Текст книги "Тайная история"

Декан залился тоненьким смехом, но, спохватившись, наморщил лоб и сверился с бумажкой:

– Итак, преподаватель из Хэкета будет ждать вас завтра в три часа в этом кабинете. Надеюсь, это всех устраивает. Если же у кого-то в это время есть другие занятия, советую хорошенько поразмыслить о приоритетах, поскольку…

Зажав рот рукой, Камилла с ужасом смотрела на брата. Я сообразил, что она не видела его больше недели и никак не могла ожидать, что пребывание в больнице только ухудшит его состояние. Мне показалось, даже Генри несколько потрясен.

– И разумеется, вам придется пойти на определенные компромиссы…

– Что-что вы сказали? Джулиан уехал? – прервал его Чарльз.

– Браво, молодой человек. Вы прекрасно владеете навыком понимания английской устной речи.

– Э-э, постойте, он что, так вот взял и исчез?

– По сути дела, да.

Чарльз вскинул голову и произнес, очень громко и внятно:

– Знаешь, Генри, почему-то я ни капли не сомневаюсь, кто в этом виноват.

Повисло молчание. Бросив на Генри презрительный взгляд, Чарльз ринулся вон. Хлопнула дверь, декан деловито кашлянул:

– Так вот, как я только что пытался довести до вашего сведения…

Возможно, это прозвучит неожиданно, но после встречи с деканом я думал лишь об одном: судя по всему, моя академическая карьера пошла коту под хвост. Когда он произнес “два дополнительных семестра”, внутри у меня все сжалось. Не нужно было обладать даром предвидения, чтобы чувствовать твердую уверенность, что родители откажутся еще целый год вносить свой ничтожный, но необходимый взнос за мое обучение в Хэмпдене. Попробовать получить другую стипендию, перевестись в другой колледж? Я уже потерял массу времени, дважды поменяв специализацию; если так пойдет и дальше, я превращусь в вечного студента… это при условии, что меня вообще куда-нибудь примут, с моими-то сомнительными достижениями и далеко не идеальными отметками. Боже мой, ну почему я такой дурак, почему я не ухватился за что-нибудь стоящее, почему в конце третьего курса фактически оказался у разбитого корыта?

Я злился еще сильнее при мысли, что оказался единственным, для кого продолжение учебы вдруг стало серьезной проблемой. Никто из моих одногруппников не выказал ни малейшего беспокойства по этому поводу – подумаешь, еще пара семестров, подумаешь, вернуться домой вообще без диплома. Им во всяком случае есть куда возвращаться. Их ждут заботливые родители, любящие бабушки, дядюшки со связями, доверительные фонды, чеки на дивиденды… Для них колледж был развлечением, способом приятно провести молодые годы, а для меня – единственным шансом выбиться в люди… и я его упустил.

Обуреваемый подобными мыслями, я часа два расхаживал по своей комнате (вернее, по комнате, которую привык считать своей, но должен был освободить через три недели), вновь и вновь приходя к выводу, что единственная возможность получить высшее образование (читай: сносный заработок в будущем) – убедить колледж полностью оплатить мое обучение в течение дополнительных семестров.

Наконец я сел за стол и принялся строчить заявление в Службу финансовой помощи. Я заявил, что не виноват во внезапном отъезде преподавателя, перечислил все до единой похвальные грамоты и призы, полученные после восьмого класса, поведал о своей страстной любви к английской литературе, а также выдвинул и всесторонне обосновал тезис: год, проведенный за изучением классических авторов, станет огромным подспорьем будущему филологу-англисту.

Поставив последнюю точку, я рухнул на кровать и уснул. Проснувшись около одиннадцати вечера, я отредактировал особенно жалобные пассажи и отправился в ночной зал, чтобы напечатать свою петицию. Заглянув по пути на почту, я обнаружил в ящике письмо, где сообщалось, что я получил работу в Бруклине и что профессор хотел бы обсудить со мной подробности на следующей неделе.

“Ну что ж, по крайней мере есть куда податься летом”, – подумал я. Светила луна, на серебристой траве, словно заготовки декораций, лежали силуэты зданий. Окна “храма неустанной учебы”, как шутил Банни в счастливые времена, светили маяком со второго этажа библиотеки.

Я поднялся по наружной железной лестнице, похожей на лестницу из моих кошмаров, мельком отметив, что в менее взволнованном состоянии, наверно, не преодолел бы и трех ступеней. Сквозь стеклянную дверь я увидел, что в комнате кто-то есть. Присмотревшись, я понял, что это Генри, на столе перед ним были разложены книги, но он как будто о них забыл и сидел, подняв голову и глядя в пустоту. Почему-то мне вспомнился тот февральский вечер, когда я увидел его под окном кабинета доктора Роланда – одинокая темная фигура в круговерти снежинок. Я толкнул дверь и вошел:

– Генри, это я…

– Я только что ездил к Джулиану, – ровно произнес он.

– И как? – спросил я, садясь рядом.

– Там все закрыто. Он действительно уехал.

Я не нашелся, что ответить, но Генри, похоже, и не ждал этого.

– Ты знаешь, мне очень трудно в это поверить. Он ведь сделал это по одной-единственной причине. Он испугался.

Из окна потянуло влагой, на луну набежали облака. Генри снял очки, и я снова подумал, до чего же беспомощным и уязвимым выглядит его лицо без этих круглых стеклышек в металлической оправе.

– Он просто трус. На нашем месте он поступил бы точно так же. Но он к тому же лицемер, а потому ни за что этого не признает. Дело ведь вовсе не в том, что, узнав правду, он ужаснулся и преисполнился отвращения к нам. Будь это так, я не стал бы его винить. Но его не волнуют ни обстоятельства, ни сам факт смерти Банни. Перережь мы половину кампуса, ему и то было бы все равно. Главное для него – уберечь свое доброе имя. Примерно в этих выражениях он и объяснил мне свою позицию.

– Значит, ты все-таки виделся с ним?

– Да. Вчера вечером. Он не усмотрел в этой истории ничего, кроме угрозы собственному благополучию. Даже выдай он нас полиции… Я бы, конечно, этого не хотел, но, по крайней мере, это был бы поступок. А он испугался и убежал – как заяц.

Я не думал, что еще способен на сочувствие к Генри, но горечь и разочарование, звучавшие в его голосе, пересилили всю накопившуюся за последнее время неприязнь.

– Генри…

Мне хотелось сказать что-нибудь глубокое и проникновенное – что Джулиан всего лишь человек, что он уже немолод, что плоть слаба и что приходит время, когда мы, так или иначе, должны расстаться со своими учителями, – но я не смог произнести ни слова. Генри обратил на меня невидящий взгляд:

– Я любил его больше, чем собственного отца. Я любил его так, как не любил никого и никогда.

Подул ветер, первые капли дождя разбились о карниз. Мы сидели и молчали до тех пор, пока не стихла гроза.

На следующий день я отправился в Лицей к трем часам на встречу с новым преподавателем.

Войдя в кабинет, я обомлел – там было пусто. Книги, коврики, цветы, огромный круглый стол – все исчезло, из старого интерьера остались лишь занавески и прикнопленная к стене японская гравюра, которую когда-то преподнес Джулиану Банни. К стене сиротливо жались несколько металлических стульев из аудиторий на первом этаже. Генри стоял у окна спиной к присутствующим, Фрэнсис и Камилла выглядели смущенными.

Мне навстречу шагнул круглолицый светловолосый человек лет тридцати, одетый в джинсы и водолазку. На левой руке у него блестело новенькое обручальное кольцо.

– Здравствуй! – по-учительски бодро и снисходительно обратился он ко мне, протягивая пухлую розовую ладошку. – Я – Дик Спенс. А тебя как зовут?

Занятие обернулось унизительным кошмаром. Для начала он раздал ксерокопии странички из Нового Завета, поспешив при этом успокоить нас: “Естественно, я не жду, что вы уловите тонкости. Сможете передать общий смысл – и отлично”. Его покровительственное высокомерие быстро сошло на нет, сменившись сначала удивлением (“Ну и ну! Неплохо, совсем неплохо!”), затем неуклюжими попытками хоть как-то спасти свою голову от позора (“Вообще-то, э-э, мне довольно давно не встречались ученики с таким уровнем знаний”) и, наконец, откровенным конфузом. Выяснилось, что наш ментор служит священником в церкви при хэкетской школе. Познания в греческом, вынесенные им из семинарии, даже по моим скромным меркам, были весьма скудными, а об античном произношении он не имел и вовсе никакого понятия. Лучшим способом освоения языков он, похоже, считал мнемонику: “Знаете, как я запомнил слово agathon? Агата Кристи пишет хорошие детективы”. Генри не трудился скрывать презрение, остальные подавленно отмалчивались. Появление Чарльза только усугубило всеобщее замешательство – хотя мистер Спенс сделал вид, что не заметил ни двадцатиминутного опоздания ученика, ни его нетрезвости, приветственная фраза прозвучала несколько менее бодро. Затем – видимо, ради новоприбывшего – нам еще раз объяснили, как запомнить слово agathon, на что Генри с безупречным аттическим выговором заметил:

– Мой драгоценный друг, когда бы не ваше терпение, мы погрязли бы в невежестве, как свиньи в навозе.

– Ну что же, кажется, наше время на исходе, – с явным облегчением объявил преподаватель, украдкой взглянув на часы, и наша пятерка в мрачном молчании гуськом потянулась в коридор.

– Ничего, через две недели это закончится, – сказал Фрэнсис, когда мы вышли на улицу.

– Для меня это закончилось сейчас, – отозвался Генри, прикуривая сигарету.

– Ага, правильно, надо проучить этого типа, – тут же с сарказмом вставил Чарльз.

– Генри, ты должен получить оценки за семестр.

Генри энергично затянулся:

– Я ничего никому не должен.

– Всего две недели!

– По-моему, если учесть обстоятельства, все не так уж и плохо, – вмешалась Камилла. – Во всяком случае, бедняга из кожи вон лезет.

– Можно сказать, уже вылез, – подхватил Чарльз. – Но нашему вундеркинду, один хер, ничем не угодишь – он бы и от Ричмонда Латтимора[132]132
  Ричмонд Латтимор (1906–1984) – известный американский поэт, филолог-классик и переводчик древнегреческой литературы.


[Закрыть] нос воротил.

– Генри, но тебя отчислят, – взмолился Фрэнсис.

– Мне это глубоко безразлично.

– Само собой, ему безразлично – ему этот колледж на хер не нужен! Он у нас сам себе голова, может вообще похерить все на свете, а папочка будет по-прежнему посылать ему каждый месяц пятизначный чек…

– Не произноси больше это слово, – угрожающе процедил Генри.

Чарльз, казалось, только того и ждал:

– Какое? Чек? Или хер? – спросил он с издевкой. – А в чем, собственно, дело, Генри? Его нет в толковом словаре? Ты не знаешь, что оно значит? Ну так я тебе объясню – это то, чем ты трахаешь мою сестру!

Однажды, когда мне было лет двенадцать, мой отец ударил мать без всякого видимого повода. Хотя меня он в то время поколачивал регулярно, я еще не понимал, что в этом нет иной причины, кроме его дурного характера, и полагал, что прегрешения, в которых он меня обвинял (“Слишком много болтаешь!”, “Не смей на меня так пялиться!”), действительно заслуживали наказания. Но когда он у меня на глазах влепил пощечину матери в ответ на невинное замечание, что соседи пристраивают к дому флигель (потом он орал, что она его спровоцировала, что это был намек на то, что он мало зарабатывает, а она, в слезах, соглашалась и просила у него прощения), моя убежденность в том, что отец справедлив и всеведущ, разлетелась вдребезги. Я понял, что мы с матерью полностью зависим от злобного, мелочного и вдобавок глупого человека; более того, почувствовал, что если я взбунтуюсь, мать никогда не встанет на мою сторону. Это откровение совершенно выбило почву у меня из-под ног. Мне показалось, я заглянул в кабину летящего самолета и обнаружил, что пилот и его помощник напились и преспокойно храпят в своих креслах.

Чувство, охватившее меня около Лицея, на самом-то деле очень напоминало тот детский ужас, который я когда-то испытал на солнечной кухне в Плано. “Кто здесь держит штурвал? Куда мы вообще летим?” – обескураженно спрашивал я себя, глядя на своих товарищей.

При всем том через несколько дней Чарльзу и Генри предстояло вместе явиться в суд.

Камилла сходила с ума от беспокойства. Я видел, что ей страшно, – ей, которой всегда все было нипочем. Признаться, ее страдания доставляли мне извращенное удовольствие, но, с другой стороны, я и сам испытывал серьезные опасения. Всякий раз, когда Генри и Чарльз оказывались поблизости друг от друга, дело едва не доходило до драки, и можно было не сомневаться, что официальная обстановка заседания нисколько не помешает им превратить зал суда в полигон для выяснения отношений. Правда, Генри нанял адвоката, и надежда на то, что третья сторона уладит конфликт, питала наш осторожный оптимизм.

В день их визита к адвокату меня позвали к телефону – звонила Камилла:

– Ричард, это я. Не заглянешь к Фрэнсису? Мне нужно с вами поговорить.

Изрядно напуганный ее тоном, я тут же побежал к Фрэнсису. Открыв дверь, он молча провел меня в гостиную.

Камилла рыдала. Прежде я лишь однажды видел ее в слезах, да и то, думаю, в тот раз вызваны они были переутомлением, теперь же все было иначе.

– Камилла, не плачь, пожалуйста. Расскажи, что случилось?

Она покачала головой, закурила, наконец собралась с духом и начала сбивчивое повествование.

На встречу они отправились втроем – Камилла уповала на то, что ее присутствие окажет на враждующих сдерживающий эффект. Поначалу ей казалось, что все идет неплохо. Генри, как выяснилось, нанял адвоката отнюдь не из альтруизма. Судья, который должен был вынести решение по их делу, славился беспощадным отношением к пьяным водителям, и, поскольку Чарльз формально был несовершеннолетним, имел просроченные права и не входил в список лиц, на которых распространялась страховка владельца транспортного средства, существовала немалая вероятность, что у Генри на время отберут права или даже конфискуют автомобиль. Чарльз изображал мученика, но против переговоров не возражал – не потому, как заявлял он всем и каждому, что сочувствует Генри, а потому, что ему все это осточертело. И так всех собак вешают на него, а если Генри еще и прав лишится, то попрекам конца-краю не будет.

Однако уже через десять минут после того, как их пригласили в кабинет, разразилась катастрофа. В ответ на вопросы адвоката Чарльз бурчал что-то невразумительное, а когда тот попросил его выражаться яснее, неожиданно взорвался.

– Слышал бы ты его! – всхлипывала Камилла. – Он орал, что ему по фигу, если у Генри отберут машину, по фигу, если их обоих посадят на пятьдесят лет. А Генри… ну можешь представить. В общем, Генри в долгу не остался. Адвокат, наверное, решил, что они оба спятили, все повторял: “Успокойтесь, успокойтесь, возьмите себя в руки”. А Чарльз: “Мне плевать, что с ним будет! Да хоть бы он сдох, мне плевать! Только лучше бы стало!”

– Одним словом, это был ужас. В итоге нас просто выставили за дверь. А они все не унимались, из соседних кабинетов начали выглядывать люди, адвокату пришлось самому выйти в коридор и отконвоировать их к выходу. Чарльз на прощание послал его подальше и исчез.

– А Генри?

– Генри был страшно зол, – измученно сказала Камилла. – Я заикнулась, что можно вернуться, извиниться, попросить совета, – он мне даже не ответил. Я пошла было за ним к машине, но адвокат меня задержал. “Послушайте, – говорит, – не знаю, что у них там за разборки, но ваш брат, по-моему, просто не в себе. Попробуйте объяснить ему, что если он не поостынет сейчас, то потом и вовсе не расхлебает эту кашу. Уверяю вас, судья не станет нянчиться с ними, даже если они явятся на слушание кроткие аки агнцы. Конечно, у вашего брата есть неплохие шансы отделаться условным наказанием – не думайте, кстати, что это такая уж большая удача, – но не исключено, что он все-таки получит тюремный срок, пусть и минимальный. Либо же его отправят на принудительное лечение в манчестерскую наркоклинику – и, честно сказать, это будет весьма своевременным решением, судя по тому, что я только что наблюдал”.

Камилла умолкла, вытирая слезы. Фрэнсис кусал губы.

– Что говорит Генри? – спросил я.

– Что ни машина, ни права его не волнуют, а Чарльз, если ему так хочется, может отправляться в тюрьму.

– Ты видел этого судью? – обратился ко мне Фрэнсис.

– Да.

– И как?

– Честно говоря, мне показалось, с ним шутки плохи.

Закурив, Фрэнсис помолчал и вдруг спросил:

– А что будет, если Чарльз не явится в суд?

– Не знаю… Наверное, тогда за ним придут.

– А если его не будет дома?

– К чему ты клонишь?

– Я думаю, нам нужно на некоторое время эвакуировать Чарльза из Хэмпдена, – заявил Фрэнсис. – Шут с ними, с последними занятиями. Может быть, отправить его в Нью-Йорк – к моей матушке и Крису?

– В таком состоянии?

– Ха! Можно подумать, мама не знает, что такое запой. Он там будет как у Христа за пазухой.

– Боюсь, один он не поедет.

– Тогда я поеду с ним.

– А вдруг он сбежит? – вмешался я. – Нью-Йорк – это ведь не Вермонт, если он влипнет в историю там…

– Ладно, ладно, я понял, – оборвал меня Фрэнсис. – Это так, рабочая идея… Хм. А знаете что? Давайте увезем его ко мне?

– В загородный дом?

– Ну да.

– Что это даст?

– Как – что? Полную безопасность. Думаю, мы сумеем уговорить его поехать, а оттуда он уже не выберется. Хэмпденские таксисты не потащатся в такую даль ни за какие деньги.

Камилла задумчиво посмотрела на Фрэнсиса:

– Вообще-то Чарльзу там очень нравится.

– Знаю, – довольно подхватил он. – С какой стороны ни посмотри, это лучший выход. Речь ведь идет всего о нескольких днях. Мы с Ричардом, разумеется, будем за ним присматривать, я куплю ящик шампанского… Сделаем вид, что это обычный выезд, как в старые добрые времена.

Достучаться до Чарльза оказалось непросто – мы провели под дверью битых полчаса. Камилла снабдила нас запасным ключом, но вламываться в квартиру без разрешения хозяина нам, разумеется, не хотелось. Наконец, когда мы все же решили им воспользоваться, лязгнула щеколда, и в щели возник воспаленный глаз:

– Вам чего?

– Так, просто решили тебя проведать, – беспечно ответил Фрэнсис. – Может, впустишь нас?

– Вы одни?

– Одни.

Он неохотно открыл дверь и отступил, давая нам пройти.

Занавески в кухне были задернуты, пахло как на помойке. Когда глаза привыкли к полумраку, я увидел, что все завалено немытыми тарелками, пустыми жестянками из-под концентрированных супов и яблочными огрызками. Единственный оазис порядка наблюдался рядом с холодильником, где с издевательской аккуратностью пьяницы были выстроены рядком бутылки из-под виски.

Меж наставленных у мойки грязных кастрюль проворно метнулась маленькая тень. “Неужели крыса?” – ужаснулся я, но тут существо скакнуло на пол, и на нас посмотрели зеленые кошачьи глаза.

– Подобрал на парковке, – сообщил Чарльз. – Кстати, она не то чтоб ручная.

Задрав рукав халата, он показал нам глубокие припухшие царапины.

– Знаешь, мы вообще-то тут за город собрались, – объявил Фрэнсис, позвякивая ключами. – Что-то надоело в Хэмпдене торчать. Поехали с нами?

Чарльз одернул рукав и недобро прищурился:

– Это Генри тебя подослал?

– Что ты такое говоришь? Конечно нет.

– Точно?

– Я его уже дня три не видел.

– Мы с ним, можно сказать, поссорились, – добавил я.

Чарльз пристально посмотрел на меня:

– Знаешь, Ричард… Я всегда считал тебя своим другом.

– Я тебя тоже.

– Ты ведь не предашь меня?

– Ни в коем случае.

– Потому что этот вот предаст и глазом не моргнет, – кивнул он на Фрэнсиса. Тот отпрянул как от пощечины.

– Ну-у, зачем ты так, – увещевательно обратился я к Чарльзу. Я видел, что на самом деле он хочет, чтобы его успокоили; в такие моменты просто не имело смысла возмущаться, взывать к совести или доказывать ему что-либо, опираясь на логику.

– Не стоит обижать Фрэнсиса, он желает тебе добра. Мы оба желаем тебе добра.

– Правда?

– Правда.

Он тяжело опустился на стул, и кошка принялась увиваться вокруг его лодыжек.

– Мне страшно. По-моему, Генри хочет меня убить.

Мы с Фрэнсисом переглянулись.

– Убить? Но с какой стати? – осторожно, словно бы разговаривая с помешанным, спросил Фрэнсис.

– Я стою у него на пути. А он в таких случаях не церемонится.

Он указал на стол, где валялся пузырек без этикетки:

– Видите? Это он мне дал.

Я взял его в руки и чуть не выронил: внутри были ярко-желтые капсулы нембутала – видимо, те самые, которые я украл у миссис Коркоран.

– Сказал, что они помогут мне заснуть. Хорошее снотворное мне б, конечно, не помешало, но я подумал и решил воздержаться.

Я показал пузырек Фрэнсису, тот так и ахнул.

– Капсулы еще к тому же, – добавил Чарльз. – Кто знает, что он мог туда насыпать?

Такой необходимости не было, в этом и заключалась подлость. Я отчетливо вспомнил, как убеждал Генри не мешать нембутал со спиртным.

– А вчера вечером он на задворках шнырял. Думал небось, я не вижу.

– Генри?

– Кто ж еще. Вот только если он попытается что-нибудь мне сделать, то потом сам не обрадуется.

Вопреки моим опасениям, уговорить его поехать за город оказалось нетрудно. Он без умолку нес какую-то параноидальную чушь, но наша забота, казалось, была ему приятна. Нам только пришлось несколько раз заверить его, что Генри не знает о наших планах.

Отъезд, правда, задержался из-за кошки – расстаться с ней Чарльз наотрез отказался. В руки она не давалась; мы с Фрэнсисом устроили настоящую охоту и в конце концов загнали ее за батарею.

Чарльз уселся на корточки и принялся приговаривать: “Хорошая киска, ну давай же, выходи”. Когда стало ясно, что по доброй воле она не выйдет, я собрался с духом и ухватил ее за тощие задние лапы – мерзкая тварь, извернувшись, впилась зубами мне в локоть – и извлек из убежища. Замотав ее в полотенце, мы вручили эту шипящую мумию с выпученными глазами Чарльзу и спустились в машину. “Только крепче, крепче держи ее, умоляю”, – повторял Фрэнсис, поглядывая в зеркало заднего вида.

Естественно, Чарльз за ней не уследил – в какой-то момент кошка пулей вылетела вперед и забилась под педали, так что Фрэнсис чуть не потерял управление. Вытаскивать это исчадие ада опять пришлось мне – Фрэнсис, забравшись с ногами на сиденье, давал ценные указания, – и на сей раз я познакомился с ее когтями. Наконец она исторгла на коврик зловонную лужу и, вздыбив шерсть, впала в ощеренный транс.

Я не был в загородном доме с начала апреля; в обрамлении густой листвы и гроздьев сирени он показался мне странным, словно бы незнакомым. Во дворе было тенисто и душно. Мистер Хэтч, управлявшийся вдалеке с газонокосилкой, помахал нам рукой.

Внутри стояла приятная прохлада. Кое-какая мебель так и осталась в чехлах, по полу, подгоняемые сквозняком, катались шарики пыли. Буркнув, что надо перекусить, Чарльз устремился на кухню. Выйдя оттуда с банкой соленого арахиса и стаканом виски, он сразу же поднялся наверх и заперся в своей комнате.

Следующие двое суток Чарльз нечасто показывался нам на глаза. Иногда мы видели, как он стоит у окна, тревожно обозревая окрестности, – ни дать ни взять Билли Бонс из “Острова сокровищ”. Он не вылезал из заношенного махрового халата; его диета, видимо, состояла из арахиса, виски и чашки кофе утром. Один раз он заглянул в библиотеку, где мы играли в карты, но присоединиться отказался и, пройдясь нетвердым шагом вдоль полок, удалился, так и не выбрав книгу.

– Когда, как ты думаешь, он последний раз мылся? – прошептал Фрэнсис.

К кошке, которую мы поселили в ванной на втором этаже, Чарльз потерял всякий интерес. Мы попросили мистера Хэтча привезти кошачьего корма, и Фрэнсис с видом бесстрашного дрессировщика дважды в день заходил в ванную, чтобы насыпать в миску новую порцию (“Не вздумай царапаться, дьявольское отродье”, – тут же доносился до меня его сдавленный голос). Через полминуты он вылетал оттуда, вытянув перед собой руку со скомканной вонючей газетой.

Шел третий день нашего пребывания в загородном доме. Я лежал на диванчике, попивая чай со льдом и пытаясь запомнить формы неправильных глаголов в Subjonctif (на следующей неделе мне предстоял экзамен по французскому). Фрэнсис пропадал на чердаке в поисках коробки со старинными монетами – его тетушка сказала, что он может взять ее себе, если найдет.

Около пяти на кухне зазвонил телефон. Я оторвался от учебника и пошел ответить.

– Алло?

– Так вот вы где, – раздался голос Генри.

Застигнутый врасплох, я мешкал с ответом.

– Будь добр, позови Фрэнсиса.

– Он не может сейчас подойти. У тебя что-то срочное?

– Я правильно понимаю, что Чарльз тоже там?

– Скажи, Генри, зачем ты подсунул ему нембутал?

– Не понимаю, о чем ты.

– Брось. Я видел у него эти капсулы.

– Какие? Которые ты достал для меня в Коннектикуте?

– Они самые.

– Если они у Чарльза, это может означать только одно – он украл их из моей аптечки.

– Он считает, ты хочешь его отравить.

– Полный бред.

– Правда?

– Так Чарльз с вами?

– Да, мы привезли его… – начал я и прикусил язык – в трубке как будто раздался щелчок. Генри, видимо, ничего не заметил:

– Слушай внимательно. Буду очень благодарен, если вы подержите его там еще пару дней. По-моему, вы считаете, что проявили чудеса конспирации, но, поверь, я только рад, что он не путается под ногами – признаться, мне надоели эти шекспировские страсти. Если Чарльз не явится в суд, его автоматически признают виновным, но вряд ли это обернется для него чем-нибудь серьезным.

Мне показалось, я слышу чье-то дыхание.

– В чем дело? – насторожился и Генри.

– Чарльз, это ты? – спросил я.

На втором этаже громыхнула брошенная трубка.

Взбежав по лестнице, я постучал, потом повернул ручку – заперто.

– Чарльз, открой!

Никакой реакции.

– Это вышло случайно, правда. Я же не знал, что это он звонит.

Ответа не было. Я постоял, глядя в пол, и позвал еще раз:

– Ну послушай меня… Генри тебе ничего не сделает. Ты здесь в полной безопасности.

– Маме своей будешь сказки рассказывать! – донеслось изнутри.

Переговоры провалились. Я спустился в гостиную и вернулся к французским глаголам.

Видимо, я задремал, но ненадолго – когда Фрэнсис, не слишком церемонясь, потряс меня за плечо, за окнами было еще светло.

– Ричард, просыпайся! Чарльз сбежал.

– Как – сбежал? Ты что? – пробубнил я, протирая глаза.

– Его нигде нет. Я весь дом обыскал.

– А во дворе?

– Тоже не видно.

– Но деваться ему вроде некуда?

– Поищи в доме, а я еще посмотрю на улице.

Я заглянул в комнату Чарльза. Там стоял страшный беспорядок, но мне показалось, все его вещи на месте. Полупустая бутылка виски, оставленная на ночном столике, укрепила меня в уверенности, что он не мог отлучиться надолго.

Осмотрев второй этаж, я поднялся на чердак, залитый узорным готическим светом из круглого витражного окна под самой крышей. Я прошелся по истертому дощатому полу, оглядывая сваленные вдоль стен пыльные абажуры, рамы с облупившейся позолотой и пожелтевшие кисейные платья.

Спустившись по скрипучей черной лестнице, я проверил буфетную и вышел на заднее крыльцо. На подъездной дорожке стояли мистер Хэтч и Фрэнсис. То и дело потирая лысину, мистер Хэтч что-то торопливо объяснял, и я немного удивился – обычно смотритель ограничивался весьма лаконичными репликами.

Фрэнсис с растерянным видом подошел ко мне:

– Н-да, вот так новость… Оказывается, мистер Хэтч одолжил Чарльзу пикап.

– Что?!

– Говорит, Чарльз сказал, что ему срочно нужно в магазин и что он вернет машину через четверть часа.

Мы обменялись взглядами.

– Думаешь, он удрал? – спросил я.

– У тебя есть другие версии?

Надвигались теплые, пахнущие сиренью сумерки. Взвыла газонокосилка – мистер Хэтч возобновил работу. Мы вернулись в дом и уселись на зачехленную кушетку. Фрэнсис уткнулся подбородком в сложенные на груди руки.

– Ума не приложу, что делать. Как ни крути, пикап он украл.

– Погоди, не нервничай, может, он вернется.

– Он же, скорее всего, лыка не вяжет. Его остановит первый же патруль, только этого ему сейчас не хватало! А если не остановит, то может выйти еще хуже…

– Думаешь, нам стоит отправиться на поиски?

– Стоить-то стоит, только куда? Может быть, он уже на полпути в Канаду.

– Ну не сидеть же у телефона…

Прежде всего мы устроили турне по местным барам: “Старая корчма” и “Кривая сосна”, “Четыре охотника” и “Добрый малый”, “Грозовой перевал”, “Приют селянина” и, наконец, “Баулдер Тэп”.

Парковки были забиты пикапами, но пикапа мистера Хэтча среди них не оказалось.

Проезжая мимо винного магазина, мы на всякий случай решили заглянуть и туда. “Выиграйте незабываемое путешествие на тропический остров!” – завлекала вывеска над пестрыми полками с ромом; ряды с водкой и джином, наоборот, пленяли медицинской строгостью. Под потолком вращалась картонная бутылка вина с рекламой кулеров. Покупателей не было, продавец – пожилой толстяк, на плече у которого была вытатуирована обнаженная дива, – чесал языком с парнишкой-рассыльным:

– Ну и вот, стоим мы, значит, с Эмметом на этом самом месте, а бандюга наставляет на нас обрез. Эммет ему говорит, мол, нет у нас никакого ключа от сейфа. Тогда этот гад жмет на курок – бабах! – и прям у меня на глазах Эммету мозги вот сюда вот на стенку вышибло…

Мы осмотрели весь кампус, даже библиотечную парковку, и на этом идеи у нас закончились.

– Нет, в городе его точно нет, – мрачно изрек Фрэнсис.

– Как думаешь, мистер Хэтч заявит в полицию?

– А ты бы на его месте не заявил? Конечно, не посоветовавшись со мной, он ничего предпринимать не станет, но если пикапа не будет, скажем, завтра к вечеру…

Возвращаться в загородный дом нам не хотелось. Как-то само собой получилось, что мы поехали в “Альбемарль”, а обнаружив на парковке БМВ Генри, решили попробовать прорваться к ним в номер. Я приготовился к неприятному объяснению с консьержем, но каким-то чудом за конторкой никого не оказалось.

Беспрепятственно поднявшись в 3-А, мы застали Камиллу и Генри за накрытым столом. Они ужинали бараньими отбивными, рядом с бутылкой бургундского стояла миниатюрная ваза с желтой розой. Нахмурившись, Генри отложил вилку:

– Что вам здесь понадобилось?

– Не хотели вас беспокоить, но дело в том, что Чарльз, так сказать, ушел в самоволку, – объяснил наше появление Фрэнсис и начал рассказывать про пикап.

Я присел рядом с Камиллой. Ее отбивные выглядели очень аппетитно, а я не ел с самого утра.

Заметив мой голодный взгляд, она рассеянно подвинула мне тарелку:

– Угощайся.

Я в два счета прикончил баранину и потянулся за вином. Неспешно расправляясь с ужином, Генри внимательно слушал Фрэнсиса.

– Куда он мог деться? – спросил он, когда тот закончил.

– Ты меня, черт возьми, спрашиваешь?

– Мистер Хэтч ведь не станет подавать в суд?

– Откуда я знаю? Если Чарльз не вернет машину, может, и подаст. А если он ее разобьет, то тем более.

– Сколько вообще стоит этот пикап? Кстати, он принадлежит ему или куплен на деньги твоей тетушки?

– Какая разница?

Промокнув губы салфеткой, Генри полез в карман за сигаретами:

– Ясно одно – Чарльз становится неуправляемым. Знаете, что я обдумываю? Не нанять ли нам персональную медсестру?