Текст книги "Путеводные звезды. Секреты навигации мореплавателей островов Тихого океана"

Обязаны ли ппалу хоть в какой-то степени знаниями своего островного мира европейцам? Думаю, что нет. Западные исследователи просто не знали столько, сколько каролинцы – например те, кого иезуиты встретили на Филиппинах. Кроме того, мы говорим об ареале навигаторов, подразумевая румбы звездного компаса, этак, волны, птиц и др., чему они вряд ли могли научиться у европейцев, ничего не знавших о таких вещах. Ведь путешествуя в качестве пассажира или члена экипажа корабля, невозможно узнать что-то, кроме направлений на звезды. С высокой палубы парохода вообще ничего не узнаешь ни о направлениях течений или ветровом дрейфе, ни о важных мелочах, ни о подводных рифах, форме волн или повадках местных рыб. Но маршруты плавания на Каролинах были освоены именно на базе этой информации.

Область влияния школ навигации фанур и вариенг не совсем одинакова, первая больше охватывает восточную часть региона, а вторая – западную. Их звездный компас и этак действуют в районе от близлежащих Маршаллских островов до Палау (а в более давние времена простирались до Филиппин) – на 2000–2500 миль. Понятно, что границы окружающего мира для них расплывчаты, это – территория потерпевших кораблекрушение и унесенных штормом возвращенцев, и зачастую полная тайн. Возьмем для примера юг. Спланированные плавания, вероятно, заканчивались в 465 милях от Пулусука на удаленном Капингамаранги, для перехода на который Бейонг дал мне точные курсы и этак. Но далекая Новая Гвинея им тоже была известна. Историю, связанную с ней, мне также рассказал вождь Пулусука.

Та часть Новой Гвинеи, где горы выступают в южном направлении словно зубы акулы, славилась как земля людоедов. Далее Бейонг поведал, как каноэ с острова Волеаи (Woleai) снесло на юг к Новой Гвинее, где были видны эти пугающие силуэты гор. Островитяне развернулись и пошли на запад-северо-запад в направлении Плеяд на заходе и наконец оказались на траверзе земли с симметричными горами в ее глубине. Там они благополучно высадились на берег и встретили испанское судно, которое доставило их домой.

Жизнь на Пулусуке была вполне приятной, но я беспокоился о Барри, и каждое утро, встречаясь с Хипуром, с тревогой выяснял, когда мы сможем вернуться на Пулуват. Бейонг отвел меня в сторону Его заботило то, чтобы я своей нетерпеливостью не заставил Хипура выйти в море раньше времени. Его предостережение было тактичным и завуалированным.

«Существует три причины, по которым каноэ должно немедленно оставить остров, который оно посетило, вне зависимости от погоды, даже если это значит наверняка погибнуть. Это – любой намек, что экипаж ест слишком много пищи хозяев; либо один из членов экипажа получил ранение в драке, а извинений не последовало; либо хозяева говорят, что погода слишком плохая для плавания, хотя местные каноэ выходят в море на рыбалку». Я понял намек и перестал донимать Хипура.

«Гордость навигатора – странное чувство, – продолжал Бейонг. – Для поддержания собственного достоинства капитану проще пройти пять дней галсами 150 миль против ветра, чтобы купить сигарет в универмаге Моей (Моей) на острове Трук, чем недолго подождать моторного судна администрации. Однажды, когда был жив мой отец, на острове Волеаи каноэ встречным ветром унесло на юг. Поэтому экипаж решил направиться на атолл Капингамаранги. Никто из них никогда там не был, но они знали курсы по звездам и направление перехода, поэтому могли примерно сказать, как далеко их утащило. Эти знания и удача позволили им дойти до атолла. Но люди на Капингамаранги говорили на другом языке».

«Полинезийском», – вставил я.

«Да. Поэтому люди с Волеаи не понимали ни слова. Это, безусловно, свидетельствовало, что они попали на тот остров, на который стремились, однако им требовалось подтверждение. Будучи подготовленными мореплавателями, из-за собственной гордости они не могли спросить у местных жителей, как называется остров. Вместо этого постоянно держали ухо востро, но только через неделю услышали от игравших детишек его название. После чего мореплаватели попрощались с хозяевами и направились домой, не уронив чувства собственного достоинства».

Все же чудесно, думал я, что здесь сохранилась эта морская культура, в то время как на большей части Тихого океана от нее остались одни воспоминания. Полинезийцы давних времен, надо полагать, были такими же амбициозными, какими моряки с Пулувата остаются по сей день. Перед мощью Запада они трепетали меньше, чем можно было представить, читая некоторые отчеты. Например, однажды воины с Маркизских островов до того довели молодого моряка с транспорта «Дедал» (Daedalus), входившего в состав пришедшей из Ванкувера эскадры, подшучивая над ним и дергая беднягу за волосы, что тот, далеко не в лучших традициях королевских ВМС, разразился слезами.

Высокомерно к чужакам отнеслась и группа вернувшихся на Тонга мореплавателей, нежданно-негаданно появившихся в магазине безработного моряка по имени «Каннибал Джек» Дайапер (Diaper) на Вавау, где островитяне принебрежительно рассматривали привлекшие их внимание безделушки. Дайапер рассказал нам также, что они двенадцать месяцев были в море на большом парусном каноэ, посетив Самоа, Уоллис, Футуну и Ротуму. Каноэ действительно было большим, так как его экипаж состоял из 81 человека – 80 мужчин в расцвете сил и «одна дама примерно двадцати лет». Эта героиня моря, по словам Дайапер, была «физически прекрасна, но совсем не совершенна с точки зрения морали… Говорили, что она не отказывала ни одному из восьмидесяти молодых мужчин экипажа».

Наконец погода улучшилась, и мы приготовились к возвращению на Пулуват. Наше каноэ было не единственным судном, выходившим в межостровное плавание в тот день. Экипаж другого каноэ оказался весьма необычным.

Микронезийские женщины имеют гораздо меньше права голоса в делах, чем их полинезийские сестры, и в этом заключается одно из самых больших различий между двумя культурами. Надо полагать, что решительная женщина, в конце концов, добивается своего. Жена известного своей ленью навигатора с острова Пулусук была именно такой. Родом с острова Сатавал, она давно хотела еще раз увидеться со своими родителями, однако ее муж все время кормил супругу обещаниями. Правда, ему было неплохо и там, где он находился. Труды по подготовке каноэ и переговоры, связанные с комплектованием экипажа из пяти человек, были ему не по душе. Более того, незначительность цели плавания после 150-мильного пути, его изолированность и отсутствие «экранов» из подводных рифов делали такой переход сложным в навигационном отношении. Дама решительно отвергала эти аргументы, настаивала на необходимости плавания и донимала своего мужа до тех пор, пока он не осознал неизбежности события.

Утром мы наблюдали за их отходом. Найтовы на каноэ были обновлены, мачта, парус, руль и провизия находились на борту, члены экипажа, по пояс в воде лагуны, возились у швартовых палов. В этот момент из тени пальм появилась крошечная женщина, которая тащила за руку упиравшегося навигатора. Когда они проходили мимо нас, я с удивлением увидел, что по его щекам бежали слезы. Поднявшись на борт каноэ, жена скромно удалилась в помещение на платформе судна, швартовы были отданы, парус поднят, и они отправились в путь. Позднее мы узнали, что каноэ благополучно вернулось домой.

Теперь пришла наша очередь выхода в море. Оно было намного беспокойнее, чем я ожидал, и я даже завидовал ушедшему на Сатавал каноэ, которое следовало с попутным ветром. Мы же шли против ветра, и неоднократно наше судно сотрясали удары больших волн с гребнем. Постоянно приходилось отчерпывать воду. Парус был поднят наполовину, остальная часть зарифлена в традиционной для Каролин и Маршалл манере – взята на гитовы и укреплена бензелями. Ни разу Хипур не доверил шкот кому-либо, даже своему самому надежному помощнику Теруо. Уже смеркалось, на носовых углах начал просматриваться Пулуват. Однако развернуться и лечь на подходной курс к острову мы смогли дишь около восьми часов. Двумя часами позже, ориентируясь на костер, разведенный на берегу в ожидании нашего прибытия, мы прошли в лагуну, где с большим облегчением увидели нескладный силуэт «Исбьерна».

Я спешно поднялся на борт нашей яхты, с нетерпением ожидая рассказа ее юного капитана. Их плавание закончилось не без происшествий. Сначала все шло хорошо. У острова Пик со шлюпки при помощи шестов с крюками было поймано четырнадцать черепах. По пять из них привязали на потопчинах каждого борта, уложив панцирем вниз, двух перетащили в каюту, а еще двух – в помещение полубака. Так как каждый самец весил по двести фунтов, самка – по двести пятьдесят, к тому же на борту находилось двенадцать здоровых мужиков, то кеч оказался сильно перегружен.

На переходе назад погода непрерывно ухудшалась, и к моменту появления Пулувата в прямой видимости, Барри спал не более трех часов. Именно тогда двигатель вышел из строя, о чем Барри сделал следующую запись в судовом журнале: «Мы приближались к проходу между рифами, когда потекла водяная система охлаждения двигателя, и его залило. Подняли кливер, стаксель, грот и бизань, и начали пробиваться против ветра к входу в лагуну».

Последняя фраза подразумевала принятие исключительно ответственного решения, так как при смене галсов, следуя против ветра, «Исбьерн» становился неповоротливым и непредсказуемым. Если в нужный момент яхта не сумеет лечь на другой галс, то есть изменить курс относительно ветра в извилистом узком проходе на попутном волнении, рифы за какие-то минуты разобьют ее в щепки.

Барри действовал решительно.

«Все, кто не говорит по-английски – в подпалубное помещение», – последовало его первое распоряжение, и девять человек, включая Манипе, спешно и без возражений спустились по сходному трапу в каюту. Наверху осталось только трое членов экипажа, но этого было достаточно. Один расположился у брашпиля в готовности по команде мгновенно отдать якорь; второй отвечал за фока-шкот, а третий – за шкоты грота и бизани. Барри стоял на руле, а на реях никого не было. Погода все ухудшалась, а кеч приближался к опасной точке. Ветер дул прямо по носу, и Барри с тревогой отметил, как беспрепятственно штормовые волны перекатывались по проходу в рифе. Даже при исправном двигателе задача была бы непростой.

Времени на сомнения не оставалось. От напряжения державшие руль пальцы Барри побелели пока «Исбьерн» с залитыми водой палубами, проваливаясь в крутые волны, выходил на первый поворот фарватера.

«К повороту! Поворот!». С обстененным стакселем и туго набитым шкотом бизани яхта тяжело повернула и, накренившись, пришла на другой галс. Потом был второй поворот, в этот раз он усложнялся порывистым переменным ветром вблизи берега. В критический момент нос судна попал в водоворот, и с хлопавшими парусами «Исбьерн» ушел с курса. Затем, когда яхта начала беспомощно сдавать назад, Барри отчаянно переложил штурвал, изменяя положение пера руля. Этот необычный, но своевременный прием спас ситуацию. Кеч пересек линию ветра, паруса с шумом наполнились, и, вновь отвечая на команды, яхта пошла вперед под защиту лагуны.

Манипе объявил Барри приемным сыном своего клана, и с тех пор усиленно кормил его печеными плодами хлебного дерева, бананами, кокосами и жареным мясом черепахи.

Я не собираюсь безответственно тратить время читателя. Уже ставшие историческими плавания Хипура на Сайпан и обратно сами по себе заслуживают отдельного описания, поэтому последующее повествование в этой главе я хотел бы посвятить моему следующему посещению Каролинских островов и… акулам.

Моя первая встреча с акулами произошла на островах Риф группы Санта-Крус накануне нашей встречи с Теваке. Мы усердно буксировали 44-галонную бочку дизтоплива, которую подняли на борт «Исбьерна» на стаксель-фале. Когда содержимое было откачано ручной помпой в танки, пустую бочку погрузили в нашу шлюпку «Эйвон», на которой Барри следовало перевезти ее на берег. В надувной шлюпке места было мало, и я решил плыть с ней рядом.

Всего неделю назад один из старейшин острова уверял меня: «Нет, теперь мы уже не отваживаем акул. Мы больше не верим в этот дремучий предрассудок». Затем, с озорным огоньком в глазах, старик добавил: «Акулы тоже знают, что мы их теперь не прогоняем, поэтому впервые в этом году утащили только одного человека».

Однако, чуть было они не утащили и второго.

До берега нам оставалось примерно полпути, когда двое мальчишек в крошечном долбленом каноэ, находящемся ближе к берегу, чем мы, начали кричать и указывать на что-то руками. Барри оглянулся, но бочонок из-под топлива закрывал ему обзор. Через секунду огромный серый силуэт стремительно пронесся мимо меня в толще воды, мгновенно парализовав мой разум шокирующей скоростью и мощью первого прохода по спирали в подготовке атаки. Перемещаясь с огромной скоростью, акула сделала круг по границе видимости в толще воды и вновь начала двигаться в мою сторону. Но к тому времени я уже достаточно ожил для того, чтобы лихорадочно доплыть до «Эйвона» и одним броском забраться на ржавую бочку. Мгновенно стремительность движения акулы исчезла, она медленно развернулась и заскользила вниз, в морские глубины.

Все произошло так быстро, что лишь теперь меня обуял страх. Дрожь сотрясала мое тело, и я не мог ее никак унять.

На Каролины я вернулся в 1973 году, через четыре года после той памятной встречи с Хипуром. Я находился на борту тримарана, зафрахтованного журналом Нэшнл Джиографик (National Geographic). Среди остальных членов экипажа присутствовал фотограф этого журнала Билл Куртсингер (Bill Curtsinger). Вот так встреча на острове Пулуват! Словно я никуда и не уезжал. Мой добрый приятель Хипур не изменился. Вновь мы устроились в его каноэ, хотя в этот раз оно «смотрело» в сторону Пулапа, а не Пулусука. И словно подчеркивая, что никаких перемен не случилось, вождь Манипе выжимал из нас деньги еще настойчивее, чем ранее. Я должен пояснить, что в этом вопросе Манипе является исключением среди каролинских вождей, в том числе моего друга Бейонга с Пулусука, Лугуто (Luguto) с Сатавала и Лигийаи (Ligiyai) с атолла Ламотрек (Lamotrek). Помощи последнего Куртсингер, возможно, обязан жизнью.

Единственным отсутствующим в ходе второго визита на остров был Барри. После почти трех лет работы профессиональным шкипером на островах Гилберта он трудился теперь в Австралии. Для меня в качестве небольшой компенсации его отсутствия стали моменты, когда Билла Куртсингера неоднократно принимали за моего сына, хотя, в отличие от меня, он белокурый, а не темноволосый.

«Эй, прыгай в мою моторку, – позвал племянник Хипура. – Видишь, с острова Пик возвращается восемь каноэ. Надеюсь, они поймали много черепах». Билл помчался за своими фотоаппаратами. Каноэ лихо, одно за другим, разворачивались у слишком хорошо известного мне прохода в рифе и влетали в лагуну. Мы видели, что на каждом судне было от одной до трех крупных черепах.

После необоснованно жестокого их забоя и последовавшего за ним пира, мы продолжили плавание на Сатавал, лежащий в 130 милях к западу от Пулувата. Даже на Пулувате нет таких огромных каноэ, пригодных для морского плавания. Мореплаватели Сатавала постоянно соперничают со своими коллегами с Пулувата.

Два самых больших каноэ в это время отсутствовали на острове, так как совершали длительное плавание на Сайпан. Распоряжением вождей Сатавала в экипажи были включены четыре старшеклассника с острова. Эти искатели приключений вот-вот собирались начать плавание домой, а на необитаемом атолле Пигаилое (Pigailoe) их должно было ожидать каноэ, где экспедиция планировала остановиться после тяжелого 422-мильного перехода с Сайпана. Головным каноэ при плавании от Сайпана командовал навигатор Репунглуг (Repunglug), а его старший брат Репунглап (Repunglap), ветеран предыдущих плаваний на Сайпан, возглавлял группу, ожидавшую на Пигаилое.

Мы решили присоединиться к команде, отправлявшейся на Пигаилое. Перед отходом с Сатавала мне пришлось пострадать во имя искусства. Во время предыдущего посещения Пулувата мне сделали татуировку на бедре (см. следующую главу). А сейчас Куртсингер захотел сфотографировать это тэту, но я решительно отказал ему в просьбе.

«Не допущу, чтобы в твоем журнале появилось фото моей задницы», – возражал я, считая, что есть лучшие способы обессмертить себя.

«Тогда почему бы тебе не сделать здесь еще одну наколку?».

«Это вряд ли».

В конце концов, сила убеждения Куртсингера взяла свое, чему в немалой степени способствовала бутылка водки. Я устроился рядом с признанным специалистом татуировки Таверемаи (Taweremai). Рисунок, который он изобразил на тыльной стороне моей ладони, являлся символом навигации. Хвосты дельфинов обозначали скорость и мореходность, птицы символизировали поиск земли, а зубы акулы – опасности моря. Благодаря водке повод для такого мероприятия был забавным, и само оно прошло со смешками, хотя и длилось целых три часа. Одна деталь изображения озадачивала меня – зубы акулы имели неправильную форму. Несколькими днями позже я разобрался, что имел в виду Таверемаи – изображение укуса акулы на человеческой коже.

На следующий день у Пигаилое мы стали на якорь в полумиле от острова под защитой спокойной лагуны и поплыли на берег, чтобы насладиться организованным Репунглапом ужином из черепах, плодов хлебного дерева и кокосов. Именно тогда знаменитый навигатор передал мне во владение свой рокейок. Это – маленькая емкость из камня или ракушки с красной кукурмой, которая используется в церемонии посвящения навигатора, а также применяется в море с соответствующим амулетом, чтобы избежать надвигающейся непогоды. Я действительно незадолго до этого видел, как подобный сосуд употреблялся во время плавания с Хипуром. На каноэ надвигался тропический ливневый шторм, и один из членов экипажа нанес красные полоски кукурмы себе на щеки, молясь и прося ливень с ураганом разделиться и пройти по сторонам мимо нашего каноэ. Из моих слов все, должно быть, понимали, что я мало верил в эффективность подобных процедур. Поэтому, когда черные, лившие дождем облака, послушно разделились над каноэ и пролетели по сторонам, не причинив нам вреда, молившийся моряк посмотрел на меня торжествующим взглядом, без слов говорившим: «Вот видишь!».

Причина, по которой Репунглап так настойчиво старался всучить мне этот весьма специфический сосуд, стала ясна, когда он сказал, что рокейок может поломаться. В его словах сквозил явный намек на то, что этот языческий предмет культа больше не был в безопасности на острове. Кроме того, я полагаю, Репунглап сомневался в его дальнейшей эффективности, так как сказал: «Раньше я не выходил без него в море, и он очень здорово помогал мне. Теперь я стал христианином, и больше он не действует».

После этих слов я согласился взять этот священный сосуд на доверенное хранение. Надеюсь, что придет время, когда я смогу возвратить его на Сатавал, и такой ценный объект культурного наследия будет храниться в его настоящем доме.

Мы вернулись в шлюпке назад на тримаран, после чего Билл Куртсингер надел маску, трубку и ласты, и нырнул за борт, чтобы в последний раз окунуться в воду перед наступлением темноты. Я читал, когда раздался его крик.

«Акула! Акула! На помощь!».

В мгновение ока Отей (Otey), один из членов экипажа тримарана, очутился в шлюпке и изо всех сил погреб, преодолевая 150 судьбоносных ярдов, туда, где Билл плавал в жутком облаке окрашенной кровью воды, в котором кружил черный плавник.

«Скорее!». Акула атаковала вновь. Еще немного, и Билл оказался в шлюпке.

«Принесите аптечку первой помощи. Поставьте кипятить воду. Соберите все чистые полотенца», – торопливо распоряжался я. От шеи до лодыжек тело Билла было красным, а лицо смертельно бледным, но он смог добраться до кокпита почти без посторонней помощи.

«Поднимайте якорь и следуйте в Ламотрек», – потребовал я, не оборачиваясь, так как уже занимался водой и полотенцами.

«Я находился под водой, когда увидел акулу, плывшую ко мне. Она была около пяти футов длиной. Я всего-то успел выставить руку перед лицом, так быстро она летела», – задыхаясь, сказал Билл. А затем спросил отчаянным шепотом: «Я потеряю руку?».

«Она будет как новенькая», – сказал я уверенным тоном, хотя как раз уверенности в этом и не чувствовал. «Боже! Ты что, уже выпил всю бутылку бренди?».

Еще пребывая в шоке, с ужасом в глазах, Билл закончил свой рассказ: «Я поднялся на поверхность и поплыл на спине, но тут акула укусила меня вновь – на этот раз за шею».

Тримаран к тому времени в наступавшей темноте проскочил проход в рифе и разрезал тихоокеанскую волну, а я завершил свой осмотр и остановил кровотечение.

Акула не задела нервный узел руки, а крупные кровеносные сосуды на шее не повредила просто чудом. На покусанной руке все сухожилия, кроме одного, остались целыми. С кровопотерей я мало что мог поделать из-за отсутствия возможности для переливания крови. Еще одной огромной опасностью при укусе акулы является попадание инфекции в нежизнеспособные и разорванные ткани тела. Введя двойную дозу всех имевшихся на судне антибиотиков, я с оттенком сухой иронии припомнил, что последний раз подобным образом применял их в Антарктике для своих обмороженных рук.

Карлос, капитан яхты, в трудных условиях подошел в темноте к берегу потрясающе точно. Часом позже радиооператор Аугустино Уолаи (Augustino Uolai), согнувшись в душной бетонной будке над своим пищавшим передатчиком, запрашивал гидроплан с Гуама. Нам сообщили, что гидроплан на прошлой неделе разбился. Окружной администратор с острова Яп сделал единственное, что мог – приказал капитану теплохода «Джеймс М. Кук» (James М. Cook) зайти на Ламотрек. Мы мало что могли сделать, и нам оставалось только ждать, пока тянулся полный тревоги день.

Для людей с атолла Ламотрек трудности существовали, чтобы их преодолевать. Вождь Лигийаи распорядился предоставить в наше распоряжение все имевшиеся на острове ресурсы, включая драгоценные антибиотики. Аугустино постоянно дежурил у своего радиопередатчика, отслеживая, как продвигается к нам «Джеймс М. Кук». Наконец, в 3.30 следующего утра в сплошной темноте капитан Уэйлбахер (Weilbacher), ориентируясь по шуму прибоя, провел судно через неосвещенный проход в рифе. Радара у капитана не было. Билла и меня немедленно подняли на борт. Мы едва успели попрощаться с нашими благодетелями с Ламотрека и с нашими друзьями, которые отправлялись на тримаране назад на Трук, как «Джеймс М. Кук» пустился в путь. Уже через пять минут в первых проблесках рассвета теплоход прошел извилистый проход в рифе и на полных оборотах направился к острову Яп, находящемуся отсюда в 500-х милях.

Хотя, конечно, даже максимальная скорость старого судна не впечатляла. Нападение акулы на Билла случилось в субботу вечером. До острова Яп мы дошли в среду утром. Благодаря крепкому организму и антибиотикам, общее состояние Билла намного улучшилось, а опасного инфицирования практически не случилось. Когда мы поднялись на борт самолета компании Air Micronesia, направлявшегося на Гуам, где Билла ждал госпиталь, от наступившего облегчения меня обуяло легкомысленное настроение. Возможно, определенную роль в этом сыграли также холодное пиво и орехи бетельной пальмы, которыми нас загрузили при отлете.

После оказанной Биллу медицинской помощи на Гуаме, он полетел дальше в Вашингтон. (Редактор приветствовал Билла весьма своеобразно: «Фотографии привез?»). А мы отправились на Гавайи.

Я помню, как во время многочасового полета над обширными пространствами Тихого океана, рассматривая пересекавшиеся под нами волны, так много говорящие тем, кто научился разбираться в них, мы с Биллом часто вспоминали те два каноэ с острова Сатавал, которые находились где-то внизу. Все ли в порядке с ними, этими отважными людьми, бесстрашно глядящими в лицо могучего океана? Через несколько недель до нас дошла новость: после штормового перехода и встречных ветров, заставивших от Пигаилое каноэ спускаться по ветру, они завершили почти 500-мильное безостановочное плавание на Сатавал.