Текст книги "Заколдуй меня"

Он наклонился, чтобы получше ее рассмотреть. Подышав на сосок и дождавшись, пока он набухнет, Кэри дотронулся до него кончиком языка.

Она обернулась и ударила его локтем в лицо. Кэри отпрянул и поспешил в ванную, а когда снова появился в комнате, девушка перевернулась набок, задрав кверху колени и зарывшись в подушку. Дуга, образованная ее ребрами, медленно вздымалась. Кэри стоял посреди комнаты до тех, пока не убедился, что они дышат в унисон, потом ушел.

Немного погодя, после того, как он закрыл дверь, девушка дернулась во сне и тут же проснулась. Она резко вскинула голову и стала озираться по сторонам, в широко открытых глазах появилась тревога, будто кошмар все еще преследовал ее.

* * *

Перечитывая второй раз, Эллвуд уже приближался к последней странице и вдруг процитировал: – «Мне нравится этот клоун». – Зено сделал вид, будто не слышит. – «Мне нравится этот клоун». Что ты думаешь на сей счет?

– Что думаю? – откликнулся Зено. – Ты хочешь, чтобы я думал? – Мысли его заняты были совсем другим. Он оставил для Паскью записку там же, где обычно, но ответа не получил. Разговор с Кэри заставил его вспомнить о Марианне. И следом о Паскью и Софи Ланнер. Его одолела тревога. У Карлы почему-то изменились намерения: «Возможно, нам действительно надо уехать. Стоит ли здесь оставаться?» А ведь совсем недавно она уговаривала его не уезжать. Но теперь ее нетерпение побуждало его закончить все как можно быстрее.

– Насколько близко ты сможешь подобраться к нему? – Эллвуд с задумчивым видом оторвался от текста и заговорил, делая паузы.

– Настолько, насколько тебе это нужно.

– Хорошо, – сказал Эллвуд. И еле слышно добавил:

– Мне нравится этот клоун.

* * *

– Что он имеет в виду, черт возьми? Враги, притворяющиеся друзьями, одного от другого не отличишь, неизвестно, кто есть кто. Что он имеет в виду, черт возьми?!

Зено вышел, а Эллвуд сидел в кресле, вчитываясь в текст, прямо перед Кэри.

– Быть может, это означает именно то, что, по-твоему, и должно означать, – ответил Кэри.

– Ты читал это?

– Да.

– И что скажешь?

– Что он сумасшедший. Параноик, шизоид – тот, кем его считают.

Эллвуд швырнул записи на пол.

– Дело продвигается недостаточно быстро.

Кэри вдруг понял, что за гневом Эллвуда что-то кроется, и спросил:

– Ты попал в передрягу, Эллвуд? – затем посмотрел на синяк на его лице и отвел глаза. – Они ищут двойного агента; был ли им Пайпер? И кто ты в этой игре: браконьер или лесник?

– Не беспокойся. – Эллвуд покачал головой. – Главное зло для меня – кретин по имени Хилари Тодд. Разведовательную работу он рассматривает как процесс чисто созерцательный. С таким засранцем я могу справиться. Рано или поздно я все равно узнаю, кто на самом деле этот старик, живущий на холме. Тогда все мы наконец сможем расслабиться и заняться дележом того, что осталось от мира и его ресурсов.

Кэри отнес стакан к креслу, в котором незадолго до того сидел Зено.

– Он убил Марианну Новак. – Эллвуд пристально посмотрел на Кэри. – И, судя по его словам, она погибла раньше, чем Ник Говард.

Эллвуд поднес сложенные вместе пальцы обеих рук к губам. – Что еще он рассказал?

– По-моему, он делал это с удовольствием. С удовольствием и в то же время со страхом. Конечно, прежде всего он хотел обезопасить себя и Карлу. Но это ему нравилось.

– Не позволяй ему отбиться от стада, – сказал Эллвуд. – Следи, чтобы он не выпрыгнул за ограду.

Кэри сделал глоток и отвернулся, сжав в пальцах стакан.

– Приехав сюда, Эллвуд, я понятия не имел...

– Не позволяй ему отбиться от стада, – повторил Эллвуд с металлом в голосе.

– Помнишь, это было на квартире у Чарли Сингера? Я сидела на кровати за ширмой, а ты заглянул, и я стала смеяться.

– Почему же ты смеялась?

– Ну, потому что... потому что...

Паскью вспомнил. Вспомнил ее смех – громкий и необыкновенно долгий. Потом она попросила: «Спаси меня, Сэм. У меня голова кругом идет – все времена перепутались». – И снова засмеялась.

– Я выглядел смешно и глупо? Или и то и другое вместе?

– Ни то, ни другое.

– Ну, тогда я не понимаю, что тебя рассмешило.

– Я вспомнила бабочек, – объяснила она.

И почти сразу же он догадался, что это была она. Та самая девушка из навеянного наркотического дурманом видения, голая, раскачивающаяся над ним, словно дерево. Она и сейчас рассмеялась, догадавшись, что этот эпизод всплыл у него в памяти.

– Почему же ты не рассказала мне раньше?

– Чтобы ты не думал, что меня и теперь легко уложить в постель.

Она приподнялась на локте, чтобы получше его рассмотреть, и заметила, как его взгляд вначале скользнул по ее груди, потом по шее, на которой розовели следы легких покусываний. Ноги их соприкоснулись под одеялом. И оба предались воспоминаниям о бабочках.

* * *

Гроза длилась всю ночь, то стихая, то разражаясь с новой силой. Паскью изрядно напился. Они поговорили еще немного, потом он подошел к кровати, словно передвигаясь на ходулях, и рухнул на нее всей тяжестью, свесив ноги через край, уткнувшись лицом в подушки, и заснул еще прежде, чем приземлился. Софи пересела в его кресло и осталась бодрствовать, словно ночная сиделка, подкрепляясь остатками виски. Уснула она, лишь когда гроза унялась и на горизонте забрезжил слабый свет.

Потом проснулся Паскью, он сел на кровати и, наклонив голову, почувствовал, как постепенно боль в висках распространяется по всей голове. В ванной он разделся и, вздрогнув, залез под душ. «Я знаю, на что похоже такое утро, – подумал он. – Знаю, что бывает в такое утро». Он делал воду все горячее, пока кожа не порозовела.

Паскью вылез из ванны и вернулся в спальню, ни о чем не раздумывая, роняя с тела капли воды. Вскоре его стал бить озноб. Софи смотрела, как он вытянулся на кровати. Его нагота слегка оскорбляла ее и в то же время забавляла. Ее похмелье проявлялось в более мягкой форме. В прежние времена она оценила бы свое состояние не более чем в три балла по шкале Рихтера. Софи склонила голову набок и снова погрузилась в сон.

Проснулась она уже ближе к полудню. Кто-то пытался открыть дверь. Софи распахнула ее и увидела двух женщин с простынями, мылом и полотенцами. Она торжествующе улыбнулась и попросила прийти позднее. Потом закрыла дверь и сделала то, что собиралась сделать с тех пор, как Паскью вернулся из душа, голый, с болтающимися причиндалами, совершенно разбитый и не обращающий на нее ни малейшего внимания. Софи разделась и легла рядом с ним.

* * *

– Это была ты, – сказал он. – Как же я сразу не понял?

– Да, ты все забыл, от ЛСД у тебя крыша поехала.

– Я запомнил то траханье, бесконечно долгое.

– Бесконечно долгое?

– Так мне казалось. А вся комната была усеяна бабочками. Я пустил в тебе корни. Чуть ли не до самого сердца.

– Будем считать, что это метафора.

Он дотронулся пальцем до одной груди, в том месте, где был рельефный рубец, примерно в дюйм длиной, белый и слегка сморщившийся.

– A вот этого я не помню.

– Ты не можешь этого помнить, – согласилась она.

Их обдало волной желания. Она легла на него, вытянув ноги, стараясь возбудить. Он повернул ее, а она подняла колени так, чтобы они легли ему на плечи. Потом попросила:

– Просто делай вот так, вот такие движения, не останавливайся, вот так, просто делай вот так. – Она склонила голову набок, раскинув руки, как на распятии. Сначала покраснела ее грудь, потом шея.

* * *

– Какая же все это была чушь, правда, Сэм? Секс и революция, ЛСД и революция, рок-н-ролл и революция. Мы рассуждали об истеблишменте, о капитализме... Думали, что контролируем ситуацию. Просто смешно. Все контролировали они – так было и так будет. Мы думали, что все принадлежит нам, но заблуждались. Они торговали сексом, наркотиками, создавали рынок музыки – расфасовывали всю эту чертову культуру. Каждый лепил на стену портрет Че[6]6
  Че Гевара – латиноамериканский революционер.


[Закрыть], балдел от наркотиков, болтал всякий вздор. И мы тоже – слонялись без дела как неприкаянные. Господи, как жаль, что мы не взорвали этот чертов поезд!

– Кто теперь эти твои «они»? – Он улыбнулся и сам себе ответил: – Это ведь Мы... А с кем еще ты была из нашей компании? – Этот вопрос давно вертелся у него на языке. – Ведь свободный секс являлся важной составной частью нашей доктрины.

Софи весело рассмеялась:

– Эта вспышка ревности кажется несколько запоздалой, ты так не думаешь? – Она помолчала. – Или несколько преждевременной...

– Кто же это был? – спросил он, заранее зная ответ.

– Чарли. Время от времени.

* * *

Они оставили шторы опущенными, но дневной свет все равно просвечивался сквозь ткань. Его полоски рябью запрыгали по стенам, как будто начался прилив. Паскью поговорил еще немного об Аргентине – рассказал Софи, что всякий раз, как входит в тюрьму, ему хочется закричать и убежать прочь.

– Когда Карен ушла от меня, стало еще хуже.

– У тебя началась депрессия.

– Депрессия... Я как-то не задумывался об этом. Впрочем, знаю, что я не мог ее избежать. Но больше всего меня поразила внезапность случившегося: еще вчера она была здесь, а сегодня – бесследно исчезла. Стала одной из пропавших без вести. С той лишь разницей, что сама этого хотела. Как бы то ни было, я оставался в неведении. В неведении... Внезапно я понял, что это такое – быть в неведении. – Глаза его были прикрыты. Она коснулась губами его глаз, потом шеи. – А что у вас было с Чарли? Что-то серьезное?

– Серьезные отношения считались идеологически вредными. Ты разве забыл?

– И все-таки...

Она подалась назад, чтобы рассмотреть его, потом легонько шлепнула, и он открыл глаза.

– У тебя проблемы?

– Нет, но послушай...

– Я хочу сказать, что мне это по-настоящему нравится, потому что...

– Это ведь не...

– До сегодняшней ночи...

– Прости, я вовсе не...

– Вот уже года два меня никто не трахал.

Он посмотрел на нее изумленно. Она взяла его ладонь и положила себе между ног.

* * *

Они слышали, как шумит море. Дневной свет был ярким. И всякий раз, когда с моря доносился рокот, по стенам расползалась волнистая рябь. Софи лежала неподвижно, с закрытыми глазами, держа его руку у себя между ног – так, чтобы он ласкал ее пальцем.

Она то задерживала его руку, то отпускала, все больше возбуждаясь. Глаза ее слегка затуманились. Тело покрылось капельками влаги. Внезапно весь он оказался во власти ее рук.

– Тебе так приятно? – прошептала она. – Делай со мной все, что хочешь.

Она стояла на коленях, опираясь на руки, прислонясь головой к стене, и хихикала. Он тоже стоял на коленях сзади. И каждый раз, как он входил в нее, раздавался звук, похожий на хлюпанье. Но не это рассмешило ее, а зазвонивший в этот момент телефон. Он склонился над ней, чтобы снять трубку и одновременно проникая все глубже в ее лоно, затем откинулся назад и пристроил телефонную трубку на ее пояснице, в том месте, где позвоночник соединялся с крестцом. Он продолжал заниматься любовью и после того, как взял трубку, ощущая каждое прикосновение Софи, слыша ее смех и хлюпающий звук.

– Денек сегодня замечательный, Сэм... Немного ветрено, но на солнце тепло. Стоит ли сидеть взаперти? Почему бы вам с Софи не выбраться куда-нибудь?

Он отпрянул от Софи: откуда он знает, что она не у себя в комнате?

– Можно пройтись по берегу или по Дьюэр-стрит. Представь только – волнующееся море, солнце играет на гребне волны.

Софи сидела, прислонившись спиной к стене, приподняв колени, обхватив руками лодыжки. Паскью поднес трубку ближе к ней, и она услышала хрипловатый, нашептывающий голос где-то в разделявшем их пространстве, но разобрать слова было невозможно.

Паскью кивнул, словно хотел сказать: вот, пожалуйста. Надеюсь, у тебя больше не осталось сомнений?

Она покачала головой:

– Я верю тебе.

Но он не убрал трубку. И голос становился все ближе.

– А потом можно заглянуть в бар и выпить чего-нибудь. Почему бы и нет? Освежиться холодным пивом после прогулки... – Последовала пауза, и говорящий неожиданно умолк, весь обратившись в слух: быть может, уловил какие-то перепады ритма на другом конце провода. – Софи? Это ты? – И, не дождавшись ответа, сказал уже утвердительно: – Софи... – придав своему голосу теплоту и нежность, вполне естественные при возобновлении давней дружбы.

* * *

– Что будем делать? – спросила Софи.

Только сейчас оба ощутили, что они голые. И Софи стала искать, во что бы завернуться, чтобы прикрыть вдруг ставшие слишком заметными грудь и задницу.

– Он предложил нам зайти в бар?

– Да.

– Не волнуйся, – успокоил ее Паскью.

– Что бы это могло значить? – Она рассмеялась, но смех захлебнулся в кашле.

Атмосфера страсти улетучилась из комнаты. Они словно забыли про удовольствия. Софи примостилась на краешке ванны, ожидая, пока Паскью примет душ.

Она что-то говорила, но из-за шума воды Паскью не слышал.

– Его голос вползал в мое ухо, словно червяк.

* * *

Еще человек пятьдесят, кроме них, нежились на солнце, обдуваемые теплым ветерком с моря.

– Он прав, – сказал Паскью. – Денек просто чудесный.

Софи старалась подстроиться под его размашистый шаг и, чтобы заставить Паскью чуть сбавить скорость, взяла его под руку. Подходя к бару, он спросил:

– Это был Чарли?

– Я знала, что ты задашь мне этот вопрос. – Она высвободила руку, и он вслед за ней зашел внутрь.

Бармен некоторое время делал вид, что не замечает их. Точно так же он мог поступить, будь на их месте кто-то другой. У каждого профессионала свои задачи и свои приемы. В конце концов он подошел, держа в руках письмо, вопросительно глядя на них и улыбаясь. Они немного выпили, чтобы оправдать свой приход, и ушли, двинувшись сначала по Дьюэр-стрит, а потом вверх по тропинке, уводящей к скале.

Когда Зено гнался за Ником Говардом по этому гребню, он в какой-то момент замер и прислушался, а потом различил смутно проступающую в темноте мишень и метнул нож. Ник рухнул, схватившись за ногу, и покатился вниз по склону. Именно в этом месте теперь сидела Софи, спиной к склону, вытянув ноги в сторону гребня, и размышляла над тем, о чем ее спросил Паскью.

– Не знаю... Не знаю, Чарли это был или нет. Неужели ты думаешь – если мы эпизодически трахались, когда мне и двадцати не было, я могла узнать этот шепот, интимный, словно в постели. – Ты заблуждаешься. – Она взглянула на него. – Я и тебя не узнала бы.

– Да, конечно, – согласился он и, помолчав, добавил: – Прости меня.

Она отвернулась и стала смотреть на искрящуюся поверхность моря, чтобы утопить в ней вспыхнувший в глазах блеск. – Распечатай письмо. Может, ты выиграл в лотерее машину?

Листок реял на ветру, словно флаг, и Паскью пришлось держать его за оба конца, как городскому глашатаю объявление.

– Я приглашен на обед.

– И уже не в первый раз. – Ей вспомнился его рассказ о том, как ушла от него жена: он вернулся домой и застал все в таком виде, будто она только что вышла из комнаты, – так же было и с кораблем «Мария Селесте». Потом ей представилась другая картина: Паскью входит в спальню пустующего дома и видит, что стол накрыт, бутылка с вином откупорена, свечи зажжены, как будто кто-то побывал здесь всего несколькими секундами ранее.

– Жизнь проходит по кругу, – пришло ей в голову. – Мы выбираем себе образы, и они являются нам снова и снова, сопровождая наше круговое движение.

– Есть некоторое отличие, – объяснил он. – В этот раз будут присутствовать люди за соседними столиками, нам подадут меню, список вин и исполнят импровизацию на тему «Вестсайдской истории». Надеюсь, обслуживание будет лучше, чем в прошлый раз.

– Ну, если обнаружишь на столе кассетный магнитофон, заказывай только полбутылки вина.

В письме было название ресторана, дата, время встречи и просьба: «Приходи один».

– Что все это значит? – недоумевала Софи. – Кто бы он ни был, но он знает, что я здесь. Почему же «Приходи один»?

Паскью пожал плечами, словно ей следовало это знать. Но на всякий случай добавил:

– Мы с ним не закончили одно дело.

Глава 18

Машина остановилась на эстакаде во внезапно наступившей тишине, диспетчер моментально исчез. Свет был какой-то размытый, как свет огоньков на болотах; дул легкий ветерок. Вторая машина остановилась следом за первой, тоже в полной тишине, последние несколько ярдов она, видимо, катилась по инерции, с выключенным двигателем. Из второй машины выбралось несколько человек. В тот же самый момент из будки диспетчера тоже стали появляться люди с автоматическим оружием.

В первой машине был только водитель. Он огляделся и беспокойно заерзал, а потом понял, что происходит, почему и кто перед ним. Он выскочил наружу, но было уже поздно. По нему открыли огонь длинными, размеренными очередями, надвигаясь на него. Машина дрогнула, пробоины мгновенно усеяли корпус, стекла треснули и рассыпались.

Водитель стоял в нескольких футах от машины. Тело его болталось из стороны в сторону под градом безжалостно впивающихся в него пуль. Казалось, невидимые руки толкают его то в одну, то в другую сторону, швыряют на землю, рывком ставят на ноги; он покачивается на носках, наклоняясь вперед, потом, завалившись назад, балансирует на пятках. Кровь хлещет, словно из шланга, пытаясь сбить его с ног.

Автоматчики шли на мишень с бесстрастными лицами, не сводя с нее глаз. Невозможно было представить себе, что он еще жив, но он по-прежнему стоял прямо, по-прежнему двигался, яростно размахивая руками, при этом ноги его лихо отплясывали какой-то сумасшедший танец. Когда стрельба стихла, тело шмякнулось на мостовую, словно разделанная мясником туша. А потом наступила тишина. Когда остальные уже отвернулись, один из автоматчиков пнул мертвое тело ногой и сплюнул на него, демонстрируя сицилийское презрение к мертвому врагу.

Так он и остался лежать. Сонни Корлеоне, погибший на эстакаде.

* * *

Чарли Сингер сидел у телевизора, включенного на полную громкость. Шум, сопровождающий убийство Сонни, заглушал звуки, проникающие сюда со всех сторон через деревянные перегородки. Почти две недели Сингер провел в отеле, выходя лишь за тем, чтобы купить продукты или перекусить в замызганном кафе неподалеку от станции. Только раз или два, когда становилось невмоготу от доносившегося до него шума или казалось, что стены комнаты вот-вот раздавят его, он выбирался в кино, стараясь обрести в темноте чувство безопасности, но, не в силах совладать с собой, дрожал при мысли, что они могли идти за ним по пятам по улице, потом в кино, и вот сейчас один из них сидит позади, так близко, что может до него дотронуться, а остальные поджидают его на улице.

Большей частью он выходил ночью. Девушки были повсюду: у светофоров, в боковых улицах, они постукивали каблучками по асфальту, усеянному ими же выброшенными окурками. В неясном гуле, доносившемся из-за стен, который он старался заглушить при помощи старых фильмов, телеигр и пестреющих сценами насилия выпусков новостей, можно было различать глухое ворчание, вой, притворное наслаждение, подлинную боль, поддельное вожделение, злость, негодование, нетерпение, мычание, вздохи, ярость, смех – и все это сливалось в неумолимый ритм, не оставляющий сомнения в том, что здесь совокупляются человеческие существа. Клиентами были в основном приехавшие на деловые встречи бизнесмены. Девицы словно пропускали их через сборочный конвейер.

* * *

Аль Пачино поднимался в горы где-то в Сицилии в сопровождении державшихся чуть поодаль телохранителей с винтовками. Холмы, пыльные дороги, стены, сложенные из камней, – лиричный, навевающий спокойствие пейзаж.

До него донесся женский голос: «Как тебе хочется? Делай все, что тебе хочется». Через стену женщину было так отлично слышно, словно она находилась здесь, за напускным бесстыдством, как за слоем грязи, скрывалась усталость.

Чарли Сингер сломал печать на горлышке бутылки с шотландским виски и подумал: «Если когда-нибудь мне и случится еще раз трахнуться, это будет не скоро. Хорошо бы переехать куда-нибудь, но трудно найти более подходящее место».

Для Валласа Эллвуда тоже трудно было отыскать лучшее место. Он сидел в одном из ресторанчиков неподалеку от того спортивного зала, где закончил свою жизнь Рональд Мортон. Вечер был теплый, и девушка, с которой он пришел, предпочла столик в саду; место было выбрано с соблюдением всех предосторожностей: в самом глухом уголке сада, подальше от окон. Посреди сада стояло одинокое дерево, в убранстве ярко светящихся веток и листьев. Девушка склонилась над меню, и отблеск неонового пламени заиграл у нее на волосах.

Энни Роланд работала секретарем Хилари Тодда. Сразу после разговора с шефом Эллвуд позвонил ей. Он шел на риск – и знал об этом, но он видел ее несколько раз вместе с Хилари и внимательно к ней приглядывался, как приглядывался к каждому, чья жизнь могла повлиять на его собственную. Он заметил, что Энни работоспособна, осмотрительна, чрезмерно энергична, а иногда и агрессивна.

Энни заказала артишок, потом бифштекс и подняла бокал с вином. Она едва взглянула на Эллвуда с тех пор, как они уселись за столик. В конце концов она произнесла:

– Вы по уши увязли в дерьме.

– Я знаю. – Он заказал это вино, чтобы произвести впечатление. И когда сделал глоток, был сам поражен его вкусом.

– И что же вы хотите?

– Вы сами знаете.

– Хотите, чтобы я догадалась?

– Пожалуй, да.

– Вам нужен материал на Хилари Тодда. У вас проблемы, вы вляпались в историю. Вам это не нравится. И вы видите лишь один выход из создавшегося положения. Вообще-то говоря, это вопрос времени.

– Неужели все настолько плохо? – спросил Эллвуд, как мог непринужденно. Он должен выяснить, что ей известно.

– Задание, порученное вам, далеко не простое. Это все знают. Но отчаиваться из-за этого не собираются. Хотя кое-кто из наших в Европе уже почувствовал на себе холодные ветры и опасается настоящей бури.

– Это ведь не связано с?..

– Нет. Они знают, что Гарольд Пайпер – придурок. Думаю, кто-то сказал, что вам следует действовать решительно, идти на большой риск. Но другие, видимо, возражали, полагая, как и вы, что не следует выдавать себя, ставя тем самым на карту все, что лучше выкрасть нужную информацию.

– Итак?.. – Эллвуд знал ответ, но все же спросил. Ему хотелось услышать, что скажет Энни.

– Вы пришлись не по вкусу Хилари Тодду. Все дело в этом. Вы почему-то внушаете ему беспокойство. Не знаю почему.

«Зато я знаю, – подумал Эллвуд. – Ему известно обо мне кое-что, что пугает его. Пугает и в то же время привлекает. Ему нравятся те же вещи, что мне; он слышит их музыку, ощущает их вкус. Аппетиты у него большие, но он не способен на риск. Он злится, но гнев его еще не созрел. Гнев – как вино в бочке; он должен перебродить. Его нужно вынашивать в сердце, а для этого требуется время. Нужно ждать... Потом, однажды, ты даешь выход его маленькой толике, как бы пробуя его на вкус, и вот наконец ты получил то, чего ожидал – ненависть, вино отменного качества, и ты можешь его пить».

Он повторил вслух:

– "Не пришелся по вкусу". Да. И что же он намерен делать?

– Он не оставит вам никакой свободы маневра. – Она улыбнулась. – Вы позабавили меня своей шуткой – привели в этот ресторан, на эту улицу. Убитые вами не могли значить для вас так много. Правда? Вы допустили оплошность, став уязвимым для Хилари. – Казалось, она в самом деле заинтригована. – Зачем вы это сделали?

– Просто мне так хотелось.

Прилизанные волосы Эллвуда тускло поблескивали. Треугольное лицо обтягивала бледно-серая кожа. От тела исходил кисловато-гнилостный запах, как от подпорченного фрукта.

– А теперь вам нужна моя помощь.

– Не совсем так. Помощь получают от друзей. Ей сопутствуют такие неприятные вещи, как щедрость, благодарность, привязанность. Меня же интересует, располагаете ли вы чем-либо, что я мог бы у вас купить.

– Ну, а если бы я не пришла сегодня вечером?..

– Тогда я начал бы беспокоиться – сидя здесь один, закусывая и наслаждаясь вином.

– Оно действительно приносит вам наслаждение?

– Возможно, но не такое уж большое.

– Я могла прийти сюда, чтобы создать у вас иллюзию безопасности. Могла сделать это ради Хилари. Вы уверены, что он не подослал меня к вам? Вот я уйду отсюда и обо всем ему доложу, передам каждое слово.

– Нет.

– Откуда такая уверенность?

– Во-первых, это не в стиле Тодда. Он не стал бы действовать украдкой – для этого нужны искренность и терпение. Он просто взял бы меня на мушку и спустил курок.

– А во-вторых?

– Есть что-то такое в вашем лице...

– Что именно?

– Затаенная злость.

Им подали еду. Эллвуд быстро съел свою ветчину и стал рассматривать людей за соседними столиками, в то время, как Энни обрывала листья артишока, словно страдающая от любви девушка: любит, не любит... А потом стала высасывать из мякоти маслянистый сок. Он посмеивался украдкой. Без сомнения, она выбрала совсем не ту закуску для их ужина. Ее ошибка придала Эллвуду уверенности.

Листья уже не умещались в тарелке и падали на стол. Вода в чашечке для ополаскивания рук помутнела от жира.

Она напомнила:

– Вы сказали мне, что все это будет не бесплатно.

– Сколько вы хотите?

– На десять биллионов согласны? – Она зажгла сигарету, ожидая, пока официант уберет со стола грязную посуду.

– Ну, все на свете относительно, – ответил Эллвуд. – Так я полагаю. Но не все равноценно.

– Откуда мне знать, сколько стоит то, что могу передать вам на Хилари? Я понятия не имею.

– Видите ли, дело не в стоимости самой вещи... – Глаза Эллвуда слабо поблескивали, словно потускневший металл. – А в том, во сколько вы оцениваете себя. Сама по себе информация, слухи, скандальные подробности не имеют стоимости.

– Но для вас это кое-что стоит.

– Может быть. Я не об этом сейчас говорю. У вас есть что-то на продажу – ваше собственное, то, из чего вы можете извлечь прибыль? Что вы передаете? Информацию? Да. Ну, а какова цена обмана, предательства, власти, являющихся вашей неотъемлемой частью? Во сколько вы их цените?

Гладкие волосы его отливали оловом, кожа стала пепельной, в глазах появилось какое-то мертвенное сияние. Он положил руку поверх ее ладони, взял сигарету, сунул в рот и раскуривал, пока она не заалела тлеющим угольком. Он затянулся и задержал дыхание.

– Представь себя шлюхой, – продолжал он, – сколько бы ты брала за ночь?

Она почувствовала, как откуда-то из глубины волной поднялась изжога, в которой перемешались желчь и прогорклое масло. На мгновение она прикрыла глаза, и ресницы увлажнились капельками пота.

Эллвуд мягким движением положил сигарету в пепельницу, задержав палец на тыльной стороне ее ладони, и от этого прикосновения у нее по телу побежали мурашки. Он повторил:

– Сколько бы ты с меня за это взяла?

Листья на дереве замигали, будто в сети упало напряжение, и некоторые посетители стали посматривать на небо, опасаясь грозы. Энни поднесла сигарету ко рту и ощутила ее резкий, холодящий горло привкус жести. Официант поставил перед ней тарелку с горячим: бифштекс, картофель фри, цветная капуста.

– За то, чтобы лежала распластанная с моим петушком, втиснутым в лоно, – продолжал Эллвуд. – Сколько бы ты взяла за это? – Голос его упал почти, до шепота. – За то, чтобы лежала связанная, задрав задницу, с лицом, забрызганным моей спермой?

Поданное блюдо представляло собой подлинное произведение искусства: все ингредиенты разложены на тарелке в идеальной пропорции, на куске мяса по центру – завиток из соуса.

* * *

Слишком поздно, чтобы уйти, поразмыслить и раскаяться. И все-таки она сказала:

– Я подумаю. – Голос ее стал хрипловатым, слова дробились на слоги.

– О'кей, – согласился Эллвуд, сразу оживившись. – Только не тяни. Мне не терпится заплатить.

Она постепенно осознавала происходящее. Достаточно и того, что она сейчас с ним, – это уже означает предательство, состав преступления – налицо. А плата – лишь печать, призванная скрепить сделку. Он готов дать ей время – совсем немного, потому что это уже не имеет значения.

– Ты зашла в клетку. Представь, что скоро стемнеет. А в клетке находится то, что ты хочешь заполучить. Неважно, что именно: деньги, свобода, месть – разница невелика. И вдруг ты почуяла, что кто-то спит в соломе. Определила по запаху.

Маленький магнитофон, подвешенный сбоку у Эллвуда, зафиксировал каждое его мудрое слово, так же как и каждое требование Энни, и даже ее молчание.

– Прежде чем зайти в клетку и захлопнуть за собой дверцу, ты должна кое-что запомнить, чтобы не рисковать жизнью. – Энни наблюдала за пробегающими у него по лицу тенями. – Если заметишь, что какая-то тварь проснулась, не вспугни ее. Не делай резких движений. Не зови на помощь. Не теряй самообладания. Действуй наверняка. Бери то, что хотела. Оставь что-то взамен. Потом можешь уйти. И самое главное – не поворачивайся к зверю спиной.

Официант унес заказанное блюдо, к которому она так и не притронулась. Розовое дерево продолжало мерцать в темноте.