Текст книги "Dневник Z"

Но я отказался. Хотя в тот момент совсем и не думал о том, что кого-то уничтожу. Я сконцентрировался лишь на царящей атмосфере и этих захватывающих дух залпах, которые сотрясают облака. Может, сыграла интуиция. И тот факт, что я журналист, а не военный, и должен заниматься своим делом, когда в другом деле нет необходимости.

На обратном пути мы трясёмся в пыльном кузове «Урала». И беседуем с казаком, который приезжал к своим донским братьям с гуманитарной помощью.

– Это правильно, что ты отказался нажать на спуск, – неожиданно говорит он. – Тебя что-то остановило. Значит, ты морально не готов.

– Да я особо не думал об этом, – парирую я, а сам начинаю задумываться.

– Когда я впервые дёрнул верёвку пушки, – продолжает казак, – я тоже не был готов. И мы уничтожили подразделение грузинских наёмников. И вроде бы уж за них-то переживать дело последнее… А я не спал несколько ночей. Хотя не видел никого из убитых врагов, просто о поражении цели доложила разведка. Я ходил к одному батюшке, потом к другому. И лишь второй смог меня убедить, что воин – он защитник. И если он убивает врага, защищая слабого, свой дом и свою веру, то это не грех. Потому святое воинство всегда почиталось, – казак закончил свои откровения.

А я еще больше утвердился в мысли, что поступил правильно. Я приехал на СВО добровольцем. Но не воином, а журналистом. Даже не военкором, хотя нас так все называют. Военкоры всё же люди присягнувшие, являющиеся военнослужащими, корреспондентами в погонах и при подразделении. И со своим личным оружием.

Моё оружие «перо», если говорить образно. Слово. Но поехав на Донбасс, я, конечно, понимал и был готов к тому, что враг при случае будет убивать меня не словом. Тем не менее брать в руки оружие, являясь репортером, я пока не хочу. Для этого нужна крайняя ситуация. Сегодня таковой не было. Едва я перестану быть журналистом и этого потребует моя Родина, я, не раздумывая, возьму в руки автомат и пойду выполнять задачи бойца.

«Солдат ВСУ. Бросай оружие и беги». Такая смс пришла на телефон оператора Димы Шикова, как только мы включили сигнал мобильного. Здесь уже тыл, здесь можно. Отправитель: «ВС РФ». Вооруженные силы Российской Федерации.

– Ну, наверное, посчитали, что я солдат ВСУ, – находит объяснение юморной Шиков.

– А может, ты шпион и есть? – подкалываю его.

– Наверное, да, – смеётся.

Над нами проносится дуэт хладнокровных монстров: боевые вертолёты «крокодил» МИ-24 и «аллигатор» КА-52. Проводив их взглядом, обнаруживаем на перекрестке застывшую картину боя: целый автопарк ВСУ жестоко разгромлен.

Очередной пикап системы «партизан». На обгоревшем борту проглядывают норвежские стикеры. А рядом – сразу три однотипных минивэна Укрпочты, которые перевозили боеприпасы.

– Не удивительно, – говорит Саня, водитель. – Еще в четырнадцатом году Укрпочта этим промышляла. Машины свои ВСУ передавала.

Добираемся до казачьего штаба. Обедаем. Среди фронтовиков неожиданно замечаю женщину: камуфляжный костюм, папаха с алой лентой на голове, серёжки в ушах. Казачка! Нет, – поправляют меня. Если дома сидит, то казачка. А если в походе со всеми, воюет, то казак. Виктория Беседина.

– А вы как давно воюете? – спрашиваю.

– Пять лет. У меня отец военный, брат был священником, погиб от фосфорных снарядов, сильное облучение.

– А где это случилось? – уточняю.

– В ДНР… – отвечает Виктория. – У нас, в принципе, династия такая. Ну, и я тоже тут.

В штабе появляется батюшка, служит молебен. Воинству. Казаки ведь всегда с Богом. Они ведь когда из пушки стреляют, в своём кличе на первое место веру ставят: «За веру, Дон и Отечество». БАХ!

– А религия вообще насколько помогает в войне? – спрашиваю у седобородого комбата с позывным «Егор».

– Я сам много задавался этим вопросом, – отвечает атаман, раздумывая, а потом, подняв на меня глаза, продолжает: – Наши предки были не глупее нас. Эта религия наших предков. И это и есть ответ. В вере сила наша. Поэтому стараемся не отступать от веры православной.

– Когда предки наши шли в бой со стягом «С нами Бог!»… – подхватываю мысль Егора.

– Конечно. Россия и Бог, – добавляет комбат.

– А что сейчас с фронтом, приостановилось всё? – спрашиваю командира, ведь темпы нашего наступления заметно снизились.

– Греют этих «партнёров», греют, – объясняет атаман. – Пытаются огрызаться. Если б не грели, это дело побыстрее бы проходило. Но ничего. В конечном итоге хребет-то уже ломается. Трещит. Это агония их. Ну, пускай и трещит. Поскакали на Майдане. Теперь и тут поскачут.

20 июля 2022 г.

Плохие известия. Погиб Леший. Герой моего репортажа об освобождении Лисичанска. Сегодня об этом написал боец с позывным «Крит». Тот самый, которого со слезами на глазах в кадре обнимала благодарная лисичанка. У Лешего был мой телефон, но его номер я не сохранил. Потому, не дождавшись звонка, неделю назад я написал в комментариях на его Ютубканале: «Леший, помни обо мне, отзвонись, как будет возможность». Он ответил тогда: «Обязательно позвоню». Через три дня он погиб при артобстреле под Северском. Наши парни пытались вытащить тело с поля боя, но боец лишился ноги и забрать Лешего не получилось. Враги нашли его останки и, торжествуя, опубликовали посмертное фото в сети. Наконец, они добились того, чего так давно хотели.

Лешего звали Олег Анатольевич Иванов. Он дрессировал собак в Луганске, у него было много воспитанников по спортивно-дрессировочному сообществу. Но вынужден был взять в руки автомат и пойти защищать свою родную землю, за которую и погиб. Светлая память воину!

P. S. Впервые погиб герой моего военного репортажа. По крайней мере, я первый раз узнал о таком случае. И вроде видел Лешего всего-то пару раз, плюс на Ютубе, но такое ощущение, будто потерял друга. Сквозит на сердце весь вечер.

21 июля 2022 г.

– Если у вас есть лишние конечности, можете, конечно, попробовать проехать, – стращает нас на блокпосте боец комендатуры, а мы смеемся его черному военному юмору. – А так, по этой дороге и упретесь в Белогоровку. Смотрите, там из кременских лесов по вам уже могут бить укропы.

Белогоровка – последний освобожденный населенный пункт ЛНР. Это случилось в начале месяца. Но так как это самый край, который по отношению к другим занятым высотам находится в низине, соваться туда журналисты не рисковали. Мы поехали туда на свой страх и риск, по обыкновению без сопровождения военных. Поездки в одиночку имеют и плюсы, и минусы. С одной стороны, полная свобода: тебя никто не ограничивает в действиях и времени, с другой – сплошная авантюра и смертельная игра с интуицией и случаем, ведь багаж знаний о безопасности работы в условиях войны у меня был еще слишком мал.

У таблички с названием посёлка тормозим, чтобы записать стендап. Слева виднеется белый хребет.

– Вот эта известковая глина или гора меловая и дала название поселку Белогоровка, – говорю я в микрофон, – который, согласно некоторым украинским пабликам, всё ещё под контролем ВСУ. Но, как мы видим, это ложь.

Короткую речь не могу записать с ходу, как обычно. Волнуюсь и постоянно сбиваюсь. Оператор Шиков шипит на меня:

– Димон, давай уже скорее, мы тут как на ладони, соберись или поехали дальше!

Он тоже волнуется. Но его увещевания мне только мешают, я начинаю напрягаться еще больше. Наконец, одолев неподатливый текст, въезжаем в Белогоровку. Она абсолютно мёртвая, до жути безлюдная. Это очень пугает. Больше, чем город, в котором идут бои. Там хотя бы всё понятно. Главное, что там есть и люди, и бойцы. А в Белогоровке никого, лишь сплошная зловещая тишина. И я ловлю себя на мысли, что давно у меня не были так напряжены нервы во время съемок. Вроде бы ничего не происходит, но атмосфера тяжелейшая. Любой шорох или отдаленный залп заставляют вздрагивать. Хочется скорее доработать и уже эвакуироваться в более безопасное место. Но мы только начали.

Руины, выжженный фосфорными снарядами сельсовет, очень много разбитых украинских БМП, пикапов и микроавтобусов ВСУ, гражданских машин и брошенных на дороге велосипедов местных жителей.

Но я стремлюсь в то место, ради которого сюда и приехал – взорванная поселковая школа. И здесь темная энергия в воздухе Белогоровки будто бы концентрируется в густой кисель. Сквозь него идти всё сложнее.

Седьмого мая здесь были убиты десятки людей. Википедия, ныне один из вражеских медиаглашатаев, утверждает: «…по учреждению был нанесён авиаудар ВКС России». От школы и действительно осталось несколько стен по бокам, а в её центре железобетонный прах. В репортажах украинских и западных пропагандистов Россию обвиняют в убийстве 60 мирных жителей. Эта взорванная школа становится одним из символов пропаганды, который, впрочем, не удалось раскрутить до уровня резонансного фейка в Буче. Но в этих репортажах о школе я не нашел комментариев самих очевидцев трагедии. А в них и будет заключаться ответ.

Едем по посёлку искать людей. И наконец, встречаем первые живые души. Бойцы в красных повязках. Прячем машину под навес и знакомимся с парнями, делимся сигаретами и сладостями. «Элэнэры», как их называют враги. Точнее добровольцы со всей России, решившие заключить контракт с Народной милицией ЛНР. Здесь живут несколько человек из Татарстана, Свердловской области и еще неведомо откуда. Боец с позывным «Боцман» готовит кашу на костре. Хищный профиль, но добрая улыбка.

– А чего ты Боцман? – спрашиваю его.

– Потому что я моряк, на. Старший мичман. Оказался в пехоте.

– Ну, и как тебе смена…

– Декораций? – шутливо подхватывает моряк. – Главное, чтобы люди были хорошие. Война войной. А обед по распорядку, на.

Боцман быстро находит общий язык и с моим оператором. Дима сам служил во флоте.

– А это «Корд»! – скинул покрывало с пулемета боец с позывным «Грек». – Отдачи нет вообще. Но если кто спереди стоит – глушит. Как бензопила работает: деревья высекает.

– Я на «Утёсе» работал, – включается в разговор наш водитель Саня.

– Этот попроще, чем «Утёс», – со знанием дела подхватывает пулемётчик. – Тут эту снял, достал, пружина выскочила сразу же. Всего четыре элемента. Красавец вообще. Усовершенствованный. Всякие навороты, типа, чтобы гильзы далеко не отлетали. – увлеченно рассказывает славный татарин, его и зовут, кстати, Слава.

Но меня сейчас больше волнует расследование трагедии в школе. И мы в сопровождении Грека идем к немногочисленным оставшимся в поселке белогоровцам.

Во дворике частного дома сидят несколько человек. Пожилой мужчина в подтяжках поверх клетчатой рубашки. Немного поговорили на какие-то отвлеченные темы, затем спрашиваю его:

– Хотел спросить еще про взорванную школу…

– Да, там двадцать четыре человека лежат, – сразу начал рассказывать мужчина. – Плюс дети, плюс молодёжь. Там они и остались. Это был подрыв!

– Подрыв?? – удивленно уточняю я.

– Подрыв! – уверенно подтверждает собеседник. – Если военная экспертиза туда приедет, эксперты сразу определят. Потому что школу сложили! Два человека, которые это видели, даже уехали из Белогоровки.

– То есть никакого удара ВКС? – на всякий случай снова уточняю я во избежание недопониманий.

– Никакого удара не было. Это подрыв. Человек, который стоял рядышком, он видел это всё.

В другом доме встречаем супругов-пенсионеров. Показываю им украинский телерепортаж. В нём корреспондентка с рыбьим лицом вещает о 60 погибших.

– Ну, не шестьдесят, это однозначно, – тут же опровергает слова репортажа женщина.

– Но там были люди? – спрашиваю у неё, а та начинает говорить и плакать:

– Ой, там были наши люди… там столько людей… ох, ужас… Конечно, были, были… Они сейчас до сих пор, третий месяц они там…

Мужчина в подтяжках рассказывает предысторию происшествия:

– Приехал «хаммер», машина. Все крутые там такие. Один зашёл в школу, походил там, походил и выбежал. Побежал к джипу. Машина эта отъехала от школы буквально метров на триста. Там стоит дом ещё, красный такой. Он отъехал туда, и произошёл взрыв. Он, когда бежал, по телефону с кем-то разговаривал. Приезжали они в школу и до этого случая. Они, видать, её и заминировали. А потом сложили эту школу вместе с людьми. Бойцы эти стояли рядышком в соседнем доме. Он вышел и сказал, извините за выражение: п…ц школе! И начал на иностранном языке разговаривать. Это наёмники там были.

К разговору присоединился муж пенсионерки:

– Вот тут через каждый дом стояли целые группы. Вот в этом доме стояла спецназовская группа. Обособленная. Я только с одним из них разговаривал, старшим. А все остальные, я даже подозреваю, не знали русского языка.

– Наёмники?

– Очевидно. Знаешь почему? Ну это ещё до событий школы. Мы с ним столкнулись на нашей дорожке, он ходил водичку в ручейке набирать. А там воронка, блин, четыре метра глубиной и метров шесть шириной. Я его спрашиваю: «И что это было?» Ну, естественно, на украинском языке. И меня поразило! Начали с ним разговаривать, а у него чистый украинский язык! То есть без всяких акцентов, районных там, областных, западнянских. Чистый украинский разговор, литературный.

– О чём это может говорить? – спрашиваю, хотя уже сам знаю ответ: иностранец, идеально освоивший украинский язык, не живя на Украине.

– Наш разговор ещё прервали звонком, – вспомнил мужчина. – Он выслушал и отвечает, не подбирая слов, на английском языке, чисто, как на родном. То есть на украинском он говорил правильно, но немного подбирая слова. Вот поэтому мы ни разу не слышали ни одного их разговора между собой.

– Ни одного слова, – соглашается жена. – Никогда.

– Их было человек двенадцать, – продолжает муж. – Ночью двое патрулей: там и здесь. Все остальные, очевидно, отдыхали. Но ни одного слова!

– А соседка ваша была рядом в момент подрыва? – задаю вопрос женщине.

– Буквально перед взрывом школы из этого дома выбежало человек семь-восемь в камуфляже, с чёрными повязками, – показала на дом жительница. – И соседка ещё сказала, вроде как батальон смерти. Где-то она вычитала, что те ходят с чёрными повязками на ногах. И бежали, по телефону что-то говорили, бежали как сумасшедшие оттуда. И буквально через три минуты долбануло школу.

– И никакого ни отлёта, ни прилёта не было! – громко замечает мужчина в подтяжках.

– Я когда к вам ехал, – признаюсь я людям, – сначала думал: ну, может, в той школе стояли вэсэушники, а не мирные люди. И по ним был удар. А Киев потом переиначил.

– Там были и вэсэушники, всего человек восемь, – уточняет житель. – Но они и их положили.

– Я порой не верю! – недоумеваю я. – Насколько нужно быть не людьми-то?

– Это НЕЛЮДИ! – восклицает мужчина, а его супруга продолжает:

– Какие это люди, если они со всех сторон стреляли по нам, по нашему селу. Они разбили его. Ездили по кругу и били всё. Ещё здесь боёв даже не было. Ни русских здесь не было. Начали бить посёлок, а нас не пускали. Здесь танк стоял, а там бронетранспортёр и автоматчики. Я туда, а мне: «Назад! Нэ можно!». То есть «нельзя». Да, вообще выйти не разрешали. И утром то же самое.

– А когда к школе приехали журналисты, которые рассказывали про авиаудар российских ВКС? – мне и впрямь любопытно: как скоро?

Муж пенсионерки отвечает:

– Приехало информационное агентство «Франс Пресс». Я с ними ездил тридцатого мая. Переводчик у них был украинец. Они сказали, что здесь в первый раз и приехали лишь посмотреть, что творится, потому что, мол, им сказали, что тут сильная стрельба, взрывы и всё остальное. Мне показалось, что он немножко лукавит. Типа «мы никакой информацией не располагаем». Это было странным. И я уже не мог с ними быть совсем откровенным. Не доверял. Хотя и спросил у репортера: «Как там у вас, честно вообще?» Тот: «Конечно, самая честная телекомпания». Ну, думаю, всё понятно, скрываешь цель. Прекрасно они знали, что в школе произошло. Приехали снимать чёрт-те куда, чтобы посмотреть воронки в огороде. Ну-ну! – машет рукой мужчина. – «А вы можете провести?» – спрашивает. «Могу». Ну сел с ними, поехал. По дороге он заводит разговор: «А вам не кажется, что это вторая Буча?» А я ему и говорю: «Да, кажется. В смысле провокации». И после этого у него отпали всякие вопросы. Очевидно, что взорвано изнутри. Причём в назначенное время. Но я считаю так: версию эту надо проверять. Приедут специалисты и определят.

Да, окончательное слово за экспертами. А мы сделали, всё, что могли, и пора возвращаться в Луганск. Напоследок эти бедные люди, оставшиеся жить в этом жутком и опасном месте, передают привет своим близким:

– Любочка, не переживай! – говорит мужчина, подошедший, пока мы снимали интервью с супружеской четой. – Мы с Лёшей здоровы. Живы. Связи пока нет. Карточка, как будет, мы позвоним.

– Доча, мы живы, здоровы, – говорят муж и жена, пенсионеры. – Скоро у нас тут будет спокойно, мирно. Не переживайте! Всем привет! – супруга плачет и уходит.

– Не плачьте, всё будет хорошо, – пытаюсь хоть как-то утешить женщину. – Всё хорошо будет.

Я говорил это не просто так. Я верил в это. Но ещё не знал, что Белогоровка вернется к ВСУ уже в сентябре. И посёлок так и останется на самом краю фронта, на амбразуре, и еще очень долгое время будет переживать обстрелы. Я только очень хочу надеяться, что эти люди, из моего репортажа, покинули Белогоровку до прихода украинских войск. Иначе… Иначе даже подумать страшно, что с ними могли бы сделать каратели.

22 июля 2022 г.

«Вы делаете замечательную работу, о которой я постоянно рассказываю в Бельгии и Франции». Так мне написал бельгиец Кристоф Адам. Я ему ответил, что тронут и хочу, чтобы Европа, её добрые люди, видели полную картину событий. Кристоф написал, что «в Европе многие люди близки к России, Путин приобрёл большую популярность». А дальше бельгиец рассказал то, что меня поразило и заставило еще больше его уважать. Он публиковал для европейцев наши новости с фронта, репортажи, даже сделал любительский сайт, ведь его профили в Фейсбук[6]6
  Принадлежат корпорации Meta, которая признана в РФ экстремистской.


[Закрыть] постоянно удаляют. Он сказал, что его будут судить за эту деятельность в октябре. Ведь их «демократия», мол, не что иное, как «замаскированная диктатура, в которой нельзя свободно мыслить».

Меня поразил не сам факт. Иллюзии по поводу западной «демократии» и «там у них лучше» я перестал питать некоторое время назад. Восхитил человек. Вот такой вот один в поле воин. Пусть многие думают, как он, но он не побоялся выйти в это опасное публичное поле, рискуя угодить в тюрьму. Не побоялся и отстаивает истину. Нашу в том числе правду.

Забегая вперёд, я скажу, что ровно через год Кристоф снова напишет мне. Дальше без комментариев:

«Я был приговорен к одному году условно и трем годам лишения свободы условно, мой адвокат счел нужным не обжаловать решение суда, главное было избежать тюрьмы.

Однако королевский прокурор не удовлетворен и подал апелляцию на решение суда, полагая, что я был недостаточно наказан.

Меня снова будут судить 14 ноября 2025 года (да, это долгий путь). Мне пришлось закрыть свою компанию и уволить 12 человек. Меня предупредили, что мои публикации в Facebook беспокоят некоторых моих клиентов, особенно моего крупнейшего клиента, больницу, менеджером которой является поляк.

Но ничто не заставит меня замолчать. Я действительно всем сердцем привязан к России. Многие из нас в Бельгии и Франции больше не поддерживают западные СМИ и еще меньше наши правительства».

23 июля 2022 г.

Вылез из старенького «жигулёнка», на голове тюбетейка, на коренастой фигуре камуфляжный костюм, борода, как положено батюшке. Вот так значит и выглядит фронтовой священник, понял я. Привез гуманитарку донским казакам.

– Во, тебе подарок, – подаёт атаману в тельняшке упакованный в целлофан военный свитер.

– О! Это деду надо, – благодарно принимает дар седобородый казак, поблескивая выбритым затылком. – А пинжачка нет?

– Здорово ночевали! – улыбаясь золотыми зубами, говорит боец священнику. Забавное всё-таки это казацкое приветствие: «Здорово ночевали» – говорят утром, «Здорово дневали» – вечернее приветствие, легко перепутать, кстати.

– Слава богу, – отвечает батюшка. – Скоро казаки Дона завезут помощь большим количеством, КамАЗом. Там уже будет не только для вас, подразделений, но и ваших семей. Чтобы вы могли передать домой, чтобы они там тоже никакой нужды не знали, пока вы стоите на защите Русского мира.

Да, забыл его представить. Отец Владимир. Помощник командующего Народной милиции ЛНР по работе с верующими военнослужащими. Марецкий фамилия. Личность-то известная и уважаемая среди бойцов. Сам в прошлом воевал, потом принял сан, попал в плен, где успел познакомиться с методами садистки Надежды Савченко. Постоянно разъезжает по передовой, службы проводит, поддерживает воинство наше гуманитарной помощью да словом. Сам казак. Юморит постоянно. Облачается в рясу, приговаривает:

– Лёгким движением руки казак превращается… в батюшку! – подпоясываясь: – Не, я, конечно, могу молебен растянуть часа на три…

– Нет уж, – смеются бойцы. Вот и настроение уже повеселее.

– Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, – затянул церковную песнь отец Владимир…

Стою, слушаю и думаю: а не зря же говорят, что в окопе не бывает атеистов. По краю, когда ходишь, да в глаза смерти смотришь, хочешь – не хочешь, а к Богу мысленно потянешься. Случай или провидение на войне огромное значение имеет. Невозможно всё просчитать логически. Вот и уповают на Него, молятся, просят. И крещеные, и некрещеные, посещающие храм и далекие от религиозных ритуалов люди.

– Храм есть в душе каждого человека, – говорит священник. – Мы сами есть храм, внутри которого живёт Бог. Если мы причащаемся святых Христовых тайн, если мы постоянно находимся в молитвенном общении с ним, и мы живём этим духом, то он внутри нас. Значит, мы и есть храм.

Бойцов причащает, окропляет святой водой, снова юморит:

– Самое весёлое теперь, – машет кистью, осыпает брызгами брутальные, но расплывающиеся в улыбках лица. – Вот так вот, хех. На кого не попадёт, говорите. Добавлять будем! Чтобы бодрость духа не покидала и сил хватало, чтобы еще и делиться. Дай Бог вам скорейшей победы. И пусть Господь благословит вас. Ангела вам во всём, хранителя! Любо, казаки!

– Любо! Любо! Любо! – гремят хором голоса.

Подхожу потом к нему, делюсь личным впечатлением:

– Честно говоря, такой вы, нестандартный батюшка, шутки-прибаутки там во время службы. Обычно у священников как-то серьезнее и грустнее, что ли, всё проходит.

– Ну, от того, что посеешь какое-то ненастье, то и получишь дождь, – объясняет. – А сеять шутки… с ними же легче общаться. Это расслабляет постоянно напряжённое сознание. Вот и получается, что даже обыденная шутка иногда человека может вывести из любого стресса. Главное, вовремя и правильно пошутить. Не лишь бы ходить и шутить, где попало, а именно вовремя и правильно, чтоб не обидеть никого своими словами. А так и переживать события легче. И когда человек расслабляется, когда улыбается, он начинает думать о будущем. А в унынии только о смерти. Поэтому оно и есть смертный грех. А самое интересное то, что все всегда тебя ждут с нетерпением!

– Вы, когда окропляли бойцов, сказали, мол, бронежилет хорошо, а это вот духовный бронежилет. Так? – понравился мне этот его образ.

– Да, это защита своего рода, духовная, – отвечает Марецкий. – Такая оболочка из молитв и нашей веры. И вот когда человек действительно сквозь себя это пропускает, то он, как говорят, светится. Он своей энергией положительной, этой Божьей благодатью, милостью не только себя защищает, но и окружающих.

Когда садимся по машинам, вслед Владимиру лает собака. А он в рясе до пола, епитрахиль и нарукавники с позолоченной вышивкой, крест на груди серебрится. Для пса, привыкшего к солдатам да деревенской моде, одежда уж очень вычурная. Вот и недоумевает дворняга.

Спустя полчаса ухабистого и пыльного пути подъезжаем к артиллеристам. Идём к позициям. На плече батюшки сумка «Boxing».

– Бокс любите? – интересуюсь.

– Нет, – говорит. – Это сумка товарища. Я бокс вообще не жалую. Борьба, самбо – вот царица единоборств!

Я-то сам люблю бокс больше, чем борьбу. Но не спорю. Истина в словах Владимира есть.

Крепкие объятия священника с командиром. Они давние знакомые.

– Как дела? Как живы-здоровы?

– Всё слава Богу. Работаем, – отвечает командир.

– А мы молимся за вас.

Подходим к блиндажу. Владимир снова шутит:

– Хорошую ты дачку отстроил себе, в тенёчке.

– А то.

– Это когда по пояс в болоте, тогда сложно. А тут хорошо, глянь, свежий воздух.

– Мошки тут только грызут, – улыбается командир. – Рука распухла, вот такая была! Короста. Так это не оса, а какая-то мошка стеганула.

Выстраиваются воины на молебен, мы включаем камеру. Священник и тут веселит бойцов:

– Так, в первый ряд те, у кого зубов больше!

В ответ смех и чей-то голос:

– Мы тогда улыбаться не будем.

– Ну, давайте вместе помолимся, – посерьёзнел батюшка, а за ним и все остальные.

«Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков», – звучит молитва под перманентные залпы. Бойцы крестятся, даже не моргают при резких взрывах, стоят невозмутимо. А я смотрю на их лица – надо же! Что-то такое сильное в них есть, до глубины души поражающее. Повидавшие. Взгляд в другое измерение или в вечность. Многомесячное утомление войной, но при этом такая энергия жизни. Непокоренность. А главное – это вселенское спокойствие, которое излучают их глаза. Смотришь и сам проникаешься им, умиротворением, чувством надежной защиты. Они смотрят по-разному, каждый по-своему. Наверное, именно так смотрит Родина, их глазами. Вот это силища! Такие лица незабываемы.

– Все эти наши молитвы, они не пустые, – начал разговор отец Владимир после молитв. – Мы сейчас обратились к Нему, Бог нас уже знает, Он увидел вас. Он нам даёт благословение, потому как мы правое дело делаем. И поэтому у вас больше уже и духовных сил, и даже телесных. Потому что всякую болезнь и хворь отгоняет. Целеустремление даёт. И желание быстрее завершить все неурядицы, закончить эту войну и быстрее вернуться уже к мирной жизни. Дай Бог, чтобы все мы вместе встретились, но только уже не в этой лесополосе… Хотя можно и в ней, – улыбается. – Но только уже при других условиях. Чтоб вы радовались и не оглядывались. Будем вместе продолжать жить. Спасибо за ваши труды. Оставайтесь с Богом! И ангела вам всем хранителя.

Пошли бойцы на причащение. Снова приятные брызги святой воды под прибаутки Марецкого:

– На здоровьечко! Чтобы глазки видели, ушки слышали.

– И колени чтобы гнулись, – шутит старый косматый боец.

– А, тогда и на колени, – шутя, оросил ноги воина. – И спину, чтобы уже и спина не болела.

Приятно смотреть на этого неунывающего, жизнерадостного человека. А ведь в 2014 году он попал в плен и пережил долгие месяцы пыток и издевательств. И не очерствел, не озлобился ведь. Тема, конечно, щекотливая. Но на интервью я не могу её не затронуть. Ведь без этого образ протоиерея будет не так понятен зрителю. Хочется аккуратно только, чтобы не уколоть. А то Марецкого как-то пригласили на ток-шоу в «Останкино», и одна молодая ведущая в лоб его спросила: «А какую пользу вы извлекли для себя, побывав в плену?» Священник, конечно, опешил от такого тупого невежества, но по привычке отшутился: «Польза плена в том, что я там очень хорошо похудел!»

– Отец Владимир, вы когда были в плену, вас допрашивали, грубо воздействовали… То, что вы в сане, то, что вы батюшка, могло как-то смягчить участь там?..

– Нет, – улыбнулся священник. – Были те, которые воздерживались и даже помогали, поддерживали. Но в основном там были люди с искажённым сознанием, заражённые каким-то сатанизмом, бесовщиной. Им, наоборот, пытки доставляли еще больше удовольствие. На тот момент я уже работал среди командиров, помогал. И у надзирателей было дикое желание как можно больше и извращённее поиздеваться. Поэтому было всё… Пережили много разного.

С его лица будто впервые ушла улыбка. Мыслями он вернулся в те застенки.

– Рассказывать не очень хотелось об этом и вообще вспоминать…

Я киваю головой и уже думаю сменить тему, а он продолжает.

– Но забыть-то это всё равно не получится. Нас тогда и вешали, и топили, и расстреливали.

Вдруг к Марецкому вернулась привычная обаятельная улыбка:

– Ну, вот почему я и хриповатый? А, ну, повисеть на верёвке-то, а потом быть голосистым – это сложно! – смеется.

Мы вслушиваемся в небо. Перед интервью над нами пролетели российские истребители, и мы очень надеялись, что во время съемок разговора они эффектно вернутся обратно. Наверное, вернулись после задания другим маршрутом.

– Что-то самолёты так и не прилетели, – сокрушаюсь я.

А оптимист Марецкий снова улыбается:

– Ну, что ж поделаешь. Даст бог, ещё пролетят. Главное, чтоб наши!

25 июля 2022 г.

Поезд. Дорога домой. Командировка позади, но всё еще не отпускает. Мои мысли там. Хотя вагон мчит от ЛНР всё дальше и дальше, сменяя пейзажи один за другим. Так и в памяти идёт череда: люди, города, поселки, ситуации. Золотое, Горское, Северодонецк, Лисичанск, Приволье. Стрельба по дрону, залпы «Гиацинта», холодный страх в Белогоровке. Фотограф, Леший, Бугор, парень с красным флагом, дядя Серёжа с метлой, священник Марецкий, незабываемые лица казаков. Сейчас они так ярко и близко, будто уже часть твоей жизни. Но, знаю, пройдет немного времени, они уйдут на второй, третий план, что-то совсем исчезнет, что-то станет не тем, чем было, станет иным. А их место займут другие события, города, люди. Но своё место в истории моей жизни они, конечно, займут. И потом я буду иногда возвращаться к ним, доставать из памяти, снова переживать былое.

Далёк ли 2019 год? Тогда я две недели подряд расхаживал по Киеву, да ещё и фиксировал то безумие, которое творилось на улицах. Юные нацики, сплошные митинги, уличные столкновения, бардак правопорядка, начало борьбы с православной церковью, музеи с героизацией преступника Бандеры, рейтинг Зеленского стремительно падает в пропасть. При этом Киев – красивый город со своим колоритом и добрыми людьми. Где он теперь? Где те прогулки, которые сейчас просто невозможны? Где, например, академик Пешко? Он так же пропал бесследно, как и все эти моменты трёхлетней давности.

Итак, декабрь 2019 года. Мы с оператором Антоном Талановым в доме академика экономических наук Анатолия Пешко. Нас встретила его помощница, и вот мы ждём, когда вернется хозяин, чтобы записать интервью. Наконец Пешко врывается в комнату в окружении двух охранников. Снимает плащ, выкладывает на стол пистолет-пулемёт УЗИ и здоровается с нами, как с закадычными друзьями. Не так я представлял украинских академиков. Пусть даже и оппозиционных киевскому режиму. Говорит долго, интересно, но дикция оставляет желать лучшего. Позже найду в интернете, что это гиперкинетический синдром, от которого спикер страдает 16 лет. Там же в сети найду информацию о сорвавшемся покушении на убийство Пешко в 2017 году. Жаль, что я не сделал это по обыкновению перед съемкой, и в тот момент я ничего о нём не знал.