Текст книги "Люди возле лошадей"

А Люсинда Райт, оставшаяся вдовой, была только рада: с кончиной супруга ее жизнь, можно сказать, лишь начиналась. Нет, она не была почившим мужем обижена или обманута, но всё же зуб на него имела. Коннозаводский король, согласно с понятиями того времени, считал нужным держать жену как бы на задворках, по крайней мере, на вторых ролях. Достаточно сказать, что, принимая призовые кубки, Уоррен Райт фигурировал перед публикой один, без своей драгоценной половины.

У Люсиды Райт и не было охоты вникать в дела конефермы, но после смерти мужа она оказалась в положении хозяйки известного на весь конный мир хозяйства, ей как «вдовствующей королеве» предназначалась роль первой леди в краю голубой травы. Люсинда с ролью справилась, правда, под другой фамилией. Как и предвидел Уоррен Райт, вновь вышла замуж, второй брак сделал её счастливой. «Только теперь я поняла, что такое любовь», – признавалась бывшая вдова. Счастлив с нею был и её новый супруг, Джин Маркей, красочная фигура, живой персонаж из авантюрного романа. Впрочем, о нём и писать ненужно, он сам писал романы, название одного из них красноречиво: «Женщины, женщины, женщины» Новый супруг уверял, что любит её больше всех своих прежних жён, а у него их, законных, было три, но он утверждал: «Я и забыл, как их звали». Чтобы оценить великодушие комплимента четвертой супруге, надо учесть, что имена его бывших супружниц были всемирно известны – кинозведы первой величины, и все до единой сохранили к нему теплые чувства.

Джин Маркей не был хорош собой, но был хорош с женщинами, обладая особым талантом нравиться, был наделен талантом занимательного повествователя и способностями изобретательного, умеющего строить интригу киносценариста. В отличие от многих знаменитостей (он был знаменитостью), не уклонился от воинской повинности, служил во время войны во флоте и выслужился до звания вице-адмирала. Молва величала его полным Адмиралом. По характеру Адмирал Маркей был бонвиваном, и если первый супруг Люсинды, деловой человек, умел наживать деньги, то второй умел их проживать, не сорить деньгами, а жить в своё удовольствие, доставляя удовольствие другим.

Люсинда Уоррен вроде бы даже забыла, какая у неё прежде была фамилия, после того, как стала госпожой Маркей, и под этим именем её признал скаковой мир. К местной гранд-даме стали обращаться за пожертвованиями. Люсинда была скуповата и однажды врачам местной больницы, пришедшим к ней с протянутой рукой, была готова дать не больше ста долларов, чем очень расстроила просителей. Но из неловкого положения выход нашёл Адмирал. «Моя дорогая, – обратился к Люсинде её новый супруг, – им же нужно не меньше миллиона». С таким искренним чувством было произнесено «моя» и «дорогая», что названную сумму врачи получили.

На ферме Адмирала приняли не потому, что он понимал в лошадях и знал конное дело, он не понимал и не знал, он умело не вмешивался, и дело продолжало идти, как оно было заведено Уорреном Райтом, чьи основные сподвижники, в том числе Маргарет Глэсс, остались на своих местах. Люсинда не повышала им платы, но давала понять, что увольнять их не собирается.

Счастливая семейная жизнь и успешная заводская деятельность четы Маркей продолжалась двадцать восемь лет. Увы, безвременно ушёл из жизни Уоррен 2-й. Нельзя сказать, чтобы мать была рада утрате сына, но все же она вздохнула с облегчением. При жизни сына Люсинда Маркей говорила: «Он же ни черта не смыслит в лошадях, и я не хочу, чтобы после моей смерти ферма оказалась у него в руках». Не ему, а ей оказалось суждено вступить в полное владение «Калюмет». Весть о безвременной кончине сына нашла Люсинду, когда она с Адмиралом пребывала во Флориде, в особняке, который был ей завещан первым мужем. На похороны сына мать не поехала.

Если потеря сына для госпожи Маркей была печалью преходящей, то источником непрерывного удручения явилось замужество внучки, тоже Люсинды.

Полное её имя – Люсинда Кортней Райт, родственники и друзья звали её Синди. Ей как и её отцу, Уоррену-младшему, было не до лошадей, и это бы ещё ничего! Три поколения Райтов пробивались в хорошее общество, а Синди туда и не тянуло. Принцесса-наследница не желала вращаться среди приличных людей, стремясь к малоприличным. Представительница четвертого поколения богатейшего семейства совершила, говоря языком манежа, поворот «через середину назад». Шестнадцати лет вышла за местного двадцатилетнего парня, который своим видом и вкусами, пристрастиями и привычками, словом, ценностями, являл собой нечто такое, что Райты считали нужным придать забвению. Они не важничали. Вышедшие из сельских тружеников, богатые, очень богатые, не корчили из себя «благородных». Как говорится, шампанского французского не пили и мороженого из хрустальных вазочек не ели. Слиться с высшими социальным сферами стремились, у них накопились уже поистине давние деньги, никто бы и не помнил, что их состояние нажито порошками питьевой соды, которую приходилось сбывать, втирая покупателям очки. Однако на пути к непрерывному подъему в семейство Райтов внедрился нежелательный элемент – зять.

Том Лунди, сын фермера, растившего табак, Райты, люди тоже простые, но тем не менее не чувствовали в нем своего. Глава семейства и владелица конефермы, госпожа Маркей запрещала ему даже появляться на ферме. «Придется подать на старуху в суд, если она вскорости не помрет», – так говорил Том, у которого руки чесались от желания получить «Калюмет». Кто с давних пор находился с ним в приятельских отношениях, те не раз слышали от него, что его мечта, не более и не менее, стать хозяином жемчужины края голубых трав. Овладеть же несметным богатством он собирается, женившись на Синди Райт, о чём прямо заявлял своим друзьям.

Цель оказалась достигнута! Каким путем? Говорят, он в своем подержанном автомобиле лихо проносился мимо изгородей «Калюмет», что и покорило находившуюся по другую сторону забора миледи-наследницу. Нашли друг друга. Том бросил школу и Синди бросила школу. С Томом ей было комфортно. В обществе Тома и его приятелей принцесса «Калюмет» чувствовала себя лучше, чем на вечерах, какие ей приходилось посещать в доме родителей. Синди распознала свой идеал от противного: молодой поклонник не из её среды, совсем не красавчик и, уж конечно, не джентльмен. Видом – вахлак, мешковатый, низкорослый, с полубабьей, округлой физиономией, крючковатым носом, неотесанный на вид и грубоватый на язык, в хорошем обществе он больше помалкивал, но среди своих дружков становился веселым, общительным, в разговоре оказывался живым и находчивым, умея ловко загнуть и лихо отколоть, втихаря матерком пустить, бренчал на пианино и пописывал стишки. Сверх всего, уж чего за ним не водилось, так не водилось – не пил. Непристрастие к горячительным напиткам должна была оценить по достоинству дочь алкоголика. От шампанского Том не отказывался, но предпочитал питье безалкогольное, а из кушаний любил вареные сосиски и жареные куриные крылышки.

У человека из простых и вкусы были простые. Беда в том, что простой парень был совсем непростым. Это был хам, который своего хамства не стыдился. Госпожа Маркей покинула этот мир и не успела новообретенного члена семейства вынудить судиться с ней. Зять, пришедший на пышные похороны, подождал, пока разошлись провожавшие покойницу и помочился на её могилу. Если Синди не желала иметь ничего общего с «Калюмет», то её супруг, получив возможность осуществления своей мечты, стремился быть к ферме как можно ближе, но даже смерть госпожи Маркей, не пускавшей его на порог, не устранила с пути Тома Лунди всех препятствий. У него на уме были планы наполеоновские, если под наполеонизмом понимать честолюбие выскочки, возжелавшего покорить мир. Разве не того же добивался Уоррен Райт? Одного и того же разные люди добиваются по-разном, пользуясь разными средствами. Содовый король, ставший лидером американского коннозаводства, искал у этого мира признания, а Том Лунди плевал на тот же мир, желая показать свою силу и заставить считаться с ним таким, каким он был, натуральным хамом. Так и говорил: «Е…ь их всех я хотел!» В нашей литературной традиции мстительное стремление опустить всё и всех до себя получило название смердяковщины. Поколение за поколением семейство Райтов стремились подняться, Том хотел доказать всем этим, приличным, что он не хуже прочих таков, каков он есть. В цветастой рубашке, чаще всего ярко красной, с расстегнутым воротом, он являлся на сборище джентльменов во фраках и при галстуках бабочкой. По сути приход Тома Лунди во власть и владение «Калюмет» означал переход от капитализма «нормального» (производительного) к «ненормальному» (хищническому).

Удача продолжала Тому сопутствовать по принципу «Кто же ещё, как не он?» Райты, получившие огромное наследство, искали возможности, оставаясь при деньгах, приносимых семейным капиталом, свалить на кого-нибудь заботы о конеферме. Тут и подвернулся Том. Чего же лучше? Он же говорил, что любит лошадей. Женившись на миледи «Калюмет», ново-обретенный родственник богатого семейства стал… владельцем не стал, владельцами оставались не интересующиеся лошадьми наследники Уоррена Райта и Люсинды Маркей, урожденной Райт. Том Лунди принял на себя обязанности распорядителя их конзаводом. Тут он оказался лицом к лицу с противником упорным, сильнейшим и опаснейшим. Это был банк, исполнявший согласно завещанию Уоррена Райта, его желание, чтобы расходы из оставленного им капитала были подконтрольны. Контроль находился в руках опекунов, им арапа не заправишь. Такое препятствие Том Лунди убрать со своей дороги не мог, но сообразил, каким манером обойти. Членом опекунского совета являлась его теща, вдова Уоррена 2-го, Берта Райт, ставшая после кончины своей тещи владелицей «Калюмет». В лошадях Берта не смыслила, банковского дела не понимала, ей и понимать не требовалось, она вошла в опекунский совет ради проформы, зная одно: банк обеспечит ей возможность осуществлять её желания. А главным желанием Берты было играть роль гранд-дамы, и ей не препятствовали: она могла, сколько угодно, устраивать великосветские приемы, приглашая знатнейших соседей и заезжих знаменитостей.

Легко ли, трудно ли Берту Райт было убедить, но Тому это удалось: теща подписала обязывающий документ, которого не понимала, но полагала, что освобождает себя от забот: «Конеферма это же сплошная головная боль!» А фактически она отказалась от возможности распоряжаться собственным гигантским состоянием.

В книге Ауэрбах приведены выдержки из подписанного Бертой доверительного документа, я выдержки читал и даже перечитывал, но финансовый жаргон не понимал. Повторю, что мой друг Джим Лаки объяснил мне простым языком, причем, наглядно.

Джим взял лист бумаги и начертил круги, один, другой, третий… Каждый круг – часть наследия, учтённого в завещании Уоррена Райта, которому, как мы уже знаем, кроме конзавода, принадлежали содовые фабрики, нефтяные вышки, авиакомпании и ещё много чего. Джим перечеркнул круги, обозначая имущество, находившееся под опекой и никому, кроме совета опекунов, неподконтрольное. Оказались перечеркнуты все круги, кроме одного, неперечеркнутый круг обозначал «Калюмет». Этот круг остался неперечеркнутым, потому что, по настоянию Берты, судьбой конзавода перестала распоряжаться опека. Власть над «Калюмет» перешла к зятю, вчерашний вахлак стал председателем заводского Правления. Нужно ли ему было советоваться с членами Правления из семейства Райт? Отчего не посоветоваться, в особенности, если они в конном деле не понимают? Руки у Тома Лунди оказались развязаны, и первое, что он предпринял, это после названия «Калюмет» поставил запятую, три буквы и точку. Вместо Calumet – Calumet, Inc. Три буквы, аббревиатура Инк, то есть «Инкорпорейтед», имеют не всякому понятный смысл. Если заглянуть в словарь – «С ограниченной ответственностью». А что это означает? Конный завод, принадлежащий семье Райтов, стал корпорацией, главой корпорации сделался некровный член богатейшего семейства, получивший в своё распоряжение капитал, которым мог пользоваться по своему усмотрению, как хотел.

Хотел Том Лунди, в известном смысле, того же, чего хотел Уоррен Райт: превратить конзавод в прибыльное предприятие. Но Уоррен Райт был разумен, осмотрителен и осторожен. Совершив решительный шаг на пути к своей цели и не добившись сразу желаемого результата, разумно мысливший предприниматель не стал гнаться за большой прибылью. Том Лунди взялся действовать под девизом «Погоняй – не стой!» Старуха Маркей за случку с одним из заводских производителей в племенной конюшне «Калюмет» брала сорок тысяч, а можно взять двести! Можно-то можно, но – как? Зять, надругавшийся над могилой тёщи, обмозговал – синдикализация.

Тут я позволю себе сделать отступление и на минуту предаться воспоминаниям. Больше полувека тому назад у Московского Ипподрома начали налаживаться международные связи, стали приезжать английские и американские конники. Приехал журналист Уитни Тауэр, упомянутый в книге «Бешеная скачка». Именно в ту пору началась эта «скачка» – суммы призов и цены на чистокровных шли и шли вверх, достигая немыслимых, многомиллионых сумм. «Это синдикализация», – объяснил мне заокеанский гость. Но что значит синдикализация, если говорить о лошадях, объяснять не стал. А я и не спрашивал, переводить переводил, но в детали не вдавался. Кто у нас в те времена имел о миллионах сколько-нибудь осязательное представление? Миллионы есть нечто немыслимое, выходящее за пределы воображения – что ещё спрашивать? Пришлось пятьдесят лет спустя спрашивать у Джима Лаки. Синдикализация, объяснил мне Джим, это коллективная собственность на лошадь, продаваемую по частям. Как в рассказе Глеба Успенского «Четверть лошади»? Почти так же, разве что деньги другие, цифры со множеством нолей. Есть в заводе жеребец-производитель, которого можно, хоть сейчас, продать за миллион, но вы не продаете. Не продаете, потому что всё больше и больше стоимости будут придавать жеребцу успехи его потомства на скаковой дорожке. Беспрекословный арбитр – финишный столб, и к этому столбу отпрыски вашего жеребца приходят и приходят первыми, и пока они приходят, из жеребца можно выжимать всё больше денег, ведь, естественно, у коннозаводчиков появляется желание получить от него потомство. А раз есть спрос, будет и предложение. Уж это вашего ума дело взять за… нет, не за жеребца, а за случку с жеребцом и взять, как можно больше.

Тут ничего особенно нового ещё нет – на то и конный завод, брала же старуха Маркей сорок тысяч. Но создать синдикат, значит, брать плату не от раза к разу, то с одного, то с другого клиента, как это было в обычае прежде, а каждого из членов синдиката сделать совладельцем жеребца. Как много за членство спросить и сколько наберется совладельцев? А сколько сумеете продать порций спермы принадлежащего вам производителя, вот и получится, как в рассказе Глеба Успенского: «на каждого в среднем приходится известная часть…»

Если Уоррену Райту пришла в голову мысль сделать на скаковых лошадях миллион и Райт был одинок со своими намерениями, то во времена, какие можно назвать нашими, желание обогатиться на лошадях становилось массовым, разрастаясь, как огромный пузырь, который мог и лопнуть, но когда ещё лопнет, а пока пузырь раздували всеми способами. Войти в синдикат с Томом Лунди нашлось немало желающих. С каждого члена учрежденного им синдиката Том брал по два с половиной миллиона за право на пожизненную случку с лучшим из доставшихся ему жеребцов по кличке Алидар.

Оказался Алидар частично продан и частично не продан. Жеребец-производитель остался в распоряжении Тома Лунди, который, сообразуясь с конъюнктурой конного рынка, имел право помимо синдиката брать деньги за разовую случку с тем же Алидаром. В пору «конской горячки», заразившей многих, цена за одноразовое свидание с фешенебельным жеребцом из конюшен «Калюмет» достигала четырехсот пятидесяти тысяч долларов и не было отбоя от клиентов.

К председателю Правления Калюмет обращались богатейшие американские бизнесмены, недавно понаделавшие бездну денег и теперь искавшие способа их тратить ради того, чтобы войти в хорошее общество. Интерес проявили австралийские коннозаводчики, а в Австралии размах скакового дела невероятен, самый крупный в мире приз – Мельбурнский кубок. Объявились арабские шейхи, для которых открылся бездонный источник обогащения – нефть. Не хотели от них отстать японские бонзы, которые, не имея земли у себя на островах, ценой муравьиного трудолюбия на континенте покупали целые заводы, за пределами своей страны разводили лошадей, а испытывали у себя в стране. Известная любительница лошадей, английская королева Елизавета II посетила Калюмет и ей до того там понравилось, что она прислала под Алидара племенную матку. Сколько Том взял с королевы, источники умалчивают. Возможно, посчитал, что в исключительном случае ему послужит бесценной рекламой операция gratis и pro bono (даром во имя общего блага).

Платила королева за свидание её кобылы с Алидаром или не платила, американцы платили, в том числе Нельсон Бункер Хант, техасский нефтяной магнат (тот самый, которого подозревали в заговоре против Президента Кеннеди). Платили австралийцы, платили арабы, платили японцы, вот и прикиньте, что за деньги делал Том Лунди, используя синдикализированного производителя, а если бы того же жеребца сразу продать, то вышел бы всего лишь миллион.

Не Том Лунди изобрёл синдикализацию, он, создавая синдикат, не хотел знать границ своему предпринимательскому размаху. Только бы у Алидара хватило потенции! Такова была тенденция финансового капитала того времени – без узды. «Рынок решит!» – учила Чикагская Экономическая Школа, о которой пишут, что бездумная пропаганда хищничества проникла в разные страны, где загнала экономику в однобокое процветание для немногих и обнищание для большинства[24]24
  В результате проигрывают все – таково мнение Нобелевского лауреата и советника в правительстве Клинтона, Иосифа Штиглица, ведущая мысль его книги «Цена неравенства» (Joseph Е. Stiglitz. The Price of Inequality. New York: Norton, 2012, P. 44–45.)


[Закрыть]. В беспредельной, по видимости, дистанции «бешеной скачки» и таилась опасность. Реальность предвосхищал добротный фильм под названием «Уолл-Стрит», с хорошим актером в главной роли, провозглашающим: «Алчность есть благо!»

Служащие Калюмет, из тех, кого нанял ещё Уоррен Райт, пытались новоназначенного, чересчур корыстолюбивого босса предостеречь. За предостережения они, в том числе, обладавший большим опытом начкон, были уволены. Ничьих мнений, хотя бы и оправданных практикой, Том Лунди выслушивать не собирался. Казалось, в этом отношении он напоминал Уоррена Райта, который тоже был суров с теми, кто его не понимал, но Уоррен Райт слушал тех, кто понимал в деле, а Тому Лунди требовались пособники, понимавшие дело так и только так, как понимал он сам, желавший е…ь их всех. Том расстался даже с Маргарет Глэсс, её обширные знания о «Калюмет» мешали осуществлению его смелых замыслов. История «Калюмет» отныне начиналась с того дня, когда полновластным хозяином конзавода стал стремившийся получить от использования Алидара как можно больше.

Алидар, рыжий, безупречного происхождения, правнук Назрулы из конюшен Ага-Хана, стал всеобщим любимцем с момента рождения. В нем души не чаяла госпожа Маркей. Она же подсказала выбор клички, точнее, ей помог остроумный супруг-адмирал.

«Али-дара-гой!» – так, Ali, darling, хозяйка «Калюмет» приветствовала принца Али-Хана, сына Ага-Хана, которому принадлежал знаменитый Назрула. Находчивый Адмирал Маркей тут же подхватил: «Алидар – прекрасная кличка!»

Госпожа Маркей не поехала на похороны сына, когда же Алидар был записан на именной приз, супруги Маркей приехали из Флориды его посмотреть. Мы тоже можем посмотреть с помощью Интернета (https://www.youtube.com/watch?v=tXBr4sQk-8I). Смотрим и видим, насколько двум старичкам трудно вылезти из автомобиля, им в порядке исключения разрешают припарковаться на трибунах прямо у решётки. Жокей Хорхе Веласкес, в руках которого под красно-синими цветами «Калюмет» выступает Алидар, отделяется от дефилирующих (проходящих перед трибунами) лошадей и почти вплотную приближается к трибунам, чтобы господин и госпожа Маркей могли полюбоваться на своего «дарагого». Адмирал выкарабкивается из машины, слышен его дрожащий голос: «Спасибо, Хорхе!» Голос звучит прочувствованно, делается понятно, что значит для госпожи и господина Маркей увидеть их любимца в скачке на именной приз. Вот жокей с Алидаром присоединяются к остальным участникам скачки. Адмиралу держаться на ногах трудно, он забирается обратно в машину. Старт!

Пустили скачку, которую старики смотрят, опустив стекла автомобиля. Когда же лошади выходят из последнего поворота на финишную прямую, кажется, какая-то сила поднимает божьих одуванчиков, они вылезают из автомобиля и приближаются к самой решётке. Насколько есть у них сил, два древних голубочка, Джин и Люсинда, подбадривают своего Алидара, который, вознаграждая их за любовь, приходит первым.

Таков был триумф любимца «Калюмет». Он оставался любимцем, хотя у финишного столба уступал первенство своему однолетку по кличке Аффёрм (Утверждай). Проигрывал корпус, голову, нос непопулярному, но удачливому сопернику. Десять раз они схватывались, окончательное соотношение – семь к трем в пользу Утверждая. Сколько бы ещё лошадей ни участвовало в скачке, каждая становилась дуэлью между этими двумя. Их единоборства, все до одного, запечатленные на видеопленке, стоит посмотреть по ю-тьюб. Считается, что ни до, ни после не случалось столь отчаянной схватки, когда с места до места два рыжих резвача режутся голова в голову в руках крэков (https://www.youtube.com/watch?v=d2sjDivffYE).

Если на дорожке ипподрома Алидар остался «наилучшим вторым», то в заводе оказался вне конкуренции первым. Его потомство несло в себе гены исключительной резвости, дети брали призы, какие не повезло взять отцу.

Спрос на кровь Алидара всё возрастал и достиг ажиотажа. Никто не мог ограничить размеров синдиката, учрежденного Томом Лунди. Он принимал всё новые заказы. Спрос на случку с Алидаром вырос до того, что у жеребца появились потертости в паху. Госпожа Маркей пришла бы в ужас от немыслимо-интенсивной эксплуатации её любимца, но председателю Правления Калюмет. Инк, которого она когда-то не хотела пустить на порог, никто не мог запретить распоряжаться Алидаром так, как он считал нужным. Жеребец-производитель, принося огромную прибыль, действовал словно безостановочный банкомет, выдающий новенькие, «хрустящие» деньги.

Тут бы и послушаться предостерегающего голоса самой природы: жеребец не бездонный резервуар, либидо его не безгранично! Но Том Лунди считал, что конеферма будет терять деньги, если потенции Алидара не выжимать до конца. Госпожа Маркей и думать бы не могла о получении выгоды с Алидара, ей доставляло удовольствие приходить на конюшню, чтобы услышать его приветственное ржание и угостить своего любимца морковкой. Том такой х…й не страдал и не хотел удовлетвориться случной таксой, сколь высока она ни была. Нет, он не хотел обессилить популярного производителя, он всегда говорил, что Алидара любит, даже очень, но хотел бы число случек и, соответственно, доход увеличить. Оставалось узнать, на что жеребец поистине способен.

На помощь пришла новейшая медицинская техника, которую Председатель Правления «Калюмет», не скупясь, закупил и взял на вооружение. Раньше случали наощупь. Отвечающий за случку начкон, вручную проверял овуляцию. Пришла ли кобыла в охоту, заже-ребила или нет, сразу наверняка не определишь. Приходилось каждый раз производить, как минимум, три садки, а то и больше. Всё равно стопроцентных гарантий зажеребляемости не было. И вот появился ультразвуковой аппарат для анализа кобыльей утробы. Тайн не стало! Готовность к случке определялась с точностью до часа. Жеребость – тоже. Всё по часам. Где требовалось три-четыре садки, их стало две, а то и одна. Сколько возникло вакансий на свидания с Алидаром и сколько появилось новых пайщиков синдиката! Цена жеребца всё росла. Росла и плата за всё увеличивающуюся страховку, но Алидар был полон энергии. «В пор-р-рядке, бля, в порядке!» – приговаривал Том.

Жеребцу всё же поднадоело занятие, которое, по зову природы, не должно надоесть, но стал он на маточную отправляться без пыла. По началу Алидар обслуживал, как полагалось, пятьдесят-шестьдесят кобыл в год. По мере того, как власть Тома возрастала, увеличивалась и нагрузка Алидара. В случной сезон с половины февраля до конца июня нагрузка становилась особенно напряженной – до двухсот садок. Несколько походов на маточную каждый день. В девять утра, в полдень и в три пополудни, а иногда и в семь вечера. «Раньше заводчики стреляли из ружья, а мы строчим из пулемета», – так Том Лунди определял пэйс дикой скачки. Можно ли было замедлиться, «осадить» и не гнать? Смотря по собственному нраву! С каждой сделки Том Лунди получал миллион комиссионных и спрос всё увеличивался. Увеличивался спрос по мере дальнейшего вторжения новейшей техники во все сферы современной жизни. Компьютер проник и в конюшню.

А надо учесть: в ту пору основные денежные дела в конном мире делались не на призовой дорожке, а на конюшне. Этому способствовали электронные вычислительные чудеса. Если до появления ультразвука охоту и жеребость у кобыл определяли вручную, то, осуществляя племенной подбор в эпоху Д. Р. К. (до рождения компьютера), руководствовались чутьем и прочими приблизительными методами, интуитивными. Положим, и в компьютерный век продолжали верить в инбридинг, как верили во времена оны, а теперь уже не угадывали, а устанавливали с математической точностью на какого праотца и на какую праматку инбридировать. Нажимая клавиши компьютерной клавиатуры, получали формализованный, как в аптеке, научный ответ на вопрос, кого с кем случить. Гадать стало незачем, достаточно ввести данные по родословной и экстерьеру в программу и, с учетом происхождения, способностей, резвости и скаковой карьеры, будет определено идеальное сочетание «супружеских» пар (о чем когда-то мечтал генетик Кольцов, и над его мечтами посмеялся писатель Булгаков, поскольку у великого ученого речь шла не о выведении высококлассных лошадей, а чисто-советских людей).

Темперамент, нрав, выносливость, что называется лошадиным сердцем – этого исчислить компьютер, действительно, не мог, но что касается прочих данных, в электронику уверовали. Увлекаться скачками стали совершенные в конном деле несмышленыши, такие (как выразился опытнейший Горелов), кто понятия не имели, где у лошади перед, где зад, каким концом лошадь тянется к овсу, с какого калится. Многие и на скачки не ходили, а сидели перед компьютером и нажимали на клавиши, определяя, какую кобылу подвести под какого жеребца. Компьютер увеличил конский рынок почти безгранично. Сойти ли с дистанции бешеной скачки тем, кто в конном деле понимал и у кого было что всучить непонимавшим?

Все денежные дела Председателя Правления инкорпорированного коннозаводского предприятия оставались в тайне. Из конторы «Калюмет» была удалена Маргарет Глэсс, державшая в образцовом порядке счетные книги в пору правления Уоррена Райта и Люсинды Маркей. Место Маргарет Глэсс заняла некая Сюзанна Макги. Она, за долговременным отсутствием проживавшей на Виргинских островах законной жены господина Лунди, возможно, выполняла при нём супружеские функции, но была ли даже она посвящена в его финансовые операции, этого сказать нельзя. Сказать с уверенностью можно одно: стремление к секретности у Тома Лунди походило на манию. Том затворил и запер ворота на ферму, которые Уоррен Райт держал распахнутыми, при Люсинде Маркей ворота вовсе сняли, хотя зятю было не велено через распахнутые ворота проходить. А когда дорога для Тома Лунди широко открылась, то закрытой, постоянно закрытой, оказалась дверь его кабинета. Том компьютеризировал учёт торговых сделок и случек, но входить в программу и открывать файлы было запрещено даже профессиональной программистке, которая по должности, согласно контракту должна была бы заниматься именно этим. Контракт оказался расторгнут и программистка, следом за Маргарет Глэсс, покинула «Калюмет». Ставшая доверенным лицом Председателя Сюзанна Макги в рабочие часы занималась тем, что сидела на телефоне и, не вникая в суть разговоров, ограждала босса от нежелательных звонков. Похоже, никто не знал, что за дела делаются на «Калюмет» и даже сам Председатель, кажется, не хотел всего знать: он, будто сидя в бункере, «строчил из пулемета», стараясь «зашибить десяток-другой миллионов».

Люсинда Райт-Маркей, уйдя из жизни, оставила ферму от долгов свободной, а нелюбимый ею зять брал все новые и новые кредиты. Миллионов у Тома Лунди и так накопилось предостаточно, но самые большие призовые суммы, выигранные его лошадьми, и самые высокие цены за случку с производителями его завода, не могли удовлетворить его алчности. Тут и разразилась катастрофа.

Что и как произошло в конюшне производителей на ферме «Калюмет» ноябрьской ночью 1990 года, тому существует два предполагаемых объяснения, но лучше их коснуться, когда дойдём до следствия и суда. Сейчас, исходя из печатных источников, почерпну, что было обнаружено при ночном обходе, когда бесценный Алидар, истинную стоимость которого и определить было невозможно, но уж точно застрахованный на тридцать шесть с половиной миллионов, стоял в своём деннике, последнем по коридору слева, весь в поту, взмокший, с выражением ужаса в глазах и с почти оторванной ногой. Левая задняя висела, держась на коже, маслак торчал.

Тот, кто это увидел (а кто в самом деле увидел, выяснилось лишь при следствии), стал по сотовому телефону звонить двум главным лицам в конюшенной иерархии, начкону и ветфельдшеру, ими были две женщины. Если бы то, что дамы увидели, произошло с любым другим жеребцом из стоявших в конюшне, то и вызывать Тома Лунди не потребовалось. Опытные в обращении с лошадьми знали, что в таких случаях следует предпринять – усыпить страдающую лошадь. Но страдал жеребец, на котором держалась слава «Калюмет».

По ходу следствия и на суде попытаются доискаться, как выглядел, что сказал, одним словом, что представлял собой в тот жуткий момент хозяин прославленного конзавода. Этого толком узнать так и не удалось. Правда, друг Тома вспомнил, как при сходных обстоятельствах тот ему доверил свои чувства: «Хорошо, что мы с тобой целы». Тогда тоже погибла лошадь, но этот раз о погибшей лошади друг услышал: «Что – мы!? Лишь бы Алидар остался цел».

Произошло нечто чрезвычайное, но в каком смысле, оставалось гадать. Первым порывом Тома Лунди, когда он прибыл на конюшню и увидел изуродованного Алидара, было последовать правилу – усыпить. Потом он все-таки позвонил ветеринару, тот явился и хотел махнуть рукой на безнадежное положение. Том стал его упрашивать предпринять всё возможное и невозможное, только бы спасти жеребца. Алидару сделали укол обезболивающего и доставили в ветлечебницу, там же, на ферме. В лечебнице, оборудованной по последнему слову техники, выдающийся ветеринар и ещё один ветврач, тоже опытнейший, сделали операцию: вправили ногу, скрепили сломанные кости, ногу положили в гипс, а самого калечного подвесили на стропах. Алидар, когда очнулся, вроде бы почувствовал себя настолько хорошо, что даже не отказался от корма: признак выздоровления! Потом тяжело раненого жеребца стали беспокоить стропы. Решили стропы снять. Сняли и стали выводить из станка. Алидар споткнулся, упал и сломал бедро. Пришлось усыпить. Бесценный конь уснул вечным сном.