Текст книги "Долгое падение"

Глава 8
Четверг, 5 мая 1958 года

Отец Изабель Кук рассказывает суду о той ночи, когда в последний раз видел свою дочь. Мистер Кук знает, что он – сноска в этой истории. Его потеря, его дочь, его жизнь – все это второстепенно. Он здесь только потому, что Питер Мануэль заявил о своей невиновности, поэтому Короне нужны его показания. Он предпочел бы находиться где-нибудь в другом месте, а не здесь, но он выполняет свой долг.

Мистер Кук – солидный, порядочный человек с безупречной репутацией на работе и красивой женой. Он сдержанно описывает свою дочь. Изабель была милой девочкой. Хорошей дочерью. Она всегда помогала матери по дому. Она работала на телефонной станции. Она любила танцевать. Мистер Кук описывает ее так потому, что не хочет говорить о ней открыто перед другими людьми – о настоящей Изабель. Люди смотрели на ее трусы и перебирали ее нижнюю юбку. Они выкопали ее голый труп из замерзшей январской земли и видели ее тело, исследовали ее интимные части, ища признаки изнасилования. Мистер Кук не может позволить им еще больше приблизиться к его настоящей дочери, хохотушке, не уверенной в мире и своем месте в нем, ищущей свой путь. Спящей крепко, забавной, иногда к тому же несносной, теряющейся в своих молитвах, с любовью к оладьям, со склонностью к полноте.

– В интересах суда можете ли вы рассказать нам о последней ночи, когда видели Изабель?

Мистер Кук откашливается. Медлит.

– Изабель собиралась встретиться на танцах со своим бойфрендом. То была холодная ночь. После чая она уложила свои танцевальные туфли в сумочку, надела пальто и шарф. Она получила новые танцевальные туфли на день рождения в январе и очень радовалась этому. Она сказала, что собирается той ночью танцевать, пока не отлетят подметки ее старых туфель.

Мистер Кук роняет подбородок на грудь. Он чувствует, как неожиданно его захлестывают чувства, ошеломляет видение того, как она стоит в дверях гостиной, натягивая пальто и улыбаясь ему. Он тогда не обращал на это внимания, потому что пытался совладать с очагом. Трубу нужно было прочистить, они топили влажным углем, и огонь не был жарким. Мистер Кук держал над камином газетный лист, нагревая его, чтобы дочиста прожечь трубу. Изабель наблюдала за ним, а он лишь бегло оглянулся. Его внимание было поглощено огнем – он не хотел, чтобы середина газеты занялась и сгорела.

– Не задерживайся допоздна.

– Пока, папочка.

А потом дверь за ней захлопнулась, и она исчезла – исчезла навсегда.

– Но она не пришла домой той ночью?

– Нет, не пришла.

– Когда именно вы поняли, что она исчезла?

Мистер Кук делает глубокий вдох, но в суде душно, и это не помогает. Он делает еще одну попытку, на сей раз успешную.

– Мы начали беспокоиться в одиннадцать часов. Она знает, когда должна быть дома, и это было очень на нее не похоже – опаздывать. Я отправился искать ее на автобусную остановку. Пришел автобус, но Изабель в нем не было. Тогда я вернулся домой. К тому времени было без четверти двенадцать. Ее все еще не было дома. Жена позвонила домой другу Изабель, и его мать позвала его к телефону. Изабель вообще не появлялась на танцах.

Мистер Кук замолкает, чтобы выпить воды. Он не может смотреть на Питера Мануэля в клети для подсудимых. Боковым зрением он улавливает его как тень, но не может на него смотреть. Мистер Кук не поднимает глаз, обещая себе, что скоро все это закончился и он почувствует себя лучше.

– Она так и не пришла на танцы, и мы поняли, что она в самом деле пропала. Моя жена позвонила в полицию, а я отправился искать ее сперва на дорогу, на железнодорожную станцию, а потом в поля.

– В поля за вашим домом?

– В поля, – эхом повторяет мистер Кук, – в поля Сандихилс и Бернтбрум.

Он роняет взгляд на деревянные перила, на которых покоятся его руки; кончики пальцев не ощущают тонких дубовых волокон, они онемели на режущем декабрьском морозе. Мистер Кук чувствует этот мороз на своей щеке, чувствует, как напряжено его лицо, прикрытое от разбойника-ветра. Он чувствует, как под сапогами хлюпает влажная грязь, как их засасывает в землю. Он ищет свою Изабель в темноте. Он ходит четыре часа, добирается до Барракни, оставляет позади Фоксли и Ньюлендс-Глен. Потом возвращается домой для того, чтобы выпить чая, вкуса которого не ощущает, надеть еще один шарф и поговорить с полицией. Он ведет с собой полицейских и показывает им, где уже искал. Поля изрыты шахтами старых рудников. Тому, кто не знаком с этими местами, опасно находиться здесь в темноте.

Сперва мистер Кук сердится на Изабель. Он хочет, чтобы она узнала, что из-за нее переживает ее мать. Когда гнев проходит, он желает снова рассердиться, потому что теперь он просто в ужасе. Он так испуган, что хочет крепко обнять свою дочь и никогда ее не выпускать. Потом он хочет просто держать ее руку, потом – просто видеть ее. Просто видеть ее. Это страстное желание хуже страха. Это желание – скорбная боль, которая погружается в самую глубину его сердца.

С наступлением ночи Мистер Кук все меньше и меньше устает. Он знает, как мужчины говорят о девушках. Он знает, что могло случиться с его Изабель. В течение длинных часов, проведенных в темноте, когда все его надежды высасываются сквозь подошвы в мокрую, предательскую землю, он начинает чувствовать, что просто необходимо найти танцевальные туфли, которые она истоптала на всех этих своих танцах.

Туманным утром, когда беззаботное солнце соизволяет встать, мистер Кук сидит в гостиной рядом с очагом, который никто не согреет. Он все еще в верхней одежде и слушает заверения полицейских, просто отрабатывающих свою смену.

Ее найдут. Она осталась ночевать у подруги, у которой нет телефона. Мы обыскиваем больницы, может, ее сбила машина.

Но мистер Кук знает, что случилось с его дочерью. Это случалось в тех полях и раньше. Нападали на девушек и женщин, и никого не поймали. Он думал, его жена думала, что женщинам не полагается в такое время находиться вне дома. Он думал, а жена его говорила, что пострадавшие должны были быть женщинами особого сорта, чтобы находиться в такое время в поле вместе с мужчиной. Они думали так не потому, что они плохие, злорадные или равнодушные люди. Они думали так потому, что во всех тех случаях не были перепуганы. Иначе они никогда не позволили бы своей Изабель ступить за порог.

Когда туманное утро подходит к концу, мистер Кук еще раз идет на компромисс со своими желаниями: если б ему только подержать одну из ее туфель, ее танцевальных туфель… Только одну. Ему так этого хочется, что он чувствует мягкую изношенную кожу, изгиб ее каблука подушечкой загрубевшей от работы руки.

– Мы ждали, а она так и не пришла домой, – говорит он суду.

– И что произошло утром?

– Примерно в полутора милях от дома нашли в ручье ее сумочку. Ее танцевальные туфли исчезли.

– Сумочку нашли по дороге к автобусной остановке?

– Нет. В другой стороне. Там нашли отпечатки ног и решили, что за ней гнались по полям больше полумили. Но все-таки найти ее полицейские не смогли.

– А что случилось потом?

– Ничего.

Целые акры «ничего» за недели длиною в год. Никаких ее вещей больше не нашли. Обыскали шахты. Обшарили реку Калдер, но ничего не обнаружили. До 11 января. Тогда нашли ее могилу.

– Как вы об этом узнали?

Мистер Кук снова отпивает из стакана. Он ставит его обратно, но понимает, что еще не готов говорить, поэтому полностью осушает стакан и напоминает себе, что близок к концу всего этого, что он – просто сноска и что никого все это по-настоящему не заботит, кроме него самого.

– Полиция пришла с нами повидаться. Нам сказали, что человек признался, и в этом и в других делах. Полицейские сказали, что он отвел их посреди ночи к ее могиле. «Я стою на ней», – помню, они передали эти его слова. Он показал им, где ее танцевальные туфли. Они были неподалеку. Под грудой кирпичей.

Туфли лежали под дождем, на морозе, под грязью почти две недели. Их еще не вернули мистеру Куку, но он знает, что туфли больше не мягкие и не хранят форму ее ноги. Они испорчены дождем и морозом. Теперь это просто куски изувеченной кожи.

У защиты больше нет вопросов к мистеру Куку. Ему разрешают покинуть свидетельскую трибуну.

Идя по залу суда, мистер Кук не чувствует себя лучше. Он гадает – где же ощущение завершенности. Он так же опустошен, как и раньше, но теперь чувствует, что его скорбь выставлена на потеху публики. Его потеря будет описана в завтрашних газетах, о ней прочитают в автобусах люди, не очень интересующиеся Изабель. С мест на балконах за ним наблюдают люди, которым на самом деле почти все равно. Он горько размышляет – не считают ли они его потерю занимательной.

Он сердито вскидывает глаза и перехватывает взгляд женщины. Ей примерно столько же лет, сколько его жене. Она плачет, не таясь; слезы текут по ее щекам, руки сжаты так, будто она держит холодные ноги своей мертвой дочери, чтобы согреть их. С его губ срывается всхлип, и мистер Кук хлопает себя ладонью по губам, пристыженный, потрясенный внезапным родством с незнакомкой. Он прыгает по ступенькам лестницы, ведущей в комнату для свидетелей, и с топотом врывается в дверь.

В уединении тихой комнаты его ожидает жена. Она обнимает его, и мистер Кук всхлипывает в ее волосы. Он думает о плачущей женщине на балконе. Его уникальное горе было всем, что у него оставалось от Изабель. Теперь плачущая женщина отобрала у него и это. Его снова ограбили.

Глава 9
Вторник, 3 декабря 1957 года

Нетти Уотт никогда не говорит обо всем этом, ни разу. Ее не вызывают в суд как свидетельницу, она не дает интервью прессе. И все-таки она была там в ту ночь, когда Питер Мануэль рассказывал свою историю.

Она слушает его рассудительно, с критическим мышлением женщины, которая тридцать пять лет смотрит фильмы. Она понимает разницу между хорошей историей и плохой. Нетти ходит в кино четыре-пять раз в неделю. Она стыдится этого. Так же регулярно, как Сэмюэл Пипс[44]44
  Сэмюэл Пипс (1633–1703) – английский чиновник морского ведомства, автор знаменитых дневников.


[Закрыть] зарекался ходить в театр, Нетти зарекается смотреть кинофильмы. И точно так же, как Пипс, всегда нарушает зарок.

В Деннистауне трудно куда-нибудь отправиться, не проходя мимо кинотеатра. В пределах одного квартала от дома Нетти два кинотеатра. Фильмы и кинохроника идут целый день, каждый день. Она ходит то в «Парад», то в «Пикчерс хаус», чтобы служители не заметили, как часто она появляется. Если билетер отпускает комментарий: «Здравствуйте! Вы снова здесь?» – Нетти некоторое время не возвращается туда.

Иногда, когда попадает в город, она отправляется в кинотеатр побольше, где никто ее не заметит. С тех пор как появилось телевидение, люди уже не ходят на фильмы так часто, но Нетти тридцать восемь, и она выросла на кинофильмах, на историях из них.

Она слушает разговор мужчин на кухне, но те не видят ее. Нетти прислонилась спиной к внешней стене алькова, склонив голову набок, чтобы лучше слышать. Кухонным альковом обычно пользовались служанки как закутком для сна, но люди в двуспальных квартирах больше не держат служанок. Нетти и Джон используют альков как обеденную зону. Это уютная, защищенная от сквозняков часть дома.

Мужчины разговаривают тихо, но каменные стены вокруг усиливают их голоса. Нетти слышит все: вдохи, позвякивание стекла о зубы, «пуф», когда сигарету, затянувшись, выпускают из губ. Это все равно что слушать радиопостановку. Мануэль рассказывает, что все то дело было ошибкой. На Уоттов никогда не нацеливались. Таллис нацелился на Валентов, итальянскую семью, живущую в соседнем доме рядом с Уильямом и Мэрион.

– Таллис отправился туда с адресом дома Валентов, но девушка, Дианна, была в окне вашего дома, поэтому он подумал, что они ошиблись.

История убедительная, потому что Дианна и вправду была в ту ночь в доме Уотта. Она сказала полиции, что отправилась домой в полночь, прежде чем закончился «Поп-парад», после того, как «Que Sera, Sera» Дорис Дэй[45]45
  Дорис Дэй (род. 1922) – американская певица и актриса.


[Закрыть] исполнили пятым номером.

– Вот видишь? – указывает брату Уильям. – Я же говорил – он все прояснит.

Джон фыркает, а Нетти знает, что он внимательно слушает.

Чарльз Таллис думал, что в доме Валентов есть деньги. У них успешный кондитерский бизнес; бизнес, связанный с наличкой, и они итальянцы.

Все знают: итальянцы держат наличные деньги и ювелирные изделия под рукой на тот случай, если придется бежать. Война закончилась не так давно. Итальянцев, союзников врага, собрали и интернировали. На их дома и заведения нападали, и теперь они всегда готовы бежать. Это правильное предположение, что Валенты стали бы держать деньги в доме.

Чарльз Таллис, человек с длинным послужным списком взломщика, отправился в Бернсайд вместе с вдовой Мэри Бауэс. Бауэс – его подружка. Они захватили с собой Мартина Харта, он – пара грязных рук, убийца, которого Таллис иногда берет на кражи со взломом. На самом деле Таллису нужен был не Харт, а Мануэль с его опытом и навыками, но тот колебался, потому что план заключался в том, чтобы вломиться и убить всех, кроме девушки, Дианны. Они хотели заставить ее рассказать, где спрятаны деньги, а после убить и ее тоже. Мануэль не пошел на дело, потому что не хотел причинять зло юной девушке, это не его методы. И тогда они взяли вместо него Харта.

Таллис пришел, чтоб повидаться с Мануэлем за день до того, как отправиться на дело. Он попросил взаймы револьвер «Уэбли», чтобы убить из него семью. После он собирался вернуть револьвер. «Конечно, – сказал Мануэль, – без проблем».

Нетти выпрямляется.

Не то! Ошибка в изложении. Если б история Мануэля была в фильме, публика бы сейчас зубоскалила. Люди кричали бы на экран и швыряли в него шкурками апельсина. «Вздор! – кричали бы они. – Так я тебе и поверил! Ты не одолжил бы убийце свой револьвер. Его можно отследить и найти тебя, если только ты не задумал какую-то странную подставу!»

Нетти приходит в голову, что, может, Мануэль и задумал некую подставу.

Но когда она снова прислоняется к стене и ждет, чтобы проверить, так ли это, одна ее бровь все еще вскинута вверх.

Мануэль говорит заговорщицким тоном: итак, он одалживает Таллису «Уэбли». На следующую ночь тот отправляется в Бернсайд вместе с Мэри Бауэс и Мартином Хартом.

На Феннсбанк-авеню они ищут место, откуда можно понаблюдать за домом Валентов. К счастью для себя, находят пустой дом, обращенный фасадом к тому, который они принимают за бунгало Валентов.

Нетти кивает. Она знает, что это правда. Полиция выяснила, что в дом номер 18 той ночью тоже вламывались, а он как раз напротив дома Валентов.

Они проникают в него, наблюдают и видят Дианну Валент в окне дома номер 5, дома Уильяма Уотта. Они думают, что ошиблись адресом.

Следя за домом, Таллис, Харт и Бауэс сидят, курят, наблюдают из окна и ждут, когда огни погаснут. Таллис и вдова Бауэс отправляются в спальню, чтобы… Ну, вы понимаете…

Мужчины в кухне: «Хо-хо», и Нетти с отвращением кривит губы.

Дом принадлежит двум старым девам. Это мерзко.

– ЖЕНА! – кричит ей Джон. – ЖЕНА!

Нетти вздрагивает. Она не хочет, чтобы мужчины узнали, что она рядом, всего лишь за углом, и подслушивает. Женщина выжидает мгновение, а потом на цыпочках тихо идет на кухню.

Они делают паузу, пока она берет с буфета чистую пепельницу и ставит ее на стол, а грязную забирает, чтобы вытряхнуть в камин. Мужчины молчат, пока она не уходит в коридор, поэтому Нетти понимает – они не хотят, чтобы она слушала. Она уносит пепельницу в гостиную, вытряхивает пепел и окурки в неразожженный очаг, после чего торопится обратно, к стене, возле которой подслушивает.

Тихий рассказ продолжается: Таллис, Бауэс и Харт идут в бунгало Уотта.

Таллис разбивает стекло в боковом окне, открывает переднюю дверь, и все крадучись входят в тихий дом. Они закрывают за собой дверь. В доме все спят. Нетти мысленно видит их в прихожей Уильяма. Они освещены сзади сквозь стекло двери, их лица в глубокой тени, в волосах – перья, на боку – силуэты томагавков.

Все спят.

Они слышат дыхание в доме, вдохи и выдохи, стоя в тихой прихожей, на красном ковре, рядом с шифоньером, над которым висит картина желтой собаки. На другой стене – пустая вешалка для ключей.

– Пустая? – озадаченно спрашивает Джон.

– На вешалке нет ключей, – говорит Мануэль. – Все крошечные крючки пусты.

– Крючки?

– Пять маленьких крючков. Для ключей. На них ничего нет.

Джон произносит:

– Что?

Судя по его тону, он сбит с толку.

Нетти слышит, как в кухне то ли Джон, то ли Уильям откидывается на спинку стула – слабо поскрипывает дерево. Она ощущает их замешательство от того, сколько он знает о доме, в котором никогда не был.

Мануэль рассказывает:

– Таллис открывает дверь в первую спальню, ту, что по правую руку. Там односпальные кровати и стол между ними, на кроватях спят две женщины. Таллис входит и, стоя между двумя кроватями, смотрит на спящих женщин. Затем вынимает револьвер и стреляет в ту, которая ближе к двери, стреляет ей в висок, потом стреляет в дальнюю женщину. По одной пуле на каждую. «Пах, – говорит он. – Пах».

В прихожей Харт и Бауэс пугаются и пробираются к передней двери, выбегают на улицу и возвращаются в дом 18, чтобы спрятаться там. Они оставляют Таллиса одного в доме номер 5.

Голос Уильяма:

– Почему они убежали? Таллис ведь говорил им, что собирается делать, не так ли?

Мануэль фыркает:

– Вы когда-нибудь слышали выстрел револьвера в маленькой спальне? Он чертовски громкий…

На кухне все некоторое время молчат, но Нетти выпрямляется: это сделал Мануэль. Он описывает то, что сам сделал. Теперь Нетти знает это наверняка.

Знает ли это Джон? Понимает ли Уильям? Последний очень пьян, он не может знать. Если б он понимал это, то не сидел бы рядом с человеком, который убил его жену, дочь и Маргарет Браун. Тогда Уильям избил бы его и выгнал из дома Джона и Нетти.

Нетти чувствует: она одна знает, что среди них – убийца.

Человек, застреливший троих людей, здесь, в ее доме. Нетти, Джон и Уильям – это три человека. Это их дом.

Неловкая от ужаса, женщина на цыпочках идет к передней двери и выскальзывает на площадку. Она стоит наверху лестницы, тяжело дыша. Господи всемогущий, что она делает? Она не может оставить там Джона. Но не может и вызвать полицию. Если они обнаружат Уильяма вместе с настоящим убийцей, то просто арестуют Уильяма снова, они же так его ненавидят.

Нетти смотрит на переднюю дверь по другую сторону площадки: она могла бы разбудить соседей, но какой с этого толк? Он просто убьет и их тоже.

Нетти оглядывается на свою дверь. Она должна предупредить Джона, но не знает как. Женщина проскальзывает в туалет на площадке, чтобы подумать.

В этом наружном туалете есть открытое окно, прорезанное высоко в стене, – божий дар летом, но сейчас, в декабре, оно вымораживает все внутри. В него задувает ветер, раскачивая полоски лент-липучек, которые витками свисают с лампочки, угрожая окатить Нетти замерзшими дохлыми мухами. На ногах ее только шлепанцы, а пол липкий, как будто ребенок промахнулся мимо унитаза. Тут холодно и ужасно, но Нетти осталась бы здесь на год, лишь бы не быть дома.

Ей хочется бежать. У нее есть собственные деньги, сдача, сэкономленная с покупок. Она держит деньги завернутыми в бумагу в носке своей воскресной туфли. Ей пришлось бы вернуться за ними в квартиру, но тогда она смогла бы спрятаться на вокзале до утра и вернуться на первом же поезде в Абердин, где живет ее сестра. Однако она не может бежать. В ее доме убийца, и там ее Джон. Она не может бежать или позвать полицию или соседей. Некого позвать на помощь.

Из-за жгучего холода и ужаса ей хочется писать. Подставив как можно меньше кожи ледяному воздуху, Нетти задирает нижнюю юбку, спускает трусы, нависает над унитазом и делает свои нечистые дела. Она принимает такую позу, чтобы ее моча бесшумно ударила в край сосуда. Наружные туалеты очень публичны, и у всех есть собственные приемы.

Нетти думает о завернутых в бумагу деньгах в ее воскресной туфле, когда тянется за разрезанной на куски, висящей на гвозде газетой, чтобы подтереться.

Она застывает. Вот оно! Газеты!

Торопливо подтеревшись, Нетти поправляет одежду и отпирает дверь. Дрожа, проскальзывает обратно в дом и бесшумно закрывает дверь. Она стоит и слушает, продолжая дрожать.

Мануэль все еще негромко говорит, как будто описывает сон.

Голос Джона прорезает его призрачное бормотание:

– Что он там увидел?

Этот вопрос сбивает Мануэля с ритма.

– Э-э… в комнате?

– Да, он описал комнату девушки?

– Ну, только спальню. Кровать. Светильник на прикроватном столике. Там у нее стояла радиола. Старомодная, большая, такой деревянный ящик. И розовое пушистое покрывало на кровати, из шенили.

– Пушистое? – спрашивает Джон, как будто неправильно расслышал слово.

– Угу. – Мануэль сбит с толку тем, что это обсуждается. – Типа пышное такое, пушистое, знаете, как будто вы могли бы провести по нему рукой, а оно… Пушистое.

Пауза. Нетти чувствует наверняка, что теперь Джон знает.

– Типа как из шенили, – говорит Мануэль.

Потом он переходит прямиком к рассказу о том, как девушка видит его лицо там, у двери, и прыгает обратно в комнату. Таллис следует за ней. Происходит борьба. Он хочет, чтобы она вернулась в кровать, а девушка не желает. Это раздражает его, Таллиса. Он становится… Он злится на нее. Таллис бьет ее один раз, и она падает. Потом он чувствует, что проголодался, поэтому идет и делает себе сэндвич. С ветчиной. И пьет из бутылки сухой джин «Маскаро».

– Бутылка в гостиной?

По высокому тону голоса Джона Нетти слышит, что он тоже знает.

– Там, что в шкафчике-баре, рядом с «Уайт энд Маккей»[46]46
  «Уайт энд Маккей» – марка виски одноименной шотландской компании.


[Закрыть]. Но он не доедает свой сэндвич, потому что девушка приходит в себя и вопит.

Пауза. Похоже, он пьет.

Джон кричит:

– ЖЕНА? ЖЕНА!

Нетти торопится войти. Джон умоляюще смотрит на нее. Он знает. Он видит, что Нетти тоже знает. Он говорит напряженным тоном:

– Ты можешь приготовить нам чай, Нетти?

Та наполняет чайник и ставит на плиту. А двое других не хотели бы чашечку чая? Ее голос звучит странно для нее самой. С придыханием. Как будто она говорит свои последние слова.

Уильям не откажется от чашки чая, спасибо, дорогая. Питер Мануэль не отвечает, а объявляет, что пошел в сортир.

Он выходит на площадку, оставив дверь приоткрытой, и хлопает дверью туалета достаточно громко, чтобы разбудить всю площадку. Они слышат, как он мочится.

Нетти, не спуская глаз с двери, шепчет:

– Уберите его отсюда, иначе, ей-богу, я позвоню газетчикам.

Это ужасная угроза. Газетчики будут здесь быстрее полиции и настрочат репортажей на целый месяц. Им очень нравится вся эта история и Уотт.

Джон мертвенно-бледен, но кивает с глазами, полными слез. Он поворачивается к брату:

– Убери эту б… из моего дома.

Уильям всем этим ничуть не потрясен. Он пьян и в любом случае не самый лучший лгун. Нетти видит, что он знал все с самого начала. Она никогда не задавалась этой мыслью раньше, но теперь гадает – не права ли полиция в том, что Уильям приложил руку к убийству своей семьи.

В уборной спускают воду, и Мануэль открывает дверь туалета, прежде чем вода перестает течь. Всасывающий звук отдается от каменных стен площадки.

Он входит, захлопывает за собой переднюю дверь и снова садится. Джон с вызовом спрашивает:

– Откуда вы знаете все эти детали про дом?

– Ну… Люди болтают. Какие детали?

– Вешалка для ключей. Какое на ощупь покрывало на кровати. Откуда вы все это знаете, если там были не вы?

Мануэль не положен на обе лопатки. Он говорит:

– Слушайте, на следующее утро Таллис приходит ко мне… Он сходит с ума, вот что, и рассказывает мне все вот так, в деталях. И велит спрятать этот револьвер.

Уильям поспешно вмешивается:

– И вы спрятали? Где он?

– В Клайде, в определенном месте; в месте, которое знаю только я. Я могу вернуть этот револьвер.

Нетти приносит чай. Уильям кивает Джону, но тот не смотрит на него. Нетти наливает две чашки, осторожно прилаживая ситечко дрожащей рукой. Уильям продолжает говорить, как будто забыл, что этот человек – убийца.

– Послушайте, от вашей истории мне никакого толка, – невнятно говорит он. – Даже если у вас есть револьвер и вы отнесете его в полицию, меня это никак не обелит, тем более не избавит от фантазий публики. Мой бизнес все еще страдает…

Горячий чай капает на ладонь Нетти, и она относит ситечко обратно в раковину. Голос Мануэля за ее спиной – негромкое бормотание:

– Но это кое-что докажет, если Чарльза Таллиса найдут мертвым, застреленным, держащим револьвер, из которого убили вашу семью, верно? Это хорошенько вас обелит, так ведь?..

Нетти застывает.

Джон делает вдох, чтобы закричать, но его прерывает Уильям, со скрипом отодвинув свой стул и встав:

– Пошли, шеф!

Мануэль остается сидеть. Он сбит с толку внезапной переменой атмосферы.

– Что?

Нетти стоит у раковины, и обжигающий чай капает ей на руку.

– Давай, шеф! Пора идти!

– Но все закрыто… А здесь у нас еще есть выпивка. Не, давай останемся здесь.

Уотт неуклюже выскальзывает из алькова, бормоча:

– Ну, может, мы просто… Есть клуб, крошечный клуб, подвал под «Кот баром»…

Мануэль резко встает.

Нетти слышит, как он стягивает свою куртку со спинки стула, как ножки стула тяжело ударяют об пол. Потом все замирает.

– О, – говорит он, – но как же Дэнди?

В голосе Уильяма звучит улыбка.

– Подвал «Кота» славится как укромное местечко. Нас там не найдут.

– Дэнди Маккей? – шепчет Джон.

Нетти наблюдает за их отражениями в зеркале над раковиной. Мануэль и Уильям натягивают уличную одежду. Джон тоже стоит, раскинув руки, с огромными от паники глазами.

– Вас ищет Дэнди Маккей? И вы от него прячетесь? Уильям, ты, к дьяволу, спятил?

Уильям не отвечает; он неловко улыбается, пятясь от Джона. Мануэль уже у входной двери.

Джон пихает полную бутылку виски брату:

– Забирай.

– Джон, это тебе, – по привычке властно говорит Уильям. – Оставь ее себе.

– В моем доме мне это не нужно.

Дверь за ними закрывается. Их шаги удаляются по каменным ступеням.

Нетти поворачивается и видит, что Джон осел на своем стуле. Она все еще держит обжигающие капли чая в чашечке своей руки.

– Муж, – шипит она, – я больше никогда не хочу видеть в своем доме этого грязного человека.

– Знаю, – говорит Джон. – Знаю.

Оба они говорят не о Питере Мануэле.