Текст книги "Путеводные звезды. Секреты навигации мореплавателей островов Тихого океана"

Он вывел меня во двор и указал на Сириус. «Когда эта звезда, – сказал Be’ехала, – поднимается в свою высшую точку на небе, она находится прямо над Вава’у». Сверившись с морским астрономическим ежегодником, я убедился, что Ве’ехала почти на сто процентов был прав.

Но Сириус, кроме Вава’у, распологается точно над Таити, а примерно двумя часами позже – над Фиджи, так как путь звезды проходит над всеми точками соответствующей широты. Таким образом, если зенитная звезда определяет то, что мы называем широтой, то неинструментальных способов определения долготы (иначе, точки на линии восток-запад) не существует, и ее значение приходится оценивать на основе квалифицированного предположения с помощью счисления пути. У западных моряков в этой ситуации не было надежных способов определения долготы до изобретения хронометра во времена капитана Кука.

Понятно, что «звезда фанакенга» Ве’ехалы не отличалась от «звезды наверху» Рамфе, которая показывала, что остров Тикопиа был «рядом», то есть на одной с судном широте. Ссылки на зенитные звезды встречаются во всех районах Океании, включая Тонга и Тикопию. Но они весьма и весьма расплывчаты, что, конечно, и следовало ожидать с учетом закрытого характера этой науки.

На Каролинских островах, где значительная часть учения о навигации по звездам сохранилась и все еще применяется на практике в море, зенитная звезда уже забыта. Однако из сообщения 1866 года испанского капитана Санчеса, который беседовал с одним навигатором с атолла Злато (Elato), мы знаем, что зенитная звезда когда-то также использовалась в местной навигации. «Они наполняют водой ствол сахарного тростника, – писал он, – наблюдают за звездами в зените и определяют положение судна». Возникает естественный вопрос, каким образом использовался тростник? Лаконичный капитан Санчес об этом умалчивает, и это вызывает у меня досаду.

Настолько секретным был этот способ, что когда Паинтапу (Paintapu) – женщина-навигатор военного флота островов Гилберта – легла на спину, устремив взор в небо, остальные подумали, что она специально притворяется мертвой, чтобы узнать потаенные сведения, и не особо галантный вождь бесцеремонно выкинул ее за борт. С последнего каноэ флотилии пришла помощь: женщину вытащили из воды, и она, не без причины, несколько дней находилась в дурном настроении. В итоге Паинтапу сменила гнев на милость и привела спасшее ее каноэ к земле, а остальные корабли пропали без следа.

Менее красочная ссылка на зенитные звезды имеется в информации с Гавайев, где Хокуле’а, то есть Арктур или «Звезда радости», как говорят, «подвешена над Гавайскими островами».

В старинной таитянской астрономии имеются косвенные доказательства, что в те далекие времена тоже кое-что знали о путеводном звездном компасе.

Также весьма понятно Ве’ехала изложил другую концепцию, еще более значительную, чем зенитные звезды, для успешной навигации между тихоокеанскими островами, разбросанными по огромным пространствам. Я давно подозревал, что капитаны каноэ, идущих к маленьким далеким островам, «расширяли» эти трудные для нахождения цели. Сначала держали курс на архипелаг в целом, а отдельные острова опознавали по береговым облакам, районам нахождения птиц, изменившемуся характеру зыби и тому подобным признакам. Задолго до того как это было подтверждено Ве’ехала, я даже опубликовал свою точку зрения в виде теоретических выкладок.

Ве’ехала указал туда, где на фоне неба виднелась размытая линия очень высоких деревьев. «Видишь эти деревья пуке? В семье Туита есть поговорка: «Достаточно обнаружить лес». Нет необходимости идти к какому-то конкретному дереву. Точно так капитан каноэ направляет его к центру островной группы, а не к отдельному острову».

Важность такой концепции «расширенной цели» можно показать на примере двух групп островов: Таити, «блок» выхода к берегам которых составляет 310 на 160 миль, и Тонга – 260 на 140 миль. Это воистину целые массивы деревьев пуке, мимо которых, даже если очень стараться, пройти невозможно.

«Расширение цели» с помощью звездного пути, звездного компаса и определения широты по звездам в зените в Океании является краеугольным камнем навигации, известным как полинезийцам, так и микронезийцам. Отличается только терминология, используемая в этой концепции. Вместо деревьев жители Каролин говорят об «экранах» из птиц, погруженных рифах и островах, планируя свои плавания так, чтобы максимально их использовать. И вскоре мы убедимся в этом в последующих главах.

Когда «Реху Моана» находилась на Тонга, экипаж посетил британское консульство, и не столько для протокола (мы обычно не вращаемся в таких высоких кругах), сколько потому, что консул Арчи Рид (Archie Reid) был известным историком Тонга. Мои маленькие дочки сразу показали свой необузданный характер бывалых морячек, быстро забравшись на ограждение веранды и крича в унисон: «Нам не нужен консул». Я припоминаю, что их отвлекли, разрешив поиграть у двух старых ржавых орудий, стоявших у подъездной аллеи. Потом выяснилось, что их удивительное нежелание встречаться с добродушным Арчи вызвано тем, что они перепутали слова «консул» и «дантист». Девчушки успокоились, получив сладости и забыв свои страхи, и занялись двумя зловещими пушками с английского капера «Порт-о-Пренс». Консульству их подарили вожди Ха’апаи. Подарок был весьма кстати, так как именно на Ха’апаи в первые годы XIX столетия вождь Финау (Finau) предательски убил большую часть экипажа и сжег корабль из-за ценных железных гвоздей. Одного парня из немногих выживших, которого звали Уилл Маринер (Will Mariner), Финау усыновил, и он несколько лет прожил на острове, став воином племени. В истории Маринера для нас интересно также редко встречающееся описание плаваний искусного полинезийского навигатора Кау Моала (Каи Moala). Лучшей его рекомендацией был не тот факт, что он являлся сыном Акау’ола, Верховного Навигатора Тонга, а, это напомнил мне Ве’ехала, его почитали как одного из немногочисленных очень опытных каиваи (kaivai) – «пожирателей водных пространств».

Однажды молодой вождь Кау Моала возвращался в каноэ-катамаране с Фиджи назад к Вава’у, совершив в открытом море переход протяженностью 250 миль. Остров уже был виден, когда «задул неблагоприятный для подхода к берегу ветер, волны стали очень большими». Ему пришлось изменить курс на Самоа – еще 300 миль перехода дальше на север, «но ветер скоро достиг штормовой силы, и понес его к острову Футуна (Futuna), который лежит примерно в 300 милях к северо-западу от Самоа и в 340 милях от Вава’у. Там, в соответствии с обычаем, каноэ Кау Моала разбили и построили новое. Годом позже он опять вышел в море с 39-ю компаньонами, включая четырех жителей Футуны, которые умоляли взять их с собой, чтобы побывать в далеких странах». Экспедиция зашла на уединенный остров Ротума (Rotuma), лежащий в 300 милях к западу, и оттуда совершила 225-мильный переход на юг к Фиджи.

Все эти острова находились в районе тесных контактов тонганцев – жители некоторых из них платили дань Тонга вплоть до 1820-х годов, поэтому звездные пути были в этих краях хорошо известны. Учитывая происхождение Кау Моала и его статус навигатора, можно предположить, что он не только хорошо знал направления на Самоа, Ротума, Футуна и Фиджи из всех других мест в обширном районе морских плаваний, но и умел интерполировать (находить промежуточные значения направлений) из любой точки в море. В этой истории необычны не сами морские плавания и даже не применявшиеся в них способы навигации, а именно исключительный случай присутствия Маринера на месте действия. Достижения Кау Моала в истории фиджийских войн, видимо, были впечатляющими. И потому перед тем как направиться назад на Тонга, где Маринер встретился с ним, ему устроили прощальный обед, который вряд ли бы смог осилить и весь состав яхт-клуба «Королевская Яхтенная Эскадра» (Royal Yacht Squadron). Блюда этого обеда предположительно были приготовлены не менее чем из сотни человеческих тел.

На острове Номука, в островной группе Ха’апаи, жил ушедший на покой эйкивака по имени Сиони Мафи (Sioni Май). Для того чтобы повидаться с ним, мы подготовили «Исбьерн» к переходу. Незадолго до нашего отхода я сидел с Туита и, как обычно, мы говорили о мореплавании. Но в этот раз старик больше касался бытовой, а не технической стороны вопроса.

«Когда ты устал от моря и, наконец, приходишь к берегу, то больше всего мечтаешь только… ты знаешь о чем. Но надо соблюсти требования этикета. – Он прервался, делая глоток из чаши с твой, а затем передал ее мне. – Тебе следует знать, что у них на островах отличная материя для покрывал тапа. И, как бы холодно ни было ночью, тапа помогает чувствовать себя комфортно и согревает. Те, у кого ты гостишь, должны неодобрительно ответить, что все их тапа сильно изношены. А ты восклицаешь: «Это намного лучше, чем новое жесткое покрывало тапа – Туита внезапно прервался и затем закончил с озорным огоньком в глазах. – Да, но я слышал, что у тебя на судне уже есть очень хорошие тапа».

Сиулонго, «Молчаливый полет птиц», на борту «Исбьерна» в Тонга

Ироническая пародия, разыгранная Туита, хотя и не совсем точно, но была мне вполне понятна. Среди временно разросшейся команды «Исбьерна» появились две молодые женщины. Их звали Сиулонго (Siulongo), что значит «Молчаливый полет птиц», и Уанита (Uanita), в честь героини фильма «Хуанита», и они были совсем не в восторге от того, как мы с Барри «содержим судно». Дошло даже до того, что Сиулонго отказывалась взять на яхту свою дочь до тех пор, пока сама не сделает на судне приборку, «а то еще она чем-нибудь заразится». В итоге обе женщины так тщательно выдраили «Исбьерн», что нашему комфортному, пусть и неряшливому холостяцкому быту наступил конец. Закончив работу, они прямо в одежде прыгнули в воду и начали резвиться у яхты, как пара дельфинов.

«Их счастье, что сегодня не воскресенье», – заметил Барри, имея в виду жесткие тонганские законы в отношении «дня отдохновения». Действительно, несмотря на отмену запрета танцев и ношения цветов в волосах, рука христианского фундаментализма все еще крепко сжимает Полинезию, особенно на Тонга. В этом заключена определенная ирония, так как ничто не отстоит от доктрины «первородного греха» так далеко, как убежденность полинезийцев в том, что жизнь дана, чтобы жить, а любовь и секс ее обогащают. Это даже почиталось в древней религии. Но вопреки запретам полинезийский дух во многом продолжает проявляться и ныне. Воскресные церковные службы и вечеринки умыкай (umikai) с приготовлением пищи в земляной печи повсеместно заканчиваются выпивкой и занятием любовью, что вряд ли могли предположить принесшие сюда христианство миссионеры.

Как бы мы ни страдали от разрушения нашего когда-то хорошо организованного быта, но и я и Барри признали право полинезийских женщин плескаться в центре Южных Морей. Их независимая уверенность в своих силах, которой еще следует поучиться Западу, идет от традиционно высокого статуса женщины в здешних местах. Например, на Тонга сестра автоматически занимает более высокое положение, чем ее брат. Несмотря на учение церкви и, кстати, без осуждения окружающих, в любой момент девушка может стать свободной женщиной или, как гавайцы называют, «жар-птицей» (Fire Bird), и воздерживаться от официального брака. В Полинезии такой образ жизни всегда был приемлем.

Однако сейчас не только «Исбьерн» стал в такой степени «в полном порядке», что невозможно было отыскать на нем понадобившееся оборудование или личные вещи, главное, перестало существовать наше личное пространство. Череда незваных посетителей продолжала лезть через леерное ограждение, чтобы осмотреть яхту, а затем, чаще всего, они устраивались, где хотели, поудобнее, чувствуя себя, как дома. Безмерно раздраженный, я горячо прошептал Сиулонго:

«Почему посетители не возвращаются на берег? Они здесь уже несколько часов, пьют и едят всё, что вы готовите для нас. Сидят и сидят. Когда они уйдут?».

«Но они наши гости».

«Нет, они не гости. Мы их совсем не приглашали на судно».

«Грубый, тупой папаланжы Какое имеет значение, позвали мы их или нет? Нам не нужно ждать приглашения, для того чтобы зайти в их дом. Они ждут, что мы посетим их. И их еда будет наша; и нам с радостью разрешат оставаться там столько времени, сколько мы этого пожелаем, и они дадут нам свои лучшие спальные циновки. И это считается обычным гостеприимством и хорошими манерами».

После того как меня так решительно поставили на место, я был не в силах отказать Сиулонго привести еще одну подружку, хотя свободного места на «Исбьерне» уже и так почти не оставалось.

«Вильям! – воскликнул я, не веря тому, что услышал. – Ты имеешь в виду этого гомика? Его ты называешь подружкой?».

«Вовсе он не гомик. Он фака фафини (faka fafini), и ты прекрасно знаешь, что это значит всего лишь «как женщина». Да, он действительно женоподобен, ему нравится женская одежда и косметика, и, – продолжила Сиулонго, неодобрительно посмотрев на мою дырявую рубаху и порванное суду (sulu), – он сам носит красивую одежду. Некоторые фака фафини гомосексуалисты, но не все. Вильям любит женские разговоры, но не разносит про меня слухи и сплетни, как сделала бы настоящая женщина. Он – моя самая заслуживающая доверия подружка».

Отношение Сиулонго к Вильяму отвечало полинезийским нормам морали. С далеких доисторических времен иногда появлявшиеся женственные юноши, предпочитавшие женскую одежду, и девушки, ведущие лесбийский образ жизни, были допустимы в общественном укладе островов Южных Морей.

В конце концов, место нашлось и для всех наших пассажиров с их циновками и корзинками, и, естественно, членов команды, и мы вышли в море, направляясь на Номука. В последний момент проверка наших запасов пресной воды показала, что недавно залитые танки почти пусты. Это стало убедительным напоминанием нам с Барри о еще одной характеристике полинезийских женщин: их чрезвычайно требовательному отношению к личной гигиене. Поэтому еще во времена экспедиции Кука на Таити будущий президент Королевского научного общества (Royal Society) сэр Джозеф Бэнкс (Joseph Banks) даже пел дифирамбы своей пассии Отеотее. Но мы были совсем не в восторге от этой гигиенической привычки– налюбом маленьком судне ограничен запас воды.

«Перед отходом я взял на борт сто галлонов. Этого должно было хватить нам на переход в шестьдесят миль даже с «этими двумя» на борту, – сказал Барри, пока мы шли под двигателем в направлении северного прохода между рифами. – Посмотри теперь на них. Натирают себя орехом туи-туи и молотыми цветами». Но долго сердиться на девушек было невозможно.

«Осторожно, не выскочи на риф, – весело (и пророчески) сказала Сиулонго. – Утром моя мама просила тебя хорошо заботиться обо мне».

«Я считал, что свою мать ты собираешься повидать на Номука», – озадаченно заметил я.

«Да, собираюсь. Это моя другая мать. А та, что на Тонгатапу, – мать моей школьной подруги. Я жила у нее в качестве «кормящей дочери», когда ходила в школу, потому что она мне нравилась. Так что у меня две матери».

Для Полинезии ничего необычного в этом нет. Очень часто родственники усыновляют детей – навсегда или на короткое время, но и сами дети могут инициировать такой процесс, решив переехать в дом лучшего друга или подружки и таким образом выбрать себе новых родителей. Ни одному ребенку никогда в этом не откажут, и даже в разросшейся семье для него всегда найдется место. Возможно, поэтому за все время нашего пребывания на островах Тихого океана я никогда не видел и никто ко мне ни разу не обращался с просьбой по поводу психически неуравновешенного или одинокого ребенка.

Тотчас, едва наступил рассвет, мы начали осторожно продвигаться под парусом на неогражденную якорную стоянку в Номука. Как красиво смотрелись Уанита и Сиулонго, подумал я, глядя на их раздуваемые ветром волосы и лица с выражением нетерпеливого ожидания. Это на какое-то время отвлекло меня от наблюдения за коварным входом в лагуну. И «Исбьерн» налетел на риф. В следующее мгновение яхта поднялась на медленной волне, казавшейся не более чем неровностью на поверхности спокойного океана, и с грохотом обрушилась на риф, а затем пугающе завалилась на борт.

Пока остальные лихорадочно раскрепляли шлюпку и освобождали малый якорь, чтобы отдать его на глубине и попытаться стянуть яхту с рифа, Барри бросился в машинное отделение. Никогда в дальнейшем двигатель не запускался менее чем за десять минут. Но в нашей чрезвычайной ситуации он начал работать без замедления. При прохождении очередной волны яхта на секунду приподнималась, винт хватал воду, и судно продвигалось вперед примерно на фут, а затем резко останавливалось. Постепенно периоды движения увеличивались, а рывки становились менее резкими, пока, наконец, мы не вышли на глубокую воду и стали на якорь. Поверхностный осмотр показал, что вода в трюм не поступает, а когда я, торопливо надев маску и ласты, нырнул под воду, то, к моему огромному облегчению, убедился, что повреждены только киль и пятка руля, да и то несильно. Обшивка не пробита. Но мы гребли на берег с ощущением стыда за то, что произошло…

Что я могу сказать о человеке по имени Сиони Мафи, с которым, едва избежав катастрофы, мы должны были встретиться? Восьмидесятидвухлетний капитан действительно слыл выдающимся мореплавателем, но вовсе не навигатором в духе древних традиций. На деле его никогда не учили старинным приемам навигации, он с самого начала занимался картами и компасом по западной системе.

«Я устал от компаса, – признался он. – Вместо этого я сам научился навигации по звездам». Он объяснил, как сначала использовал компас, чтобы определять, какие звезды восходят или заходят по пеленгу каждого острова, а затем, даже не зная названий отдельных звезд, отказался от навигационных приборов и инструментов, и пятьдесят лет мореплавания ходил по звездам.

Я планировал после захода на остров Номука направиться на Ха’апаи для интервью с остальными навигаторами, но наша нелепая подсадка на риф лишила меня силы духа. Надо было посетить и другие архипелаги. Следует ли искушать судьбу и далее? К моему стыду, я трусливо поджал хвост и направился назад на Тонгатапу.

«Не буду плакать, – пообещала мне Сиулонго, когда пришло время окончательного расставания с Тонга. – Люди с островов всегда плачут при прощании. Это глупо». Но двигатель не хотел запускаться, а когда, наконец, Барри привел его в действие, наигранное самообладание Сиулонго изменило ей – и почти то же случилось с нами.

Большие каноэ

Покрывшийся солью «Исбьерн», не ограничивая свои странствия лишь полинезийскими островами, уходил в поиск на северо-запад, к ближайшим архипелагам Микронезии – островам Гилберта, Ниниго, Каролинам и Марианским островам, которые в ходе Второй мировой войны были полями яростных сражений. Здесь появлялась бесценная и уникальная возможность заглянуть в морское прошлое Тихого океана. Искусство навигации Океании сохранилось в этих местах как нигде, а многие концепции и методы, которые в Полинезии существуют лишь в виде заметок в старых журналах, все еще живы. Возможно, это произошло из-за того, что влияние европейцев на Микронезию в целом распространилось столетием позже.

У островов Гилберта мы услышали рассказ про большое бауруа (buarua), или морское каноэ, строящееся на уединенном атолле Аранука (Aranuka). Он вызвал у меня сомнение, потому что Аранука был в свое время островом рабов и находился под властью Абебамы (Abebama), а рабы, что неудивительно, лишены инициативы. Но чтобы убедиться в этом лично, нам пришлось изменить курс.

Расплывчатая шеренга пальм на Арануке была хорошо видна со стороны моря, иногда с салинга удавалось заметить белые пятна торчавших из воды рифов. В затихающих порывах берегового бриза одинокий рыбак – в своем маленьком зеленом аутригер-каноэ с желтым парусом в заплатках – выглядел словно привидение. Мы с изумлением заметили, что к вылету аутригера был привязан марлин почти такой же длины, что и само каноэ, и явно кренивший судно. Какая отчаянная битва, должно быть, велась в темноте прошлой ночи!? Как бы то ни было, победитель выглядел вполне счастливо, так как в нашу честь спел «Типперери» (маршевая песня британской армии – прим. перев.)и приветственно помахал нам рукой.

Большинство якорных стоянок на островах Гилберта, в том числе Аранука, могут предложить только место для постановки на якорь у отвесной внешней стены рифов, где вероятность укрыться зависит от сомнительного постоянства пассатов. Там, где это было возможно, для высадки на берег мы использовали каноэ, так как надувной «Эйвон» не мог справиться с крутой прибойной волной или противостоять острым, как бритва, кораллам.

Окруженный обрушивающимися волнами, окаймляющий риф у северной оконечности острова Аранука казался непроходимым. Текиера, один из двух рыбаков в проплывавшем мимо каноэ, подтвердил наши опасения. По его словам, при высокой воде они прошли над рифом вместе с волной, но на отливе, как сейчас, даже каноэ не может подойти к берегу. Это, безусловно, стало ударом, ведь у нас время было очень ограничено, и мы расстроились, так как рыбак подтвердил информацию о бауруа. Текиера прервал нашу озабоченную дискуссию.

«Я могу доставить вас на берег», – неожиданно предложил он. И спросил предвещавшим недоброе голосом: «Вы хорошо плаваете?». Мы слишком спешили на берег, чтобы попытаться выяснить скрытый смысл вопроса. Поэтому, договорившись о сигаретах и пойманной нами рыбе в качестве уплаты, я осторожно спустился в хрупкое плавсредство с аутригером. Мои руки сжимали жестяную коробку из-под печенья, в которую были уложены завернутые в полиэтилен фотоаппарат, пачки сигарет, жевательная резинка и пакеты со сладостями. Второй рыбак на веслах подошел к линии прибоя, там мы спустились на воду и ждали, держась за планширь, пока два рыбака внимательно наблюдали за бегом волн.

«Вперед!». Мы изо всех сил поплыли в сторону берега. Вскоре сквозь водоворот обратной волны проступили грозные коралловые рифы, и наши ноги коснулись дна. «Держись», – крикнул Текиера, прилепившись, как улитка, к куску коралла-мозговика, удерживая банку с фотоаппаратом в вытянутой вверх руке.

Волна поднялась и, покачиваясь, обрушилась каскадом пены, оторвав меня от коралла и забросив вверх тормашками между заостренными вершинами рифа, а затем потеряла силу. Еще дважды повторялось это грустное зрелище, пока я не смог подтянуться и выползти, весь в порезах и крови, на сухой край рифа. Собравшаяся островная публика от смеха билась в конвульсиях. Зрители хрипели, хватая воздух ртом, – еще ни разу с того памятного дня, когда администратор при полном параде перевернулся в своем вельботе, они не видели ничего смешнее.

Согласно обычаям островов Гилберта, меня препроводили в манеаба (maneaba), большой дом собраний, и поместили на циновке в секции, предназначенной для визитеров, а рядом в качестве переводчика сел Текиера, скрестив ноги. Покрытые тростником скаты крыши этой конструкции без стен отстояли от земли на четыре фута и утремлялись вверх не менее чем на сорок футов – до пересечения с массивной кровельной балкой. Хотя мы находились всего в нескольких милях от экватора, в здании веяло прохладой, которую приносил пассат. А Текиера изображал мою вынужденную акробатику с такой достоверностью, что даже я не смог сохранить невозмутимость, когда улыбавшиеся крестьяне, восхищенно цокая, рассматривали мои раны.

Затем старейшины уселись напротив нас, а остальная толпа отступила. Навигационный инструктаж здесь, в манеаба, уже не проводился, но дом собраний все равно оставался центром общественной жизни, и несмотря на то что каждый клан больше не усаживался в ранее отведенном ему месте, строгий официоз являлся непреложным правилом. Теперь самый старый из хозяев поднялся для того, чтобы опросить пришельца, и я знал из собственного опыта, что последовательность вопросов и ответов будет соответствовать установленному порядку.

«Как тебя зовут? Из какой деревни и с какого острова ты родом?».

«Из деревни Лондон на острове Англия». В толпе послышался вежливый уважительный шепот.

«И зачем ты к нам прибыл?».

«Мы за полгода прошли половину пути вокруг света, чтобы увидеть большое бауруа, которое вы строите, а также для того, чтобы мне можно было сесть у ног вашего ученого тани борау (tani borau) и получить наставления о тайнах Крыши Мореплавания – неба».

«Хорошо! Хорошо! Мы с радостью покажем вам наше бауруа, и многие присутствующие здесь мудрые мужи расскажут вам немало, но сначала к твоим ранам следует приложить целебные листья. Затем мы поедим и выпьем».

Трапеза состояла из сочных свежих плодов пандана, запеченного и сладкого пандана туае (tuae) в виде джема, кроме того, сырой рыбы, маринованной в лимонном соке и кокосовом креме, а также запеченной рыбы с вареным тало и жареных плодов хлебного дерева. Все это подавалось на самых совершенных из сервировочных блюд – свежих зеленых листьях банана и листьях тало. На десерт были предложены папайя, апельсины и кокосовое желе, а из напитков – терпкая жидкость из свежевскрытых питьевых кокосов и пенный пальмовый пунш.

После того как я вручил взрослым сигареты, а подвижным, хихикающим мальчишкам и девчонкам – жевательную резинку и сладости, группа пышногрудых женщин порадовала нас танцами.

Я поднялся, чтобы произнести благодарственную речь.

«Когда я высадился на берег вашего острова, правда, не очень искусно, – толпа засмеялась, – сразу заметил, какие здесь красивые женщины. Теперь я знаю, что они еще и искусные повара, и к тому же грациозно танцуют. Когда для моего сына наступит время подыскивать жену, я пошлю его выбрать спутницу жизни на Аранука». Должен со стыдом признаться, что на других островах вместо Аранука в моей речи фигурировали Онотоа (Onotoa), Беру (Веги) или Никунау (Nikunau).

«А теперь пошли, мы покажем тебе бауруа».

Хотя еще каноэ было обшито только на три четверти корпуса, но оно уже превращалось в прекрасное творение с тонкими изящными обводами и длинными округлыми штевнями, в котором угадывались отличная скорость, мощь и маневренность. Плавсредство предназначалось для перевозки людей на близлежащие острова для участия в общественных мероприятиях. Но никто даже не подумал о том, что для этого, возможно, потребуются навигационные приборы и инструменты.

Какой огромный труд был вложен в это сооружение! Я измерил каноэ и выяснил, что его длина составляла 58 футов, ширина – 4 фута 6 дюймов между верхними кромками бортов, а высота борта – 4 фута. Как и все каноэ на островах Гилберта, это был аутригер. Его массивный опорный поплавок имел длину 23 фута. Такое прекрасное судно во всех отношениях создавалось традиционно, за исключением того, что при его сооружении использовались металлические инструменты. На каноэ не было ни единого гвоздя, «чужеродного» куска дерева или крепления. Доски обшивки, вручную нарезанные на острове из местных деревьев те итаи (te itai), через каждые несколько дюймов были скреплены или сшиты встык шнуром из сплетенного вручную троса (из кокосовой мочалки). Шпангоуты V-образной формы были закреплены тем же способом, а в качестве уплотнителя использовался сок плодов хлебного дерева.

После того как бауруа было осмотрено, меня окружила молодежь. «Пойдем, мы покажем тебе, как добываем воду». Девушки покатили маленькие ручные тележки с самыми разными емкостями по пробитой в кораллах дорожке к скважине, а юноши ловко забирались на кокосовые пальмы, чтобы сделать надрезы на стволе для сбора пальмового сока. Я тонул в потоке информации о птицах, растениях и цветах. А на одном болотистом клочке земли рос тростник, который мяли, затем сушили, и из него делали юбки для девушек.

«Надолго хватает одной юбки?» – спросил я.

«Всего на две недели», – последовал ответ.

Моим главным гидом была энергичная девушка по имени Ней Кимаиа (Nei Kimaia), которая никогда не покидала остров, поэтому у нее не было возможности увидеть автомобиль или телевизор, ей также не приходилось ранее встречать европейца. И все же она сопровождала меня повсюду и знакомила со своими друзьями с безусловным достоинством и шармом элегантной хозяйки дома. У меня возникло стойкое ощущение, что природная уравновешенность позволила бы ей чувствовать себя естественно даже в светском обществе Парижа или Нью-Йорка. А ведь Ней Кимаиа еще не было и пятнадцати.

«Хочу задать вам один вопрос, тем (tern) Дэвид, – спросила она, передавая меня Текиере у кромки воды. – Скажите, пожалуйста, что такое город?»…

С момента прибытия на остров вид прибоя не стал мне нравиться больше, но высадка на берег всегда является более трудной операцией, поэтому скоро мы уже оказались за прибрежными бурунами и довольно уверенно плыли в направлении стоявшего на якоре «Исбьерна». Текиера слегка подорвал мою уверенность.

«Ты акул не боишься? Здесь, около рифа, их много», – сообщил он с жестоким юмором. Я посмотрел на него с неприязнью.

Наши поиски привели «Исбьерн» к группе островов Ниниго, лежащих на той же экваториальной широте, что и острова Гилберта, но в 1800 милях западнее. В большинстве своем это атоллы, густо засаженные кокосовыми пальмами, лежащие на 120 милях западнее острова Манус (Manus) и на том же расстоянии к северу от Новой Гвинеи. Жители Ниниго когда-то поддерживали торговые связи с обоими этими островами, добираясь до них на парусных каноэ, но за последние годы самый продолжительный переход составил всего 70 миль, и был он совершен одноглазым капитаном по имени Итилон.

Как раз у деревни, где жил Итилон, мы и стали на якорь. Гладкая, как зеркало, поверхность воды в лагуне мерцала в мареве, размывавшем все цвета, но даже на глубине 30 футов вместе с якорной цепью я мог видеть освещенный мягким солнечным цветом мир коралловых песков и изумрудно-зеленых морских водорослей. Но как только наша лодка «Эйвон» плюхнулась в воду, картина подводного мира скрылась за занавесом образовавшейся ряби.

Множество вытянутых непонятных объектов лежали прямо у уреза воды в тени пальм, склонившихся над морем. Когда мы подошли ближе, они оказались огромными плавающими бревнами, надежно привязанными к основаниям деревьев. Очевидно, отмечавшаяся еще немцами на больших реках Новой Гвинеи в начале столетия практика изготовления каноэ из пальм, вырванных с корнем и смытых речным потоком в море, здесь еще сохранилась. В тот момент мы видели, что во дворе каждого дома строилось каноэ. Нам сказали, что к тому моменту, как бревна вылавливают, они уже несколько месяцев дрейфуют по морю, и их древесина становится мягкой, проеденной червями. Поэтому срок эксплуатации каноэ с Ниниго составляет не более трех лет в открытом море. Затем еще три года ими можно пользоваться в закрытой лагуне. Чтобы поспеть за такими темпами физического износа, необходимо постоянно строить новые каноэ. Трудоемкость работы не поддается описанию.