Текст книги "JaaDoo"

Часть III

Иногда человек, посмотрев в себя, может осознать, как низко он пал.

И… падать дальше

Я бесцельно шёл по улице. В руке наполовину опустошённая бутылка водки. Несколько дней я уже так. Брожу по городу или пью дома, на диване.

Брёл, а позади тащилось моё сознание. Прохожие шарахались от меня, видя перед собой сумасшедшего, расхлябанно идущего по улице, который то останавливался, разводил руками, бессвязно что-то бормотал, то опять передвигал ногами в пустоту.

Немного протрезвев, спустился в метро. Элизабет, Родман, арабские принцы, а главное – портрет, не давали покоя. Я запивал водкой мысли о них и всё думал, как низко я пал. Брошенный, никому не нужный алкоголик, дважды предавший свою жену. И не с кем поделиться своим горем, не от кого услышать слова утешения.

По ошибке вышел не на своей станции, зато там, где надо. Прямо напротив выхода из метро расположилась дешёвая забегаловка. Рюмочная. Совсем не «гламурная столовка». Рюмочная – вот как низко я пал! И дело не в том, где ты проводишь время – в рюмочной или в дорогом ресторане, дело в тебе. Ты пал настолько, что позволяешь себе привести домой женщину и трахать её на глазах у мёртвой жены.

Но это не всё. Если посмотреть ещё внимательнее (всмотреться), то можно разглядеть, чем я вообще жил. Использовал разные уловки, направленные только на то, чтобы добиться выгоды для себя, возвыситься над себе подобными, доказать своё право называться успешным и претендовать на лучшую женскую особь. Я даже жену поменял на эту особь. Особь! Бессмыслица какая-то…

Мне просто необходимы сейчас водка, пельмени и профессиональный алкоголик, интеллигентный философ. Чтобы алкоголик-предатель мог поплакаться в жилетку алкоголику-интеллигенту. Отключив спиртным мозг, поделиться горем, излить душу первому встречному, доброму незнакомцу. Добрых знакомцев у меня не было – такое я сделал для себя открытие.

Круглые, высокие и грязные столы без стульев, забрызганные пеной, облокотившись на которые неопрятные люди стоя пили пиво из стеклянных кружек и ели вяленую рыбу. Добавляли в пиво водку или, наоборот, запивали её пивом.

Я тоже взял себе в плохо мытую, заляпанную пальцами, кружку пенного пойла (на пиво это слабо походило) и побрёл к свободному столу, облитому и липкому. Напротив висело зеркало. Чокнулся со своим отражением. Неужели это я? Бледное лицо неврастеника. Белые сгустки в уголках глаз. Отшатнулся прочь от отражения. «Кто я? Что я?»

– Господи, на кого я стал похож, – произнёс вслух.

– Многие люди говорят, что верят в то, что Бог есть, но всей своей жизнью доказывают обратное, – сделал замечание в зеркале мужчина с бородой. И добавил хриплым, прокуренным голосом,

– Вы позволите?

За моей спиной отражался невысокий мужик, из тех, чей возраст порой сложно определить. Ему могло быть и сорок, и шестьдесят. Гладко расчёсанные набок жирные волосы, седая бородка в крошках хлеба, нездоровый цвет лица, белки глаз с красными прожилками. Из нагрудного кармана нелепого пиджака в полоску торчала расчёска, а сам пиджак был надет на ещё более нелепую грязную рубашку розового цвета с торчащим большим воротником. Отражение держало кружку пива и головой указывало на мой столик.

– Пожалуйста.

– Благодарю. Так вот, люди скоро вымрут, как динозавры. Знаете, от чего вымерли динозавры?

– От чего? – я праздно следил за ним.

– Из-за глобального похолодания. Планета остывала, и у ящеров изменился тембр издаваемых для самок звуков. Затем они перестали осязать, затем видеть друг друга.

– Интересная гипотеза.

– Это не гипотеза, это так и было.

– А вы, наверное, учёный? – усмехнулся я с ехидцей.

Он никак не отреагировал на мой сарказм.

– Знаю. Динозавры – это мы. Планета остыла от человеческого равнодушия, и мы перестали слышать друг друга.

– Вот как! Интересно, действительно.

Предо мной был профессиональный алкоголик-интеллигент.

– Позвольте представиться, – приложив руку к груди, знаток динозавров театрально склонил голову, – Семён Андреевич Шифрин, бывший учитель русского и литературы, ныне свободный художник.

– Максим Александрович, можно просто Максим или Макс.

– Чем занимаетесь, Максим?

– Я? Да так… предприниматель.

Семён Андреевич с сомнением оглядел меня, но ничего не сказал.

– А Вы точно сказали, – продолжил я.

– О чём именно?

– Ну, что планета остыла, и мы перестали слышать друг друга.

– Ну дак! – развёл руками Шифрин.

На несколько недель грязная, пропахшая бомжами и несвежими продуктами рюмочная стала для меня постоянным пристанищем, а Семён Андреевич – по умолчанию личным психотерапевтом и единственным свидетелем моих несчастий и моего падения.

Он умел выслушать и не осуждать. Это было важно. Иногда велел мне стоять смирно и слушать его. А ещё он точно всё подмечал, не упуская деталей. Слова-утешения, слова-советы, слова-паразиты. Слова, слова, слова, но мы с ним слышали друг друга. Мы не были динозаврами. А потом он неожиданно пропал. Говорили – заболел, я хотел проведать его, но никто не знал, где он живёт.

И снова одиночество. Я почти перестал выходить из дома. Надев спортивный костюм, изредка, по мере необходимости, спускался во двор и добредал с утра пораньше, пока ещё был в состоянии, до продуктового павильона, где покупал дешёвую водку-самопал, дрянную закуску и сигареты. Да! Я начал курить. Немного, пару-тройку в день, пытаясь успокоить расшатанные нервы.

Жизнь стала такой, словно кто-то невидимый намеренно и неотвратимо подталкивал меня к краю. А я всё упирался. Я всё ещё жил и никак не умирал. Жил воспоминаниями. Спиртное погружало в прошлое, и, лёжа на кровати, где я предал во второй раз уже мёртвую жену, я вспоминал о нас. Прошлое виделось ближе, чем было на самом деле.

Казалось, всё происходило только вчера. Вчера мы ходили вместе в «Ашаны», в рестораны… Вместе. Шли куда-то по Москве. Мокрый снег в лицо. Витрины, вывески, и её рука в моей руке. И всё. Это и было счастье. Счастье, от которого отрёкся сам. Ведь когда-то я болел ею, дышал ею и отрёкся от неё. Предатель. Всё-таки я любил её. Любил и предавал. Любил, предавал. Снова любил.

Я больше был не в силах спать, даже просто лежать на кровати, где в «волшебную» ночь (которая обязательно должна быть в жизни каждого, иначе зря жил) совершил акт предательства. Стал спать или валяться только на диване.

Оставаясь ко всему равнодушным, кроме своего горя, я перестал интересоваться делами. Бизнес, договоры, бабки, нал-безнал – мне было плевать на всё. Тупо снимал деньги с карточек в банкомате, который находился в том же павильоне, и бухал. Бухал и бухал.

Однажды позвонил знакомый. Через него можно было решить любые вопросы в налоговой или прокуратуре (такие «решалы» обязательно нужны) и сказал, что до него долетели слухи, будто я тихонько спиваюсь в одиночестве. Спросил, так ли это. Хотя по моему голосу было и так всё понятно. Знакомый «решала» объяснил, что пить одному – это диагноз, но звонил он не за этим. В конце концов, это моя жизнь и моё здоровье, каждый убивает себя как умеет. Мне было плевать на бизнес, ему плевать на моё здоровье, но он не хотел терять хорошего клиента, а потому и сообщил, что мои менеджеры во главе с заикой-Андреем занялись махинациями. Обманывали клиентов с помощью специально составленных договоров, а крайним в их аферах мог стать я. Короче, «решала» предупреждал меня, не понимая, что мне абсолютно всё равно.

Я жил одними воспоминаниями, настоящее мало волновало проспиртованный мозг.

Любил – предавал. Люблю – предаю. Люблю – не люблю. Как всё просто. Зачем люди заморачиваются? Ведь на самом деле они динозавры.

«А может, Макс, ты никого не любишь и никогда не любил, кроме себя?» – спросила совесть в одну из редких минут просветления.

«А мама? Маму-то я любил точно», – ответило самооправдание.

«Тебе просто было удобно с ней. Не надо мыть посуду, обут, одет, накормлен и любим», – неотставала совесть.

«Может быть, может быть!

А вообще, отстань от меня, я что, один такой? Посмотри вокруг!

Все так живут: скучно, весело, тупо. Вся эта нравственность, добро и зло, любовь, сочувствие придуманы людьми, ими же извращены и вывернуты наизнанку – зло не страшное, добро не доброе.

Так что я не лучше и не хуже других. Чего ты именно ко мне привязалась? Просто я ошибся. Так бывает. Люди ошибаются. Ошибся и променял Иру на… на…

Сам не знаю на что. Не знаю, зачем? Может, не с чем было сравнить? Она-то меня любила и не была эгоисткой. А я был слеп и не понимал той искренней, честной, чистой и неподдельной любви, какою любила меня Ирина. Её любовь была априори бескорыстной, она была готова за неё умереть.

И умерла».

«Так значит, не все такие, как ты, Макс? Не все извратили свои понятия о добре и зле, – снова спросила совесть. – Это именно ты живёшь инстинктами. Ты динозавр. Хищный ящер. Ты убиваешь свою жертву, следуя целесообразности. Ты не заморачиваешься, в природе нет морали. Оставляешь жену – она стареет, и тебе нужна более молодая самка. Удовлетворять своё эго. Ты динозавр.

Но есть динозавр покрупнее тебя. Арабский принц, например, или тот же Родман».

Я вскакивал, ходил по комнате и громко разговаривал сам с собой. Портрет Ирины – свидетель этих диалогов.

«Моя жизнь кончена. Лучше бы она не начиналась. Хорошо хоть у меня нет детей – никто не родил от меня урода», – кричал внутренний голос, требуя, чтобы его пожалели.

Но совесть была безжалостна.

Прошу прощения, остатки совести.

«Не надо давить на жалость, ты сам не хотел детей. Вот и всё, будь честен перед самим собой. Будь честен. Всё равно никто нас не слышит. Твои инстинкты помогают тебе выдержать жестокую конкуренцию среди людей и стать впереди всех в желании выжить в обществе за счёт других. Перешагнуть через женщину, которая долгие годы была рядом, ради того, чтобы насладиться молодым телом, удовлетворить похоть, вкусно пожрать, ну, что ещё? У каждого свои страсти. Тебе же, например, плевать, что людям, бывает, просто нечего есть, когда ты пьёшь вино за тысячу долларов».

«Я бухаю дешёвую водку», – напомнило самооправдание.

«Речь не об этом».

«Я развёлся с женой и только потом встретил Элизабет. Штамп в паспорте – это уже нюансы», – никак не хотело успокаиваться самооправдание.

«Перестань, Макс. Ты всё сделал для этого. Наплевал на жену. Ты эгоист, – совесть была неумолима, – ты заблудился в нюансах. Но знаешь что, Макс?»

«Что?»

«Есть у каждого человека колокольчик, ираноилипоздноонпрозвенит».

«Колокольчик?»

«Да, это я, твоя совесть. И, как ты слышишь, звон уже начался. Впереди набат».

«Но я же и так сожалею о том, что натворил. Я пла́чу о своей жене».

«Нет, не о жене ты плачешь, а о том, что остался один, никому не нужен. И если бы сейчас рядом была Элизабет твоя, ты бы даже не вспоминал о жене, ты бы забыл её навсегда, словно её и не было в твоей жизни, и только радовался бы иногда, что так легко от неё отделался. И не ври сам себе, я тебя не пожалею, мне тебя совсем не жаль», – безжалостно добивали остатки совести.

Я ждал, что скажет самооправдание, но оно молчало.

Запой. Дни, недели смешались и летели мимо в тошнотворном угаре. Ночи в спиртовых грёзах. Время остановилось или, возможно, кончилось. Жизнь превратилась в какую-то бессмыслицу. Или всегда была бессмыслицей? И вот в один из дней – сейчас и не вспомнить, когда это произошло, я потерял счёт времени, – в дверь позвонили.

На пороге Родман.

– Ого! – вырвалось у меня вместе с икотой.

– Ого?! Это всё, что ты в состоянии произнести? – спросило каменное лицо. – Позволишь войти?

Я махнул рукой, шутовски поклонившись и приглашая его. Затем вытянул руку в направлении и пошёл, придавая всему наигранную театральность.

Дэн уселся в кресло. Снял часы стоимостью в несколько десятков тысяч у.е. с запястья и крутил их на указательных пальцах. Нервничал.

– Чем обязан? – спросил я, чтобы что-то спросить.

Родман пожал плечами и, продолжая крутить часы, смотрел на меня.

– Как там Элизабет? Отдохнула с принцем?

– слегка заплетающимся языком задал я следующий вопрос.

– В таком состоянии ты можешь думать о… – удивился Дэн.

– В каком таком? – перебил я.

– Полнейшей деградации, – спокойно ответил Родман.

– Так ведь это вы вместе с Элизабет втянули меня во всё.

– Во что во всё? – удивление Родмана сменилось лёгким раздражением, и после своих слов он застыл, открыв рот и округлив глаза.

– Вы вдвоём во всё втянули.

– Неужели? А не сам ли ты захотел принять участие в действе?

– Нет.

– Давай-ка я пройду сейчас спиной от тебя до конца этой комнаты, словно прокрутим назад плёнку, и напомню тебе, как всё началось.

– Нет, не надо, хватит спектаклей, – но он уже шёл спиной, не оборачиваясь. В конце комнаты остановился и улыбнулся, – встреча в Таиланде – ведь это ты пришёл в мой дом, идём дальше – просьба в самолёте: тебе захотелось свидания с Элизабет, хотя я предупреждал. Не так ли? Ну, и секс в Москве! Браво, Макс! Ты сделал это! При чём тут я?

«На кровати сделал, где до этого с женой спал», – напомнила проклятая совесть – вечно лезет, когда не просят.

«Заткнись!» – крикнул я ей и, видимо, вслух, потому, что Родман опять округлил глаза.

– Я заткнусь, но что дальше?

– Это я вообще не тебе сказал.

– Не мне? А кому? – Родман повертел головой вокруг, а я неопределённо махнул рукой в сторону.

– Макс, ты уже допился до белой горячки – сам с собой разговариваешь. Ты убиваешь себя.

– А что, кому-то есть до меня дело? Может, я хочу сдохнуть! А может, лучше врезать тебе по роже, Родман?

– Опять? А я-то при чём? Всё ты, Макс, всё ты. Ты сам выбираешь и сам решаешь, как жить, и не надо этих «ой, пожалейте, а то я хочу сдохнуть!»

– Меня не надо жалеть. Заткнись, понял, философ! Фрейд хренов.

Я попытался дотянуться до каменного лица, чтобы врезать ему как следует, но не смог подняться с дивана. Меня занесло, и я сел обратно. Родман спокойно смотрел.

– Ты уже совсем докатился. Хочешь умереть? Подохнуть от запоя, захлебнуться собственной блевотиной? Давай! Классный выбор. Но я могу помочь тебе.

– Помочь? Ты? Чем?

– Умереть красиво, романтично, – Родман расхохотался, – шучу! Посмотри, Макс, на себя – весь опух, небритый, в одних трусах. Иди хотя бы халат накинь. Я ведь у тебя в гостях…

– А я дома! Слушай, чё те надо?

– Я пришёл помочь, я тебе не враг.

– Ты уже помог, ты… ты всё сделал как надо, ты… ты, ты чмо… понял? Чмо!

Слушая мою истерику, Родман хохотал, не останавливаясь, после замолчал. Его лицо вдруг стало серьёзным, а потом он сказал, спокойно сказал:

– Я могу помочь тебе встретиться с твоей женой.

Повисла тишина.

– Что? Что ты сказал?

– Я могу помочь тебе встретиться с Ириной! – лицо Родмана оставалось непроницаемым.

– Ты… ты что, издеваешься? – я снова попытался встать.

– Замолчи, Макс. – Дэн подошёл к окну и остался стоять там, повернувшись ко мне спиной и заложив руки за спину. – Этот мир есть иллюзия и ложь, игра воображения, и время обмана истекло. Этот мир не вечен, у тебя мало времени. Да или нет?

Родман обернулся и бросил на меня свой непроницаемый взгляд. Он словно стоял на театральной сцене, играя роль. Я молчал. Коротко кивнув, он прошептал:

– Вот и хорошо, Макс! Вот и хорошо. Я помогу тебе!

В пьесе, что он разыгрывал сейчас, у меня нет ни одной реплики. Я лишь немая декорация. Мне была отведена даже не второстепенная, а третьесортная роль. Злой гений психиатрии ставил надо мной бесчеловечный психологический опыт.

Я молчал. Больше не хотел говорить ему ни слова. Потому что чувства, продемонстрированные на людях, дают врагу понять, куда тебя можно побольнее ужалить. И он жалил, зная моё слабое место. В самую середину раны. И не просто бил, он ещё издевался. Видимо, это ему доставляло какое-то особое удовольствие.

– Ты зверь! Настоящий зверь. Нравственный урод, – вырвалось у меня.

Дэн пожевал нижнюю губу и продолжил, как ни в чём не бывало:

– Ну вот, уже лучше. Хотя бы перестал разговаривать как шпана из подворотни. Я покажу тебе кое-что, для начала. Хочу, чтобы ты понял – я не обманываю. Подарю тебе шанс увидеть жену! Шанс начать новую жизнь. Но помни: дальше выбор только за тобой…

– Хватит, прекрати этот спектакль!

Но его было уже не остановить.

– Я покажу тебе то, чего никто из живущих ныне никогда не видел. Перенесу твоё сознание в другой мир, и ты увидишь кое-что…

– Может, хватит говорить загадками. Прекрати нести этот бред.

Не слушая меня и совершенно не обращая внимания на то, что я говорю, словно действуя по заранее составленному плану, Родман задёрнул шторы, оставив небольшой просвет. Сверкающий солнечный полдень исчез, комната сразу превратилась в тёмную пещеру. Лишь один луч света пробивался сквозь плотные шторы. Узкой полоской он падал на пол.

Из-под рубашки Родман вытянул золотую цепь с кулоном и снял с шеи. Раскачивая перед моим лицом, он принялся говорить, словно произносил заклинание:

– Сделай глубокий вдох. Выдох. Ещё вдох, и выдох. Смотри только на движение кулона, Макс, только на движение кулона. Есть только это движение, – голос Дэна глубокий, вибрирующий, требовательный.

Комфорт дивана, неподвижность – и среди неё только одно движение. Цепь с кулоном. Одно движение. Оно успокаивающе действовало на меня. Голос Родмана доносился уже откуда-то издалека. Всё перепуталось. Комната стала прохладной лесной поляной, сплошь покрытой необычными яркими цветами. Я лежал в этих цветах, вдыхая их аромат. Сознание стало медленно покидать тело.

Я увидел себя сверху, лежащего в одних трусах на траве среди цветов, а сознание взлетало всё выше и выше. Это было так прекрасно. Полёт. Невесомость. Лёгкость. Выше. Выше, ещё… И вдруг всё резко исчезло. Вообще всё. Не стало больше ничего вокруг. Ни звука, ни изображения. Только белая пустота. Эта молочная пустота была апофеозом любой пустоты. Она растянулась по всем направлениям, казалось, проникала внутрь тебя. Абсолютная молочная пустота. Ничего вокруг. Ничего. Ничто. Мир опустел. Вернее, мира больше не было. И меня не было. Даже сознание исчезло, остались только мысли, которыми не с кем поделиться.

Тысячи лет прошли с тех пор, как я попал сюда. Тысячи лет холодного, нестерпимого одиночества. Тысячи лет мучений. Пустая вселенная вокруг. Никакого движения. Ни звука. Вообще ничего. Ошеломляющая пустота. Как это прекратить? Это невыносимо. Бесконечная абсолютная молочная пустота. Теперь уже навсегда. Но однажды мёртвый луч света рассёк эту чудовищную пустоту, и я услышал голос. Он звал меня! Это был голос Ирины. Совершенно точно. Сознание вернулось и металось словно в клетке, но никак не могло вырваться. Моё сознание, оно перевёрнуто, вывихнуто наизнанку. Услышанное безжалостно добивало меня. Я закричал. И опять голос: «Макс!» Я орал от ужаса.

– Макс! Очнись, Макс! – надо мной, склонившись, стоял Родман.

Резко вскочив, я попытался вдохнуть в себя воздух, но вдох не получался. Такое бывает, когда получаешь сильный удар под дых. Я тут же потерял равновесие, меня понесло куда-то вбок. Больно ударившись о журнальный столик, я упал на пол. Ноги не слушались меня, руки тряслись.

– Спокойно, Макс, спокойно. Всё, всё, успокойся. Дыши. Ты вернулся.

Наконец, получилось сделать вдох, и я жадно хватал ртом воздух. Немного отдышавшись и успокоив дрожь в теле, я уставился на Родмана:

– Что? Что это, чёрт возьми, было? Сколько времени прошло? Гипноз? Что? – мой голос дрожал, во рту пересохло.

Неожиданно, глаза Дэна закатились, остались видны лишь белки. Он медленно стал падать и в итоге оказался рядом со мною. Его обмякшее тело плавно осело на пол. Я с трудом поднялся на ноги и, опираясь о стену, кое-как добрался до кухни, шепча еле слышно себе под нос:

– Какого хрена тут происходит?

Наполнив стакан водой, осушил его залпом. Налил ещё – для Родмана. Обернувшись, вздрогнул всем телом и заорал. Стакан выпал у меня из рук. Вода растеклась по кухонному кафелю, осколки разлетелись во все стороны. Родман стоял в полный рост и смотрел на меня. Его каменное лицо выглядело, как маска. Оно было неподвижным. Так продолжалось секунд десять, затем его губы разжались, обнажив два ряда ровных белых зубов, глаза оставались при этом холодными, смотрели внимательно и оценивающе, не упуская ни одной детали. Родман будто сканировал меня.

Меня передёрнуло от увиденного и душивших неприятных ощущений. Потом его плечи опустились, он весь расслабился и выдохнул:

– Всё нормально, Макс. Наблюдал за твоей реакцией и пытался понять: до конца ли ты вышел из этого состояния. Бывает, не выходят и остаются там. Как видишь, и у меня это отнимает много сил.

– Что это было? Что это? Гипноз? Что? Что это за место?

Мандраж не унимался, и я надеялся, что смогу успокоиться, если получу какие-то вразумительные ответы. Ну, например, что это всего лишь гипноз.

Родман усмехнулся:

– Это не место, а состояние. Хочешь считать это гипнозом? Пусть так, – Дэн пожал плечами, – но это не гипноз. Ты же хотел умереть – вот я тебе и предоставил возможность. Можно сказать, что сегодня ты заглянул в ад с чёрного входа. Но однажды можно не заглянуть, а войти, и дверь неожиданно захлопнется, – улыбки как не бывало, – ад – это не место, а состояние. Доверься мне, и я помогу тебе.

– Что ты имеешь в виду?

– Будь осторожен в своих желаниях, Макс. Эта пустота – твоя жизнь! И здесь, и после смерти – пустота. Даже тепла не останется. Твоя жизнь – горстка пепла в моих ладонях. Дунь – и всё… – снова улыбка. Холодный взгляд.

– О чём ты говоришь? Объясни, наконец. Откуда у тебя этот дар?

– Это не дар, а проклятие. Я умею видеть то, что не дано никому в мире. Ты вот живёшь, суетишься, а кто-то рядом умирает, и ты думаешь: хорошо, что не я, что не я, а другой. А вдруг ты? И эта пустота навсегда. Навеки. Так выглядит ад. И ты видел его. Ты один. Задумайся!

Родман прожигал меня насквозь взглядом, мне стало не по себе и от того, как он смотрел, и от того, что он говорил. А что он говорил?

– Ты, ты… ты дьявол?

– Ха-ха-ха!!! Что, Макс, я убедил тебя, что на кое-что способен? – раскатисто смеялся Родман. Вдруг он перестал смеяться. – Ты хочешь увидеть жену?

Я стоял и смотрел на него, не в силах понять, что происходит. Это такая шарада? Игра? Но кто с кем играет? И во что?

– Ты хочешь увидеть свою жену? – повторил уже громче Родман. Его голос стал требовательным и настойчивым. Но одновременно и обещающим.

Молчание, и одно слово:

– Да.

– Хорошо, – кивнул Родман и направился к выходу.

Возле двери обернулся:

– Приведи себя в порядок. И жди.

Затем он вернулся и, как ни в чём не бывало, попросил:

– Налей мне водички, Макс. Эти эксперименты с психикой высасывают кучу энергии.

– Так я подопытный?

Родман покачал головой:

– Нет! Ты больной! – и засмеялся в своей привычной манере.

«Дьявол-Родман играл со мной и пытался доказать, что он отличный психиатр или же психиатр-Родман изображал из себя злого демона, обещающего мне встречу с женой, которая по определению не возможна? Кто он такой? Что вообще происходит? И на что я согласился сейчас?» – три вопроса, на которые у меня не было ответов. Но я бы очень хотел их получить.

Достав другой стакан, я наполнил его и протянул Родману. Он выпил всё до дна и аккуратно поставил стакан в шкаф. Повернулся и ушёл, не попрощавшись и не сказав спасибо.

Я продолжил стоять как вкопанный на одном месте, не обращая внимания на осколки и разлитую воду. Всё произошло столь неожиданно, что через некоторое время стало казаться одной большой галлюцинацией.

Взглянув на себя в зеркало в ванной комнате, понял, что выгляжу не очень. Я был бледен и измождён, мешки под глазами, зарос щетиной. Родман сказал привести себя в порядок и ждать. Чего? Встречи с женой? Но это же безумие!

Встал под горячие струи воды. После долго сидел на диване, уставившись в телевизор, в котором был выключен звук. Ничего не хотелось: ни есть, ни пить, ни двигаться.

«А может, вся моя жизнь превратилась в одну сплошную галлюцинацию? Надо забыть, не обращать внимания и просто жить, как все люди».

Но увиденная пустота напоминала и не давала забыть случившееся. «Кто он такой, этот Родман? Кто такая Элизабет?» – Ведь на самом деле я ничего о них не знал. – «Зачем они это делают? Чего им от меня надо? Может, они чёрные риэлторы и хотят завладеть моей недвижимостью, зная, что я одинокий? А может, бизнес отжать хотят? Или и то, и другое? Во что я вляпался? Но, если смотреть на всё трезво, то получается, что я сам нашёл их в Таиланде. Сам пришёл познакомиться. Сам просил устроить свидание с Элизабет. Может, пробивали обо мне информацию и воспользовались случаем? Но тогда почему Родман говорит, чтобы я завязывал бухать? Алкоголь – лучший друг разных проходимцев. Спаивают, а потом всё переписывают на себя». – Ответов у меня не было. А главный вопрос: «Что я видел?

Что это за место или состояние, как выразился Родман? Гипнотизёр, использующий свои навыки, чтобы забрать у меня всё, может, вот кто этот Родман?»

Я прилёг на диван и продолжил размышлять. Лежал с открытыми глазами, закинув руки за голову, и думал, пытался найти всему происходящему хотя бы какое-то логическое объяснение. Но у меня никак не складывался пазл.

Провалялся весь оставшийся день в обнимку с подушкой, но так ни к чему не пришёл, списав всё на то, что слишком остро реагирую на обычные вещи, например, гипноз, из-за похмельного синдрома. А на вопрос, зачем это Родману, ответил сам себе, что, видимо, он неплохой психиатр и с помощью гипноза просто помог мне выйти из запоя. Это хоть как-то объясняло последние события. Что касается встречи с женой – наверное, шоковая терапия, хотя и не совсем это по-человечески. Или совсем бесчеловечно. Но что поделаешь? Чем больше узнаёшь людей, тем противнее. Родман не самый худший из них. Главное, эффективно – на водку я смотреть больше не мог.

Ближе к полуночи перестало ломить виски. Немного подташнивало, болел желудок, но всё равно чувствовал я себя значительно лучше. Решил, что утром даже смогу побриться, если руки совсем перестанут трястись.

Редкие звуки улицы долетали через открытую балконную дверь. Дуновение тёплого воздуха приятно касалось волос. Впервые за долгое время мне удалось заснуть без помощи спиртного.

Снилась Ирина. Было светло и хорошо. Солнечный день. Она убегала от меня, оглядывалась и смеялась. Бежала дальше, прямо посередине пустого шоссе.

«И-и-ирр-аа-а!» – кричал я что было сил, пытаясь догнать, но мне это никак не удавалось. Я остановился и начал тихо с ней разговаривать. И, хотя она было далеко, она слышала меня. Остановилась и молча смотрела. Слушала. А я всё говорил: «Хочу, чтобы вернулся рассвет, а с ним ты, чтобы просыпаться с тобой на рассвете, чтобы не знать этой пустоты. Пустой постели. Пустой души. Жизни без света. И почему мне так тепло во сне, когда вижу тебя? Вернись. Вернись! Слышишь? Вернись!!!»

Вдруг из-за полоски горизонта появилась машина. Огромный чёрный тягач коптил, выпуская чёрный дым из никелированных выхлопных труб, торчавших вверх по обе стороны позади кабины. Он нёсся прямо посередине, а Ирина стояла к нему спиной и не видела его. Он ехал на огромной скорости, а она ничего не замечала. Я закричал. Она могла погибнуть в такой хороший солнечный день. И ведь погибла. Тягач на полном ходу ударил её, и Ирина исчезла. Её просто не стало. Машина исчезла, я упал на колени, слёзы текли по лицу.

«Ира, Ирочка, моя Иришка».

«Макс. Ма-а-акс», – шёпот. Он прямо в моей голове. Это был голос Ирины.

«Ма-а-акс».

Голос был жутким. Я открыл глаза и резко сел, пытаясь прогнать остатки мрачного сновидения. Картинка постепенно стиралась. Лоб покрылся холодным потом. Надо выпить аспирин.

В квартире темно и тихо. Я вспоминал, есть ли в доме хоть таблетка аспирина, как вдруг совершенно отчётливо услышал:

– Ма-а-акс!

Голос звал. В ужасе я вскочил и включил свет. В воздухе ощущался странный, до боли знакомый, но еле различимый аромат. Внутри всё похолодело – это был запах любимых духов Ирины. Руки опять затряслись, тело ходило ходуном, зуб на зуб не попадал. Нет, не от похмелья. От леденящего душу ужаса.

Я медленно шёл по квартире и включал везде свет. В кухне, в ванной, в прихожей. В спальню войти не решился. Долго стоял, затем открыл дверь и сразу зажёг свет. Лишь бы не оставаться один на один с темнотой. На меня смотрела моя жена. С портрета. Но я чуть не заорал от какого-то первобытного страха перед сверхъестественным.

В квартире никого не было. Входная дверь захлопнулась после того, как днём в неё вышел Родман. Я не мог понять, что со мной творится.

Уснуть больше не получилось. Кое-как дождавшись рассвета, выбежал из дома прочь. Надо было с кем-то поговорить, просто поговорить, чтобы окончательно не сойти с ума. Пусть кто-нибудь убедит меня в том, что я не сумасшедший. Пусть кто-нибудь хотя бы попытается мне объяснить, что происходит.

Но где взять такого человека? Москва – счастливый город, полный несчастных людей. Они давно не слышат друг друга. Вместо имён – ники, вместо личностей – аватарки. Наконец, меня осенило – Семён Андреевич! Он единственный сейчас, кто подберёт нужные слова. Расставит всё по своим местам, не суетясь, потягивая пивко. И главное, не увидит ничего необычного в твоём рассказе. Не сочтёт придурком. Или, по крайней мере, не скажет об этом.

Я очень надеялся, что профессиональный алкоголик с утра на своём привычном месте. Снимает похмелье пивом и неторопливыми беседами с теми, кто мог терпеть его гипотезы о динозаврах.

Когда я вошёл в знакомую рюмочную, Шифрин усердно разделывал вяленую воблу, рядом стояла наполовину пустая кружка с пивом. Подскочив к толстой женщине за кассой, я на ходу достал деньги и протянул ей, сделав заказ. Кассирша с огромным бюстом в платье с вульгарным вырезом улыбнулась, сверкнув вставным рондолевым зубом, и поздоровалась (ну а как же иначе? Я ведь был VIP-клиентом не так давно. Можно сказать, завсегдатаем. Жаль, никому из знакомых не похвастаешь, что тебя тут знают. И тортика из трески нет).

Схватил чек, подошёл к стойке, и продавщица (ну, бармен), бросив быстрый взгляд на маленькую бумажку, поставила передо мной пол-литровую бутылку дешёвой водки, кружку пива и бросила три воблы.

Народу почти не было, за исключением нескольких не очень опрятных граждан. С подносом перед собой я прошествовал к столику Семёна Андреевича и выставил перед ним весь заказ. Не отрываясь от воблы, он спросил:

– Что же сам?

– В завязке, – соврал я, но надеялся, что это действительно будет так.

Удивлённо вскинув брови, Шифрин посмотрел на меня, с сомнением пожал плечами.

– Ну, как знаешь, – невозмутимо продолжил бывший учитель. Затем пододвинул поднос поближе, налил себе водки в кружку, наполовину заполненную пивом, и прохрипел, – хоть бы чай взял, а то даже не чокнуться с тобой.