Текст книги "Легенды крови и времени"

Глава 11
Свобода и ограничения

18 мая

– На площадке второго этажа я видела грифона, – сообщила Сара.

Она вошла в библиотеку, благоухая бергамотом и лавандой. Одно из помещений рядом с кухней Агата превратила в парфюмерную лабораторию, где экспериментировала с эфирными маслами. Воодушевленная недавним путешествием по Провансу, Агата обдумывала создание линейки своих любимых ароматов.

Я подняла голову от разложенных на столе записей, в которых пыталась соотнести вчерашний рассказ Маркуса с историческими документами. От материалов, найденных в Интернете, толку было мало. Большинство сведений о первых годах Войны за независимость касались стратегии сражений или оккупации Бостона. Тех, где говорилось о событиях в западной части Массачусетса, было совсем мало. Встречались рассуждения о социально-экономических последствиях войн колонистов с французами и индейцами, а также о тогдашнем конфликте поколений отцов и детей. Более подробные материалы я могла найти только в специализированной библиотеке.

– По-моему, это даже неплохо, – рассеянно пробормотала я, возвращаясь к своим заметкам.

Шпалера, висевшая на стене, имела сочный красный фон. В середине, окруженный множеством цветов, красовался вышитый грифон. Без шпалеры эта площадка выглядела бы гораздо мрачнее.

– Изабо купила эту шпалеру в пятнадцатом веке, – продолжала я. – Фиби считает, что ее изготовили в той же мастерской, что и знаменитые шпалеры с единорогами из парижского музея Клюни… Кстати, как звали оружейника, о котором рассказывал Маркус? Сол? Стивен? Я тут нашла сетевую энциклопедию солдат и матросов Массачусетса и хочу его поискать.

– Оружейника звали Сет. А я говорю не о старом ковре Изабо. – Тетка помахала перед моим носом окровавленным указательным пальцем. – Речь о живом грифоне. Маленький, но клеваться умеет.

Я вскочила со стула и выбежала на лестницу.

Грифон, укусивший Сару, сидел перед шпалерой и ворковал, разговаривая со своей вытканной сестрой. Та была гораздо крупнее. Длина живого грифона от клюва до кончика хвоста не превышала двух футов. Передние лапы, голова и шея напоминали орлиные, а задние лапы, туловище и хвост принадлежали льву. Несмотря на скромные размеры грифона, его клюв и когти производили внушительное впечатление.

Я с опаской приблизилась к незваному гостю. Грифон предостерегающе заверещал.

– Давай хватай его, – сказала Сара, подталкивая меня к грифону.

– Ты учила меня никогда не трогать незнакомый магический предмет, – напомнила я, противясь ее усилиям. – По-моему, грифон подходит под эту категорию.

– Предмет? – возмущенно прохрипел грифон.

– Ушам своим не верю. Он еще и говорит.

– Он говорит, – повторил грифон, встопорщив перья на шее.

– Оставим-ка мы его в покое, – сказала я. – Глядишь, и уберется восвояси.

– Его, – передразнил меня грифон.

– Можешь сплести ему магический поводок вроде того, что ты сделала Филиппу, чтобы малыш не упал с лестницы? – спросила Сара, выглядывая из-за моего плеча.

– Вообще-то, ты не должна была видеть этот поводок.

Даже когда я называла магический ограничитель сына старинным словом «помочи», дискомфорт, вызванный подобной вынужденной мерой, все равно оставался.

– Представь себе, увидела. И Филипп тоже. – Сара толкнула меня в бок. – Поторопись, не то упустишь пташку.

Грифончик расправил свои на удивление широкие крылья. В их окраске доминировали желтые и коричневые тона, созвучные цвету орлиных перьев и львиной шкуры.

Мы с Сарой вернулись в библиотеку, как две чопорные викторианские дамы, которые увидели мышь.

– Не думаю, что ему понравится ограничение собственной свободы, – сказала я.

– А кого это заботит? – огрызнулась Сара.

– С другой стороны, ему нельзя позволить беспрепятственно летать по дому. Ты помнишь, сколько хлопот было от Корры. – Я собралась с силами, сделала глубокий вдох и спокойно пошла к грифону. Когда до него оставалось футов десять, я предостерегающе подняла палец и скомандовала: – Замри на месте.

Грифон прыгнул мне навстречу. Загипнотизированная странным зрелищем, я не сдвинулась ни на шаг. Вскоре он подошел так близко, что я вполне могла нагнуться и подхватить его на руки… если бы не острый клюв.

– Ты. Замри.

Тяжелые когти передней лапы грифона впились в мою кроссовку, недвусмысленно предостерегая от дальнейших поползновений.

– Не я. Ты замри! – велела я, безуспешно пытаясь высвободить ногу из цепких когтей.

Мои сдерживающие попытки не произвели на грифона никакого впечатления. Он раздул грудь и распушил перья на крыльях.

Мы с Сарой наклонились, завороженные этим чисто птичьим ритуалом красования.

– Как по-твоему, у него есть блохи? – спросила Сара.

– Надеюсь, что нет, – ответила я. – Сара, ты лучше скажи, какого черта ты вызвала грифона?

– В гримуаре Бишопов нет заклинаний для вызова мифических существ. Если бы ты уделяла больше времени изучению семейного наследия и меньше фыркала на него, то знала бы это, – обиженно запыхтела Сара. – Это ты у нас умеешь вызывать драконов. Должно быть, и грифона откуда-то притащила. Ты же недавно баловалась магией. Дернула случайно не за ту нитку – и на́ тебе.

– Я всего-навсего оживила цветок! – (Вряд ли эта невинная забава могла потрясти основы магии.) – И Корру я не вызывала. Кстати, она из огнедышащих. Корра просто появилась, когда я составляла свое первое заклинание.

– Вот-вот, – пробормотала побледневшая Сара.

Наши головы повернулись в сторону детской.

– Дерьмо! – произнесла я, кусая губы. – Скорее всего, грифон появился по милости Филиппа.

– И что ты намерена делать? – спросила Сара.

– Поймать грифона, а потом… Честно говоря, сама не знаю.

Для пленения маленького, но на редкость юркого существа понадобились совместные усилия двух ведьм, демоницы и вампирши.

Кусочками утиного мяса Агата пыталась заманить грифона в видавшую виды пластмассовую переноску Табиты. Грифон вытягивал длинный, похожий на прут, розовый язык, склевывая угощение.

– Иди сюда, малыш. – Агата уже наполовину влюбилась в эту тварь. – Какой ты у нас красивый грифончик! А какие чудесные у тебя перышки!

Польщенный вниманием, грифон осторожными шажками приближался к приманке.

– Уже заперли? – послышался снизу голос Марты, игравшей роль разведчицы и одновременно бывшей нашей последней линией обороны, если грифон даст деру.

Грифон угрожающе заверещал и забил хвостом. Марта вызывала у маленького пришельца изрядное беспокойство. Будучи помесью льва и орла, то есть двойным хищником, грифон сознавал, что вампирша является более высоким звеном в пищевой цепочке. Стоило Марте шевельнуться, как грифон хлопал крыльями и издавал душераздирающий крик, напоминая, что он тоже сила.

– Близки к этому, – ответила я, вставая у открытой дверцы переноски.

Сара встала с другой стороны, готовая опустить металлическую решетку. Она столько лет таскала Табиту к ветеринарам, что приобрела значительный опыт в поимке ускользающей живности.

Агата помахала очередным кусочком утиного мяса перед грифоном, и тот в очередной раз с аппетитом его проглотил.

– Ты замечательно с ним управляешься. – Сара расточала комплименты Агате в той мере, в какой демоница нахваливала грифона. – Смотри, ты его заколдовала.

– Какой ты у нас красивый малыш! Какой у тебя красивый коричневый оттенок шерсти на хвосте! – ворковала Агата, раскладывая кусочки мяса в цепочку, ведущую к входу в переноску. – Что ты сам об этом думаешь, радость моя?

– Моя, – повторил довольный грифон, склевывая мясо.

Запах пищи разбудил дремавшую Табиту. Кошка вылетела на площадку, возмущенная тем, что Агата не позвала ее на пир. Увидев грифона, Табита остановилась как вкопанная.

– Орлы едят кошек? – шепотом спросила я.

– Боже упаси! – испугалась Сара.

Табита была не простой кошкой, а высшей представительницей кошачьего племени и достойным противником нашему пришельцу. Она прошла мимо грифона, даже не обернувшись, потерлась о ноги Агаты, показывая, кому принадлежит демоница, после чего острыми зубками подхватила ломтик мяса и прямиком направилась в свою переноску. Хвост у нее был высоко поднят, словно флаг. Оказавшись внутри, Табита улеглась на мягкую подушку и свернулась серым клубочком, издавая довольное урчание.

Грифон последовал за Табитой, по-птичьи прыгая на передних лапах и по-львиному шагая задними. Войдя в переноску, он тоже лег, защитной дугой изогнул хвост вокруг кошки и закрыл глаза.

Сара захлопнула дверцу.

Грифон приоткрыл один глаз, с кошачьим изяществом потянулся, просунув когтистую лапу сквозь металлические прутья дверцы, после чего погрузился в сон.

– Он что, мурлыкает? – спросила Агата, прислушиваясь к звукам, доносящимся из переноски.

– Это скорее Табита, – ответила я. – У грифонов птичье устройство голосового аппарата, и мурлыкать они не могут.

Из недр переноски послышался громкий храп.

– Табита, кто ж еще, – с оттенком гордости сказала Сара.

И опять Мэтью нашел меня в библиотеке. На этот раз я рылась в книгах по мифологии, разыскивая сведения по уходу за грифонами и их кормлению. Наши призраки-библиотекари, исполненные решимости мне помочь, постоянно подсовывали одну и ту же книгу.

– Еще раз спасибо, но Плиний всего лишь считал грифонов выдумкой, – сказала я колышущемуся облачку, возвращая книгу на полку. – Поскольку у нас внизу обитает вполне реальный грифон, рассуждения Плиния меня не занимают. Исидор Севильский куда полезнее. И ты был бы мне куда полезнее, если бы пошел и упорядочил словари.

– Я так понимаю, грифон доставил вам немало веселых минут, – сказал Мэтью.

Он стоял внизу, положив руку на перила лестницы, ведущей к верхним полкам.

– Боже, опять! – вздохнула я, беря с полки и открывая древний фолиант. – Еще один экземпляр «Физиолога». Этот датирован десятым веком. Седьмой по счету. Сколько одинаковых книг требовалось Филиппу?

– Авторам бывает не устоять перед искушением собрать как можно больше экземпляров своих трудов, – ответил Мэтью, с кошачьей стремительностью поднимаясь ко мне. – Во всяком случае, мне так говорили. Утверждать не могу, поскольку сам ничего не публиковал. Но у тебя, насколько помню, есть не менее двух экземпляров твоих публикаций.

– Не намекаешь ли ты на то, что твой отец был автором самого впечатляющего бестиария, написанного в западной традиции? – ошеломленно спросила я, застыв с седьмым экземпляром в руках.

– Тебе лучше, чем мне, известно о важности этого сочинения. Помню, что Филипп чрезвычайно гордился своей книгой. Он скупал все экземпляры, какие ему встречались. По правде говоря, отец сам в значительной мере способствовал успеху «Физиолога», – сказал Мэтью, забирая у меня книгу. – А ты не хочешь рассказать, почему в кладовой сидит грифон?

– Потому что его нельзя поместить в конюшню. Грифоны не ладят с лошадьми. – Я перелистала очередную книгу, снятую с полки. – Ламберт из Сент-Омера. Кто это?

– Бенедиктинский клирик. Кажется, друг Герберта. Жил где-то к северу отсюда, – сказал Мэтью, забирая у меня и эту книгу.

– Неужели в Средние века было полным-полно составителей зоологических энциклопедий? Тогда почему никто не затрагивал таких важных тем, как размеры, которых достигают взрослые грифоны? Почему не написали, чем их кормить и как с ними обращаться? – Я продолжала рыться на полках, не изменяя своей всегдашней убежденности, что книги подскажут мне ответы.

– Думаю, немногие видели грифона на близком расстоянии, а видевшие не считали этих созданий домашними зверюшками. – Темная жилка на лбу Мэтью слегка подрагивала, показывая, что мой муж раздражен. – И вообще, Диана, что тебя надоумило вызвать грифона? Почему ты не можешь отправить его обратно?

– Потому что это не мой грифон.

Я была настроена и дальше исследовать содержимое полок, отделяя бестиарии от книг о сказочных землях, древних богах и богинях и житийных повествований о христианских святых. Но Мэтью загородил собой книги, явно намереваясь прервать мои ученые изыскания.

– Выходит, грифон и в самом деле – фамильяр Филиппа, – растерянно произнес Мэтью. – Сара мне так и сказала, но я не поверил ей.

Фамильяры появлялись, когда прядильщики ткали свои первые заклинания. Они были чем-то вроде дополнительных колесиков на детском велосипеде, направляя ход развития непредсказуемых способностей прядильщика.

– Возможно. Но наши дети – Светлорожденные, а не прядильщики.

– А много ли мы знаем о Светлорожденных и их способностях? – спросил Мэтью.

– Немного, – призналась я.

Прядильщиками были ведьмы, в чьих жилах текла еще и кровь демонов. Светлорожденными называли детей, родившихся от ведьмы и вампира, страдающего бешенством крови, генетическим нарушением, которое свидетельствовало, что в роду этого вампира были демоны. Светлорожденные встречались столь же редко, как и единороги.

– Что, если Филипп одновременно Светлорожденный и прядильщик? – предположила я. – Может, у Светлорожденных тоже есть фамильяры.

Существовал только один способ узнать это наверняка.

– Иди медленно, – наставлял Филиппа Мэтью. – Пальцы не сгибай. Вспомни, как ты вел себя с Бальтазаром.

Я всегда беспокоилась, когда Мэтью подпускал Филиппа к своему громадному норовистому жеребцу, однако сегодня я была благодарна мужу за эти уроки обращения с конем.

Наш сын поковылял туда, где стояли мы с грифоном. Одной рукой он держался за руку Мэтью, на ладошке другой лежало колечко сухого завтрака «Чирио». Бекка сидела между Сарой и Агатой, с интересом наблюдая за происходящим.

Грифон ворковал и кудахтал, подбадривая Филиппа. А может, просто клянчил лакомство.

В книгах по мифологии, собранных Филиппом-старшим, о кормлении грифонов и обращении с ними не говорилось ровным счетом ничего. Выяснять симпатии и антипатии этого существа нам предстояло методом проб и ошибок. До сих пор грифон довольствовался утиным мясом, большими порциями сухих завтраков и спорадической помощью Табиты. Когда, невзирая на перечисленный рацион, грифон испытывал приступ голода, Сарина кошка приносила ему мышь-полевку.

– Боже, какие у него крупные задние лапы, – сказал Маркус, разглядывая львиную половину грифона. – И могут стать еще крупнее, как и все тело.

Когда Филипп приблизился к грифону, тот возбужденно запрыгал, щелкая клювом и ударяя по полу хвостом.

– Сидеть. Стоять. Лежать. Умница.

Филипп с первых дней жизни привык к собакам и слышал всю чушь, какую взрослые говорят псам, пытаясь регламентировать их поведение. Приближаясь к грифону, он подавал команду за командой.

Грифон сел. Потом опустил голову между лапами и стал ждать.

– Диана, ты хотела доказательств, что грифон действительно принадлежит Филиппу. Они налицо, – сказала Сара.

Филипп протянул колечко «Чирио» грифону. Все взрослые в комнате затаили дыхание. Грифон внимательно разглядывал угощение.

– Ешь! – велел Филипп.

Грифон сел и взял колечко. Пока он глотал угощение, я пересчитывала пальчики на руке Филиппа, желая удостовериться, что их по-прежнему пять. К счастью, ни один не пострадал.

– Яй! – воскликнул Филипп, с большой гордостью и энтузиазмом обнимая грифона, чей клюв находился пугающе близко к ушку моего сына.

Я шагнула, собираясь нарушить эту идиллию.

– Диана, я бы не стала вмешиваться, – ненавязчиво посоветовала мне Сара. – Сейчас между ними происходит необыкновенное общение.

– Пип, а как ты назовешь своего друга? – спросила нашего сына Агата. – Большая Птица?

– По-моему, это имя уже занято, – со смехом возразил Маркус. – Может, назвать грифона Джорджем – в честь Джорджа Вашингтона? Он же наполовину орел.

– Не назову Джорджем, – возразил Филипп, поглаживая грифона по голове.

– Тогда как? Золотистый подойдет? – предложила Агата.

Филипп покачал головой.

– А как тебе Щебетун? – предложила Сара. – Хорошее имя для птички.

– Не птица, – хмуро посмотрел на Сару Филипп.

– Так скажи нам сам, – не выдержала я.

Мне не нравилось, что между моим сыном и существом, явившимся со страниц сказки, так быстро возникла крепкая дружба.

– Секрет. – Филипп поднес к губам пухлый пальчик. – Ш-ш-ш.

У меня закололо в большом пальце. Знак предостережения.

Имена важны. Так говорила мне Изабо, назвав множество имен Мэтью.

Можешь звать меня Коррой. Огнедышащая дракониха, вызванная моим первым заклинанием, мой фамильяр, намекала, что сообщила не настоящее имя, а одно из имен. Настоящее имя позволило бы мне вызвать дракониху даже из того неведомого места, которое она именовала домом.

– Папе скажу, – объявил Филипп, переключая свою благосклонность на отца.

Мэтью присел на корточки, приготовившись слушать.

– Полло, – произнес Филипп.

Грифон взмахнул крыльями, затем еще раз и поднялся в воздух, словно ожидая, когда его призовут.

Послышался удар металла о камень, потом раздался звон, возвещая о чем-то знаменательном.

Я оглянулась вокруг, ища источник звука. У ног Филиппа лежал серебряный наконечник стрелы: совсем маленький и очень острый.

Грифон парил у Филиппа над головой, ожидая новых приказаний хозяина.

– Полло? – переспросила Сара. – Какое-то куриное имя.

– Это Аполлон, – пояснил Мэтью, с тревогой глядя на меня. – Брат-близнец богини Дианы.

Бекка с Филиппом играли на мягкой овечьей шкуре в нашей спальне. В данный момент им вполне хватало кубиков, игрушечного грузовика и табуна пластмассовых лошадок.

Грифона вновь заперли в кладовой.

– Теперь я понимаю, отчего призраки паслись рядом с книгами по мифологии. Они хотели заблаговременно предупредить меня о появлении Аполлона, – сказала я, наливая себе вина в бокал.

Обычно я не притрагивалась к вину до вечера, но события этого дня позволяли сделать исключение.

– Много ли тебе известно о брате богини Дианы? – спросил Мэтью.

– Немного, – ответила я, разглядывая серебряный наконечник. – В одной из книг Филиппа были кое-какие сведения о нем. Помню, там упоминались три силы.

Светящееся зелено-золотое пятно возле очага увеличилось и превратилось в моего умершего свекра.

– Дед! – воскликнула Бекка, показывая ему лошадку.

Филипп-старший улыбнулся внучке и пошевелил пальцами. Потом выражение его лица стало серьезным, и он произнес по-латински:

Constat secundum Porphyrii librum, quem Solem appellavit, triplicem esse potestatem, et eundem esse Solem apud superos, Liberum patrem in terries.

– Согласно книге Порфирия, где он назван Солнцем, сила его имеет троичную природу, будучи Солнцем на небе и отцом Свободы на земле, – поспешила перевести я.

Не задав прямого вопроса, я нарушила неписаное магическое правило, однако это не помешало мне получить сведения от призрака. Такая информация была очень редкой и крайне ценной.

– Порфирия? – удивился Мэтью, удивленный моими познаниями. – Когда тебе удалось это запомнить?

– Я ничего не запоминала. Мне помог твой отец. Он любит наблюдать за нашими детьми.

Et Apollinem apud inferos. Внимание Филиппа-старшего было приковано к внуку.

– И Аполлон в аду, – отупело произнесла я.

Наконечник стрелы сверкал на солнце, освещая золотистые и черные нити, связывающие его с миром.

Unde etiam tria insignia circa eius simulacrum videmus: lyram, quae nobis caelestis harmoniae imaginem monstrat; grypem, quae eum etiam terrenum numen ostendit, – продолжал Филипп.

– Таким образом, свойства его могут быть представлены тремя предметами: лирой, символизирующей небесную гармонию; грифоном, показывающим, что он обладает властью и над землей.

Слова, произносимые мной, напоминали заклинание. Их древнее значение эхом отдавалось по всей комнате.

Et sagittas, quibus infernus deus et noxius indicatur, unde etiam Apollo dictus est, – добавил Филипп-старший.

– И стрелами, указывающими на то, что Аполлон – бог инфернальный и приносящий вред, отчего он и зовется разрушителем.

Мои пальцы сомкнулись вокруг серебряного наконечника стрелы, полученного Филиппом в подарок от грифона.

– С меня хватит! – Мэтью вскочил на ноги. – Мне ровным счетом наплевать, откуда взялся этот грифон или насколько велико желание Филиппа оставить его в качестве домашней зверюшки. Пусть грифон убирается!

– Убирается… куда? – спросила я, качая головой. – Мэтью, у нас вряд ли есть выбор. Грифон подчиняется Филиппу, а не нам с тобой. Аполлон появился здесь не без причины.

– Если эта причина как-то связана с разрушением и наконечник стрелы, брошенный на пол, – лучшее тому доказательство, пусть грифон поищет себе другой дом. – Мэтью решительно замотал головой. – Мой сын не будет игрушкой в руках богов или богинь. Я знаю, это ее вина.

Мэтью до сих пор возмущался соглашению, которое почти два года назад я заключила с богиней, чтобы спасти его жизнь. В обмен я разрешила ей пользоваться моей жизнью.

– Быть может, мы напрасно волнуемся и грифон – всего лишь безобидный подарок, – предположила я.

– Она не делает безобидных подарков. Интересно, что богиня вздумает подарить Ребекке, когда у девчонки проснется интерес к магии? Золотую лань? Медведя? – Глаза Мэтью помрачнели от гнева. – Нет, Диана! Я этого не допущу!

– Ты же сам говорил, что мы не можем делать вид, будто у близнецов в крови нет никаких магических задатков, – сказала я, взывая к разуму мужа.

– Магия – это одно. Грифоны, богини, ад и разрушения – нечто диаметрально противоположное. – Гнев Мэтью продолжал нарастать. – Ты такой судьбы хочешь для нашего сына?

И отец Свободы на земле. Голос Филиппа-старшего был едва слышен. Он с печалью смотрел на Мэтью. Ну почему у Мэтью всё всегда так мрачно? Ни лучика света.

Этот вопрос я слышала от Филиппа и раньше. Простой вопрос, на который нелегко ответить. Вера Филиппа, бешенство крови, гипертрофированная совесть окрашивали собой всё. Тем драгоценнее была его радость, неожиданные улыбки и способность прощать. Но такое случалось, когда он мог подняться над своими мрачными чувствами.

– Ты просишь меня наложить на Филиппа ограждающее заклинание? – (Мой вопрос шокировал Мэтью.) – Если Филипп – прядильщик и если рядом с ним не будет Аполлона, такое заклинание – единственный способ растить нашего сына в безопасной обстановке, – сказала я. – Аполлон сможет постоянно находиться рядом с Филиппом, чего при всем желании не получится у нас с тобой. Они станут закадычными друзьями.

– Филиппу не позволят брать грифона в школу, – возразил Мэтью. – Нью-Хейвен – прогрессивное место, но и там существуют пределы.

– Грифона, быть может, и не позволят, а вот лабрадора-ретривера – вполне. Конечно, надлежащим образом обученного и со всеми необходимыми сертификатами, – размышляла я вслух. – Если наложить крепкое маскирующее заклинание, Аполлон вполне сошел бы за собаку-помощника.

– Не собака, мама, – возразил Филипп, заставляя свою лошадку двигаться легким галопом по овечьей шкуре. – Грифон.

– Да, Филипп, – ответила я, выдавливая из себя улыбку.

У моего сына был ручной грифон. Моя дочь наслаждалась вкусом крови.

Теперь я начинала понимать, почему мои родители оградили меня от магии столь радикальным способом.

Мы спустились во внутренний двор, где расположилась остальная часть семейства. Большой разноцветный зонт защищал от предвечернего солнца. На столе были расставлены закуски и напитки. Все оживленно переговаривались. Уж не знаю, кто выпустил Аполлона, но грифон прохаживался рядом.

– Значит, ты внял совету моего предка Сары Бишоп и вернулся в Хедли, – говорила Сара. – Отказаться от мечтаний о славе ради заботы о матери и сестре – это требовало мужества.

– Тогда мне так не казалось. – Маркус с неимоверной скоростью колол фисташки, бросая скорлупу Аполлону. – Находились люди, обвинявшие меня в трусости.

– Легко обвинять, когда не живешь бок о бок с твоим отцом.

Если Маркус испытывал напряженность, этой фразой Сара мгновенно ее разрядила. Меня в тетке всегда восхищало сочетание предельной честности с умением сопереживать.

Я сжала Сарино плечо, благодаря за поддержку, и села напротив графина с ледяным чаем.

– Все уладилось? – спросила Сара, удивленно посмотрев на меня.

– Конечно, – ответила я, наливая чай. – Мы с Мэтью обсудили, как нам быть с Аполлоном.

– Грифону не понравилась разлука с Филиппом, – сказала Агата.

– Ничего удивительного, – подхватил Маркус, отправив в рот горсть фисташек. – Связь между фамильяром и прядильщиком должна быть очень сильной. Как Бекка реагирует на это?

– Пока не выказывает признаков ревности, – задумчиво ответила я.

– Подожди, – засмеялся Маркус. – Когда Филипп предпочтет играть с Аполлоном, а не с ней, ее чувства сразу изменятся.

– А может, Аполлон – их общий фамильяр? – с надеждой спросил Мэтью.

– Сомневаюсь, что такой трюк сработает, – возразила я, разбивая надежды мужа. Мои слова так его огорчили, что пришлось сгладить их горечь поцелуем. – Помнишь, о чем мы говорили? Фамильяр – палочка-выручалочка для конкретного прядильщика и настроена на его способности.

– И поскольку Бекка и Филипп – двуяйцевые близнецы, способности у них будут разные. И фамильяры тоже разные, – сказал Маркус. – Теперь понятно.

– Мы пока не знаем наверняка, является ли Бекка прядильщицей, – напомнила я.

Все посмотрели на меня с сожалением, будто я лишилась рассудка.

– Давайте во всем видеть светлую сторону, – вздохнула я. – По крайней мере, у нас будет помощник, приглядывающий за обоими.

К этому времени Мэтью выпил целый бокал вина, и его настроение несколько улучшилось.

– Я помню, как стремительно Корра бросалась на твою защиту, когда тебе грозила опасность, – сказал Мэтью.

– Она действовала еще стремительнее, если мне требовалась помощь или магический пинок под зад. – Я взяла его за руку.

– Сила, которой ты обладаешь, вдобавок снабжена еще и монитором слежения в виде мифологического существа. Согласись, что это удивительно, – заявила Агата.

– Меня всегда удивляло, каким образом прядильщики узнавали, что они отличаются от прочих ведьм, если рядом не было других прядильщиков и никто не мог им помочь, – призналась Сара. – Еще удивительнее были причины, толкавшие их на создание собственных заклинаний. Ведь могли бы идти традиционным путем: изучать гримуары, перенимать навыки окружающих ведьм… Теперь я знаю, как это происходит.

– У моего отца была цапля, – напомнила я тетке. – Когда мы встречались в шестнадцатом веке, я не удосужилась спросить, в каком возрасте у него появился Бенну.

– А мне кажется, что фамильяры немного похожи на прививку, – сказал Маркус. – Крупица магии, уберегающая от больших бед. Звучит вполне разумно.

– Ты серьезно?

Я как-то привыкла думать о Корре в понятиях детского велосипеда со вспомогательными колесиками и не могла переключиться на другую метафору.

– Вполне серьезно. Фамильяр – нечто вроде вакцины для детских прививок, – развил свою мысль Маркус. – После всех этих разговоров про тысяча семьсот семьдесят пятый год я потом много думал о прививках. Помимо войны, другой главной темой разговоров в колониях были прививки. Вспоминая Банкер-Хилл, я вспомнил и об этом.

– Думаю, так продолжалось, пока не была подписана Декларация независимости, – заявила я, вставая на знакомую историческую основу. – Этот шаг наверняка поднял медицину на более высокий уровень.

– Должен вас разочаровать, профессор Бишоп, – засмеялся Маркус. – Знаешь ли ты, чтó праздновали в Бостоне четвертого июля тысяча семьсот семьдесят шестого года? Вовсе не событие, произошедшее в далекой Филадельфии. Говорю тебе как живой свидетель. В городе, да и по всей колонии, радовались решению властей Массачусетса отменить закон о запрете прививок от оспы.

Даже сегодня оспа считалась ужасным заболеванием, против которого не существовало эффективных методов лечения. Риск заразиться при контакте с больными по-прежнему оставался очень высоким. От оспы умирали и в наши дни. У заболевшего поднималась температура, и он горел, как в лихорадке. На лице и теле появлялись гнойники, оставлявшие затем уродливые шрамы. Мэтью настоял, чтобы перед нашим путешествием в XVI век я сделала прививку от оспы. Помню, как на месте прививки появился один-единственный гнойник. Эта отметина останется со мной до конца дней.

– Оспу называли молчаливым убийцей. Мы боялись ее сильнее, чем английских ружей и пушек, – продолжал Маркус. – Ходили слухи, что при отступлении из Бостона англичане намеренно побросали в городе зараженные одеяла и оставили своих больных. Твой предок Сара Бишоп говорила мне, что для победы в войне нам понадобится больше хирургов, чем солдат. Она оказалась права.

– Значит, после Банкер-Хилла ты решил учиться на хирурга? – спросила я.

– Нет. Сначала я вернулся домой и выдержал очередной всплеск отцовского гнева, – ответил Маркус. – Потом настала зима, а с ней – затишье в боевых действиях. Когда к лету сражения возобновились и солдаты вновь собрались со всех колоний, число заболевших оспой стало стремительно расти, пока мы не оказались на грани эпидемии. – Поймав мой удивленный взгляд, он пояснил: – У нас не было никаких лекарств против оспы. Только надежда выжить. – Маркус повернул левую руку ладонью вверх и показал белый круглый шрам с ямочкой в центре. – Мы намеренно заражали себя легкой формой оспы, чтобы приобрести иммунитет. Случайное заражение означало почти верную смерть. Быть может, Филадельфия и праздновала независимость от короля, но в Массачусетсе мы просто радовались возросшим шансам остаться в живых.

Массачусетское историческое общество. Архив Мерси Отис Уоррен

Письмо от Ханны Уинтроп к Мерси Отис

Кембридж, Массачусетс

8 июля 1776 года

(ОТРЫВОК СО ВТОРОЙ СТРАНИЦЫ)

Главной темой разговоров остается оспа. Бостон позабыл свои страхи перед вторжением и теперь вплотную занят войной с инфекцией. В город ежедневно привозят соломенные тюфяки и детские кроватки. Неистребимая привычка следовать моде и здесь одерживает верх.

Мужчинам, женщинам и детям буквально не терпится сделать прививку, что я считаю такой же данью моде, какой в минувшем году было бегство от войск варвара Георга.

Ах, дорогая моя подруга, я же еще не упомянула об утрате, тяжким грузом легшей мне на сердце; речь идет о смерти другой моей дорогой подруги, доброй мадам Хэнкок. Оборвалась ее сильная привязанность к этой жизни, и Вы, знавшая ее прекрасные качества, присоединитесь к моей скорби по поводу ее кончины. Вот она, зыбкость земного счастья. Мистер Уинтроп присоединяется и вместе со мной шлет наилучшие пожелания Вам и полковнику Уоррену; он надеется, что вскоре Вы всем семейством почтите нас своим присутствием.

С любовью к Вам,

Ханна Уинтроп.