Текст книги "Самый темный вечер в году"

Глава 29

Клиент ждал их к востоку от озера Элсинор, там, где безжалостная пустыня встретила достойного противника – не менее безжалостных строителей новых жилых кварталов.

Бобби Онионс вез их на встречу в своем крутом «Лендровере», потому что наотрез отказался ехать в «Шеви» Вернона Лесли. Эту развалюху он называл «лузермобилем»[14]14
  От английского loser – неудачник.


[Закрыть].

Верн не стал упоминать о том, что Бобби всегда говорил «да», если его просили помочь, из чего следовал однозначный вывод: клиенты у дверей «Онионс инвестигейшнс» не толпились.

К удивлению Верна, машин на автостраде было немного. И чем бы ни объяснялся такой феномен, Верн знал, что вознесения не произошло, спасенные не отправились прямиком на небеса.

Миссис Боннавентура, она жила в соседней с Верном квартире, верила в неминуемость вознесения. Страдающая эмфиземой, из дома она не выходила и всегда держала при себе установленный на колесиках баллон с кислородом, который подавался в легкие через носовую трубочку, и еще маленький саквояж. В него она запаковала все необходимое для внезапного подъема на небеса: Библию, смену нижнего белья, фотографии умерших дорогих ей людей, родственников и друзей (их розыск миссис Боннавентура намеревалась начать сразу же по прибытии в рай), и мятные пастилки.

Она знала, что на небесах кислородный баллон ей не понадобится, поскольку не сомневалась, что там к ней вернется молодость, и не могла объяснить Вернону, почему упаковала нижнее белье и мятные пастилки. «На всякий случай, – только и услышал он от нее. – Чтобы не попасть впросак».

Когда миссис Боннавентура говорила о встрече с Богом, ее лицо начинало светиться изнутри, так радовала ее перспектива сказать «Добрый день» кому-то божественному.

Верн в вознесение не верил, к существованию Бога относился безразлично. Но одно знал наверняка: если Бог таки существует, встреча с ним после смерти ужаснула бы до такой степени, что человек мог бы умереть и второй раз, уже от страха.

Даже добродетельная миссис Боннавентура, которая за всю жизнь никому не причинила вреда, представ перед очами Создателя не только бесконечной Вселенной, но и каждой бабочки, наверняка открыла бы для себя десять тысяч наводящих страх значений слова «смиренность».

Миссис Боннавентура говорила, что Бог – это чистая любовь, а потому встреча с ним – не такое леденящее душу событие, скорее она будет напоминать встречу с Опрой Уинфри.

Верн полагал, что существование Бога чистой любви подразумевает и существование чистилища. Человеку, конечно же, следовало очиститься, прежде чем он решился бы подняться наверх и встретиться с этой самой чистой любовью. Даже такая добродетельная женщина, как миссис Боннавентура, прямым путем попав из жизни пред очи Господа, взорвалась бы от наполняющей ее грязи, как антиматерия взрывается при контакте с материей, совсем как в одной из серий «Звездного пути».

– Так что это за история с телкой? – прервал теологические размышления Верна голос Бобби Онионса. Он вел «Лендровер» одной рукой, второй потирая шею.

– Телкой?

– Женщиной.

– Какой женщиной? – переспросил Верн.

– Что значит, какой женщиной? – фыркнул Онионс. – Редуинг.

– Ты говорил, что человека, которого берут в разработку, называют обезьяной.

– Обезьяной может быть и мужчина, и женщина. А кроме того, я больше ею не занимаюсь.

– Тогда почему ты называешь ее телкой?

– Когда у женщины есть все, что нужно, и в положенных местах, она сексуальна. Телка – сексуальная женщина.

– А как ты называешь сексуального парня? – спросил Верн.

– Я не нахожу парней сексуальными, – Бобби нахмурился. Положил обе руки на руль, выпрямился. – Ты находишь парней сексуальными?

– Нет. Черт, нет. Что ты несешь?

– А кто этот Вон Лонгвуд? – спросил Бобби.

– Это не человек. Мой аватар. Во «Второй жизни».

– Я ничего об этом не знаю.

– Я же тебе рассказывал. Или ты не слушал?

– Ты постоянно о нем говоришь.

– А ты никогда не слушаешь. Он – аватар, мой виртуальный двойник, моя вторая личность. Он – это я, я – это он.

Щурясь от яркого пустынного солнца, они свернули с трассы.

– Мне кажется, это извращение.

– Никакое не извращение, – возразил Верн. – Скорее перевоплощение, игра, как в театре.

– Я слышал о тех двух геях. Один переодевался медсестрой, другой – нацистом, а потом они начинали игру.

– Тут другое. Круче. Зайди в Интернет, на сайт «Вторая жизнь», разберись, что к чему.

– Не нужен мне Интернет. У меня уже есть жизнь, и она забита до предела. Не нужна мне выдуманная жизнь.

Верн усмехнулся.

– На следующей развилке налево.

Вдоль сухого русла реки росли тополя и кусты дикого олеандра, но на холмах из камня и песка они видели только хилые мескитовые деревья, шалфей и выгоревшую траву.

– И сколько ты заплатил за свой волшебный летающий автомобиль? – вопрос Бобби сопроводил ухмылкой.

– Сто пятьдесят тысяч линденских долларов, – с гордостью ответил Верн, пусть и чувствовал, что над ним насмехаются.

– А что такое линденский доллар?

– Это деньги, которые ты покупаешь, чтобы тратить во «Второй жизни». «Линден лабс» – компания, создавшая сайт «Вторая жизнь».

– И сколько это в настоящих деньгах?

– Шестьсот долларов.

– Ты заплатил шестьсот баксов за мультяшную тачку? Неудивительно, что в реальной жизни ты ездишь на лузермобиле.

У Верна едва не вырвалось: «Моя вторая жизнь и есть реальная», но он знал, что такому филистимлянину, как Бобби, этого не понять.

Поэтому он задал вопрос:

– А какой ты настоящий, Бобби Онионс или Барни Смолбург?

Правые колеса цапанули гравийную обочину, но тут же вернулись на асфальт.

– Сукин ты сын, – процедил Барни-Бобби. – Ты меня вычислил.

– Перед тем как предложить кому-то работу, я узнаю о нем все. Ты изменил имя и фамилию за два года до того, как получил лицензию частного детектива. Я знал об этом, прежде чем предложить тебе наше первое дело.

– Это военизированная профессия, – повторил Барни-Бобби. – Имя и фамилия имеют значение.

– Может, ты и прав. Барни Смолбург – это не для крутого парня.

– В сравнении с Верноном Лесли звучит хоть куда.

– Примерно через полмили поверни направо.

Кактусы цеплялись за засыпанный песком каменистый склон. Игольчатые тени все удлинялись, по мере того как солнце скатывалось к океану на западе.

– Давай договоримся, – нарушил затянувшуюся паузу Барни-Бобби. – Ты никому не говоришь, что я сменил имя, а я перестаю подначивать тебя насчет Вона Лонгвуда.

– Звучит неплохо.

– Ты принадлежишь к старой школе, я – к новой, – продолжил Бобби, – но я очень тебя уважаю, Верн.

Конечно, Бобби врал насчет уважения, но Верна это не волновало. Теперь плевать он хотел на то, что думали люди о его первой жизни. Он знал, где от нее укрыться, и там у него были крылья.

– Так что за история с этой телкой? – вернулся Бобби к интересующей его теме.

– До этой жизни у нее была другая. Она скрывается под фамилией Редуинг.

– Скрывается от кого?

– Не знаю. Но они вышли на нее. И наняли меня, чтобы я нашел все доказательства прошлой жизни, которые она хранила у себя, и забрал их.

– Какие доказательства?

– Документы, фотографии.

– Зачем их забирать?

– Ты задаешь слишком много вопросов.

– Тебе, мне, любому хорошему детективу просто свойственно любопытство.

– Меня интересует лишь одно – хорошая оплата.

Следуя указаниям Верна, Бобби свернул на узкую, когда-то асфальтированную дорогу. Соответствующие службы, похоже, про нее и думать забыли, потому что сквозь трещины уже проросла трава.

– Оружие взял? – спросил Бобби.

– Мы же не в кино, Бобби. В реальной жизни ты слышал хоть об одном частном детективе, которого застрелил клиент?

– Такое всегда может случиться.

– Скажи лучше, случалось хотя бы один раз?

– Одного раза достаточно, чтобы отправиться на тот свет, – Бобби похлопал себя по левому боку. – Я вот прихватил с собой пушку.

– Я не хотел спрашивать. Подумал, а вдруг у тебя здоровенная опухоль или что-то в этом роде.

– Ерунда. Пистолета не видно. Он в плечевой кобуре, и я попросил портного поработать с пиджаком.

Дорога взобралась на вершину холма. Перед ними лежала огромная равнина.

Внизу, в четверти мили от них, стояли куонсетские ангары[15]15
  Куонсетский ангар (сборный модуль) – ангар полуцилиндрической формы из гофрированного металла.


[Закрыть] различного размера, некоторые очень большие. Многолетнее абразивное воздействие песка не прошло даром: под лучами солнца металл ангаров не сверкал, стал тускло-серым.

– Что это? – спросил Бобби, снимая ногу с педали газа.

– Раньше было что-то военное. Теперь все заброшено. Слева бункеры для оружия. Казармы, склады. Земля здесь ровная и очень твердая. Идеальный природный аэродром. Не пришлось даже заливать бетоном взлетно-посадочную полосу.

За зданиями стояла двухмоторная «Сессна».

Сухая трава терлась о днище теряющего скорость «Лендровера».

Мужчина вышел из открытых ворот одного из ангаров.

– Должно быть, он, – сказал Вернон Лесли.

Глава 30

Харроу открывает врезной замок, распахивает дверь, отступает назад и в сторону, давая возможность пройти Лунной девушке с подносом, следом за ней перешагивает порог.

Все три окна закрыты ставнями, которые обычно используются при сильных грозах и ураганах. Ставни старые, потрескались и рассохлись, так что кое-где свет пропускают.

Полоска золотого света режет тень надвое. Другая падает на граненую хрустальную вазу. В гранях свет меняется на красный, и кажется, что ваза утыкана окровавленными шипами.

Но, главным образом, комната освещена бронзовой лампой, которая стоит на большом столе. За ним и сидит ребенок.

Девочка в одной из двух униформ: кроссовки, серые тренировочные штаны и спортивный свитер. Если погода очень жаркая, ей разрешается сменить свитер на футболку.

Она так занята шитьем, что даже не поднимает головы.

Лунная девушка ставит поднос на стол.

Хотя девочке всего десять лет, ведет она себя так, словно гораздо старше. Ей свойственна выдержка, которой большинство детей не обладает.

Девочка с головой ушла в работу: она расшила подол маленького белого платья простым, но изящным узором: цветы и розы. И теперь шьет предназначенное для куклы платье.

Толстый язык, торчащий между губами, – не просто свидетельство предельной концентрации, но и признак болезни девочки.

На стуле у стола сидит другая кукла, тоже в сшитом девочкой наряде. Лунная девушка кладет эту куклу на пол, садится за стол, наблюдая за своей дочерью.

У юной швеи короткие, толстые пальцы, и управляться с иглой ей непросто. Однако вышивка очень красивая, и платье получается лучше некуда.

Уже зная, как проходят такие встречи, Харроу устраивается на подлокотнике кресла, достаточно близко, чтобы все видеть, но и не впритык к столу.

– Как поживаешь? – спрашивает Лунная девушка.

– Хорошо, – отвечает швея.

– Ты не собираешься спросить, как поживаю я?

Продолжая шить, девочка говорит:

– Конечно. Как поживаешь?

Голос у нее низкий, и понятно почему: язык не просто увеличен, но и лишен борозд, как и у многих, страдающих такой же болезнью.

– Это прекрасная кукла, – говорит Лунная девушка.

– Она мне нравится.

– У нее такой милый рот.

– Мне нравятся ее глаза.

– Если бы она могла говорить, у нее был бы такой мелодичный голос.

– Я зову ее Моник.

– Где ты услышала это имя?

– По телевизору.

– Ты сможешь разобрать это слово по буквам?[16]16
  Имя Моник пишется (Monique) не так, как слышится.


[Закрыть]

– Наверное.

– Скорее не сможешь, так?

– Так, – соглашается девочка.

– Что ж, это правильно.

В свете лампы черты лица девочки смягченные, тяжелые, что обычно говорит об умственной отсталости.

– Если бы ее звали Джейн[17]17
  Это имя пишется (Jane), как слышится.


[Закрыть], – говорит Лунная девушка, – ты бы все равно не смогла произнести имя по буквам, не так ли?

– Может, я смогу научиться.

Низкий лоб, брови, нависающие над глазами, уши, очень низкие, непропорционально маленькие в сравнении с головой и телом, также указывают на синдром Дауна.

– Думаешь, ты сможешь научиться? – спрашивает Лунная девушка.

– Чему-то смогу.

– Читать и писать?

– Возможно.

После нескольких недель Харроу уже может разглядеть кротость и доброту на лице дочери Лунной девушки, и она кажется не такой отталкивающей, как поначалу.

– И как ты сможешь этому научиться?

– В школе.

– Ох, детка, – Лунная девушка изображает грусть.

– Я буду стараться.

– Но ты им не нужна.

– Я буду хорошей.

– Хорошей, но тупой, так?

Девочка молчит.

– Тупые им не нужны.

К тому времени, когда девочка вместе с матерью вошла в его жизнь, она, похоже, уже отучилась искренне плакать. Вот и сейчас глаза ее остаются сухими.

– Это несправедливо, знаешь ли, – добавляет Лунная девушка.

– Да.

– Ты же не хотела быть тупой.

В последнее время в несчастном лице девочки Харроу отмечает для себя если не красоту, то что-то близкое к этому. Он не может подобрать точного слова, описывающего увиденное, но видит определенно.

– Никто не хочет быть тупой и уродливой.

Девочка не прекращает шить платье для куклы, игла с белой ниткой сцепляет белую ткань ровными, одинаковыми стежками, и в голове Харроу возникает слово «чистота», хотя он и не знает почему.

Он вновь смотрит на лицо девочки, но слово «чистота» не подходит для того, чтобы охарактеризовать то, что он видит.

– Время поесть, – говорит Лунная девушка.

– Чуть позже, – отвечает ее дочь.

– Нет, бэби. Сейчас.

Харроу заинтригован отношениями матери и дочери, потому что в них могут лежать ответы, с помощью которых ему удастся докопаться до корней безумия Лунной девушки.

Она продолжает стальным тоном, обращается к дочери по имени, единственному, каким ее называет:

– Пора есть, Пигги.

С неохотой ребенок откладывает куклу, кладет на стол нитку с иголкой, пододвигает к себе поднос.

Впервые с того момента, когда они вошли в комнату, Лунная девушка смотрит на Харроу. В ее зеленом взгляде он видит и триумф, и злобу, и ледяную удовлетворенность.

Когда в комнате без окон она обнажена и мчится на нем в бешеной скачке, должно быть, взгляд у нее такой же, но, к счастью, его не видно в абсолютной темноте.

Он спокойно встречает ее взгляд, абсолютно уверенный, что в его глазах она не увидит ничего такого, что могло бы разозлить или оскорбить ее.

Добродетель и грех – пустые слова. Его всесторонне обдуманная жизненная философия позволила ему отринуть власть этих слов. Безумие Лунной девушки привело ее к отрицанию всех ценностей, ибо в хаосе существования безумие – естественная тропа к познанию истины.

Действия, совершенные или нет, последствия, к которым они привели или нет, не имеют ровно никакого значения, ни для него, ни для нее.

Лунная девушка обвинила его в жалости.

Но жалости к ребенку он не испытывает. Он просто заинтригован стойкостью девочки, средствами, с помощью которых она выдерживает валящиеся на нее страдания.

Пигги снимает верхний кусок хлеба с сэндвича и откладывает в сторону. Осматривает лист салата сверху и снизу, кладет на хлеб.

Улыбаясь, Лунная девушка поднимает с пола куклу, которую сама туда положила, когда садилась на стул у стола.

Пигги внимательно осматривает ломтики помидора, ветчины, сыра и нижний кусок хлеба, разбирает принесенный сэндвич и строит свой, в котором верх становится низом.

В сэндвичах иной раз встречается неожиданное. Ржавый гвоздь, который рвет кишки. Живой червяк. Мертвый таракан.

Девочка не знает, что этот сэндвич приготовил Харроу. Она исходит из того, что кухаркой была мать.

Убедившись, что в сэндвиче нет ничего лишнего, Пигги берет его двумя руками, подносит ко рту, откусывает кусок.

Прикидываясь, что трапеза дочери совершенно ее не интересует, Лунная девушка оглядывает прекрасно сшитое платье поднятой с пола куклы.

Несмотря на умственные недостатки, Пигги на определенном уровне талантливая самоучка. У нее прекрасный художественный вкус, она рисует и складывает удивительные коллажи из картинок, которые вырезает из журналов.

Среди прочего, она научилась шить и вышивать. Когда они переехали в этот дом, Пигги нашла комплект всего необходимого для шитья и сотни катушек разноцветных ниток, оставленных прежними владельцами дома. Методом проб и ошибок, руководствуясь, как считает Харроу, интуицией простака, она стала настоящей мастерицей и теперь заполняет долгие часы шитьем и вышивкой.

Лунная девушка тем временем находит на столе (там Пигги разложила все необходимое для работы) маленькие ножницы с тонкими острыми концами. Использует их для того, чтобы распороть искусную вышивку на платье куклы. Она выпарывает нитки с обеих сторон платья, и скоро перед ней вырастает горка разноцветных обрывков, которые она надергала из платья.

Пигги благоразумно не комментирует уничтожение ее трудов. Никак не показывает, что видит, чем занимается мать.

– Сэндвич вкусный? – спрашивает Лунная девушка.

– Вкусный, – отвечает Пигги.

Если Лунная девушка действительно намерена сжечь дочь завтра вечером, для нее это одна из последних возможностей помучить ребенка. И она не собирается ее упускать.

– Поешь картофельного салата, – говорит Лунная девушка.

Пигги издает некий звук согласия, но вместо того чтобы снять крышку с контейнера, вновь откусывает от сэндвича.

Учитывая все места, где мог бы оказаться Харроу, если бы принимал иные решения, ему повезло, что он сейчас здесь. Когда-то он думал, что деньги – это главное. С тех пор уже выяснил, что деньги важны, если с их помощью можно купить власть, а власть важна, если ею можно пользоваться творчески и не испытывая ни малейших угрызений совести.

– Салат очень хороший, Пигги, – настаивает Лунная девушка.

Поскольку планета вращается и мир меняется, солнечный луч должен уйти с граненой вазы, но он не сдвигается с места, и Харроу по-прежнему видит окровавленные шипы.

– Пигги?

Вот тут Харроу впервые замечает, что стеклянные призмы вычленяют из солнечного света синюю и желтую составляющие и отбрасывают их на потолок. Так что над головой девочки гуляют сполохи.

Лунная девушка сверлит дочь звериным взглядом. На висках набухли вены.

Завтра вечером – огонь, но сегодня – фейерверки.

Глава 31

Увидев мужчину, который вышел из куонсетского ангара, крошечную фигурку, от которой их отделяла четверть мили, Бобби Онионс снял ногу с педали газа, и «Лендровер» медленно покатился под уклон.

– Кто этот парень?

– Он называет себя Элиотом Роузуотером.

– Ты не думаешь, что это его настоящие имя и фамилия.

– Не думаю.

– А что написано в чеке?

– Он платит наличными.

«Лендровер» подпрыгивает на выбоинах.

Когда Бобби посмотрел в зеркало заднего обзора, Верн знал, что он там может увидеть. Они отъехали на какую-то четверть мили от двухполосного шоссе, но уже создалось ощущение, что путь назад будет очень долгим.

Далеко впереди, примерно в тысяче ярдов за ангарами, равнина начинает подниматься к холмам. На востоке земля уходит в пыльный туман, на западе – тает в заходящем солнце.

– Почему встречаться надо в таком богом забытом месте? – спросил Бобби.

– В пустыне есть свойственная только ей удивительная прелесть.

– Ты что, подрядился рекламировать торгово-промышленную палату Мохаве?

Земля бесцветная, как бетон, большая часть растительности выжжена солнцем, если не считать островков пурпурного шалфея.

– Очень уж тут одиноко.

– Может, расслабишься, а? Он не хочет, чтобы его видели со мной. Для него это большой риск. Я сегодня совершил для него пару-тройку преступлений… помнишь? Мне не хочется лишиться лицензии частного детектива, так что такое укромное место устраивает и меня.

Хотя вечер близок, солнце в пустыне жарит, словно в полдень. Искривленные мескитовые деревья напоминают кованые железные скульптуры, а у закругленных крыш куонсетских ангаров края острые, будто ножи.

– А кроме того, – продолжает Верн, – он не может бросить здесь самолет, чтобы встретиться с нами в уютном кафетерии. Прежде я уже имел с ним дело. Все будет хорошо.

– Когда прежде?

– Восемь месяцев тому назад. Обыскивал для него дом архитектора.

– Какого архитектора?

– Меньше знаешь – лучше спишь.

– Тогда ты тоже встречался с ним здесь?

– Да.

– В тот раз ты обошелся без меня. К кому обращался?

Верн вздохнул.

– Если уже тебе так интересно, к Дирку Каттеру.

– Господи, Верн, да он же совершенно безмозглый. Ты пользовался услугами Дирка Каттера, прежде чем позвонить мне?

– По крайней мере, это его настоящие имя и фамилия, он их не менял. Я обращался к нему, потому что у него внедорожник. У тебя тогда не было «Ровера».

– Да. Точно. Я еще ездил на говняной «Хонде».

– А на моем «Шеви» сюда не доехать. Как ты смог позволить себе «Ровер»?

Бобби улыбнулся, подмигнул.

– Благодарная дама.

Верн поморщился.

– Не хочу об этом слышать.

– Расскажу тебе на обратной дороге, – Бобби мягко придавил педаль газа. – Но почему архитектор?

– Ты не можешь заткнуться, так? Говоришь и говоришь.

– Я – детектив. Ты меня привлек к этому делу. Любопытство, никуда не денешься.

– У архитектора роман с телкой. Этот парень хотел знать об архитекторе все, потому что тот встречается с телкой.

– Сегодняшней телкой? – уточнил Бобби.

– А откуда мне знать другую?

Бобби опять сбавил скорость.

– Он хочет знать все об архитекторе, потому что тот трахает телку, потом, через восемь месяцев, он дает тебе задание подчистить дом телки. И что все это означает?

– Не знаю.

– Все это действительно интересно, не так ли?

– Не так уж и интересно, – покачал головой Верн.

– Ты можешь его спросить.

– Если он сразу ничего мне не сказал, значит, это не мое дело. Клиента не спрашивают, почему он к тебе обращается.

– Выйди, наконец, из каменного века, Верн. Он – бумажник.

– Клиент, бумажник… это без разницы. Я не спрашиваю его о том, что он не говорит сам.

– И откуда он прилетел?

– Не знаю. И не хочу знать.

– Все это очень загадочно, не так ли?

– Не так уж и загадочно. И ты его ни о чем не спрашивай. Если спросишь, работы от меня больше не получишь.

– Должно быть, он хорошо платит.

– Логично. Я не соглашаюсь забраться в чужой дом за гроши.

– Самолет слишком далеко, чтобы разглядеть регистрационный номер.

– Забудь о самолете. Ты выводишь меня из себя.

Бобби затормозил у куонсетского ангара.

– Слушай, да он же никто.

– Ты не прав, учитывая, сколько он платит.

– Я про другое, он же безобидный. Толстомордый и лысый, совсем как ты.

– Та женщина – идиотка.

– Какая женщина?

– Которая отблагодарила тебя «Ровером».

Бобби самодовольно усмехнулся.

– Нет, она, конечно, не идиотка, но и не скажу, что так уж умна.

С белым пластиковым мешком, в котором лежит добыча из дома Редуинг, Верн вышел из «Лендровера», направился к мужчине.

– Мистер Роузуотер, надеюсь, мы не заставили вас ждать.

– Нет, нет, мистер Лесли. Я люблю пустыню. Воздух здесь так бодрит.

Воздух был горячий, такой сухой, что губы пересыхали за тридцать секунд, пах солончаком и пыльцой растений пустыни, отчего у Верна начало жечь глаза.

Верн природу не любил. Предпочитал город и крышу над головой. Вот ему и хотелось побыстрее все закончить, вернуться домой и уйти во «Вторую жизнь», где не было ни скорпионов, ни тарантулов.

Он забыл предупредить Бобби, чтобы тот оставался в машине, и теперь этот придурок важной походкой направлялся к ним.

Элиот Роузуотер сделал вид, что не замечает Бобби.

– Вы нашли то, на что я надеялся, мистер Лесли?

Верн протянул ему белый пластиковый мешок.

– Да, сэр, возможно, нашел даже больше.

– Великолепно, – Роузуотер взял мешок. – Она наверняка приняла меры для того, чтобы спрятать свое прошлое.

– Никто не прошерстил бы ее бунгало лучше меня, мистер Роузуотер. Я ничего не упустил.

– Вижу, вы в этом уверены.

– Я ценю ваши заказы, сэр. Очень ценю.

Бобби уже собрался что-то сказать, наверняка не к месту, когда его голова взорвалась.

Может, Верн услышал какой-то звук, донесшийся из чрева ближайшего ангара, может, уловил какое-то движение в темноте за открытыми воротами, но за долю секунды до того, как разлетелась голова Бобби, Верн сунул руку под рубашку, за револьвером: кобура крепилась к ремню на пояснице.

И когда кровь еще висела в воздухе, присел и трижды выстрелил в открытые ворота.

Роузуотер бросился на землю и откатился в сторону, словно уже сталкивался с подобными ситуациями.

Верна так и подмывало подбежать к Роузуотеру и всадить в него оставшиеся пули, да только он не знал, попал ли в человека, который стрелял в Бобби, вот и не хотелось становиться мишенью.

Двигатель «Лендровера» не работал. И ключи Бобби, вероятно, положил в карман.

Верн уже подумал о том, чтобы побежать к ангарам и затеряться среди них, но эти парни наверняка знали брошенную военную базу лучше, чем он, игра в кошки-мышки, скорее всего, закончилась бы не в его пользу.

Поэтому побежал он на запад, прямо в заходящее солнце, потому что блеск лучей мешал киллеру точно прицелиться.

На равнине укрытий не было, но Верн мог бежать быстрее, чем казалось с первого взгляда. На пятнадцать лет моложе Роузуотера и на тридцать фунтов легче, он не сомневался, что клиенту его не догнать.

Если же стрелка ответные выстрелы не задели и он бросился бы в погоню, вот тогда у Верна могли возникнуть серьезные проблемы, но он не оглядывался, потому что не хотел лишать себя надежды.

Бежал Верн быстро, как давно уже не бегал, сердце бешено колотилось, но он посчитал, что этого мало. Даже не отдавая себе отчет в том, что делает, поднял руки, словно пытался взлететь.

Но крыльев у Вернона Лесли не было. Крыльями мог похвастаться только Вон Лонгвуд, во «Второй жизни», где ему принадлежал автомобиль, который тоже мог летать, где он иногда по четыре раза на день наслаждался сексом.

Надежды рухнули, когда Верн обернулся и увидел мужчину, который быстро сокращал разделявшее их расстояние. Преследователь выглядел таким же молодым, как Бобби Онионс, только был выше, шире в плечах и, похоже, умнее.

Вон Лонгвуд ни перед кем не сгибался, и, если уж Верну предстояло умереть, он хотел хоть в этом взять пример с Вона. Поэтому остановился, развернулся и стрелял, пока в револьвере не закончились патроны.

Преследователь не покачнулся, не упал, продолжая переть, как танк, словно это он был настоящим Воном Лонгвудом.

Теперь Верну осталось надеяться только на вознесение, пусть он не запасся сменой нижнего белья или мятными пастилками. Но не сложилось. Первая пуля пробила живот, вторая – легкие, третья оборвала жизнь.