Текст книги "Четыре сокровища неба"

Мерцание в тяжелом деревянном кресле напротив меня. Мои глаза прикованы к нему, каждый нерв прислушивается к изменениям в атмосфере, пытаюсь запомнить каждую деталь об этой комнате, обо мне, прежде чем все изменится. Завтра эта комната будет выглядеть иначе. Завтра я в ней не буду прежней.

Мерцание растет, растягиваясь над креслом. Теперь это уже не мерцание, а определенная форма и цвет. Белый, и он становится все белее. Это может быть дым от горящих ароматических палочек или тени с улицы. Это может быть девушка из сказки, девушка, которую теперь можно было бы назвать женщиной. Я закрываю глаза, пытаюсь успокоиться. Когда я открываю их, то вижу перед собой Линь Дайюй.

– Привет, – говорит она. Голос у нее несколько хриплый, как будто она плакала или какое-то время не пользовалась им.

Мои плечи откидываются на диван. Я убедила себя, что путешествие через океан окончательно разлучило нас, но вот она тут, ее лицо белое, как лебединая грудь, ее серебристо-черные волосы почему-то мокрые. Она не похожа на Линь Дайюй из романа, но похожа на Линь Дайюй, являвшуюся мне в видениях: голубые глаза, длинный нос, эти розоватые губы. Ее атласный жакет и юбка ярко блестят в полумраке комнаты. Рыболовная сеть накинута как шаль.

– Ты что, плавала? – тупо спрашиваю я. Затем, вспомнив, где я и что сейчас произойдет, я встаю и машу на нее руками. – Тебе нужно уйти, – говорю я, желая чего угодно, только не этого. Она каким-то образом оказалась здесь, а это значит, что я не так одинока. Мы обе пересекли океан для того, чтобы оказаться здесь.

– Не надо так драматизировать. Я здесь только потому, что ты просила меня о помощи, нравится тебе это или нет.

Мой взгляд скользит по часам на стене. Почти девять. Клиент вот-вот прибудет. Но Линь Дайюй не должна быть здесь, когда он войдет. Я пока не знаю, существует ли она только для меня, или ее могут видеть и другие. Где ей спрятаться?

Словно зная ответ, Линь Дайюй встает со своего места в кресле и идет ко мне. Я помладше, возможно, та я, которая существовала до всего этого, хочет убежать. Но что-то – она? – удерживает меня.

Теперь она стоит передо мной, ее голубые глаза опущены. Когда тебя помнят, как воплощение трагедии, наверное, твой лик всегда должен быть обращен к центру земли. Затем она кладет свои влажные руки на мое лицо и открывает мне рот. Мы смотрим друг на друга, она – сказка, которая выглядит как я, а я – девушка с незанятым телом. Было время, когда я ненавидела ее, потом я боялась ее, потом я была в таком бреду, что могла бы полюбить ее. Теперь я не знаю, что чувствую. Но Линь Дайюй не ждет, пока я разберусь. Она залезает ко мне в рот прежде, чем я успеваю что-либо сделать, и исчезает.

Госпожа Ли выбегает из своего кабинета, ее щеки пылают.

– Он здесь, – кричит она, подлетает к двери борделя, одной рукой держась за шпильку в волосах, другой приказывает мне встать. – Готова?

Я встаю, чувствуя, как внутри растекается Линь Дайюй.

– Что думаешь? – спрашивает она внутри моей шеи. – Мы готовы?

4

Мужчина – это не мужчина, а мальчик.

Я понимаю это по тому, как он двигается: словно его тело выросло быстрее, чем все остальное, и он еще не чувствует себя в нем как дома. Сливовый чаншань висит у него на плечах, как простыня на веревке. Мальчик стоит и смотрит, одновременно дерзко и испуганно, ожидая, что кто-нибудь усомнится в нем.

Это шок видеть его здесь. Глаза у него в форме крошечных рыбок, волосы коричневато-черного цвета, который напоминает мне древесные грибы. При взгляде на него мое сердце тянется к семье, к дому. Возможно, он ненамного старше меня.

Мальчик не один. По обе стороны от него стоят двое мужчин, их лица белые и одинаковые. Мне приходит на ум иероглиф «пара», 雙, две птички, сидящие на вершине. Птицы следуют друг за другом и подражают друг другу в полете, и так же двигаются эти белые мужчины: две пары рук скрещиваются слева направо, две груди вздымаются и опускаются одним и тем же жарким дыханием. Мальчик выглядит так, будто хочет убраться от них как можно дальше.

– Добро пожаловать, – говорит госпожа Ли всем троим. Она кланяется. Двое белых мужчин не возвращают ей поклон.

– Это она? – спрашивает один из них. Внутри меня Линь Дайюй наклоняет мою голову вниз, мои глаза скользят по полу.

– Это Пион, – говорит госпожа Ли, ее голос налитой, как лето. – Подарок от туна «Радостный обряд». Она идеально подходит.

– Слышишь? – говорит мальчику второй. – Она в твоем распоряжении, Мул. Она может подойти ближе? Пи-и-и-о-о-о-он, иди сюда.

Госпожа Ли поворачивается ко мне, кивая. Я плетусь в направлении их голосов, мои матерчатые туфли бесшумно ступают по толстым коврам на полу.

– Подходит по команде, – радостно говорит первый. – Ты умеешь крутиться? Покрутись для нас, красотка.

Я представляю Ласточку, как ее бедра описывают овал, как ее спина превращается в змею, танцующую в воздухе. Я поворачиваюсь вправо и верчусь, выпячивая бедра.

Я слышу, как они говорят:

– Хорошо. Ох, это хорошо.

Когда я снова оказываюсь с ними лицом к лицу, я поднимаю глаза, ища взгляд моего клиента. У него слабое лицо – такое, когда подбородок уходит в шею. Я насчитываю три черных волосинки на его верхней губе, все растут в разные стороны. Он не смотрит на меня, вместо этого уставившись в пространство рядом со мной, его губы дрожат. Я понимаю, что он так же напуган, как и я.

– Мы вернемся утром, Мул, – говорит один из белых мужчин, подталкивая мальчика вперед. Он спотыкается и падает на меня. Инстинктивно я подхватываю его. Двое белых смеются. – Похоже, она и правда позаботится о тебе сегодня вечером.

Я беру мальчика за руку, мягкую, как живот, и веду его к лестнице.

Он сидит на моей кровати. Я стою у двери. В комнате рядом с нами Ирис уже начала развлекать своего первого посетителя этой ночью. Ее хихиканье проникает сквозь стену. Мы с мальчиком не смотрим друг на друга.

Внутри меня снова оживает Линь Дайюй. Я слежу, как мои ноги продвигаются вперед, приближаясь к тому месту, где на кровати сидит он. Линь Дайюй дует мне в шею. Я поднимаю руку. Кладу ее ему на плечо.

Он дергается от прикосновения.

– Что… что ты делаешь?

– Разве это не то, чего вы хотели? – говорю я.

– Сэр, – добавляет Линь Дайюй.

Он выпячивает грудь, выпрямляется. Пытается выглядеть крутым.

– Как я могу быть уверен, что ты именно то, чего я хочу? – возражает он. – Я хочу девушку, которая никогда раньше не спала с белым мужчиной. Я знаю, чем вы, шлюхи, занимаетесь, что вы позволяете им осквернять себя. Я не потерплю девушку, которая позволила себя испортить.

– Я не такая, клянусь. Я ни с кем не была раньше.

Он смотрит на меня, образ крутого мужчины разбивается. Снова выглядывает мальчишка.

– Я твой первый?

– Да. – Что-то внутри меня замирает. – Вам есть чему меня научить.

Он сдувается.

– Я тоже никогда ни с кем не был.

Мы смотрим друг на друга, полные любопытства, задаваясь вопросом, что станет делать другой. Если я продолжу говорить с ним, думаю, я смогу отсрочить акт, отодвинуть его подальше своими словами.

– Почему ты здесь? – спрашиваю я. – Кто те мужчины с тобой?

Он тоже рад отсрочке.

– Они мои братья. Мои сводные братья.

– Твои родители китайцы?

– Моя мать да. А отец белый.

– Как это?

Я ищу в нем черты белого человека. Внизу я отметила только то, что делало его знакомым для меня: темные волосы, широкие скулы, цвет глаз, как у всех дома. Теперь я вижу то, что делает его чужаком, – высокую переносицу, выступающие брови. Он как два лица в одном.

– Мой отец познакомился с матерью в Китае, – говорит он. Я вижу, что эта история дорога ему, но также и болезненна. Ее хватает, чтобы отвлечь его от цели этого вечера. – Он забрал меня с собой в Америку, когда я был еще ребенком. У меня тоже есть младшая сестра, но она все еще в Китае. Он оставил их обеих.

– Но кто твои сводные братья?

Мальчик морщится, уголки его губ темнеют.

– У моего отца уже была здесь семья. Им не понравилось, что он привез домой маленького полукитайского мальчика. Теперь они говорят, что не верят, что я мужчина. Они говорят, что мои мужские органы дефективные и испорченные.

Я не могу удержаться от взгляда вниз.

– Извини, – говорит он. Я вижу, что у него слезы на глазах. – Я слишком много говорю. Я всегда слишком много говорю.

– Поэтому ты здесь? – спрашиваю я. – Чтобы доказать их неправоту?

Он поворачивается и вытирает глаза рукавом.

– Да. Мне говорят, что я не стану мужчиной, пока не пересплю с девушкой.

Я испытываю к нему симпатию. Я страдала, да, но по крайней мере я знаю, что меня когда-то любили. Мальчик снова поворачивается ко мне, его глаза сухие и красные.

– А тебе какое дело? – рычит он. – Снимай одежду!

Рычание натянутое, фальшивое. Я не боюсь его. Но подчиняюсь его приказу. Расстегиваю рубашку, тихо сбрасываю ее, затем сбрасываю юбку. Он закрывает глаза, не в силах смотреть. С того момента, как я попала в бордель, госпожа Ли кормила меня четыре раза в день, разрешая брать добавку каши на завтрак и две порции мяса на ужин. «Тебе надо созреть здесь и здесь, – говорила она, указывая и пощипывая. – Ни один мужчина не захочет спать с маленьким мальчиком». Шли дни, и я видела, как мои ноги наливались, а руки обрастали плотью. Грудь тоже выросла, надувшись до маленьких бугорков, которые неловко и непривычно смотрелись на грудной клетке.

Когда я стою перед ним обнаженная, он может смотреть только мне на ноги. Рядом с нами слышны стоны Ирис.

Мальчик встает и движется к кровати. Теперь его лицо стало непреклонным, слезы застыли на щеках.

В какое место мне перенестись? – спрашиваю я себя, вспоминая слова Ласточки. Я ложусь. Какое место подойдет?

Мальчик залезает на меня сверху, его ноги раздвигают мои в стороны, а руки ложатся по бокам от моего тела. Его рот пахнет грушами. Я пытаюсь заставить себя найти место, куда перенестись.

Его лицо падает вниз, нос ударяется о мой. Его скулы трутся по моему лицу. Поцелуй – думаю я. Его руки бродят по мне, но им не хочется тут быть. У меня чувство, что я обжигаю ему ладони.

– Черт, – ругается он, а затем его руки тянутся к штанам. Я не хочу смотреть. Вместо этого прислушиваюсь к звуку отстегивающейся пуговицы, а затем к шороху, когда он их снимает.

Я вспоминаю, как мои родители обнимались, когда я была маленькой, как мама сворачивалась в объятиях отца. Отец поднимал ее голову и целовал в лоб, потом в губы. Мне нравилось, как они смотрятся вместе, как их тела прижимаются друг к другу, ищут другого, покоряясь, словно деревья, медленно растущие по направлению к источнику воды. Мне всегда казалось, что так выглядит любовь.

Теперь, когда бедра мальчика прижимаются к моим, я знаю, что это не то, что я видела много лет назад.

Куда мне перенестись? Не в тот момент, когда я наблюдала, как обнимаются мои родители. Это воспоминание слишком священно. И ни во что-то, связанное с бабушкой. Лицо мальчика снова приближается, теперь он задыхается, а мне все еще некуда перенестись. Думай, думай. Я не хочу быть здесь, когда это произойдет. Осталось только зажмуриться и надеяться, что этого достаточно, чтобы заставить себя исчезнуть.

Это то, чего она ждала. Внутри меня снова раздувается Линь Дайюй, и я чувствую, как она скользит вниз по моему телу, ее конечности растут, касаясь моих собственных. «Позволь мне попробовать», – говорит она.

А я думаю: «Буду рада позволить тебе остаться здесь на некоторое время». Что-то обжигает мою щеку. Я открываю глаза. Лицо мальчика парит над моим, его глаза широко раскрыты. Еще одна капля падает на лоб. Я понимаю, что он плачет.

– Я не могу это сделать, – говорит он. Он соскальзывает с меня, кровать скрипит вместе с ним. – Я не могу это сделать. Я недомужчина, как они и говорили.

Я тоже сажусь.

– Никакой ты не недомужчина, – возражаю я. Внутри Линь Дайюй фыркает, но отступает.

– Я никогда не стану мужчиной, если не смогу этого сделать, – говорит он, отворачиваясь от меня.

– Ты не обязан ничего делать. Можешь сказать им, что сделал. Если спросят, я скажу то же самое.

Он смотрит на меня.

– Сколько тебе лет, сестричка?

– Четырнадцать, – говорю я. Это правда.

– Столько же, сколько моей сестре. Время от времени мне приходят от нее письма с вопросами, когда я смогу вернуться домой или когда она сможет навестить меня. Не думаю, что хочу, чтобы она приезжала ко мне в гости, понимаешь? Боюсь, что она окажется в таком месте.

Он смеется, затем быстро опускает взгляд.

– Извини. Можешь одеться обратно.

– Не извиняйся. – Я встаю, снова натягиваю юбку и застегиваю рубашку до шеи. Я думаю о Джаспере, о том, как должна была отшатнуться от его прикосновения и вместо этого позволить торговцам рыбой схватить меня. – Может быть, твоя сестра оказалась бы умнее меня, – отвечаю я на это воспоминание.

На следующий день госпожа Ли довольна. За завтраком она хвастается перед остальными девушками моими испачканными простынями. Я молюсь, чтобы никто не заметил, что оттенок моей потерянной крови такой же, как у помады, которой я пользуюсь.

– Сказал, что ты оказалась всем, на что он надеялся, – мурлычет она мне. – Я знала, что ты не подведешь меня. Пион, моя гордость. Тун действительно будет очень доволен.

– Да, госпожа, – говорю я, думая о слезах мальчика на моем лице, о податливости его бедер, о его маленькой сестре. – Спасибо, госпожа.

В этот день девушки мне завидуют. Во время смены в прачечной я поднимаю голову и вижу, что их глаза следят за мной, а рты под розово-белыми ладонями сквернословят. Я опускаю взгляд и изображаю сосредоточенность на рубашке, которую глажу.

– Как ты справилась? – спрашивает Ласточка.

– Оказалось проще, чем я думала, – говорю я ей. Ласточка смеется над моим простым ответом, затем пытается скрыть смех. Я вижу, как некоторые девушки поднимают глаза и бросают на нас недобрые взгляды. Лебедь – одна из них.

Госпожа Ли назвала меня своей гордостью. А кто же тогда девушки, которые все это время водили клиентов? Я обращаю к Лебеди извиняющуюся улыбку, но она отворачивается, делая вид, что не замечает ее.

Но рассмешить Ласточку было приятно. Приятно, что мы разделяем что-то общее. Впервые мне кажется, что у меня здесь может появиться друг.

Ночью госпожа Ли снова удерживает меня, пока девочки выстраиваются одна за другой.

– Клиент с прошлой ночи возвращается, – говорит она, на этот раз с напряженной улыбкой. – Тун хочет, чтобы я подарила ему тебя снова, бесплатно.

Я бы хотела, чтобы она не делала этого перед другими девушками. Одна из них присвистывает сквозь зубы. Ласточка вытягивает руку, чтобы заткнуть ее.

Когда мальчик приходит, его снова сопровождают два его сводных брата.

– Это было так хорошо, – говорят они госпоже Ли, – что наш мальчик хочет еще раз!

– Теперь, мне кажется, – говорит один из них, искоса глядя на меня, – я тоже мог бы ее попробовать. Вдруг она и правда так хороша, как говорит Мул.

– Если вы возьмете меня, – говорю я, не глядя ему в лицо, – кого же получит ваш брат? Он не станет спать с девушкой, которая была с белым мужчиной, вы забыли?

Сводный брат в ярости. Он делает шаг вперед и хватает меня за руку, впиваясь пальцами в кость.

– Что ты сказала, китайская шлюха?

Хлопок, затем взвизг. Один из наших охранников ударил его по лицу. Сводный брат лежит на полу, прижимая ладонь к голове.

– Мне жаль, сэр, – говорит госпожа Ли, но ей совсем не жаль. – К товару можно прикасаться только тому, кто за него платит.

Сводный брат сплевывает на пол. Другой сводный брат помогает ему подняться. Они с руганью выталкивают мальчика вперед.

– Ты получишь свое, – говорят они мне. – Не думай, что мы забудем.

– Я сказал им, что сделал это, – говорит мальчик, когда мы оказываемся в моей комнате. – А они ответили, что я должен вернуться, если все и правда было так хорошо, как я сказал. Я сказал, что вернусь. Но на самом деле, кажется, мне просто хочется поговорить с тобой.

Его зовут Сэмюэл, оттуда и прозвище Мул. Ему восемнадцать, по возрасту он уже мужчина. Его отец – влиятельный банкир, который помогает туну распределять и скрывать доходы от незаконной деятельности, в том числе и от этой. Он не знает, сможет ли снова увидеться с матерью и сестрой.

– Можно спросить, – говорит он нерешительно, – кем ты была до этого? Откуда ты? Где твоя семья?

Я хочу доверять ему, но еще я помню, что сюда меня привело как раз доверие к незнакомцу. Поэтому я рассказываю ему об океане, о том, как гудела и ревела вода, и о пении чаек, когда они парили над головой. У него текут слюнки от моих рассказов. Он никогда раньше не ел рыбу с той стороны света. Я говорю ему, что на вкус она как сердце океана, если у океана есть сердце.

– Каково это: иметь белого отца и мать-китаянку? – в свою очередь, спрашиваю я. После всего увиденного в этом борделе я не могу представить, чтобы белый мужчина был добр к китайской женщине.

– На самом деле не знаю, – говорит он, глядя на свои руки. – Я был очень маленьким, когда отец привез меня сюда. Я даже не помню, как выглядит моя мама.

– А твоя мачеха?

– Она меня ненавидит. Называет меня порчей, грязью с Востока. А я называю ее желтоволосой демоницей с ледяными глазами. Вот бы сказать это ей в лицо.

– Ты, должно быть, очень ненавидишь все это, – предполагаю я. Он кивает.

– Я хочу уехать. – Его глаза загораются как у мальчишки. – Ты когда-нибудь слышала об Айдахо? Туда направляется группа китайцев. Им там нужны люди для работы в шахтах. Думаю, я мог бы это сделать. Я мог бы работать в шахте, доказать всем, каким мужчиной я могу быть.

– Айдахо? – повторяю я.

– Это на востоке. Ну, чуть восточнее. Ты когда-нибудь слышала о Бойсе? Это вроде как город китайцев. Они называют это Диким Западом. Место, где ты можешь стать кем угодно.

«Ай-да-хоу». Если произнести по-китайски, то получится «любить большую обезьяну». Эта мысль заставляет меня рассмеяться.

– Звучит хорошо, правда? – говорит Сэмюэл, наблюдая за мной. – Туда постоянно уходят группы. Думаю, я скоро присоединюсь к одной из них. Где угодно должно быть лучше, чем тут.

– Но у тебя тут есть деньги, еда, дом. Почему ты бросаешь все это, чтобы пойти работать в шахты?

– У тебя тоже, – говорит он, указывая на комнату. – Но хочешь сказать, что мечтаешь остаться здесь?

После ухода Сэмюэла я лежу в своей постели и слушаю, как напевает Ирис, вынимая гребни из волос. У нее была череда хороших ночей, и госпожа Ли обязательно похвалит ее на следующий день.

Я не могу перестать думать о том, что сказал Сэмюэл. Когда он уедет в Айдахо, что со мной будет? Не придется ли мне принимать больше клиентов, чтобы компенсировать те деньги, которые госпожа Ли могла бы получить, если бы я не стала подарком? Неважно. Мое время здесь ограничено. Однажды я перестану быть желанной, и когда этот день наступит, я отправлюсь на улицу попрошайничать, а потом умру.

Линь Дайюй спит у меня внутри. Время от времени у нее вырывается слабый кашель, который я ощущаю у самых нижних ребер. Та самая болезнь, которая преследовала ее в детстве, кажется, с ней здесь и сейчас. «Отдыхай», – говорю я ей. Мне не нужно, чтобы она просыпалась, чтобы знала, что мы обе не можем здесь оставаться.

5

Сэмюэл приходит каждую ночь. Это единственный способ заставить сводных братьев оставить его в покое. Он говорит, что даже отец вроде как им гордится. Его сын стал мужчиной, и ему это ничего не стоило.

– Тун «Радостный обряд» очень благодарен вашему отцу за его великодушие, – говорит госпожа Ли каждый вечер перед тем, как передать меня ему. Однако я вижу, как ее улыбка угасает с каждой такой передачей.

Ежедневные визиты Сэмюэла означают, что госпожа Ли не может продать меня другому покупателю. Я единственная девушка в борделе, которая не зарабатывает денег, но, как подарок туна, я при этом защищена больше всех. Остальные девушки, за исключением Жемчужины и Ласточки, перестали со мной разговаривать. Даже Лебедь, которая не была ко мне злой – но нравился ли ей кто-нибудь? – не смотрит на меня. Они считают, что мне удалось каким-то образом стать любимой девушкой туна, не работая по-настоящему.

– Она не может быть хороша, – объявляет одна из девушек во время стирки. – Ирис говорит, что почти ничего не слышит, пока он там. Что она делает, усыпляет его?

– Не слушай их, – говорит мне Ласточка. Мы сблизились в нашей отстраненности от остальных. Во многом, я думаю, она единственная, кто может меня понять. Я начинаю с нетерпением ждать утра, когда мы будем гладить, а наш шепот свяжет нас, словно сеть.

– Как ты можешь это терпеть? – Я ловлю прищуренные взгляды нескольких девушек, отжимающих воду из штанов.

– Я здесь с шести лет, – отвечает она. Ее голова наклонена, брови нахмурены, она сосредоточена на горячем утюге в руках. – Тут рано учишься терпеть.

Это первая деталь, которую Ласточка рассказала о своей жизни до публичного дома. Я удивлена, но я не даю ей это понять. Шесть лет. Тогда понятно, почему она как будто бы не боится госпожи Ли и почему госпожа Ли, в свою очередь, относится к ней иначе, чем к остальным. Ласточка не просто хороша в этой работе – она была для нее выращена.

В тот вечер, когда девушки выстраиваются в очередь для проверки госпожой Ли, мне кажется, я это вижу: между Ласточкой и госпожой существует тонкое взаимопонимание, на которое никто из нас никогда не обращал внимания. Это то, что я видела раньше в моей собственной матери: она всегда знала, даже раньше меня самой, что я собираюсь сделать. Да, это была любовь, но также и совершенное знание того, что было создано твоими руками. Для госпожи Ли Ласточка была как дочь.

Жемчужина стоит на месте Лебеди, когда мы занимаемся стиркой. Я оглядываюсь – Лебеди нигде не видно.

– У нее нет клиентов уже почти десять дней, – говорит Ласточка, когда замечает, кого я ищу. – Ты думала, госпожа Ли позволит ей остаться, в ее-то возрасте?

Я опускаю голову. Лебеди больше нет, а жизнь в борделе потечет так, будто ее никогда здесь и не было. Утром в ее постель переместят новую девушку. Сначала Нефрит, теперь Лебедь. Кто будет следующей? Буду ли это я, когда гарантированное покровительство Сэмюэла будет снято?

В этот день в прачечной тихо. Девочки говорят, понизив голос, не сплетничают. Ни у кого нет желания сплетничать. Отсутствие Лебеди – еще одно напоминание всем нам: вы здесь не в безопасности.

– Ты могла бы поехать со мной в Айдахо, – говорит Сэмюэл, когда я рассказываю ему о Лебеди и стойлах. – Покинь это место. Они не смогут тебе навредить, если ты не будешь у них в руках.

Это приходило мне на ум. Но куда более сильное желание затмевало обещания Айдахо: домик с тремя пролетами и видом на море, моя бабушка и я. Поиски родителей. Я должна вернуться домой.

– А я смогу попасть оттуда в Китай? Там есть порт, как здесь?

– А что? – спрашивает он со смехом. – Собираешься отправиться в Китай?

– Я не могу здесь оставаться.

Он смотрит на меня с незнакомым выражением лица.

– Конечно, – произносит он наконец. – Конечно, оттуда можно попасть в Китай.

– Ладно, – разрастается во мне хрупкое счастье. – Мне нужно будет переодеться мужчиной. Понадобятся новые документы.

– Я позабочусь об этом, – говорит он. – Дай мне две недели, и мы уедем. Нам будет здорово вместе. Я смогу защитить тебя.

В Сан-Франциско все время идет дождь. Никогда не бывает сильных гроз, но легкие туманы висят в воздухе еще долго после того, как дождь прекратился. Сегодня ночью, когда Сэмюэл ушел, дождь идет опять, но на этот раз он сильный и быстрый, он бьется в мое окно настойчивым стаккато.

Дождь идет и утром, и днем. Девушкам это не нравится, они говорят, что от него болит голова, а волосы пушатся. В такие дни они рады быть в этом доме. Я опускаю голову и делаю свою работу, но мое сердце наполнено дождем и бабушкой.

Ближе к вечеру госпожа Ли вытаскивает меня из прачечной и ведет в свой кабинет.

– Отец твоего мальчика рад, – говорит она, – а это значит, что и тун очень рад. Так что я хочу поблагодарить тебя, Пион.

– Это я должна благодарить вас, – отвечаю я.

Она находит это забавным и смеется, но ее взгляд остается жестким.

– Какая хорошая девочка, – говорит она тем же сладким тоном, что и во время нашего последнего разговора. Я понимаю – то, что сейчас последует, хорошим не будет. – Ты, должно быть, заметила, что Лебеди больше нет с нами, – продолжает она.

– Да.

– Я отослала ее, – она изображает надутые губы. – Очень жаль, правда. Если бы только она могла держать свой длинный язык за зубами.

Так дело было в ее длинном языке? Или во взрослеющем лице? Я смотрю на свои туфли. Причина не имеет значения, важно только то, что говорит госпожа Ли.

– Дело в том, – она наклоняется и приближает нос к моему лицу, – что после Лебеди остались очень богатые клиенты. И вот я тут подумала: разве справедливо, что одна из моих самых спелых девочек тратит себя на одного полукитайца-недоросля? Все эти мужчины с глубокими карманами – хочешь узнать, какие они на вкус?

– Но ведь я подарок от туна лишь одному человеку, – говорю я. – Если я буду спать с другими мужчинами, то больше не буду принадлежать только ему. Госпожа, – добавляю я.

Она не ожидала услышать от меня эти слова. Ее маска слетает, и я впервые вижу настоящее лицо госпожи Ли – не то, которое она натягивает, когда разговаривает с клиентами, и даже не то, которое она использует во время разговоров с нами. Это лицо лишено всякого выражения, оно озабочено только бизнесом, капиталом и властью. Это делает ее лицо жестоким.

– А ты тупее, чем я думала. Пойми уже, что я говорю: у меня есть мужчины, которые выстраиваются в очередь ради одной ночи с тобой. Они спрашивают меня каждый раз, когда приходят, и каждый раз я вынуждена отвечать: «Нет, сэр, эта не продается». Знаешь, сколько денег они мне предлагают? Нет, потому что ты не понимаешь, каково быть на моем месте. Вот что ты сделаешь: когда ты не с этим мальчиком, ты начнешь брать других клиентов. А ему ты ничего не расскажешь.

– А если в туне узнают? – спрашиваю я.

Тогда она дает мне пощечину, от которой моя голова откидывается набок.

– Не думаю, что это будет проблемой, – говорит она. Затем, так же быстро, как и исчезла, ее маска возвращается. – Посмотри на себя, дорогая девочка. С тех пор, как ты приняла первого клиента, выглядишь все красивее. Щечки порозовели, волосы стали блестеть. Можно ли винить мужчин за то, что они тебя хотят?

Я больше ничего не могу сказать. Я никогда ничего и не могла сказать. Таков был план госпожи Ли с самого начала – умаслить тун, а еще прикарманить дополнительные деньги для себя за мой счет. Я встаю, чтобы уйти, моя щека горит от ее сильного удара.

– Пион, – зовет госпожа Ли, прежде чем я закрываю дверь: ее голос больше не изображает сладость, – сегодняшняя ночь будет последней с одним этим мальчиком. Завтра ты откроешься миру.

Желтоволосая женщина, мачеха Сэмюэла, накормила его прокисшей бараниной на завтрак. Он говорит, что его весь день тошнило, а два сводных брата смеялись и били его в живот. Сейчас он сидит на моей кровати, его шея красная, глаза остекленели, изо рта воняет сырой кожей.

– Нужно сделать это завтра, – говорю я. Я почти не слушала его, обдумывая разговор с госпожой Ли. – Завтра мы должны отправиться в Айдахо.

Сэмюэл замолкает, глядя на меня с изумлением. Я пересказываю ему разговор с госпожой Ли: что завтра, если я все еще буду здесь, мое тело разорвут на части самые ужасные мужчины. Я вижу, как его глаза краснеют от этой мысли. Он думает о своей младшей сестре.

– Есть ли группа, с которой мы можем уйти? – спрашиваю я.

– Группа есть всегда. Я смогу найти ее для нас, и мы сможем присоединиться к ним. Это не самая сложная часть. Самое сложное – получить документы за такое короткое время.

Я говорю, что это не единственная сложность. Охрана у госпожи Ли суровая. Охранники ждут у входной двери, наблюдая за каждым входящим и выходящим клиентом. Нельзя войти в публичный дом в одиночку, а выйти с кем-то вдвоем.

– Хорошо, – говорит Сэмюэл, садясь. – А днем?

Днем еще сложнее. Я объясняю ему, что прачечная работает напряженно – отсутствие одной девушки нарушит эту работу. Если я не появлюсь, госпожа Ли сразу прознает об этом.

Мы сидим в тишине и думаем. У Ирис сегодня новый клиент, судя по звуку, пьяный. Все, что нам нужно, это момент, когда охрана не будет следить, момент, когда я смогу проскочить в открытую дверь. Я маленькая. Я умею бегать. Я побегу так быстро, как нужно, чтобы никогда не возвращаться в эту жизнь.

Внезапно Сэмюэл спрыгивает с кровати.

– Я придумал, – говорит он, танцуя. – Я придумал.

Затем он объясняет мне свой план. Я не уверена, что это хороший план, но я согласна на него.

– Если у нас получится, я буду обязана тебе жизнью, – говорю я.

– Пион, – говорит он.

Нет, думаю я. Дайюй.

Хорошо.

Начинаем.