Текст книги "Сталин и его подручные"

«1. Судьба моя очевидна. Жизнь мне, конечно, не сохранят, так как я и сам способствовал этому на предварительном следствии.

Прошу одно – расстреляйте меня спокойно, без мучений.

2. Ни суд, ни ЦК мне не поверят о том [sic], что я не виновен.

Я прошу, если жива моя мать, обеспечить ее старость и воспитать мою дочь.

3. Прошу не репрессировать моих родственников – племянников, так как они совершенно ни в чем не повинны. […]

5. Я прошу передать Сталину, что все то, что случилось со мною, является просто стечением обстоятельств, и не исключена возможность, что и враги приложили свои руки, которых я проглядел.

Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах» (69).

Судьи сделали вид, что совещаются целых полчаса, потом вынесли приговор по всем пунктам. Говорят, что Ежов упал в обморок и потом быстро написал просьбу о помиловании. Ее прочитали по телефону кому-то в Кремле и получили отказ. Почему-то из тринадцати приговоренных троих, включая Ежова, расстреляли не сразу, а через двое суток. Ежова повезли ночью на Лубянку, в подвал, им же устроенный, с цементным полом и бревенчатой стеной, где его ждал Василий Блохин. В то же время Берия дал Сталину расстрельный список из 346 человек, связанных с Ежовым, – среди них шестьдесят энкавэдэшников и пятьдесят родственников или любовниц и любовников.

Из родственников Ежова выжили старуха мать Анна Антоновна, сестра Евдокия и – после пяти лет ГУЛАГа – один племянник. Приемная дочь Наталья, как и сын Ягоды, попала в детский дом, где ей дали другую фамилию. В конце 1950-х гг. она переселилась (как свободная гражданка и учительница музыки) на Колыму. Там она узнала, за что отца репрессировали, и после объявления гласности смело требовала его реабилитации, обосновывая свою просьбу тем, что Ежов был не больше виновен в убийствах, чем другие члены политбюро, которые исполняли сталинские приказы.

8. Восхождение Лаврентия Берия

Почему Берия?

Если Сталин в середине 1938 г. размышлял о стране, где большинство было парализовано террором, а меньшинство – мнительностью и фанатизмом, где проявляли инициативу только в писании доносов, где были вынуждены обходиться без лучших специалистов – офицеров, физиков, переводчиков, инженеров, агрономов, – возможно, он терялся в раздумьях. Был разрушен и личный мир Сталина: жена предпочла жизни с ним смерть; оба сына чувствовали к отцу только страх и отвращение; своих ближайших грузинских друзей, Авеля Енукидзе и Серго Орджоникидзе, он умертвил. Остались услужливые роботы Каганович, Молотов, Ворошилов, Андреев и Жданов, с которыми можно было развлекаться только пением, но не беседами: даже из записок Сталина к Молотову совсем исчезает бывшая нотка товарищеской привязанности.

Выдвинув Ежова, Сталин сместил центр власти и сделал НКВД не просто главной исполнительной силой партии, но и внутренней мощью, способной свергнуть любого хозяина. Поэтому было логично поручить Лаврентию Берия сначала надзирать за Ежовым, а потом сменить его. В личном плане Берия годился идеально, так как Сталин за пятнадцать лет изучил все его недостатки – лживость и похотливость, как и достоинства – умную, гибкую и бессердечную целеустремленность. В отличие от Ежова Берия знал, когда нужно отступать, сдерживаться. Он был не только злопамятным садистом, но и догадливым прагматиком, способным быстро овладеть целой сферой знаний и распутать сложный узел спорных вопросов. В истории СССР Берия оказался вторым после Сталина мастером расстановки кадров. Как станет ясно в конце его карьеры, Берия мог бы приспособиться к другому политическому режиму и стать ведущим политиком в любой стране мира.

На Кавказе Берия проявил себя, как Сталин в миниатюре, убивая и терроризируя, и как гибрид Ежова и Сталина, управляя хозяйством более ловко, чем Каганович, а интеллигенцией – более мастерски, чем Андрей Жданов. Энергия и бессовестность Ежова слились у Берия с тонким умом и изощренностью Менжинского; вдобавок он любил, как ни один другой шеф ЧК – ОГПУ – НКВД, лично принимать участие в побоях и заплечных делах. Он с равным рвением поддерживал атмосферу общего террора и в то же время чинил испорченные террором механизмы в хозяйстве и Вооруженных силах СССР. Единственной помехой выдвижению Берия являлось почти неодолимое отвращение, которое он внушал многим знавшим его на Кавказе большевикам, и только после истребления большей части этих ненавистников Сталин сумел перевести Берия с Кавказа в Москву. После смерти Кирова, Енукидзе и Орджоникидзе в окружении Сталина никто уже не смел брезговать таким кровавым, лживым, честолюбивым и беспринципным коллегой-развратником. Пройдет пятнадцать лет, прежде чем он напугает Кагановича, Молотова и Ворошилова до такой степени, что покажется им страшнее и опаснее, чем Ежов.

Берия на Кавказе

Лаврентий Берия родился 29 марта 1899 г. в поселке Мерхеули, недалеко от Сухуми. Отец и мать, Павле и Марта, мингрельские крестьяне, жили в хижине без четвертой стены и с дырой в крыше над очагом. Как и Сталин, Лаврентий был у них третьим и единственным здоровым ребенком (1). Как и мать Сталина, мать Берия была набожной и волевой женщиной и стремилась сама решить судьбу своего сына; она была по происхождению из дворянской семьи Джакели, феодальных правителей Самцхе (Южной Грузии). На сбережения матери Берия удалось получить образование в городском училище в Сухуми. Он начал учиться на инженера-гидравлика. Когда летом 1917 г. его призвали в армию, Берия работал инженером, потом, в период существования Закавказской республики, переехал в Баку, где опять начал учиться на нефтяника.

О революционной деятельности Берия в Баку до сих пор спорят. В 1919 г. он работал разведчиком для Мусавата, партии азербайджанских националистов, которые сотрудничали с британскими оккупантами и преследовали большевиков. Всю жизнь Берия уверял, по всей видимости не греша против истины, что он участвовал в Мусавате в качестве агента большевиков. Подозрения возникали постоянно, и Берия не раз тщательно проверяли в 1920, 1930 и 1950-е гг. (2). В 1920 г. Михаил Кедров предлагал расстрелять его; в 1926 г. Дзержинский начал следствие; в 1931 г. группа грузинских коммунистов, а в 1936 г. вдова Лакобы посылали в Москву Орджоникидзе компромат на Берия. Каждый раз Берия наносил своим обвинителям жесткий контрудар (3).

К середине 1920 г. Берия вернулся в Грузию, где независимое правительство арестовало его за шпионаж и посадило в Кутаисскую тюрьму. Сергей Киров, тогда посол Советской России в Грузии, тайно подготавливал тбилисскую пятую колонну ко вступлению Красной армии и требовал, чтобы грузины освободили Берия. Берия вернулся в Баку, где новая азербайджанская ЧК его арестовала: только благодаря ее шефу Мир Джафару Багирову Берия быстро освободили. Судьба его, кажется, висела на волоске: из Архангельска приехал сумасшедший палач Михаил Кедров, чтобы навести порядок в развращенном национализмом и коррупцией Баку, и первым делом набросился на Берия и Багирова за панибратство с духовными лицами всех вероисповеданий и за дискриминацию армян и русских в угоду азербайджанцам и грузинам. В этот раз Берия и Багиров были спасены поручившимся за них Микояном.

К октябрю 1922 г., всего полтора года спустя после установления советской власти, Берия уже возглавлял секретно-политический отдел в грузинском ГПУ. Он женился на шестнадцатилетней девушке, Нине Гегечкори, незадолго перед тем арестованной ЧК за участие в антисоветской демонстрации.

В Тбилиси, как в Москве, ЧК была составлена большей частью из представителей некоренного населения – латышей и русских. В этом многоязычном городе очень ценили Берия, который говорил по-русски, по-грузински, по-мингрельски и по-азербайджански (4). В характеристиках Берия, данных начальством, иногда отмечалась его трусость, но отзывы о его усердии были похвальными: Уншлихт, заместитель Дзержинского, так высоко оценил заслуги Берия, что в 1923 г. наградил его браунингом с дарственной надписью. В следующем году Берия оправдал доверие Уншлихта, руководя кровавым подавлением грузинского народного восстания, хотя, по-видимому, он рыцарски предупреждал мятежников о том, что ГПУ все заранее известно.

Это предостережение показывает, что в Берия еще не заглохла человечность: в конце года он даже попытался подать в отставку, попросив правительство отправить его в Бельгию, чтобы заниматься инженерным делом и потом работать в бакинской нефтепромышленности. Но ГПУ в Закавказье уже не могло справиться без Берия. Оставаясь в этой организации, Берия, очевидно, решил сделать блестящую карьеру и сразу взялся за дело, очерняя или высылая на работу в глушь своих соперников. Грузинские чекисты, недолюбливавшие Берия, по доброй воле разъезжались по всему СССР в поисках работы в более приятной компании.

Гибель коллег ускорила восхождение Берия, и вскоре он приобрел репутацию опытного убийцы и фальсификатора. В 1925 г. в результате аварии самолета «Юнкере» под Тбилиси погибли начальники Берия – Соломон Могилевский, председатель Закавказского ГПУ, и любимец Сталина Георгий Атарбеков, кровожадный армавирский чекист. Три экспертные комиссии не смогли определить причину аварии. Берия сам сочинил некролог Могилевскому:

«Я видел потрясающее место гибели наших товарищей. Я видел обезображенные останки того, под чьим руководством на протяжении двух лет я вел работу в ЧК… Не верится, не хочется верить… И я больше не услышу мягкого голоса Соломона Могилевского. […] Помню его особо внимательное отношение ко мне и к работе АзЧК: “На вас мы здесь опираемся”, – говорил он в дружеских беседах со мной» (5).

Берия был опасен своим соперникам и начальникам, но верен своим подчиненным. Потом он изобретал более осторожные методы, чтобы устранить тех, кто ему мешал. В 1926 г. свояк Сталина, Станислав Реденс, стал главой Закавказского ГПУ. Реденс в Одессе и в Крыму во время Гражданской войны вел себя бессердечно, но и безалаберно. В Тбилиси, не зная грузинского, он оказался не начальником, а марионеткой Берия. Первой ошибкой Реденса было то, что вопреки советам Берия он запретил аджарским мусульманкам носить чадру и закрыл батумские медресе. Аджарцы ответили вооруженным бунтом, который Берия усмирил без кровопролития, отменив все запреты Реденса. Политический рейтинг Берия поднялся, а Реденс потерял весь авторитет. В конце концов Берия споил Реденса, которого нашли на улице пьяным и голым; Сталин перевел его на Украину.

К 1931 г. Берия комплектовал ГПУ своими людьми, грузинами и мингрелами. Вначале тбилисская публика, привыкшая к коррумпированным и ленивым вождям, относилась к Берия положительно: он работал аккуратно, не причиняя никому лишних хлопот, и казался непритязательным – пил только вино и одевался скромно; к тому же на фоне троцкистов и воинствующих коммунистов Берия казался либералом. При помощи минимума средств, но максимально используя хитрость, Берия особенно ловко справлялся с политическими кризисами, например с восстанием в Аджарии против коллективизации. Эти таланты Сталин заметил и оценил.

Берия подражал в Тбилиси любому московскому новшеству. Когда Менжинский разгромил Русскую православную церковь, Берия такими же методами атаковал Грузинскую, заточив в тюрьму на девять лет католикоса Амбросия. В 1927 г. Берия «избрал» патриархом Грузинской церкви послушного Христофора и затем запретил своим коллегам преследовать тех священников, которые еще служили. Когда Менжинский и Сталин начали искать вредителей среди инженеров и экономистов, Берия подверг унижениям и арестам закавказских специалистов: бакинских нефтяников он судил за то, что они якобы работали на британское консульство и дореволюционных хозяев – Нобелей. Как в России, так и в Грузии была создана, а потом разгромлена «левая» и «правая» оппозиция. Для Сталина Кавказ являлся микрокосмом СССР, и Берия стал идеальным наместником, подавляющим все центробежные тенденции местных народов. Кое в чем наместничество Берия оказалось мягче, чем можно было ожидать. Коллективизация была введена в Грузии больше на бумаге, чем в действительности, но единственный упрек, который Берия заслужил от Сталина по этому вопросу, был за то, что он недостаточно занимался борьбой с вредными насекомыми в виноградниках. В 1932 г. Берия, в отличие от Косиора, удалось уговорить Кагановича снизить наполовину нормы реквизиции зерна в Грузии, он также выпросил у Кагановича для Тбилиси грузовики и автобусы, намеченные для Москвы.

Сталину Берия подобострастно льстил. Через Нестора Лакобу, у которого Сталин проводил летние сезоны в конце 1920-х и в начале 1930-х годов, Берия сблизился с вождем. Берия подавлял презрение к абхазам и старался любезностью преодолеть отвращение, которое тбилисские гэпэушники внушали абхазам в Сухуме. Типичным фактотумом Берия был Надарая, который потом стал виртуозным палачом в метехской тюрьме в Тбилиси и с улицы забирал девушек для Берия. Первые записки Берия к Лакобе в 1928 г. уже отдают нарочитой доверительностью; часто Берия просит, чтобы Лакоба простил какому-нибудь грузинскому чекисту преступление или грубость; или чтобы Лакоба замолвил слово Сталину за Берия. В 1929 г. Берия отблагодарил Лакобу своим обычным подарком, трофейным револьвером с патронами, и очень любезно подыскал для маленького Рауфа Лакобы хорошее издание Жюля Верна.

В начале 1930-х грузинские вожди, чета Мамия и Мариам Орахелашвили, сильно раздражали Сталина своим потворством бывшим меньшевикам и троцкистам и небрежным отношением к героическим подвигам молодого Сталина на Кавказе (6). Берия же выделялся – как единственный сталинист в Грузии.

Сталинскую оценку подтвердил Менжинский своим поздравлением по случаю десятилетия служебной деятельности Берия в 1931 г.:

«10 лет существования органов ГПУ Грузии записали славную страницу в историю ВЧК – ОГПУ, страницу, полную самоотверженной, героической борьбы с врагами пролетариата…

Вся эта огромная напряженная работа в основном проделана своими национальными кадрами, выращенными, воспитанными и закаленными в огне боевой работы под бессменным руководством товарища Берии, сумевшего с исключительным чутьем всегда отчетливо ориентироваться и в сложнейшей обстановке, политически правильно разрешая поставленные задачи» (7).

Берия окончательно восторжествовал в октябре 1932 г., когда Сталин сделал его главой не только грузинской, но и всей закавказской партии, то есть фактически кавказским наместником. Решающую для назначения характеристику дал Нестор Лакоба, таким образом назначив собственного палача. В июне и июле 1932 г. Серго Орджоникидзе, Лакоба и Сталин обсуждали смену руководства в Грузии. На смену Орахелашвили предлагались два кандидата, Лаврентий Берия и В. И. Полонский, который враждебно относился к «пересаливанию» Берия. В архиве Лакобы сохранилась копия, написанная карандашом, с записью разговора, которую он немедленно переслал Берия:

«Дорогой Лаврентий! Пишу кратко о том, на что, по-моему, необходимо тебе обратить свое внимание. […]

Коба: Создав Бюро ЦК, не следовало его увеличить. Берия хочет получить голоса, что ли? […]

Коба. Когда приедет Берия? (Вопрос этот был мне задан и в начале разговора.)

Я. Он хотел закончить неотложные дела до 27–28 июня, а потом приехать. Может быть, ему раньше следовало бы приехать?

Коба. Это дипломатия?!

Я. Если нужно, Берия приедет теперь же.

Коба (шутя): У нас свобода передвижения, приехать в тот или иной срок не воспрещается. […]

12 июля я застал Кобу, Серго и Ворошилова. Произошел следующий разговор (диалог):

Серго: Что, вышибаете Мамию?

Я: Нет, мы его не вышибаем.

Серго: А кто его вышибает?

Я: Он сам себя вышибает.

Серго: Как это он себя вышибает?

Я: Мамия никого и ничего не организует, никого не призовет к порядку, он хочет, чтобы все делалось само по себе. […]

Коба – обращаясь ко мне, спросил (указывая на Серго): Говорит, что надо Полонского посадить секретарем ЗК Крайкома. Как вы понимаете?

Я: Это было бы грубейшей ошибкой, – и обращаясь к Серго: – Серго, неужели вы серьезно Полонского предлагаете секретарем Заккрайкома?

Коба: Не он (Серго) предлагает это, а такое мнение существует в Москве.

Я: Откуда бы взялось такое мнение, ничего не поймешь?

Коба: А Берия подойдет? В Закавказье?

Я: Единственный человек, который работает по-настоящему, – это Берия. Мы можем быть пристрастны к нему. Это вам виднее. Я могу сказать только одно.

Серго: Берия молодец, работает» (8).

Став первым секретарем Закавказского крайкома, Берия мог, прямо апеллируя к Сталину, действовать независимо от любого члена политбюро или партии. Кроме политических источников власти он располагал и другими: двоюродная сестра его жены, Александра Накашидзе, работала экономкой Сталина в Москве и десять лет передавала Берия сведения обо всем, что случалось без него на кунцевской даче. Лето 1933 г. Берия провел вместе с Лакобой, Сталиным и их детьми. Он сажал осиротевшую Светлану к себе на колени; хвастался преданностью, замахиваясь топором на кусты в саду Лакобы, как будто они – головы сталинских врагов. Был, правда, один опасный эпизод, вполне вероятно, инсценированный Берия, когда пограничники открыли огонь по катеру Сталина, – Берия тогда телом заслонял вождя. Следующие три лета прошли так же счастливо – охота, экскурсии в горы, игра в городки. Насторожили патриархальных абхазов только ухаживания Берия за их женами и дочерьми.

Берия-сатрап

В Тбилиси первым делом Берия решил исправить ошибку Енукидзе, выпустившего историю подпольных типографий Закавказья, где имя Сталина почти не упоминалось, и заказал новую историю большевистского движения на Кавказе. Он не любил читать, тем более писать книги, и поэтому выбрал в «соавторы» ректора университета и председателя Союза писателей, Малакию Торошелидзе, и наркома просвещения, Эдуарда Бедия, которые собирали и фальсифицировали материалы, чтобы представить Сталина в качестве Ленина кавказского большевизма. Передав книгу Сталину на редактирование, Берия приписал себе авторство, и книга стала обязательным чтением во всех вузах Закавказья. Соавторы скоро стали фантомными авторами – фантомными и в прямом, и в переносном смысле.

Применяя методы ежовщины у себя на Кавказе, Берия превзошел и Ежова, и Сталина своими познаниями о местных людях науки и искусства. Партийцев старого закала, кого еще не забрали Ягода и Ежов, сам Берия арестовал в 1936 и 1937 гг. Многие из них считали Сталина другом семьи и писали ему – ответа не было. Когда осенью 1932 г. Сталин в последний раз приехал в Тбилиси повидаться с матерью, Малакия Торошелидзе, Сталин и Берия обнимались и пели песни (9). 16 декабря 1936 г. Сусанна Торошелидзе умоляла Сталина:

«Отец, мать и старший брат арестованы… мне 17 лет… брат исключен…

Вы поймите, дядя Сосо… брат Леван всегда нервный [подчеркнуто Сталиным. —Д.?.]. Дядя Сосо, мы обожаем отца… “дети не отвечают за своих отцов”» (10).

Берия правил Закавказьем до 1936 г., когда этот союз республик опять разделили на три республики, Грузию, Азербайджан и Армению, но его влияние осталось сильным и в Армении (Азербайджан тоже превращался в ад благодаря другу Берия Багирову). Берия обращался с национальными меньшинствами еще более жестоко, чем с грузинами и мингрелами: абхазы и южные осетины подверглись насильственной грузинофикации. В июле 1936 г. Берия лично застрелил Ханджияна, главу армянской партии (11); через пять месяцев он отравил Нестора Лакобу и разгромил абхазов. Пока Ежов и Сталин наполняли политбюро русскими, Берия делал свою партию чисто грузинской.

Еще теснее, чем старые московские большевики, грузинские большевики были связаны с интеллигенцией. Расправившись со старыми большевиками, Берия лично и беспощадно набросился на грузинских писателей, художников, музыкантов и актеров. (В отличие от Сталина Берия композиторов не щадил.) К середине 1938 г. был уничтожен каждый четвертый член Союза писателей Грузии, а остальные потеряли, иногда навсегда, способность творить. Писателей уничтожить было легко, до такой степени они рассорились друг с другом. До прихода Берия Паоло Яшвили и Тициан Табидзе сами составили комиссию, которая подвергала членов союза подобию суда и лишала некоторых права издаваться. Архив союза содержит бесконечные дела о спорах и драках: пьяная реплика или попытка воспользоваться принадлежащим союзу «фордом» приводили к кровной мести, а фактически бериевской чистке. Мало кто предвидел, чем угрожал приход к власти Берия.

Берия скреплял свои связи с грузинской интеллигенцией не на чтениях, выставках или концертах – он заходил в гости к интеллектуалам и участвовал в их ссорах. Он любил без приглашения появляться в театре во время репетиции или приглашать писателей на встречи. Летом 1937 г. он арестовал двенадцать видных писателей и созвал остальных. «У некоторых из вас, – говорил он, – есть необъявленные связи с врагами народа. Пропускаю фамилии». Затем Берия подозвал Тициана Табидзе и сказал ему: «Среди пропущенных фамилий, товарищ Табидзе, была и ваша».

Старые большевики, например Бесо Ломинадзе, учились в одной школе с такими поэтами, как Паоло Яшвили и Тициан Табидзе, основателями группы «Голубые рога», которая хотела сочетать лазурь французских символистов с грузинской жизнерадостностью и примирить оба элемента с большевизмом. Вначале Берия поощрял таких поэтов, назначив Паоло Яшвили членом ЦК Закавказья, Галактиона Табидзе – членом ЦК грузинской партии, и даже ненадежного Тициана Табидзе – членом Тбилисского совета.

Режим Орахелашвили иногда проявлял такую идеологическую строгость, что запрещал классиков грузинской литературы – Руставели как феодала и Чавчавадзе как буржуазного идеалиста. Берия же объявил, что народ будет праздновать годовщины обоих писателей, таким образом одновременно сметая и ханжеский троцкизм, и русский шовинизм.

Несмотря на свое невежество, Берия выказал поистине театральный талант. Он учился у тех режиссеров, которых репрессировал. Он начал с директора Театра Руставели, Сандро Ахметели, ученика Станиславского. Ахметели бежал в Москву, где Ежов по просьбе Берия задержал его и отправил назад в Тбилиси. Берия объявил его британским шпионом, пытал, пока тот не онемел и не был разбит параличом, и расстрелял. 28 июня 1937 г. Берия сделал последний жест, устроив открытый аукцион всей собственности Ахметели не где-нибудь, а в театре.

Следующей добычей оказались «Голубые рога». Их вождь Григол Робакидзе, поклонник Гумилева, имел такой громкий успех в Москве, что Серго Орджоникидзе доверчиво позволил ему с женой и приемной дочерью поехать пожинать лавры в Германию. Но Робакидзе там остался и засел за писание антисоветских романов. Один из них, «Убитая душа», содержит «гороскоп Сталина», проницательный психологический этюд:

«Поглощенный деятельностью, Сталин сидел в Кремле, провод с током, а не властелин: провод революционных сил, существо, но не человеческое. Электрический провод с предупреждением “Опасно доя жизни”. […] Он торчал, наполненный жестоким током, непобедимый, холодная, слепая судьба советской земли и, может быть, всего мира» (12).

Невозвращение Робакидзе оказалось достаточным поводом, чтобы перебить всех друзей писателя.

В 1936 г. грузинские писатели соперничали друг с другом в оказании гостеприимства Андре Жиду, когда он приехал в Тбилиси, Цхалтубо и Сухуми с группой французских коммунистов. Писатели, которые предлагали Жиду обед и не менее щедрые похвалы, автоматически превратились в фашистских агентов, как только Жид опубликовал свою вежливую, но убийственную антисоветскую критику «Возвращение из СССР». Лучший прозаик Грузии, Михеил Джавахишвили, обрек себя на смерть замечанием: «У Андре Жида есть хорошие идеи». Отрекаться было поздно. Паоло Яшвили тщетно доказывал, что гостеприимство по отношению к приезжим знаменитостям – его подхалимская, рецидивистская болезнь, и написал стихи «К предателю Андре Жиду». «Предательский, черномордый пес Троцкого, иди за своим хозяином!» Но грузинские поэты ничем не могли спастись от того ада, который Берия им приготовил в мае 1937 г.

Журнал «Литературная Грузия» стал рупором Берия. Целый выпуск был посвящен речи Берия об успехах грузинских писателей в перестройке своего творчества и личного поведения в соответствии с требованиями Берия и Сталина. Знаком работы над собой было участие в новых соревнованиях или компиляциях. Сначала надо было писать о детстве вождя (не говоря правды, но и не сочиняя лжи): Гиорги Леонидзе сумел написать поэму, которая соблюдала все правила игры. Берия любил систему тендеров, будь то на покрытие улиц Тбилиси асфальтом или на писание восхвалений Сталину Он всегда принимал самый средний результат – без новаторства, но и без дешевого подобострастия. В 1934 г. каждый грузин, способный к стихоплетству, вносил свой вклад в антологию грузинской поэзии о Сталине. В 1935 г. был открыт конкурс на художественную биографию вождя. Почти все писатели, еще остававшиеся в живых в 1939 г., написали прозу или стихи в этом духе.

Берия напоминал грузинским писателям, что издает Руставели в то время, когда Гитлер сжигает Гейне. Он настаивал, что единственный покровитель писателей – он сам. К 1937 г. те произведения, что еще не были присвоены Берия, восхваляли его мудрость. Молодой подхалим Григол Абашидзе написал:

 

К лаврентию берия

Вы везде, там, где добывают уголь,
На открытых лугах, усердно вспаханных.
Вы ведете вперед, и в нашей земле
Сталинская быль стала явью[18]18
  Перевод Д. Рейфилда.


[Закрыть].
 

15 мая 1937 г. Берия ошеломил интеллигенцию своим докладом на съезде грузинской партии. Надев форму энкавэдэшника, он прочитал список за списком – сколько произведений опубликовано или снято, как если бы это были посаженные или выкорчеванные деревья, или же эксплуатируемые или заброшенные шахты. Жанр за жанром Берия подытоживал достижения и неудачи в поэзии, в прозе, в драматургии и в критике. С особенной ядовитостью Берия обрушился на критиков, будто бы вводивших публику в заблуждение. Почти сразу после этой речи Берия арестовал критика Бенито Буачидзе, который тщетно старался отвлечь внимание НКВД от своего фашистского псевдонима (ошибка футуризма, он рано полюбил Муссолини) и от своих слишком левых рапповских взглядов. Критикуя Буачидзе, Берия позаимствовал все упреки, которыми Буачидзе раньше осыпал недостаточно пролетарских грузинских писателей. Этому первому аресту грузинские поэты рукоплескали. Но за ним последовала целая волна новых.

Берия доверил другому, более мягкому, критику – Давиту Деметрадзе организовать серию заседаний Союза грузинских писателей с мая по октябрь 1937 г., где с семи часов вечера до половины четвертого утра писатели должны были осуждать себя и своих коллег. Только два поэта не ходили на эти заседания – Галактион Табидзе и Иосеб Гришашвили: их читал с удовольствием сам Сталин, и Берия поэтому освободил их от страшного испытания (13).

На очередном собрании писатели должны были сначала, как бы совершая ритуал, превозносить мудрость Берия, а потом признаваться в связях с теми, кого арестовали на предыдущем заседании. Злосчастную жертву выводили в фойе, где ее ждали энкавэдэшники. Голуборожцы или признавали обвинения против себя, или доказывали свою невиновность и виновность других (14). Николо Мицишвили, который в 1920 г. увлек Мандельштама грузинской поэзией и благодаря тому сам заинтересовал русского читателя, был арестован прямо в Доме писателей. В 1934 г. Мицишвили напечатали на первых страницах антологии стихотворений о Сталине, и стихотворение перевел сам Пастернак. Но однажды, напившись, он вдруг откровенно высказал свое мнение о советском руководстве: из всех голуборожцев его расстреляли первым.

Русские поэты были ошеломлены смертью другого поэта, Паоло Яшвили, который дружил с Пастернаком и блестяще переводил Пушкина. Яшвили был таким убежденным большевиком, что в феврале 1921 г. сел на белую лошадь, чтобы встретить Красную армию на окраине Тбилиси. Он был хорошо знаком и с московской, и с парижской красной интеллигенцией и любил общаться со звездами науки, бактериологом Гоги Элиава и с инженером Володей Джикия. Чем больше этих людей арестовывали, тем труднее становилось Яшвили выбраться из когтей Берия. Громче всех он требовал на митингах смерти для Каменева и Зиновьева, но знал, что и сам обречен. На заседании, где его допрашивали сотоварищи по Союзу писателей, он воскликнул:

«Как должен поступать советский писатель, когда он пьет вино в каком-то притоне и какой-нибудь пьяный человек, незнакомец, вдруг встает, говорит неискреннюю речь о тебе, хвалит твои литературные достижения, и ты должен сам встать и перед всеми ответить речью благодарности к человеку, который часто очень подозрителен?» (15)

22 июля, пока коллеги обсуждали исключение поэта, Паоло Яшвили достал припрятанное охотничье ружье и застрелился. Пленарное заседание писателей сразу постановило, что отныне нельзя будет вспоминать о Яшвили иначе как с «безбрежным отвращением» и что каждый должен осудить его «предательскую» деятельность. Тициан Табидзе молча вышел из зала, и ему инкриминировали декадентство и связи с невозвращенцем Робакидзе. Тициан спокойно дожидался ареста, написав за это время свои самые прочувствованные и мудрые стихи:

 
Еще немало прейдет племен,
Может быть, высохнет Понт Эвксинский,
Но все-таки горло поэта, разрезанное от уха до уха,
Будет жить в атоме стиха[19]19
  Перевод Д. Рейфилда.


[Закрыть].
 

Табидзе медленно пытали, пока он не умер. Когда палачи потребовали, чтобы он назвал своих сообщников, он перечислил всех покойных поэтов Грузии – рассылая плохо образованных энкавэдэшников по всем кладбищам Тбилиси.

На этих заседаниях только один писатель говорил, что хотел. Это был отец будущего президента Грузии романист Константин Гамса-хурдия. Гамсахурдия защищал Тициана Табидзе и требовал, чтобы писатели, работающие в НКВД, молчали. Он передал собранию слова, сказанные ему Орджоникидзе, о том, что «нельзя посылать несогласных интеллигентов в лагеря, потому что такая политика – подражание Гитлеру». Он намекал, что можно и не подражать московскому террору, – грузинам нельзя подрезать деревья грецкого ореха так, как русские подрезают елки. Гамсахурдия был, как и Берия, мингрел, но с совершенно другим прошлым. Он был уполномоченным независимой Грузии в Германии (16) и по возвращении в Грузию был сослан на Соловецкие острова. Когда его освободили, он перевел на грузинский язык дантовский «Ад» и в начале коллективизации написал гротескный роман, «Похищение луны», в котором активист, похожий на Берия, насилует собственную мать и убивает отца. Тем не менее Берия любил Гамсахурдия (он знал, что из всех здравствующих грузинских прозаиков Сталин ценит только Гамсахурдия, хотя он его читал с редакторским карандашом в руке). Берия подарил ему револьвер с серебряной надписью. Однажды Гамсахурдия арестовали за роман с троцкисткой Лидией Гасвиани, главой государственного издательства. Берия лично выпустил его, заметив, что связи с врагами народа разрешаются, если они чисто сексуального характера. Гамсахурдия и Берия связывала странная смесь взаимных увлечений, уважения и ненависти.