Текст книги "Тайная история"

В полном смятении я напрягал память. Нет, я не мог, никак не мог. Ведь правда – если бы я сказал что-нибудь такое, Софи не пришла бы сейчас ко мне, не смотрела бы на меня с таким сочувствием и уж конечно же не принесла бы мне этот трогательный рогалик (от одного запаха которого – рогалик был с луком – меня выворачивало наизнанку)?

– А как я попал домой?

– Ты что, не помнишь?

В висках застучала кровь.

– Нет.

– Да, тяжелый случай. Мы уехали от Джека на такси.

– Куда?

– Сюда, к тебе.

Неужели мы переспали? Ее лицо ни о чем не говорило. Если да, я был бы только рад – Софи мне нравилась, я знал, что нравлюсь ей, кроме того, она была одной из самых симпатичных девушек в колледже, – но такие вещи хочется знать наверняка. Я начал прикидывать, как бы выяснить это потактичнее, как в голову нечеловеческой болью отрикошетил стук в дверь.

– Войдите, – крикнула Софи, и на пороге возник Фрэнсис.

– Подумать только! – воскликнул он. – Встреча участников автопробега “Хэмпден – Шейди-Брук”! А меня пригласить, конечно, забыли!

– О, Фрэнсис, привет! Как поживаешь?

– Спасибо, прекрасно. Давненько мы с тобой не виделись.

– Я тебя как раз на днях вспоминала.

– Приятно слышать! Как твои успехи?

Я лег навзничь. Мне хотелось умереть, а они трещали как сороки над самым ухом. Я был бы рад выставить их взашей, но силы мои иссякли. Наконец оживленная беседа стихла.

– Так-так… И что же с нашим маленьким пациентом? – спросил Фрэнсис, бросив взгляд в мою сторону.

– Перепой.

Фрэнсис склонился надо мной, и я понял, что он чем-то взволнован.

– Надеюсь, это послужит ему уроком, – произнес он тем же шутливым тоном и добавил по-гречески: – Важные новости, друг мой.

Сердце зашлось тоскливым ужасом. Все пропало. Я расслабился, сболтнул лишнее, и теперь…

– Что я натворил? – спросил я по-английски.

Фрэнсис, я знал, не мог не забеспокоиться, но ничем себя не выдал.

– Понятия не имею. Может, выпьешь чайку?

Я попытался вникнуть в смысл его слов, но удары молота по стенкам черепа не давали сосредоточиться. Огромная зеленая волна подкатила к горлу, замерла, готовая вырваться наружу, затем отступила. Я едва не рыдал от отчаяния. “Ах, если б меня оставили в покое… – думал я, – просто оставили в покое и дали полежать… одну минуту… абсолютно неподвижно…”

– Нет. Пожалуйста, – выдавил я.

– Пожалуйста что?

Набежала следующая волна. Перевернувшись на живот, я издал жалобный стон.

Софи оценила ситуацию первой.

– Пойдем, – сказала она Фрэнсису. – По-моему, ему нужно еще немного поспать.

Я погрузился в мучительную дремоту, откуда спустя какое-то время меня выдернуло негромкое “тук-тук-тук”. Скрипнула дверь, на темном полу высветился желтый прямоугольник, и в комнату проскользнул Фрэнсис. Включив настольную лампу, он пододвинул стул к кровати:

– Прости, но мне просто необходимо поговорить с тобой. Произошло нечто очень странное.

Прежний страх вновь растекся внутри комковатой склизкой жижей.

– Что? Что случилось?

– Камилла съехала. Совсем. Никаких ее вещей в квартире не осталось. Там сейчас Чарльз – мечется, как тигр в клетке. Говорит, она остановилась в “Альбемарль-инн”. Можешь вообразить? В “Альбемарле”!

Я тер глаза, пытаясь что-то припомнить:

– А, да, я слышал.

– Ты слышал? – Фрэнсис разинул рот. – Кто тебе сказал?

– Клоук, кажется.

– Когда?!

Я пересказал то, что удалось вспомнить.

– Просто вылетело потом.

– Вылетело? Как такое может вылететь?

Я приподнялся, и боль стиснула голову с новой силой.

– Какая, вообще, разница? – сердито спросил я. – Ничего удивительного, что ей надоело пьянство Чарльза. Он возьмет себя в руки, и она вернется.

– Но “Альбемарль”, – простонал Фрэнсис. – Ты хоть знаешь, сколько там стоит номер?

– Догадываюсь, – бросил я с раздражением. “Альбемарль” был лучшей гостиницей в округе, там останавливались президенты и кинозвезды. – И что с того?

Фрэнсис схватился за голову:

– Ричард, ты глуп как пень. Тебе что, мозги вчера повредили?

– Что ты несешь?

– Двести долларов в сутки, как тебе это? По-твоему, близнецы могут себе такое позволить? Кто, как ты думаешь, платит за нее?

Я растерянно заморгал.

– Генри, вот кто, – объявил Фрэнсис. – Он приехал, когда Чарльза не было дома, и вывез ее со всеми вещами. Чарльз вернулся, а Камиллы нет, будто никогда и не было. Он даже не может ей позвонить, она зарегистрировалась под вымышленным именем. Генри, естественно, ничего ему не скажет. Мне, собственно, тоже. Чарльз вне себя. Он просил меня вытянуть из Генри хоть что-нибудь, я попробовал – как об стену горох.

– Зачем вообще эти тайны мадридского двора?

– Ты меня спрашиваешь? Что движет Камиллой, я не знаю, но Генри, по-моему, совершает большую глупость.

– А почему ты решил, что она не могла съехать по собственному почину?

– Не тот случай, – ответил Фрэнсис. – Я знаю Генри не первый год, этот демарш от начала до конца в его духе. Но даже будь на то веская причина, так поступать нельзя, особенно после недавних событий. У Генри могло бы хватить ума не лезть на рожон после той истории с машиной.

Не без тревоги я вспомнил нашу с Чарльзом прогулку от участка.

– Да, я тут как раз собирался тебе рассказать… – начал я и поделился с Фрэнсисом своими впечатлениями.

– Разумеется, он злится, – фыркнул Фрэнсис. – Мне он тоже жаловался, что Генри все свалил на него. Но, если подумать, это полицейские зацепились за Чарльза, и пошло-поехало, Генри тут в общем-то не виноват. Нет, он не поэтому так взбеленился. Истинная причина – Камилла. Хочешь знать мою теорию?

– Ну?

– Я думаю, Камилла и Генри уже довольно давно встречались. Тайком. Чарльз подозревал, но доказательств не было. Потом он что-то обнаружил. Не знаю, что именно, – ответил он на мой незаданный вопрос, – но знаю когда – перед похоронами. Я провожал близнецов в Коннектикут, и все было нормально, но помнишь, в каком состоянии мы застали Чарльза на следующий день? А на обратном пути они и словом не перемолвились.

Я рассказал про ночной звонок, свидетелем которого оказался Клоук.

– Ну если даже наш вечно обкуренный друг что-то заметил… – вздохнул Фрэнсис. – Генри мучили головные боли, и, наверно, он утратил бдительность. А еще я думаю, что Камилла частенько навещала Генри в ту неделю после похорон, когда он залег на дно. Она точно была у него в тот вечер, когда я завозил книгу с микенскими надписями. Подозреваю, пару раз она там даже ночевала. Но Генри поправился, Камилла вернулась, и Чарльз вроде бы успокоился. Это было примерно в то время, когда ты возил меня в больницу, помнишь?

– Не знаю, не знаю…

Я изложил свои соображения о том, как в камине оказались осколки стакана.

– Ну, одному богу известно, что там между ними происходило на самом деле, но казалось, что они помирились. Генри тоже был в хорошем настроении. А потом случилась та самая ссора, после которой Чарльз загремел в тюрьму. О причинах ее они предпочитают не распространяться, но я готов спорить на что угодно – поругались они из-за Камиллы. А теперь еще этот переезд.

– Как думаешь, он спит с ней? Генри, я имею в виду.

– Если нет, он сделал все возможное, чтобы убедить Чарльза в обратном, – сказал Фрэнсис, вставая. – Я звонил ему перед тем, как прийти сюда, его не было. Наверное, он в “Альбемарле”. Сейчас поеду посмотрю, там ли его машина.

– Можно же, наверно, как-то узнать, в каком она номере?

– Я уже пробовал, но из чертовой перечницы, которая там за конторкой, клещами слова не вытянешь. Наверное, стоило поспрашивать горничных, но, боюсь, детектив из меня никакой. Эх, хоть бы пять минут поговорить с ней наедине…

– Думаешь, тебе удалось бы уговорить ее вернуться?

– Не знаю. Признаться, в данный момент я поостерегся бы даже приближаться к Чарльзу, не то что жить вместе с ним. И все же, мне кажется, если б Генри не вмешивался, дело уладилось бы само собой.

Когда Фрэнсис ушел, я опять отключился и окончательно выплыл из сна в четыре утра, проспав в общей сложности без малого сутки.

Последнее время ночи стояли необычно холодные, так что в общежитиях снова включили отопление. Батареи работали на полную мощность, даже с настежь раскрытыми окнами в комнате было невыносимо жарко. Высунувшись наружу, я немного подышал свежим воздухом и так приободрился, что решил прогуляться.

Незаметно для себя я забрел на площадку перед Центром развития малышей. Стрекотали сверчки, поскрипывали качели, в ярком свете полной луны серебрились спирали горок. Самым потрясающим сооружением на площадке была, без сомнения, гигантская улитка – творение студентов с художественного факультета, взявших за образец соответствующего персонажа из “Доктора Дулиттла”. Улитка была из розового стеклопластика, примерно двух с половиной метров в высоту, в ее полой раковине свободно помещалось несколько ребятишек. Сейчас, в лунном свете, она показалась мне доисторическим созданием, спустившимся с гор после вековой спячки, – одинокая бессловесная тварь, терпеливо ожидающая неизвестно чего в окружении лесенок и песочниц.

Внутрь экзотического моллюска вел начинавшийся у самой земли ход диаметром чуть более полуметра. Я изрядно опешил, увидев, что из него торчат две явно не детских ноги, обутые в подозрительно знакомые туфли – белые, с коричневыми накладками.

Опустившись на четвереньки, я просунул голову в отверстие, и в ноздри мне ударил зловонный перегар. В смердящей тьме раздавалось легкое похрапывание.

– Чарльз! – От стен отразилось гулкое эхо. – Чарльз!

Я потряс его за колено. Он отчаянно забился, словно неопытный ныряльщик, у которого вышел весь запас воздуха. Только после продолжительных заверений в том, что я – это действительно я, он прекратил барахтаться и, тяжело дыша, в изнеможении упал на спину.

– Ричард, – просипел он. – Слава богу, я подумал, это инопланетянин какой-то.

Поначалу я не видел ровным счетом ничего, но теперь различал его лицо в слабом розоватом свете – свете луны, проникавшем сквозь полупрозрачные стены. Рядом с его ногой что-то блеснуло, и, присмотревшись, я разглядел пустую четырехгранную бутылку с косой этикеткой – “Джонни Уокер”.

– Что ты тут делаешь?

– Мне стало тяжко. Подумал… апчхи!.. подумал, если поспать тут, полегчает.

– И как, полегчало?

– Нет.

Он чихнул еще раз пять подряд и снова растянулся на полу.

Я представил, как утром детсадовцы окружают спящего Чарльза, словно лилипуты – выброшенного на берег Гулливера. Заведующая Центром развития малышей, с которой я иногда сталкивался на отделении общественных наук по дороге в кабинет шефа, производила на меня очень приятное впечатление – такая заботливая, добросердечная бабушка, – однако я был не уверен, что пьяный студент, решивший вздремнуть на площадке для ее подопечных, вызовет в ней лучшие чувства. Зато малыши, подумалось мне, несомненно, будут в восторге от загадочного сосуда с волшебным ароматом, когда пожалуют сюда после завтрака.

– Чарльз, вылезай.

– Отстань.

– Здесь нельзя спать.

– Я свободный человек и могу спать где хочу, – надменно объявил он.

– Пойдем лучше ко мне. Выпьем по глоточку.

– Не.

– Пойдем-пойдем.

– Ну, если только по глоточку…

Вылезая, он сильно приложился головой о край раковины.

– Тридцать капель – и все, – напомнил он, опершись на мое плечо, и мы поковыляли в Монмут.

Я и сам был далеко не в лучшей форме; затащив Чарльза в комнату, я с облегчением скинул его на кровать и рухнул рядом, вытирая пот. Отдышавшись, я пошел на кухню.

Предложение выпить было уловкой – я прекрасно помнил, что никакого спиртного у меня нет. В общем холодильнике нашлась только бутылка кошерного вина, похожего на клубничный сироп с добавлением спирта. Она стояла там с самой Хануки; однажды, месяца три назад, я уже собирался стянуть это пойло, но, попробовав его, тут же сплюнул и поставил на место.

Сунув бутылку под рубашку, я вернулся к себе, но комнату уже оглашал звучный храп Чарльза. Тихонько поставив вино на стол, я взял книжку и пошел в кабинет доктора Роланда, где улегся на диван, накрылся пиджаком и читал, пока не рассвело. Проснувшись около десяти, я посмотрел на календарь и с удивлением понял, что на дворе суббота – в последнее время я потерял счет дням. Выходило, что у меня во рту не было ни крошки с самого четверга. Я рванул в столовую и успел ухватить завтрак – чай и пару яиц всмятку. Потом я пошел переодеться и обнаружил, что Чарльз все еще спит. Я побрился, сменил рубашку, взял книги и тетради и вернулся в кабинет.

Я сильно отстал по греческому, но, как это часто бывает, ситуация оказалась не такой плачевной, какой ее рисовало воображение. За зубрежкой время летело незаметно. Когда, около шести, я проголодался, то наведался в преподавательскую и, исследовав холодильник, обнаружил контейнер со слипшимися ломтиками сыра и кусок торта. Утащив добычу в кабинет, я расправился с ней на восточный манер – пальцами – и снова засел за книги.

Мне хотелось принять ванну, и часам к одиннадцати я вернулся в общежитие. Там меня ждал сюрприз: Чарльз по-прежнему спал, разметавшись на кровати. На его щеках пылали малиновые пятна. Бутылка клубничного пойла наполовину опустела.

Я потряс его за плечо, он подскочил как ошпаренный и застучал зубами:

– Б-банни! Куда он пошел?

– Чарльз, ты бредишь.

– Нет, нет, я видел его, он сидел в-вот здесь, на к-кровати.

Я сходил к соседу и попросил градусник. У Чарльза было почти тридцать девять и пять. Я заставил его выпить две капсулы тайленола, а потом спустился вниз и позвонил Фрэнсису.

Его не было дома, и я без особой надежды набрал номер Генри. К моему удивлению, трубку поднял Фрэнсис.

– Фрэнсис? Что ты там делаешь?

– О, Ричард, привет, – ответил он театральным тоном, истолковать который было нетрудно.

– Подозреваю, ты там не один и не можешь нормально разговаривать, так?

– Так.

– Все равно, мне нужен твой совет…

Я рассказал ему о злоключениях Чарльза, упомянув в том числе, где я его нашел.

– Мне кажется, он заболел. Как думаешь, что мне делать?

– Он спал в той гигантской улитке? Серьезно?

– Серьезно. Слушай, Фрэнсис, это не важно. Лучше скажи, как ему помочь? Я вообще-то волнуюсь.

Фрэнсис прикрыл трубку ладонью. До меня донесся приглушенный обмен репликами, затем голос Генри:

– Ричард, что случилось?

Я объяснил заново.

– Сколько? Тридцать девять и пять?

– Да.

– Если не ошибаюсь, это довольно много?

– Не ошибаешься.

– Говоришь, ты дал ему жаропонижающего?

– Буквально только что.

– Ну так подожди – ему должно стать лучше.

Это я и надеялся услышать.

– Хорошо.

– Он, наверное, подхватил простуду, когда спал на улице. К утру все должно пройти.

Я переночевал в кабинете шефа, сходил на завтрак, а потом, с преогромным трудом украв в буфете большой пакет апельсинового сока и несколько булочек с черничным джемом, отправился в Монмут.

Чарльз не спал, но его вид оправдывал мои худшие подозрения – лицо горело, глаза лихорадочно блестели. Судя по всему, он провел беспокойную ночь: одеяло сползло на пол, простыни сбились в комок, обнажив желтоватый матрац. Бутылка из-под вина валялась на полу. Он сказал, что не голоден, и только выпил немного соку.

– Как ты себя чувствуешь?

– Голова болит, – сонно ответил он, уткнувшись в подушку. – Мне снился Данте.

– Алигьери?

– Да.

– И что?

– Мы гостили у Коркоранов и встретили там Данте, – пробормотал он. – Его друг, толстый такой, во фланелевой рубахе, страшно на нас ругался.

Я сунул ему градусник: тридцать восемь ровно. Меньше, чем было, но все же многовато, учитывая, что он только что проснулся. Я дал ему еще тайленола, написал на бумажке служебный номер доктора Роланда и принялся объяснять, что нужно сказать тетке на коммутаторе, чтобы она соединила с кабинетом преподавателя в выходной, но он посмотрел на меня таким смятенным, жалобным взглядом, что я осекся.

– Или, хочешь, посижу с тобой? Ну, то есть, если не помешаю, конечно.

– Не уходи. Мне страшно. Побудь со мной.

Он попросил меня почитать ему вслух, но ни одной книги на английском у меня не оказалось, а в библиотеку он меня не пустил. Поэтому мы принялись играть в юкер на словаре, который Чарльз держал на коленях, а когда стало ясно, что эта игра требует слишком больших умственных усилий, переключились на кассино. Он выиграл первые две сдачи, потом начал проигрывать. Когда снова пришла его очередь сдавать, он перетасовал карты так халтурно, что их последовательность осталась фактически прежней. Играть должно было быть легче легкого, но он, казалось, просто не понимает, где какая масть. Выкладывая карту, я случайно задел его руку – она источала сухой жар. Присмотревшись, я понял, что Чарльз дрожит, хотя в комнате было тепло. Я еще раз измерил температуру – тридцать девять и пять, как накануне вечером.

Пробормотав “подожди, сейчас вернусь”, я спустился позвонить, но ни Фрэнсиса, ни Генри дома не было. Поразмыслив, я поднялся наверх и постучался к Джуди.

Она валялась на кровати перед видеомагнитофоном и смотрела фильм с Мелом Гибсоном. Я невольно восхитился тем, как ей удавалось одновременно красить ногти, курить сигарету и пить диетическую колу.

– Ты только посмотри на Мела! Ну как такого не любить? – обратилась она ко мне. – Да я б, наверно, прям тут же за него вышла, если б он вдруг взял и предложил.

– Джуди, а что бы ты сделала, если б у тебя была температура тридцать девять и пять?

– Блин, к врачу бы пошла, конечно, – ответствовала она, не отводя глаз от экрана.

Я рассказал ей про Чарльза.

– По-моему, он всерьез разболелся. Может, посоветуешь чего?

Суша лак, она помахала перед носом кроваво-красными когтями.

– Отвези его в неотложку.

– Ты думаешь?

– Сегодня ж воскресенье, врача фиг вызовешь. Хочешь, возьми мою машину.

– Это было бы здорово.

– Ключи на столе, – рассеянно обронила она. – Чао.

Я повез Чарльза в больницу в Джудином “корвете”. Нахохлившийся и притихший, он всю дорогу смотрел прямо перед собой, прижавшись щекой к прохладному стеклу. В приемной он бессильно опустился в кресло и, пока я листал хорошо знакомые мне журналы, не отрываясь смотрел на стену, где висела старая фотография. Она почему-то производила впечатление порнографической открытки, хотя там была запечатлена всего лишь строгая медсестра, которая, приложив бледный палец к выцветшим губам, призывала к соблюдению тишины.

Чарльз провел в кабинете пять-десять минут, когда врач – энергичная особа в “гавайке”, светлых брюках и кроссовках, типичный “молодой специалист” из телешоу – вышла с его карточкой и, оглядевшись, спросила что-то у медсестры за стойкой регистратуры. Та кивнула в мою сторону. Врач подошла и присела рядом:

– Добрый день. Я только что осмотрела вашего друга. Боюсь, нам придется оставить его здесь на пару дней.

Этого я никак не ожидал.

– А что с ним?

– Похоже на бронхит, но организм к тому же очень обезвожен, поэтому первым делом мы поставим капельницу. Кроме того, нужно срочно сбить температуру. Думаю, ваш друг быстро поправится, но сейчас ему нужен отдых и курс сильных антибиотиков, а чтобы они начали действовать как можно быстрее, их тоже следует вводить внутривенно, по крайней мере первые сорок восемь часов. Вы вместе учитесь?

– Да.

– Скажите, у него сейчас какая-то стрессовая ситуация? Может быть, работает над курсовой или готовится к экзаменам?

– Он довольно сильно загружен, – осторожно ответил я. – А что?

– Нет-нет, ничего. Просто мне показалось, он недоедает. На руках и ногах синяки – похоже на недостаточность витамина С, но подозреваю, что с некоторыми витаминами группы В у него тоже не все в порядке. Он, случайно, не курит?

Я не удержался от смешка.

Увидеться с ним врач не позволила – сказала, что хочет взять анализы, пока не ушли лаборанты. Я поехал к Чарльзу домой за его вещами. Безупречно чистая квартира выглядела зловеще. Отыскав небольшой чемодан, я сложил туда пижаму, зубную щетку и бритвенные принадлежности, а также, в надежде немного подбодрить больного, пару книжек Вудхауса. Потом я вернулся в больницу и оставил чемоданчик в регистратуре.

На следующее утро, когда я собирался на греческий, голос Джуди за дверью сообщил, что меня к телефону. Я подумал, это Фрэнсис, или Генри (накануне вечером я безуспешно названивал им обоим), или даже Камилла, но это оказался Чарльз.

– Привет-привет. Как самочувствие?

– Уже лучше. – В его голосе звучала натянутая бодрость. – Тут, в общем, даже уютно. Спасибо, что завез чемодан.

– Не за что. У твоей кровати есть такая ручка, чтобы поднимать и опускать изголовье?

– Да, есть. Слушай, я хочу попросить тебя об одолжении. Сделаешь?

– Конечно.

– Мне нужно еще кое-что из вещей. – Он назвал какую-то книгу, почтовую бумагу, халат и подробно объяснил, где что найти. – Да, и бутылку виски. Она в ящике ночного столика. Завези прямо сейчас, ладно?

– У меня сейчас греческий.

– Ну, значит, после занятия. Когда ты сможешь подъехать?

– Зависит от того, когда смогу одолжить машину.

– Слушай, возьми такси, деньги я тебе отдам. Буду очень признателен, правда. Так когда появишься? В десять? Пол-одиннадцатого?

– Скорее, ближе к половине двенадцатого.

– Отлично. Слушай, я не могу больше говорить – звоню из комнаты отдыха, нужно вернуться в палату, пока меня не хватились. Ты точно приедешь?

– Разумеется.

– Значит, не забудь – халат и почтовая бумага.

– Хорошо.

– И виски.

– Само собой.

Я опаздывал. Войдя в кабинет, я увидел, что за столом сидят только Генри, Фрэнсис и недоумевающий Джулиан. Я объяснил, что Чарльз попал в больницу.

Хотя Джулиан не раз проявлял удивительную отзывчивость во всякого рода непростых ситуациях, меня порой посещало чувство, что в добром слове или поступке он видит прежде всего возможность элегантного жеста. Однако сейчас, как мне показалось, он искренне встревожился:

– Бедный Чарльз! Надеюсь, его болезнь не опасна?

– Я думаю, нет.

– К нему пускают посетителей? В любом случае я позвоню ему, как только освобожусь. Скажите, есть ли у него какие-нибудь особо любимые лакомства? Кормят в подобных заведениях просто отвратительно. Помню, много лет назад одну мою дражайшую знакомую положили в Нью-йоркскую пресвитерианскую больницу – в чертов Харкнесс-павильон, прости господи, – так вот, шеф-повар “Ле Шассер” ежедневно посылал ей обед…

Генри был абсолютно непроницаем. Я попытался поймать взгляд Фрэнсиса, на секунду мне это удалось, но он тут же отвел глаза.

– …и цветы. Море цветов! – продолжал Джулиан. – Вся палата была заставлена букетами, это было что-то неописуемое. – Он усмехнулся. – Признаться, я заподозрил тогда, что, по крайней мере, некоторые из них доставили по ее собственному заказу. Да, были времена… Ну что же, о том, где сегодня Камилла, я могу не спрашивать.

Мы с Фрэнсисом обменялись изумленными взглядами, но тут же до нас дошло: Джулиан, естественно, имеет в виду, что она сидит у постели Чарльза.

– В чем дело? – нахмурился он.

Мы только покачали головой.

– Нет нужды изображать спартанцев, – ласково сказал Джулиан после долгой паузы, и у меня отлегло от сердца: он, по обыкновению, истолковал наше замешательство как проявление душевной тонкости.

– Я понимаю, Эдмунд был вашим другом. Мне тоже очень его не хватает. Однако, мне кажется, ваша скорбь уже переходит границы разумного, вы лишь понапрасну изводите себя. Его этим не вернешь. К тому же – неужели смерть действительно так ужасна? Она кажется ужасной вам, ибо вы молоды. Но кто возьмется утверждать, что Эдмунду сейчас хуже, чем вам? Кто возьмется утверждать, что вы не встретитесь с ним вновь, если смерть и вправду есть как бы переселение отсюда в другое место?[130]130
  Платон. Апология Сократа, 40е.


[Закрыть]

Он открыл словарь и задумчиво полистал страницы:

– Не стоит страшиться того, о чем вы ничего не знаете. Вы словно дети – боитесь темноты.

Я надеялся, что меня подвезет Фрэнсис, но он пришел в колледж пешком, и мне пришлось обратиться к Генри. Втроем мы приехали к Чарльзу домой. Пока я собирал вещи, Фрэнсис нервно мерил шагами коридор, а Генри стоял в дверях спальни, наблюдая за мной с каким-то странно расчетливым выражением. Я несколько раз порывался спросить его, как дела у Камиллы (утром я твердо решил сделать это при первой возможности), но слова застревали в горле.

Отыскав книгу, почтовую бумагу и халат, я открыл ящик ночного столика и задумался.

– Что такое? – спросил Генри.

– Так, ничего…

Я решительно задвинул ящик. Чарльз, конечно, будет рвать и метать, ну да ладно, придется сочинить какую-нибудь отговорку.

– Он просил тебя привезти виски?

Обсуждать личные дела Чарльза с Генри мне не хотелось.

– Он просил еще и сигареты, но, мне кажется, ему не стоит курить.

Услышав наш разговор, в спальню заглянул Фрэнсис. Они с Генри обменялись обеспокоенными взглядами.

– Знаешь, Ричард…

– Тебе определенно стоит ее захватить. Бутылку, я имею в виду, – закончил Генри.

Его безапелляционный тон меня разозлил:

– Ты вообще в курсе, что он болен? Это называется медвежья услуга…

– Ричард, он прав, – вмешался Фрэнсис, стряхивая пепел в горсть левой руки. – Поверь мне, я кое-что знаю об этом. Опасно так вот взять и в одночасье бросить пить, развивается абстинентный синдром. Бывает, от этого умирают.

До сих пор мне как-то не приходило в голову, что пьянство Чарльза зашло настолько далеко. Я постарался скрыть смятение:

– Ну, если все так плохо, в больнице ему помогут, правда ведь?

– Помогут? – выгнул бровь Фрэнсис. – Хочешь, чтобы его перевели в наркологическое отделение? А ты знаешь, каково это? Когда моя мать первый раз лечилась от алкоголизма, она чуть с ума не сошла. Ей мерещились черти, она несла несусветную чушь и кидалась на медсестру с кулаками.

– Сердце разрывается при мысли о том, что Чарльз попадет в лапы наркологов Катамаунтской мемориальной больницы, – произнес Генри, доставая из ящика пузатую литровую бутылку, где оставалось чуть меньше половины.

– Спрятать такую будет довольно сложно.

– Можно во что-нибудь перелить, – предложил Фрэнсис.

– Не стоит – протечет, чего доброго. Проще купить новую – желательно плоскую.

Небо затянулось серой пеленой, слегка моросило. Генри в больницу не поехал, сославшись на какое-то важное дело, и мы завезли его домой. Выйдя из машины, он протянул мне стодолларовую купюру:

– Вот. Передайте Чарльзу привет. И пожалуй, купите ему цветов.

Опешив, я машинально взял банкноту, но Фрэнсис выхватил ее у меня и сунул обратно Генри.

– Прекрати, – прошипел он.

– Нет, возьмите.

– Ну разумеется – сейчас поедем и купим цветов на сто долларов. Может быть, еще оркестр нанять?

– Не забудьте купить виски, – холодно напомнил Генри. – Оставшейся суммой распоряжайтесь по своему усмотрению, можете просто отдать ему деньги. Мне все равно.

Сунув купюру мне в руки, он аккуратно закрыл дверцу. Этот тихий щелчок был куда оскорбительней пощечины.

Мы купили плоскую бутылку “Катти Сарк”, корзину фруктов, коробку птифуров и китайские шашки, а потом все же наведались в цветочный магазин, где, вместо того чтобы скупить весь запас гвоздик, выбрали красный горшочек с великолепной тигровой орхидеей.

По пути я поинтересовался, удалось ли Фрэнсису встретиться с Камиллой.

– Ох, не спрашивай, одно расстройство. Да, удалось. У Генри.

– И как она?

– Нормально. Слегка озабочена, но выглядит неплохо. Сказала, с решительным таким выражением, чтобы я ни в коем случае не сообщал Чарльзу, где она. Я хотел поговорить с ней наедине, но Генри, естественно, не пожелал оставить нас вдвоем ни на секунду.

Поморщившись, он полез в карман за сигаретами:

– Возможно, прозвучит несколько абсурдно, но, пока я не увидел ее собственными глазами, мне было немного не по себе. Были мысли, уж не случилось ли с ней что-нибудь.

Мне это тоже приходило в голову, и не раз.

– Ну, то есть… Я, конечно, не думал, что Генри убил ее, но все равно – это было очень странно: она взяла и исчезла, не сказав никому ни слова. – Он покачал головой. – Неприятная тема, но, честно сказать, иногда Генри вызывает у меня откровенное беспокойство. Особенно в том, что касается… ох, ты ведь понимаешь, о чем я?

Я понимал, что он имеет в виду, прекрасно понимал, но произнести это вслух не хватило духу ни у него, ни у меня.

Чарльза поместили в двухместную палату. Он лежал ближе к двери, за полузадернутой занавеской. Дальняя половина комнаты была открыта для обозрения – цветы на подоконнике, открытки с пожеланиями выздоровления на стенах. Ее обитатель – как выяснилось, начальник хэмпденской почты, только что перенесший операцию на простате, – сидел, облокотившись на подушки, и болтал с родственниками, которых набралось не меньше десятка. Пахло домашней едой, все шутили и смеялись, как на семейном празднике. Вслед за мной и Фрэнсисом в палату вошли две пожилые тетки с букетами. Они устремились было к почтальонской компании, но тут заметили Чарльза и, участливо переглянувшись, задержались у его занавески.

Вид Чарльза действительно располагал к состраданию. Лицо у него огрубело и покрылось мелкой сыпью, немытые волосы казались серыми. Опухший и насупленный, он лежал с капельницей и смотрел какие-то кошмарные мультики – злобные зверушки разбивали всмятку машины и колотили друг друга дубинками. Увидев нас, он попытался сесть. Тетки, похоже, умирали от любопытства, одна из них вытянула шею и в надежде завязать разговор каркнула: “Доброе утро!” Фрэнсис немедленно задернул занавеску прямо у нее перед носом.

– Дороти! Луиза!

– Идем-идем.

Шарканье, приветственное квохтанье.

– Черт бы их побрал, – хрипло прошептал Чарльз. – У него по сто посетителей на дню, и каждый норовит разглядеть меня получше, будто я уродец в спиртовой банке.

Я поспешно достал из пакета орхидею.

– Ого… Ричард, ты потратился на это ради меня?

Кажется, цветок его растрогал. Я собрался было объяснить, что это подарок от всех нас (естественно, не упоминая при этом Генри), но Фрэнсис полыхнул предупреждающим взглядом, и я промолчал.

Мы разложили прочие дары на одеяле. Я был готов к тому, что Чарльз тут же жадно приложится к виски, но он только сдержанно поблагодарил нас и спрятал бутылку в тумбочку.

– Ты разговаривал с моей сестрой? – спросил он Фрэнсиса. Вопрос прозвучал так, словно речь шла о разговоре с адвокатом.

– Да.

– У нее все в порядке?

– Вроде бы да.

– И что она сказала?

– О чем?

– Надеюсь, ты передал, что она может катиться ко всем чертям?

Фрэнсис не ответил. Чарльз принялся рассеянно листать одну из принесенных мной накануне книг.

– Спасибо, что навестили. А сейчас я что-то устал.

– Что-то он совсем плох, – сказал Фрэнсис, когда мы сели в машину.

– Может, уговорить Генри позвонить ему и извиниться?

– Какой в этом толк, если Камилла останется в “Альбемарле”?

– Она ведь даже не знает, что Чарльз в больнице.

– Что с того? Она не хочет его видеть.

Мерно поскрипывали “дворники”. Мы притормозили перед перекрестком. Регулировщик вдруг заулыбался и махнул нам – проезжайте. Это оказался тот рыжеусый полицейский: по-видимому, он узнал машину Генри. Изобразив двух беспечных студентов, мы благодарно просигналили ему в ответ, а потом минут десять ехали в суеверном молчании.