Текст книги "Партизан пустоты"

≈

 
Невольной бабочкой
печатается чувство
на талый отзвук мокрого асфальта.
Разлукой тонет осень.
Расставанье – лишь остаток пустоты.
Корабль для Просветленных
давно покинул гавань.
Между дня
меня бросают тени, ослепленный
сомненьем дерзких снов
всю ночь бегу огня.
Но, может, утро мудрым светом
посмотрит мне в лицо,
и, может, ты
увидишь серебро людей нездешних
и тихий лепет освященных слов
орешника Kearlon O’Danea Minos
И, может, чувство старнной чистоты
невольной бабочкой коснется старой лиры.
И все закончится,
как мнит о том святой.
 

Непременно

На выходе из метро стоят женщины.

Они пытаются раздать некие рекламные бумажки.

Им – женщинам – я сочувствую.

Их – бумажки – пытаюсь не брать.

Но тут.

– Вам, – выразительно сказала она, – это нужно взять. Непременно.

Я внимательно изучил текст.

– Знаете, сказал я. – Пожалуй, я это возьму.

Непременно.

Удачное время для оранжевых бабочек

Вообще, если честно, я просто не знаю, как об этом рассказать.

Тут уж вам придется подключать всё свое воображение и поверить мне на слово, потому что тут так – как ни пытаешься говорить об этом – всё ерунда какая-то получается.

А дело было вот как.

Они сидели за столиком напротив друг друга.

Хотя знали друг друга много лет, да и не то, чтобы даже знали, каким-то образом прожили вместе часть этой жизни, говорить было не о чем.

Она была решительно неприступна, как скала, а он при всём своём чувствовал себя так неловко, что постоянно ронял всё подряд, что даже не падало, угодливо смеялся, стараясь быть участным, ни в коем случае не смотреть в лицо.

Это при всём при том, что, что их так много связывало, что когда она накрывала своей ладонью его руку, он даже не замечал этого. Как будто так было всегда.

И он пытался шутить, а она крутила трубочкой в бокале – а там пузырьки страшно стремились куда-то наружу, но, как и нас, их обманывали прозрачностью стеклянные стенки, и безнадежно они поднимались вверх, – когда какой-то совсем нелепый мотылёк с абсолютно прозрачными крыльями неловко опустился на край стеклянной пепельницы.

И он замолчал, и она перестала размешивать трубочкой свой напиток, в котором вроде бы угомонились пузырьки, и в отблеске пошлой свечи на столе прозрачные крылья того мотылька затрепыхались оранжевым, и было не отвести глаз от этого дрожащего сияния.

На миг, на секунду, на вечность весь мир для них сосредоточился в этом оранжевом свете хрупких крыльев. И, как всегда, они вдруг были одним.

И, конечно, не замечали вокруг себя бесконечное море столиков со свечами, где друг напротив друга сидели вот точно так же двое, рука к руке, и молча смотрели на робко трепещущее и навсегда бесконечное пламя оранжевых крыльев.

Черная лисица четверга

Обнаружится след, обернет вокруг камня, заведет в топь и выведет к Зверь-камню.

Мимо лучезарных стрекоз и клочков вздутой клюквы последней осенью смурого патриарха здешних мест и прилегающих окраин.

Отвлекая от дребезжащих туч и слоеных лучей, податливости подорожника и хвойного безволия болот.

Там, на странной тропе, которая никуда не ведет, почерневшим от времени дерном выложена песнь незаданных вопросов.

Холодом росы, зёрнами сбитого в ноль песка и пустыми глазницами луж обрекая надеяться на слово, всё путает след.

Среда обитания истины кончается здесь, оборачивается льдом и черная лисица четверга, не замеченная никем, уходит по нему от ответа.

Смерть доктора Дворкина

Доктор Йоханан Дворкин слегка ошарашенно посмотрел на сидевшую напротив пациентку.

– И как часто вы видите такого рода сновидения?

– Ах, да через день на пятый, – не слишком понятно отвечала Розалинда Карловна, высморкавшись в белоснежный платочек.

Доктор Дворкин опустил глаза в свои записи, поправил бабочку и вновь обратился к больной.

– Ну что же, давайте подытожим. Значит, по нескольку раз в неделю беспокоит один и тот же сон. Так?

– О да, – вздохнула Розалинда Карловна.

– И в этом сне, Вас, хм…, простите, пользуют кони?

– Как последнюю блядь! – торжественно произнесла Розалинда Карловна и высморкалась.

– Маргарита, принесите еще один чистый платок! – резко крикнул доктор Дворкин сестре и, дождавшись ее ухода, продолжил:

– Чтобы расставить все точки над i, спрошу еще раз: три коня?

– Три, – с обидой на непонятливость доктора сказала Розалинда Карловна, – три.

– Белых? – в голосе доктора впервые послышались нотки какого-то отчаяния. Почувствовав это, Розалинда Карловна обрела прежнее печальное смирение:

– Три белых коня. Декабрь, январь и февраль.

Повисло неловкое молчание. Дворкин кашлянул и хриповато прошептал:

– Одновременно?

Розалинда Карловна вытерла платком уголки покрасневших глаз.

– Конечно. Иначе пришла бы я к Вам?

Последнее соображение окончательно сбило с толку доктора. После паузы он произнес:

– Мда, случай непростой.

Предупреждая пробуждающуюся глубоким рыком истерику пациентки, Дворкин выставил в ее сторону ладонь с безупречным маникюром:

– Не надо отчаиваться раньше времени. Я буду ждать Вас здесь через неделю. Тогда, надеюсь, все прояснится.

Спустя неделю Розалинда Карловна приоткрыла дверь с вопросом «Доктор?» и в ужасе отшатнулась.

Дворкина было не узнать. Его халат был покрыт пятнами, давно не мытые волосы торчали в разные стороны, бабочка была небрежно засунута в нагрудный карман.

Некогда проницательные, глаза его приобрели безумный блеск, нездоровый цвет лица дополнялся тяжелыми отвисшими веками и неопрятной небритостью.

Доктор производил впечатление человека, который давно не ел, и скверно пах.

– О, майн готт, я зайду позже, – пролепетала Розалинда Карловна.

Но Дворкин решительно схватил ее за руку, с силой втащил в кабинет и усадил в кресло пациента, решительно указав на стол.

– Вот, – ткнул он грязным пальцем, – битте!

Стол был завален карточками, похожими на почтовые открытки. Опасливо поглядывая на доктора, Розалинда Карловна взяла одну из них и стала близоруко изучать. Потом, уже с интересом взглянув на доктора, сгребла карточки в одну кучу, вдумчиво вытягивая оттуда одну за одной и откладывая просмотренные в сторону.

На каждой карточке рукой не слишком способного ученика художественной школы были изображены сценки, в которых в различных комбинациях были представлены немолодая пышная дама и три коня, принадлежность которых к мужескому полу усилиями художника не вызывала никаких сомнений.

– Как, – прошептал Дворкин, тряся в воздухе одной из картинок, – как?…

Розалинда Карловна, недовольная тем, как увидел ее художник, молчала, поджав губы, продолжая изучение коллекции, но затем, видимо, исполнившись жалостью к доктору, что-то проворчала, достала из сумочки химический карандаш, послюнявила его, внесла исправление в одну из композиций и протянула доктору:

– Битте.

Лицо ее при этом выражало космическую скорбь.

Дворкин взял рисунок и уселся в кресло. Тусклыми воспаленными глазами он посмотрел на Розалинду Карловну.

Затем поднес картинку к глазам и взглянул на нее.

В ту же секунду доктор Йоханан Дворкин умер.

≈

 
А никто и не обещал, что всё будет гладко,
Никто не кричал: лучше мертвым, чем смелым
Высоко в небе ласточка касатка
Белым и черным на голубом и белом
Что бы ей не петь птицей зимородок
Снегирем сказочным с грудью красной
Она ведь тоже дитя природы
С исходом обычным, судьбою напрасной
Слетать б на пикник, напоить их всех зельем
Знания: всё – ровно так, как хотели,
Любоваться статью, заслушаться пеньем
Ледяного дрозда, седой коростели
Закусывать водку арбузом неспелым,
Шелковых зябликов сталкивать лбом
Ласточка касатка черным и белым
Высоко в небе, белом и голубом
Так ждали смерть, да не больно-то не сладко
В святые врата тесно с грешным горбом
Высоко в небе ласточка касатка
Черным и белым на голубом
 

Свободен

С. М. Ш.

Он стоял на коленях, опустив голову, перед уходящей в небо серой каменной стеной.

Обветшалые камни, черные пятна мха, неловкие жухлые побеги да тяжелые капли несвежей воды.

Он стоял на коленях, опустив руки.

То ли пепельными облаками, то ли клубами дыма проплывали перед глазами его картинки. На некоторых из них он невозмутимо узнавал себя. На других появлялись то какие-то странно веселые люди, то плачущие дети (или это был один и тот же ребенок?), то разновозрастные женщины. У них были разные лица, волосы и (он точно знал) привычки. И все-таки было что-то общее. Ну да, понял он. Глаза.

Иногда раздавался жалостливый вскрип, лязганье цепей и перед ним появлялась железная кружка с водой и кусок всегда вчерашнего хлеба.

Пить не хотелось.

Изредка он впивался зубами в черствый край хлеба. Хлеб размокал и липкими крошками расползался по рту. Вкуса он не чувствовал.

И снова этот дым. Он в солдатской форме. Откуда? Чья-то свадьба. Чья-то кровать. Беззубо смеется какой-то старик с кружкой вонючего пива. Он знает, что тот почему-то все время зовет его отцом.

Капля со стены падает ему на руку. Должно быть щекотно, думает он.

Перекосившийся дом, дым из трубы. На дощатый пол навалены яблоки. Она улыбается. Молодой человек протягивает ему сигарету. Он делает попытку протянуть навстречу руку, но картинка уже сменяется другой. Подростки помогают ему подняться с земли. Кровь. Она плачет. Запах волос на плече.

Оттепель. Крыши откуда-то сверху. Заплатить за газ.

Впервые в нем что-то шевельнулось. Гитара. Пальцы касаются струн.

Сигарета догорает в пепельнице. Соседка встряхивает постиранное белье, развешивая его на натянутой между деревьями веревкой.

За бортом черная вода. Берега не видно. Но он недалеко. Совсем рядом. Почему-то ему это отчетливо ясно.

Опять этот взгляд. Прости, мама.

На этот раз лязг цепей сопровождается приближающимися шагами.

Он не поднимает головы. Все безразлично, все мимо.

– Свободен, – слышит он голос.

И только тогда он поднимает голову и смотрит на стену перед собой.

Так странно, думает он, неужели они поняли это только сейчас.

Святой и муравей

Были ведь времена, когда в монахи постригались люди, преимущественно богатые по происхождению. И мастера почитались не меньше, а подчас и больше различных принцев и прочих особ королевских кровей. А знания могли стать причиной убийств и даже войн.

Неудивительно, что и настоящие чудеса происходили тогда куда чаще. И отношение к ним было рассудительно строгим, когда почитание часто перемежалось с осуждением и сожалением.

Как было, к примеру, с одним монахом, который в голодный год отправился на одну из древних планет и привез оттуда вещество, которое обращало простые металлы в золото. На деньги, вырученные от продажи этого золота, он весь год поддерживал жизнь монастыря, а с обретением нового урожая был изгнан. Ибо такого рода бизнес, как торговля драгоценными металлами, всегда считался иерархами предосудительным.

Как же было велико отчаяние этого несчастного! Он в одиночестве отправился глубоко в лес, чтобы, отвергнутым Богом и людьми, провести там в слезах и молитвах остаток своей жизни. Конечно, тут же демоны набросились на него как на упавшего с Небес Истины в бездну греха и отчаяния. Пишут, что двенадцать демонов главного круга швырялись в него камнями и били молниями, устраивали вокруг него камнепады и землетрясение. Но печаль его была так велика, что все усилия их оставались незамеченными. Тогда к нему явились трое впечатленных женщин-демонов с севера и предложили служить ему. Но и эта невиданная просьба оставалась без ответа.

Только на шестой день, когда по воле женщин-демонов явился к нему царь нагов (демонов-змей) и произнес пару тройку слов, которых никто не слышал, в глазах его вновь возник огонь. И искры этого огня уже были искрами нового знания.

Так он жил в лесу, обретая истину, под покровительством змей, питаясь рисом и овощами, которые приносили ему демоны с севера. Он прославился как мудрец и стал чтиться как Бодхисаттва. Про него сочиняли притчи и небылицы и называли его мистиком.

Многие из обычных людей искали его в лесу в поисках ответа на вопросы, но находили лишь те, кто не искал. И такие люди возвращались назад счастливыми.

Лучшие учителя той эпохи, согрешив общением с демонами, через нагов разыскали его и вели с ним продолжительные споры. И во всех спорах он выходил победителем. И тогда решили они его убить. Для этого старинными заклинаниями они усыпили нагов и особыми репеллентами отпугнули демонов, но все их попытки нанести ему вред оказывались бесполезными.

– Неужели тебя невозможно убить? – удивлялись они.

– Да нет, это слишком просто, – спокойно улыбался он, – достаточно, чтобы один из вас отрезал мне голову стеблем травы.

Это казалось какой-то бессмыслицей, пока один молодой монах не сорвал травинку и не провел ей по его шее. И голова его с улыбкой знания и безмятежности на лице тут же откатилась в сторону.

И до сих пор его помнят как Нагарджуну, одного из самых почитаемых святых.

Говорят, что его молодого убийцу звали, кстати, Арьядева, и тот впоследствии стал самым известным из его последователей. По иронии судьбы или по какой другой причине смерть свою Арьядева принял от рук собственного ученика.

Секрет же уязвимости Нагарджуны был прост. Арьядева в прошлой жизни был муравьем, который погиб оттого, что в свое время Нагарджуна, ступая по траве, по неосторожности отрезал тому травинкой голову.

Говорят также, что тело Нагарджуны сохранилось у Шри Праватра в ожидании Будды Майтреи.

≈

 
И не думал, и не ведал
На стене вчерашний дым.
Не обманут был, не предан
Не был даже молодым.
 
 
Где-то в узком промежутке
От ночной росы до звёзд,
В смерти первой незабудки
В никуда не годный мост
 
 
Отчуждением – и дальше,
Где без чьей-либо вины
В убедительности фальши
Вертикальности стены
 
 
Перейти изображеньем
Взгляду сонных перспектив,
Своего же отраженья
Белой ночи не простив
 

Девушка с клевером

Я сидел на потолке и наблюдал за проистекающими событиями.

События проистекали в двух направлениях: в одном – седовласый пастух заметил в поле девушку с клевером и от удивления упустил из виду стадо, чем оно и не преминуло воспользоваться; в другом – девушка в поле, сорвав клевер, неожиданно обнаружила себя посреди огромного поля с пастухом на обочине и подумала: «Господи, как же я попала сюда и как мне отсюда выбраться?».

В точке пересечения этих двух событий пастух и девушка негласно договорились сниться друг другу до самого конца, как будто так и было задумано с самого начала, и соблюдали эту договоренность, пока его не обнаружили заснувшим по пьяни в сугробе, а её – обкуренной вусмерть в Панаджи, на чем, собственно говоря, события и завершились ко всеобщему благу.

Только незадачливая пчела какое-то время кружила над сорванным клевером, пока не решила лететь восвояси домой, поскольку – что ещё?

А что до остального – так пусть им распоряжаются те, в чьих руках оно находится.

Ещё один индеец

Ещё один индеец живет в степи.

Проходящим он не задает вопросов, так как заранее знает ответы.

Дальновидность – не его конёк: подчас назавтра он не замечает запланированного на вчера, хотя это ни разу его не подводило.

Ровно в пятнадцать ноль-ноль он гасит костер и кричит: «саблезмей!»

Он отважен и упрям, сердце его выбито из камня, а лицо вырезано из воздуха.

Кажется, ему всегда семнадцать.

Незнакомые часто думают, что он смеётся, а потом долго мучаются, не зная как с этим жизнь.

Можно притвориться, что ты встречал его или даже говорил с ним о предстоящей ассамблее.

Можно считать, что ты сидел с ним у костра и сочинял мадригал.

Можно рассказывать другим о его повадках и нравах, любуясь при этом втуне его перьями.

Он ловит выпь и вместе с ней отпускает себя на волю.

Он раскидывает сети и ловит воду рукой.

Он говорит: в этом мире, где не приходится надеяться даже на самого себя, смерть представляется слишком большой роскошью.

Ничего не происходит

Солнце не восходит и не заходит.

Куранты бьют мимо.

Купец не ухарь. И он не едет на ярмарку.

Часовые не отличают врагов от своих.

Да и никто не отличает.

Кажется, видишь птицу, летящую в небе.

Моргнешь и видишь небо точно таким, каким оно было до этого.

Нет там никакой птицы. И не было.

Едет по городу трамвай. Везет пассажиров.

Но стоит присмотреться или, наоборот, отвлечься, и сразу понимаешь – никуда этот трамвай не едет. И параллельность рельсов – лучшее тому подтверждение.

И пассажиры никуда не перемещаются, поскольку спустя некоторое время сидят в том же самом трамвае в тех же самых одеждах с теми же самыми лицами, повернутыми в обратном направлении. Это называется «возвращаться».

И кондуктор снова обменивает им те же самые куски металла на те же самые обрывки бумаги.

В самом деле: если бы они куда-то ехали, то какой им смысл возвращаться, раз там, куда они приехали, так всё хорошо, что стоило туда ехать? А если там всё совсем не так хорошо, то зачем они с неясным упорством на следующий день едут в то же самое место?

Ничего не происходит.

Влюбленные держат друг друга за руки, нежно глядя в глаза друг другу. И умирают, подчас не осознавая, что смотрят в бездну и сжимают руками воздух.

Плюс – отсутствие минуса, обозначенное зачеркиванием, которое ничего не отменяет.

Нет подвигов. И нет вины.

Фемида давно всё видит сквозь прорехи в повязке, а толку-то? На обеих чашах весов пустота.

Ничего не происходит.

Гора не рожает мышь.

Вода не точит камень.

Терпение и труд никогда ничего не перетрут.

У семи нянек дитя с глазом.

Ничего не происходит.

Однажды на карниз к Валентине Клавдиевне Гельорехт сел звездолёт и из него вышел некий ангел.

– Что происходит? – строго спросила Валентина Клавдиевна, глядя в окно от плиты с котлетами.

– Ничего, – сказал ангел, стряхивая с уставших крыл яичную скорлупу, – ничего, блядь, не происходит. Ни-че-го. Ступай дальше жарить свои сраные котлеты.

Валентина Клавдиевна Гельорехт пошла дальше жарить свои сраные котлеты.

Ангел же полетел по незначительным делам, со скуки как всегда безуспешно пытаясь разгадать по дороге впопыхах загаданные желания хранимых собой, исполнять которые никогда не имело и не имеет ровно никакого смысла, поскольку так или иначе в этом мире ничего не происходит.

Розалинда Карловна и ее смерть

Умерла Розалинда Карловна так.

Смотрела поздно вечером какое-то шоу по телевизору, и очень уж ей было смешно.

И чтобы не рассмеяться в голос и не разбудить ни соседей, которые могли бы сначала долго стучать по батарее, а потом заявиться в халате и тапочках и сказать так с укоризною: «ну что же вы, Розалинда Карловна», ни пьяного мужа, который мог бы и ударить, Розалинда Карловна, сдерживаясь как могла, хихикала в кулачок, кряхтя и похрюкивая.

И тут вдруг как будто что-то проехало тяжелым колесом по ее груди, дышать стало невозможно, и так это было неожиданно, что Розалинда Карловна даже рассердилась на себя, успев подумать: «да что же это я». И улыбка ее сделалась виноватой. А потом все прошло. Как отпустило.

И когда тело ее обнаружили бездыханным наутро, Розалинда Карловна улыбалась не то виновато, не то счастливо, не то и то и другое вместе.

Ей закрыли глаза, а потом накрыли тело ветхим гобеленом и поспешили по своим делам.

А Розалинда Карловна смеялась чистым беззаботным смехом, какого никто никогда не слышал от нее при жизни.

Проделали в небе дырку

Проделали в небе дырку, чтобы прицепить звездочку. Да только звездочка сорвалась и упала. Никто даже желания загадать не успел.

А дырка со временем превратилась в Черную дыру, в которую затянуло корабль с космонавтами.

Потом прилетели пришельцы, заделали Черную дыру и починили космический корабль. Так космонавты смогли вернуться на Землю. Только на Земле к тому времени уже никого не осталось.

Космонавты заскучали и полетели на небо, заделывать другие черные дыры и спасать таких же космонавтов с чужих планет. Но только через какое-то время то ли бдительность потеряли, то ли им просто все так надоело до чертиков, что подлетели они слишком близко к Солнцу.

Солнце расплавило их космический корабль, и вместо корабля образовалась звездочка.

Надо бы пришпандорить ее на небо – авось удержится. А если и сорвется – вдруг кто-нибудь да успеет загадать желание. Тогда оно непременно сбудется. И все тогда в этой жизни сложится совсем по-другому.

Поколение ветра

Поколение ветра пришло на смену поколению звёзд.

У него по-прежнему нет глаз, но вроде бы выросли крылья.

Там, где оно летит, рассекая вечность, нет ни земли, чтобы отталкиваться, ни неба, чтобы стремиться.

В окружении тех, кто слышит его дыхание, и тех, кто просто делает вид, в мире, в котором никогда ничего не происходило и сейчас ничего не происходит, чтобы разучить движения, позволяющие выжить, чтобы не сойти с ума и не разойтись по швам, у него есть только один метод: успевать переворачивать пластинки календаря с названиями месяцев, следуя в то же время предписанному вращать медленно.