто пьяным сел за руль.

– Прогнозы делать рано, – сдержанно сообщил Паша. – Давайте переждем сутки и посмотрим на его состояние. Операция была сложной.

– Да-да, я понимаю, – женщина деловито закивала и полезла в сумочку. – Вот, возьмите, доктор, – и стала пихать свернутую купюру.

Паша устало вздохнул. Реверансы с деньгами – меньшее, чего он сейчас хотел. На что они рассчитывают? Что пациент сразу начнет поправляться? Что без денег хирург пойдет и вернет все, как было? Как ни крути, унизительная ситуация.

– Не надо, – он отстранился.

– Пожалуйста!

– Женщина, отойдите. Я ничего не возьму, – и уворачиваясь от ее цепких рук, поспешил в ординаторскую.

– Пал Дмитрич, вы домой? – догнала его Таня.

– Сейчас, перекушу, историю заполню, обойду вчерашних… И да, домой. А вы?

– Я побегу, надо на дачу собираться. Может, к нам в сестринскую заглянете? Я из дома лобио принесла… Кстати, Сильверстова уже Черемисов забрал в операционную, если вам интересно.

– Спасибо, Танюш, в другой раз попробую. А у Лукьяновой что?

– Плохо все.

– Потеряли?

– Да нет вроде. Там кома… Вообще ничего не ясно. Тамара Сергеевна никакая, Юля говорит, ее лучше не трогать. Курить ушла.

И Паше было жаль Лукьянову. Резкая, злая на язык… Из тех, у кого все мужики – грязные волосатые животные. И потому друзьями они не были. Но куда деваться с подлодки? И пациенты такие всегда тяжко, и хуже всего – начальство. Отчет по летальности и без того вышел прискорбным… Сволочь все-таки этот Сильверстов, не мог лечь в апреле? Планово бы прооперировали, улучшили бы статистику. Но нет, ведь надо было – аккурат первого мая.

Прокуратура дрючит начальство, сыпет расследованиями, начальство дрючит врачей. Седьмой больнице еще меньше повезло, к ним вечно «Скорая» свозит без пяти минут покойников. И каждый изгаляется, как может, дошло до того, что заставляют по первому чиху направлять на плановую операцию. Логика безупречная: чем больше полипов они удалят, тем радужнее цифры. Пойти, что ли, сельским лекарем?

Зато пациенты порадовали. Умнов с прободной оклемался, полуночный мотоциклист стабилен, и даже бабулька с непроходом[2]2
  Кишечная непроходимость (медицинский жаргон).


[Закрыть], которую вчера привезли в полубессознательном состоянии, потому что осел-терапевт не распознал диагноз и понавыписывал таблеток, успела с утра причесаться и при полном параде ожидала обхода.

– Павел Дмитриевич, доброе утро, – аккуратно выговорила она, кокетливо поджимая губы.

– Якушева, порадуйте меня, расскажите о своем самочувствии.

– Доктор, вы – волшебник.

– Для прекрасной дамы – буду кем угодно.

Румянец на морщинистых щеках, скромно потупленные глазки… Ему не жалко, а старушка взбодрилась. Проверил швы, для ее возраста – очень даже.

– Не скучайте, красавица моя. И слушайтесь медсестер, – и, весело подмигнув, под ее смущенное «Павел Дмитриевич!» направился к двери.

Вот что с ним не так? Навешать комплиментов семидесятилетней Якушевой – проще простого, а Веронику опять дразнил как мальчишка. Понимал, что не стоит, а с языка сами собой слетали глупые подколки. Обидел только и разозлил. А если она из-за этого в больницу не приезжала? Надо будет узнать, что там.

– Простите, а меня скоро выпишут? – окликнула его женщина с недовольно искривленными тонкими губами.

Паша вздохнул, мысленно соскребая остатки терпения.

– А вы у меня кто?

– Воронкова.

– У меня нет вашей истории, Воронкова. Сейчас будет обход…

– Но ведь я читала, после грыжи должны выписывать на пятые сутки, а у меня как раз пятые.

– У меня нет вашей истории при себе. Дольше положенного вас никто держать не будет. – И Паша вышел так быстро, как только позволяли уставшие ноги.

Бутерброд в холодильнике, питьевой йогурт, и домой. Черт! Истории еще. Рискнуть и попробовать заполнить с компа? Вроде перед праздниками приходил системник, что-то там шуровал, вдруг заработало? Пальцы не гнутся после операции.

Дополз до ординаторской. Уже новая смена подтянулась, все галдят, завтракают. Везет Черемисову, ему жена всегда с собой дает в лоточке. Запах из микроволновки! Котлетки, картошка жареная с луком… Мама тоже раньше такое давала, а он, дурак, нос воротил. Кто б теперь сделал горяченького… Ладно, какие-то пельмени дома вроде еще валяются в морозилке слипшимся комком.

Достал из холодильника свой коронный бутер: белый хлеб по диагонали нарезанный, чтобы ломоть вышел длинным, колбаса молочная, огурчик и майонез. А что? Сытно зато. И йогурт персиковый.

Упал за стол.

– Паш, я тебе не советую, – Тамара Лукьянова кивнула в сторону монитора, звонко помешивая ложечкой дымящийся кофе. – Вчера опять вис.

– Да вот я сам сомневаюсь… – Паша тоскливо втянул носом крепкий аромат, никак опять ей кто-то из пациентов элитный сорт подогнал. – Попробую, рискну. Буду каждую секунду сохраняться.

– Дело твое. Тебе налить, что ли? – она раздраженно вздохнула. – Сил нет на твою несчастную рожу смотреть.

– Дай вам Бог здоровья, Тамара Сергеевна, – улыбнулся Паша. – И жениха богатого.

– Не юродствуй, – буркнула она, но кофейком поделилась.

Паша осоловелым взглядом уставился в экран компьютера. Любой обыватель, ненароком заглянувший в ординаторскую, с уважением цокнул бы языком и одобрительно закивал: «Не обижает, мол, медицину государство, вон, красота какая. Все по последнему слову техники».

В подобном блаженном заблуждении некогда пребывал и Паша. Если быть точным, минут сорок: от распаковки до полной установки красивых черных компов. Или машин для убийства врачей, как он понял уже после первого сеанса. Потому что начинка в них стояла зверская. Программное обеспечение, выпущенное в глубокой Чувашии, и внешне, и внутренне напоминало игру в сапера из девяностых. Потому что все серое и потому, что нажмешь не ту кнопочку – вылетишь безвозвратно.

Паша нервно сглотнул, словно перед ним была не история болезни, а рулетка в казино, где все на красное. Да нет, ну был же системник. Должно получиться. Просто Лукьянова компьютером управляет не лучше, чем машиной, а ее машина с капотом в гармошку вторую неделю в сервисе.

Открыл новое окно, принялся печатать. Каждую, ну просто каждую, зараза, манипуляцию вбей по классификатору. Иначе страховики наедут. И где в этой придурочной коробке коды селезенки? Очередное обновление поставили, чтоб их всех разорвало и треснуло!

– Пал Дмитрич! – в ординаторскую заглянула Лиза. – Вас к телефону.

– А почему на пост?

– Откуда же я знаю!

– Сейчас, – он отодвинулся от стола. – Историю мою не трогать! Мне чуть-чуть осталось. Вот прямо не дышать в радиусе метра!

Вышел в коридор, облокотился на стойку.

– Я вас слушаю.

– Павлик, ну наконец-то! – обрушился на него срывающийся женский голос. – А я все звонила, звонила…

Только один человек упрямо называл его Павликом, хотя более убогой формы для его имени сложно было придумать, – тетя Надя.

– Извините, я только с операции. Вам разве не дали мой мобильный?

– Дали, но ты тоже не снимал, я подумала, вдруг где-то оставил…

Паша вытащил из кармана смартфон и глянул на экран. Семнадцать пропущенных! Ему в неделю столько не звонят.

– Что случилось? – он перешел к делу.

– Вероника… – тетя Надя всхлипнула. – Она никогда никого не слушает…

Паша терпеливо ждал, когда поток эмоций иссякнет. Тот случай, когда сочувствие и утешения не работают.

– У нее был приступ острого аппендицита. Что-то там разлилось, загноилось, я не поняла.

Все-таки Карташова – дура. Отличница, а все туда же. Сразу ведь было понятно, что бестолочь та еще, надо было сажать в машину и тащить на УЗИ. На здравый смысл ее понадеялся. Сам виноват.

– Когда? – уточнил он.

– Позавчера. Они были на своем этом празднике… Как это называют… На работе…

– Корпоратив?

– Ну, что-то такое. И ее увезли, – голос снова прервался.

– Куда увезли? – как можно спокойнее спросил Паша.

– В Пушкино. Она мне даже не позвонила, ты представляешь? Только потом какая-то сестра, когда она была в реанимации…

– Теть Надь, в реанимации еще ничего страшного нет. Что дальше было?

– Они ее прооперировали. Ты не представляешь! Ужасные шрамы, трубки торчат… Бедная моя девочка…

– Как она сейчас? Врачи что говорят?

– От них добьешься! С этими выходными! Никого из начальства нет, творится полный бардак, меня пускают только на посещения, медсестры грубые, врачей вообще не поймаешь…

Если бы Паше давали по рублю каждый раз, когда он это слышал!

– Нормальная рабочая ситуация. Сейчас Ника где?

– В палате. Но я хочу тебе сказать, условия просто ужасные! Душ грязный, на этаже…

– Ей все равно пока нельзя в душ, – мягко перебил Паша.

– Да, но туалет тоже! Все мои передачи они велели забрать, морят ее голодом, Павлик, это безобразие какое-то! Я тебя умоляю!

– Чем я могу помочь в этой ситуации?

– Скажи им! Позвони! Они тебя послушают. Или приезжай, посмотри ее. Ведь можно же ее как-то перевести к вам в больницу?

– Теоретически можно. Но какой смысл? Ее уже прооперировали, несколько дней – и заберете домой. А кормить ее сейчас активно действительно не стоит, она восстанавливается.

– Позвони, прошу тебя.

– Хорошо. Сделаю, что смогу, – и он отсоединился.

Нельзя было ее подкалывать, нельзя! Где твоя этика, Исаев? Разве можно надеяться на сознательность пациентов? С чего было Карташовой стать исключением? Бедолага, ее там, кажется, искромсали почем зря. А привез бы сразу, вошел эндоскопически – уже бы скакала козликом. Если бы череп и без того не раскалывался, непременно шарахнул бы себя по лбу. Только историю сохранит – и сразу наберет Пушкино.

С досадой плюхнулся на стул, пошевелил мышкой, но монитор оставался темным.

– Кто трогал? – взвыл Паша.

– А я предупреждала! – Лукьянова злорадно отхлебнула из кружки.

Он шевелил мышкой, щелкал клавиатурой, стучал по монитору – ничего. Включил заново… И обреченно откинулся на спинку, глотая ругательства, способные вызвать сатану. А вслух только произнес:

– У кого-нибудь есть ручка?

Глава 7

@niKartashova

30 апреля 10:49

#невестафранкенштейна #зож #вестисполей

Кто может похвастаться новым отверстием в организме, тот я. Теперь я могу сопеть в три дырочки. Через трубку в животе пока не научилась, но я в процессе.

01 мая 16:16

#миртрудмай

Нет, я трезва. Упала в объятия родной медицины. Аппендицит, друзья. Всего лишь он. И запущенный случай идиотизма.

Ника бы с удовольствием посмеялась и над собственной глупостью, и над потугами пошутить, если бы ей не было так больно. Смеяться, кашлять, чихать, вертеться с боку на бок… А уж о том, как теперь летом загорать, старалась вообще не думать, чтобы не разреветься. Она видела на пляже в Тунисе арабских женщин в купальниках, больше похожих на водолазный костюм с платком сверху. Придется заказать и себе парочку. И надо было худеть и мучиться с прессом, чтобы в итоге получить распоротое брюхо? Сама виновата. Виновата сама.

Отходила Ника медленно. Есть почти не могла, тело сковывала неприятная слабость, а к вечеру первомая начало еще и познабливать. Нет, в целом она держалась и не раскисала. И к окружающей обстановке относилась спокойно. В конце концов, кто не ездил в детстве в плацкартном вагоне советского образца? Кто не мотался на корточках, вцепившись в ручку окна и задержав дыхание от брезгливости и смрада? Сколько ни шлифуй детскую закалку европейскими отелями и американскими кофейнями, все равно внутри каждого модника сидит ребенок, который хотя бы однажды подтирался шершавым лопухом. Поэтому к больничным условиям Ника постаралась отнестись философски. Во-первых, она недостаточно окрепла, чтобы оценить все отделение, во-вторых, мама и так неистово докапывалась до персонала, и Нике хотелось сделать вид, что она впервые видит эту женщину.

Понять маму было можно. Ей позвонила после операции медсестра, пока зашитая пациентка спала под крепким обезболиванием. Что наговорили Надежде Сергеевне, выяснить так и не удалось, однако уже на следующее утро она дежурила у больницы с мужем и Алинкой. Возмущалась всем: от количества человек в палате до недостаточного внимания со стороны врачей. Требовала сделать ей копию истории болезни и вызвать московских специалистов. Жаждала аудиенции главврача, которого в праздники, разумеется, на месте не было. За пятнадцать минут нашпиговала тумбочку Ники так, как будто та собиралась здесь навеки поселиться. Распихала шоколадки и сторублевые купюры всем от сестер до бабульки, которая развозит по палатам обед, строго-настрого наказав не спускать с Ники заботливого взгляда.

Соседки по палате в открытую развлекались, наблюдая за суетой Надежды Сергеевны. Рядом с Никой лежала крупная дама, мать пятерых детей, которая попала в больницу с грыжей и одними тапочками, и за три дня муж, внезапно нагруженный семейными заботами, ни разу к ней не наведался. Но дама блаженствовала. Она спала, довольно всхрапывая, почти круглосуточно, просила раньше времени ее не выпускать и с аппетитом уплетала унылую недосоленную пищу.

– Как же вкусно, когда готовишь не сама и знаешь, что не надо мыть посуду! – изрекала она, промакивая тарелку хлебом. – А главное – никто не вырывает изо рта и не кидается едой.

У противоположной стены положили женщину из Средней Азии с прободной язвой. Она все время звонила кому-то и долго ругалась на непонятном придыхательном языке. Пила чай со странным запахом и ела, отвернувшись от всех.

Еще была молоденькая девушка, которая не вынимала из ушей наушники, стонала во сне и все время закатывала глаза. К ней, как и к Нике, приезжала мама, кормила чадо йогуртами и бульонами, в ответ получая только недовольную физиономию разной степени кислоты. Девушке повезло больше: ее аппендицит заметили сразу, поэтому во время обходов Ника с завистью смотрела на ее аккуратный животик с крошечными дырочками после эндоскопической операции.

Единственным развлечением были коллеги. Они слали веселые сообщения, забавные видео и пытались подбодрить человека, который скрасил день тимбилдинга сладостями и приключением. Двадцать девятое апреля вошло в историю как день, когда Карташову увезли на «Скорой» и все испытания отменились. Даже Веселовский прислал на электронную почту красивую фотографию пионов и подпись: «Выздоравливай скорее, отдыхай, сколько потребуется. Увидимся в офисе».

Ника убеждала себя, что это просто дань вежливости и ничего не значит, но то и дело пересматривала слова «увидимся в офисе». Неужели он все-таки ждет встречи? Преждевременно было бы ждать чего-то другого, но вдруг интуиция ее не подвела? И он правда захотел опять ее увидеть?

После обеда заглянула Лена. Она не разозлилась от того, что дегустация с треском провалилась. Зато привезла Нике приличного белья, шампуня и крем для рук.

– Ну, скоро они тебя отправят домой? – поинтересовалась она, усаживаясь на краешек кровати.

– Не знаю, но вряд ли завтра, – обреченно скривилась Ника. – Я хотела спросить, но когда Ивашкина, моя соседка, спрашивала, ее дежурный врач чуть не пришиб на месте. Орал и плевался на тему ранних прогнозов, ответственности за жизнь и прочей фигни.

– У, это они любят, – со знанием дела закивала Ленка. – Рассусоливают, сыпят терминами, а хочешь от них конкретики, сразу про ответственность.

– Ну вот. Я и решила, что если их не бесить, то про меня быстрее забудут и выпишут.

– А шов-то какой? Очень страшный?

– Там все равно повязка. Я тебе дома покажу. Но принц меня теперь в жены ни за какие коврижки не возьмет.

– Да ну, ты преувеличиваешь! У кучи звезд есть шрамы, и никому это не мешает.

– И у каких это звезд? – прищурилась Ника.

– Ну… Я так сразу не скажу… У Сталлоне нос сломан, и потом в «Отчаянных домохозяйках» была одна… Со швом…

– Ладно, я поняла. Макарычева, ты настоящий друг.

– Ну чего ты! Шлифовку сделаешь, и никто ничего не заметит.

– Я уже гуглила. Минимум год!

– Ну, знаешь, надо было Исаева слушать.

Это Нике крыть было нечем. Она по глупости сболтнула Лене про визит Пашки, благо та отлично помнила, каким негодником он был в школьные годы. Хорошо еще, что Лена ничего не рассказала Надежде Сергеевне, а то Армагеддон настиг бы человечество чуть раньше задуманного. Радовало одно: хотя бы сам Исаев не станет свидетелем этого позора и не будет изводить ее своим триумфом. Доктор, тоже мне. Был бы настоящий профи, так бы и сказал: аппендицит. Неужто бы она не рванула в больницу? А то, мол, непонятно, аппендицит, яичник, подагра, а то и вовсе ничего страшного… Диагност хренов.

– Ты чего надулась? – с усмешкой спросила Лена. – Опять про Исаева задумалась?

– А? – заморгала Ника.

– Да у тебя всегда в школе была такая физиономия, когда ты план мести на него готовила. И всегда зря.

– Ничего подобного… Я, может, про дегустацию. Давай лучше обсудим, когда будем заново все печь. Народу понравилось, и мне кажется, от этого меню не стоит отходить…

– Хей, Басик! Тебя позавчера только вскрыли! Угомонись ты со своей дегустацией. Мы сколько этот план готовили? Два года? Вот и еще месяцок подождем, но чтоб уж наверняка.

– Я просто никак не отойду. Нет, ты представляешь, полчасика бы еще…

– Карташова, уймись. Слышать ничего не хочу. Если тебе так сильно колется, могу я ему все отнести.

– Нет! – встрепенулась Ника. – Не надо.

– Тааак, – Лена скрестила руки на груди и подозрительно уставилась на подругу. – Это что такое сейчас было?

– В смысле?..

– Не морочь мне голову! Ты что, не хочешь меня к нему подпускать?!

– Да я же…

– Вот оно все и выяснилось! – Лена цокнула, покачав головой. – Лучшей подруге – и не доверять. Что за зверь этот твой Веселовский?

– Он не мой. И не зверь, – виновато отозвалась Ника.

– Понятно. Прынц, стало быть.

– Ну…

– Эх, Бася-Бася… Неужели ты так плохо обо мне думаешь?

– Да нет, но ведь формально у меня на него никаких прав, а ты… Ты вон какая красавица! Он тебя один раз увидит – и мне можно будет забыть о нем раз и навсегда.

– Глупая! – вздохнула Ленка. – Я никогда не встану у тебя на пути, будь он сто раз миллиардер. Давай договоримся: если кому-то из нас понравится парень, надо просто об этом сказать. И сразу табу. Ладно?

– Ну, из меня так и так угрозы никакой.

– Хорош придуряться! Договорились?

– Договорились.

Ника собиралась мыть голову, как только Лена уйдет, но силы кончились, и она скрепя сердце отложила водные процедуры до утра. Провертевшись ночью от боли, тошноты и какой-то щекочущей мерзости, которую она при всем желании не смогла бы описать словами, незадачливая жертва хирурга бросилась к раковине, едва закончился завтрак. Ну, как бросилась… Поковыляла. Грязная голова мучила ее второй день. Да, шрам ныл после операции, слегка познабливало, на утренней побудке она намерила тридцать семь и пять, но она не особо беспокоилась на этот счет: ей же все равно вливали антибиотик. А вот грязная голова просто убивала. Ладно бы длинные волосы, затянула бы в хвост, и как будто так и должно выглядеть. Но челка… После всех мытарств, температуры и пота, после больничного белья, от которого всю палату покрывал тонкий слой мелкой ветошной пыли и в волосах сваливались какие-то белые катышки, сильно напоминающие перхоть, Ника нуждалась в помывке.

Она знала, что вот-вот появится мама, и та ни в жизни не позволит «студиться» и лежать потом с мокрой головой, поэтому торопилась успеть заранее. Завела руку с катетером за спину, наклонилась под кран и как могла одной правой намылила волосы и шею. Любимый фруктовый запах, мягкая пена… Как мало надо, чтобы почувствовать себя человеком! Сразу стало свежее, кожа задышала. Ника прополоскалась, выключила воду и вспомнила, что забыла полотенце. Да, оно было маленькое и вафельное, но хоть какое-то! И только она собралась попросить о помощи многодетную соседку, как услышала за спиной душераздирающий вопль.

– Ты что творишь?! Совсем из ума выжила!

Ника как была с наклоненной головой и занавесью мокрых волос на лице, так и развернулась, звонко капая на линолеум. В щель между прядями она разглядела мамину юбку и мужские джинсы.

– Ну ты даешь, Карташова, – знакомым голосом произнес их обладатель. – Уже тренируешься приходить ко мне в кошмарах, как девочка из «Звонка»?

– Исаев… – обреченно выдохнула Ника.

– Да что же ты стоишь? Надует же! Сквозняк какой! Мыслимое ли дело! – и Надежда Сергеевна бросилась за полотенцем.

– Мам, я сама…

– Сама ты уже вон до чего додумалась. Давай сюда. Вот так… И немедленно в кровать.

– Тебе помочь? – протянул руку Паша.

– Не надо, – буркнула Ника, выпрямилась, чтобы продемонстрировать крепость духа, и, закусив от боли губу и не дыша, ровным шагом двинулась к койке.

С трудом усевшись, Ника едва не застонала от облегчения, но взяла себя в руки, нацепила очки и смерила Исаева скептическим взглядом.

– А ты чего пришел? – сердито спросила она. – Позлорадствовать?

– Никусь, ну как тебе не стыдно! – вмешалась Надежда Сергеевна. – Человек приехал, чтобы тебе помочь, поговорить с твоим лечащим врачом…

– Я не собираюсь злорадствовать, Вероника, – Исаев сунул руки в карманы. – Мог бы, но не буду. А приехал я, чтобы успокоить твою маму. Не пробовала в кои-то веки подумать о ком-то, кроме себя? Знаешь, какое у нее было давление?

– Павлик, не нужно… – начала было мама.

– Сто восемьдесят на сто, – неумолимо продолжал он. – Так что давай ты убьешь меня этим страшным взглядом в другой раз.

– Не собираюсь я… – Ника набрала воздуха для новой тирады.

– Так вот, – перебил Исаев. – Я звонил в ординаторскую несколько раз, меня отбрили. Надежда Сергеевна, вы не попросите историю болезни? Может, хоть вам дадут? Мне не стоит и пытаться, сами понимаете: хирургическая ревность, москвичи…

– Конечно-конечно, Павлик, бегу, – спохватилась женщина и через мгновение исчезла в коридоре.

– Какая еще хирургическая ревность? – Ника подозрительно прищурилась.

– Так, Карташова, слушай меня, – Исаев нагнулся почти к ее лицу, и она заметила в его глазу красный лопнувший сосудик.

Наверное, почти не спал…

– Ты опять с суток?

– Нет, удалось ночью вздремнуть. Иначе нельзя было бы сегодня… Не перебивай, – он говорил тихо, чтобы не привлекать внимания других больных и посетителей. – Я вчера вечером смог дозвониться до хирурга и выяснил, что у тебя был гангренозный аппендицит, абсцесс, тифлит и полный комплект, – сообщил он.