Текст книги "Моя семья и другие звери"

Дверь открылась, и в комнату с торжествующей улыбкой вошел Кралефский.

– Вылупились! – объявил он. – Все четверо. Я очень доволен. Были у меня опасения, это ведь ее первая кладка.

– Дорогой, я за тебя рада, – сказала миссис Кралефская. – А у нас тут с Джерри состоялся интересный разговор. По крайней мере, мне он показался интересным.

Вставая, я сказал, что для меня он тоже был весьма интересным.

– Заходите снова, если вам не скучно, – предложила она. – Мои идеи могут вам показаться немного эксцентричными, но отчего бы с ними не познакомиться?

Она мне улыбалась, лежа под покровом разметанных волос, и подняла руку, как бы благословляя мой уход. Я последовал за Кралефским и уже в дверях оглянулся и послал ей ответную улыбку. Она лежала неподвижно, словно придавленная этой копной. Но еще раз подняла руку и помахала вслед. В этом полумраке мне показалось, что цветы к ней придвинулись, обступили ее кровать, стремясь что-то услышать. Отслужившая свой век королева в гробу, окруженная перешептывающимися цветами-придворными.

15
Цикламеновый лес

В полумиле от нашей виллы возвышался сравнительно высокий, конической формы холм, покрытый травой и вереском и увенчанный тремя оливковыми рощицами, разделенными широкими ложами из мирта. Я окрестил эти рощицы цикламеновым лесом, так как в установленный срок земля под деревьями покрывалась пурпурными и винно-красными цикламенами, которые здесь росли гуще и роскошнее, чем где бы то ни было. Яркие округлые бутоны со слоеной отстающей кожицей торчали, как устрицы, каждая увитая ярко-зелеными листьями с белыми прожилками – такой неподражаемый цветочный фонтан, словно сотворенный из пурпурных снежинок.

Цикламеновый лес был отличным местом для времяпрепровождения. Лежащему в тени олив открывался вид на равнину, мозаичные поля, виноградники и сады, вплоть до проглядывающего между стволов моря, которое переливалось тысячами огненных искр и лениво накатывало на берег. Здесь, на холме, гулял особый ветер или, лучше сказать, ветерок. Как бы ни припекало там, на равнине, наши три оливковые рощицы постоянно обвевал легкий бриз, благодаря которому перешептывались листья и цикламены кланялись друг дружке в приветствии, не имеющем начала и конца. Идеальное место для отдыха после изнурительной охоты на ящериц, когда в висках стучало от жары и промокшая от пота, потерявшая изначальный цвет одежда превращалась в висящие тряпки, а три собаки с высунутыми розовыми языками отдувались, как старые локомотивы. Во время одной такой передышки я приобрел двух новых питомцев и попутно положил начало цепочке совпадений, повлиявших на Ларри и на мистера Кралефского.

Собаки с висящими волнистыми языками разлеглись среди цикламен и вытянули задние ноги, чтобы все тело получало от земли максимум прохлады. Глаза полузакрылись, челюсти от текущей слюны потемнели. Я привалился к стволу оливы, которая росла последние сто лет так, чтобы превратиться в удобную спинку для отдыхающего, и всматривался в далекие поля, пытаясь угадать в передвигающихся крохотных цветных пятнышках знакомых крестьян. Далеко внизу, над светлым квадратом созревающей кукурузы, вдруг возник черно-белый силуэт, похожий на пегий мальтийский крест, быстро пересек плоскую равнину, окультуренную человеческими руками, и устремился к вершине холма, где сидел я. Пролетая надо мной, сорока трижды отрывисто вскрикнула, но звук был приглушенный, как если бы она несла в клюве еду. Она стрелой вонзилась в крону оливы неподалеку от меня, и после короткой паузы из густой листвы грянул хор из пронзительных и сиплых голосов, который достиг крещендо, а затем постепенно сошел на нет. Потом я снова услышал знакомый крик, негромкий, наставнический, сорока выпорхнула из кроны и опять умчалась вниз. Я подождал, пока она не превратилась во что-то вроде пылинки, парящей над гофрированным треугольником виноградника на горизонте, а затем поднялся и осторожно обошел дерево, с которого доносились любопытные звуки. Высоко в кроне, наполовину скрытый зелеными и серебристыми листьями, можно было разглядеть большой ветвистый кокон наподобие пушистого футбольного мяча. Я с азартом полез наверх, а собаки, задрав головы, с интересом за мной наблюдали. Почти добравшись до гнезда, я глянул вниз, и мне стало нехорошо: собачьи морды были размером с цветки курослепа. Перебирая потными руками, я переступал с ветки на ветку, пока не оказался вровень с гнездом. Это было объемистое сооружение, такая большая корзина из умело сплетенных веточек, промазанных глиной, с корешками в сердцевине. Маленькое входное отверстие, как и боковины, и аккуратно сработанный купол, ощетинились острыми колючками. Это гнездо должно было отпугнуть самого заядлого орнитолога.

Стараясь не смотреть вниз, я лег животом на большую ветку и осторожно просунул руку в колючую глиняную чашу. Оттуда раздался пронзительный писклявый хор, а пальцы нащупали нежную дрожащую кожу и перышки. Я бережно сомкнул их вокруг упитанного теплого птенца и извлек его наружу. При всем своем энтузиазме я бы не назвал его красавцем. Кряжистый клюв с желтыми боковыми складками, лысая головка и полузакрытые тусклые глаза придавали ему нетрезвый вид, чтобы не сказать придурковатый. Кожица, наживую прихваченная черными остьями пробивающихся перьев, морщинилась и кое-где висела складками. Между тощих ног болтался большой дряблый живот с такой тонкой кожей, что смутно проглядывали внутренности. Птенец сидел на моей ладони с выпяченным брюшком, похожим на наполненный водой воздушный шарик, и засопел с робкой надеждой в глазах. Снова пошарив в гнезде, я обнаружил там еще трех младенцев, таких же страшненьких, как и первый. После тщательного изучения птенцов и небольшого раздумья я решил забрать домой двоих и двоих оставить матери. Мне это казалось справедливым, и вряд ли мамаша стала бы возражать. Я выбрал самого крупного (обещавшего вырасти быстрее других) и самого мелкого (вызывавшего особую жалость), со всеми предосторожностями спрятал их за пазуху и осторожно спустился на землю, где меня поджидали собаки. Увидев новые приобретения для моего зверинца, Писун и Рвоткин тут же посчитали их съедобными и решили безотлагательно проверить правильность своих догадок. Отчитав эту парочку, я показал птенцов Роджеру. Он их обнюхал со своим всегдашним благодушием и поспешно ретировался, как только они вскинули головы на длинных тонких шеях и, широко разинув красные рты, вожделенно зашипели.

По дороге я обдумывал, как мне назвать новых питомцев, и с этой мыслью пришел домой, где члены семьи, вернувшиеся из города, выгружали из машины покупки. Протянув зажатых в ладонях птенцов, я спросил, какие подходящие имена для этой пары они могут предложить. Им хватило беглого взгляда, чтобы живо отреагировать, причем по-разному.

– Какие симпатяги! – воскликнула Марго.

– Чем ты собираешься их кормить? – поинтересовалась мать.

– Фу, мерзость! – вырвалось у Лесли.

– Еще живность? – возмутился Ларри.

– Божья мать! – На лице Спиро выразилось отвращение. – Мистер Джерри, что это есть?

Я довольно холодно ответил, что это сорочий выводок и что я не просил давать оценку, а всего лишь обратился за советом, как назвать птенцов.

Но помощи я не добился.

– Как ты мог забрать у матери таких крох? – сокрушалась Марго.

– Я надеюсь, дорогой, что они уже в состоянии принимать пищу, – сказала мать.

– О боги! Где вы только такие находить? – изумлялся Спиро.

– Гляди, как бы они у нас что-нибудь не своровали, – предупредил Лесли.

– Что? – насторожился Ларри. – Разве не галки воруют?

– Сороки тоже, – подтвердил Лесли. – Жуткие воровки.

Ларри достал из кармана сотенную и помахал ею над головами птенцов, которые тут же вытянули шеи, разинули рты и жадно зашипели. Ларри поспешно отскочил.

– Господи, ты прав! – воскликнул он. – Вы видели? Они пытались выхватить у меня купюру!

– Дорогой, не говори глупости. Они просто голодные, – урезонила его мать.

– Чушь… ты разве не видела, как они прыгнули? Это реакция на деньги. Криминальный инстинкт… в таком возрасте! Их нельзя держать в доме. Это все равно что жить вместе с Арсеном Люпеном[14]14
  Джентльмен-грабитель, главный герой романов и новелл французского писателя Мориса Леблана (1864–1941).


[Закрыть]. Джерри, отнеси их обратно!

С невинным видом я соврал, что не могу этого сделать, так как мать их бросит и они умрут от голода. Это заявление, как я и ожидал, тотчас сделало мать и Марго моими союзниками.

– Мы не можем этого допустить, – запротестовала сестра.

– Я не вижу проблемы в том, чтобы их оставить, – поддержала ее мать.

– Ты еще об этом пожалеешь, – сказал Ларри. – Сама нарываешься на неприятности. Они ограбят все комнаты. Нам придется закопать все ценные вещи и приставить вооруженную охрану. Это безумие.

– Не говори глупости. Мы будем держать их в клетке и выпускать только для разминки, – успокоила его мать.

– Ха! – взорвался Ларри. – Ты назовешь это разминкой, когда они начнут летать по дому, зажав в своих поганых клювах банкноты в сто драхм?

Я клятвенно пообещал, что ни при каких обстоятельствах не позволю сорокам ничего своровать. Ларри смерил меня уничтожающим взглядом. Так как насчет имен, напомнил я. Никто даже бровью не повел. Все молча таращились на дрожащих птенцов.

– Что вы собираться делать с этой оторвы? – спросил меня Спиро.

Я ответил ему ледяным тоном, что они не оторвы, а мои домашние питомцы, сороки.

– Как-как? – осклабился он.

– Со-ро-ки, Спиро, со-ро-ки, – повторила мать по слогам.

Решив добавить незнакомое слово в свой английский разговорник, он повторил его вслух для пущей верности.

– Сероки, ага.

– Сороки, Спиро, – поправила его Марго.

– А я что говорить? – возмутился он. – Сероки.

В общем, мы так и не придумали им имен, и они остались просто Сероками.

К тому времени, когда Сероки обросли перьями, Ларри успел к ним привыкнуть и уже не вспоминал про их пресловутые криминальные наклонности. Толстые, лоснящиеся и болтливые, они восседали на корзине и только хлопали крылышками, сама невинность. Все шло отлично, пока они не научились летать. На ранней стадии они спрыгивали со стола на веранде и, отчаянно помахав крыльями, приземлялись на пол из плитняка, одолев метров пять. По мере того как росла сила крыла, укреплялась их уверенность в себе, и довольно скоро они совершили свой первый настоящий полет, а если точнее, карусельный облет виллы. Они так здорово смотрелись – длинные хвосты поблескивали на солнце, а крылья весело хлопали, когда они подныривали под арку из виноградной лозы, – что я позвал всю семью. Чтобы порадовать зрителей, Сероки стали носиться еще быстрее, гонялись друг за дружкой, ныряли у самой стены, прежде чем стать на одно крыло, проделывали акробатические этюды на ветках магнолии. В какой-то момент одна, возгордившись после наших аплодисментов, не рассчитала расстояние и врезалась в виноградник. Она шлепнулась на веранду, уже не отважная небесная красавица, а несчастный комок из перьев, разевающий клюв и издающий жалобные звуки. Я ее подобрал и начал успокаивать. Но стоило только Серокам попривыкнуть, как они освоили виллу и стали проявлять бандитские навыки.

Кухня, как они быстро выяснили, была отличным местом для посещений, главное – внутрь не входить, а караулить на крылечке; гостиная и столовая, если там кто-то есть, под запретом; из всех спален только в моей их ждет теплый прием. Конечно, к матери и к Марго они тоже могли залетать, но там им внушали не делать того-то и того-то, что нагоняло на них тоску. Лесли подпускал их не ближе подоконника, однако после случайно прогремевшего выстрела всякое желание у них пропало. Я думаю, у них могла зародиться мысль, что он покушался на их жизнь. Но конечно же, больше всего их притягивала и интриговала спальня Ларри, поскольку им не дано было ее толком рассмотреть. Стоило им только сесть на подоконник, как их встречали проклятиями и летящими предметами, после чего они поспешно ретировались на соседнюю магнолию. Подобная реакция была им совершенно непонятна. Видимо, решили они, ему есть что прятать, вот он и ведет себя так нервно, и их прямой долг – найти это «что-то». И вот они терпеливо дожидались своего часа, пока однажды Ларри не отправился поплавать в море, при этом забыв закрыть окно.

О том, что там натворили Сероки, я узнал, когда он вернулся, а до того, потеряв птиц из виду, решил, что они отправились поживиться чужим виноградом. Они явно отдавали себе отчет в том, что поступают нехорошо: всегда болтливые, на этот раз они совершили свой рейд молча, и, если верить Ларри, по очереди дежурили на подоконнике. Поднимаясь на холм, он, к своему ужасу, увидел одну из налетчиц сидящей на стреме, и шуганул ее как следует. Птица издала сигнал тревоги, напарница выскочила из комнаты, и они вдвоем с хриплыми криками, как школьники, застигнутые за кражей яблок в чужом саду, перенеслись на магнолию. Ларри ворвался в дом и бросился к себе наверх, прихватив меня по дороге. Когда он открыл дверь спальни, из его горла вырвался стон отчаяния.

Сероки прочесали его комнату не хуже агентов секретной службы. Пол был усеян, как осенними листьями, машинописными страницами, причем большинство украшали красивые дырчатые узоры. Бумага всегда особенно привлекала Серок. Стоявшая на столе пишущая машинка напоминала выпотрошенного кролика: из нутра змеилась лента, а клавиши разрисовал птичий помет. Напольный ковер, кровать и стол покрывали скрепки, поблескивавшие, словно изморозь на стекле. Вероятно, заподозрив Ларри в контрабанде наркотиков, Сероки бесстрашно раскурочили коробку с питьевой содой и разбросали содержимое поверх книжных стопок, которые казались припорошенной снегом горной грядой. Стол, пол, страницы рукописи, кровать и особенно подушка были отмечены необычными и весьма художественными отпечатками ног, сделанных зелеными и красными чернилами. Можно было подумать, что каждая птица выбрала и перевернула понравившуюся ей чернильницу и хорошо потопталась в ее содержимом. Например, чернильница с синими чернилами, которые были бы не столь заметны, осталась нетронутой.

– Это последняя капля. – Голос у Ларри дрожал. – Всё. Или ты сам разбираешься с этими птицами, или я своими руками сверну им шеи.

Я стал возражать, что Сероки не виноваты. Уж такими они уродились и ничего не могут с этим поделать. Все сорочье племя, объяснял я, входя в раж, по природе своей любознательное. Они не отдают себе отчета в том, что поступают нехорошо.

– Я не просил тебя читать мне лекцию о сорочьем племени, – угрожающе заметил Ларри. – И меня не интересуют моральные устои сорок, будь то врожденные или благоприобретенные. Повторяю: либо ты их запираешь, а еще лучше вообще от них избавляешься, либо я их разрываю на мелкие кусочки.

Остальные члены семейства, чью сиесту потревожили наши разборки, пришли узнать причину скандала.

– О господи! Что ты здесь вытворял? – полюбопытствовала мать, оглядывая поле битвы.

– Мать, я не в том настроении, чтобы отвечать на идиотские вопросы.

– Это Сероки, – изрек Лесли с видом пророка. – Что-то пропало?

– Ничего не пропало, обошлось, – не без горечи ответил Ларри.

– Да, тот еще порядочек, – заметила Марго.

Несколько секунд он сверлил ее взглядом, с трудом переводя дух.

– Какое глубокое наблюдение, – изрек он наконец. – У тебя всегда наготове какая-нибудь банальность, подытоживающая катастрофу. Я даже завидую твоей способности быть настолько косноязычной в роковые моменты.

– Зачем хамить? – обиделась Марго.

– Дорогая, он же не нарочно, – лицемерно вступилась мать за сына. – Просто он огорчен.

– Огорчен? Огорчен? Эти запаршивевшие стервятники врываются в мой кабинет, как два зоила, рвут на части и оскверняют мою незаконченную рукопись, и ты говоришь, что я огорчен?

– Это очень неприятно, дорогой. – Мать попыталась поднять градус. – Но они ведь не нарочно. Это же птицы… что они могут понимать?

– Не начинай, – рассвирепел Ларри. – Мне уже прочитали лекцию на тему морали сорочьего племени. Наша семейка потворствует зверям, да еще несет антропоморфный бред в оправдание их действий. Отвратительно! Обустройте тюремную камеру и молитесь там на ваших Серок. Вас послушать, это я виноват, что моя комната выглядит так, словно по ней прошелся Аттила со своими гуннами. Так вот, если с этими птицами не разберутся немедленно, я сам приму меры.

Вид у Ларри был такой воинственный, что я счел за благо убрать Серок от греха подальше. В общем, я заманил птиц в спальню с помощью сырого яйца и запер в их детской корзине, пока не придумаю что-нибудь получше. Было понятно, что им понадобится клетка, причем большая, но сам я смастерить просторный вольер не смогу, а на помощь домашних рассчитывать не приходилось. Поэтому я решил подключить мистера Кралефского. Он к нам приедет и за день все сделает, а потом еще поучит меня борцовским приемам. Я давно ждал подходящего случая, и вот он представился. Вольная борьба была лишь одним из скрытых талантов моего репетитора, как мне удалось выяснить.

Не считая матери и птиц, у Кралефского была еще одна страсть – воображаемый мир, в котором постоянно происходили невероятные приключения с двумя главными персонажами: им самим (героем) и безымянной представительницей слабого пола, фигурировавшей как „дама“. Видя, как меня всерьез захватывают его байки, он становился раз от разу все смелее и с каждой встречей впускал меня все дальше в свой заповедный рай. Все началось однажды утром, во время перерыва в учебе, когда мы пили кофе с печеньем. Беседа свернула на собак, и я признался ему, что мечтаю о бульдоге, – эти существа казались мне неотразимо уродливыми.

– Боже правый, бульдоги, да! – воскликнул Кралефский. – Красавцы-звери, отважные и надежные. Чего, к сожалению, не скажешь о бультерьерах.

Потягивая кофе, он бросил в мою сторону смущенный взгляд, и, почувствовав, что Кралефский ждет от меня проявления интереса, я спросил, почему он считает бультерьеров ненадежными.

– Вероломные создания! – уточнил он, вытирая губы. – Исключительно вероломные.

Он откинулся на спинку стула, закрыл глаза и сложил пальцы, словно в молитве.

– Помнится, однажды, давным-давно, еще в Англии, я спас жизнь одной даме, на которую напал такой зверюга.

Он открыл глаза, убедился, что я его внимательно слушаю, снова их закрыл и продолжил:

– Чудесным весенним утром я вышел на свою неизменную прогулку в Гайд-парке. В такую рань там еще не было ни души, полная тишина, если не считать пения птиц. Я проделал немалый путь, когда вдруг услышал утробный, громкий лай.

Его голос понизился до захватывающего шепота, и, по-прежнему не открывая глаз, он склонил голову набок, как будто прислушиваясь. Это было настолько убедительно, что я тоже, кажется, расслышал злобный равномерный лай среди нарциссов.

– Поначалу я как-то не обратил на это внимания. Подумал: ну да, собака гоняется за белками. Но тут до меня донеслись крики о помощи вперемежку со злобным рыком. – Он напрягся, лоб нахмурился, ноздри задрожали. – Я заспешил между деревьями, и вдруг передо мной открылось страшное зрелище.

Он помолчал и прикрыл глаза ладонью, словно даже сейчас ему было больно представлять себе ту картину.

– Прижавшись спиной к дереву, дама отбивалась шезлонгом от бультерьера. Юбка изорвана в клочья, покусанные ноги все в крови. А этот зверюга с пеной у рта скачет вокруг нее и скалится, выискивая, за какое место ее цапнуть. Я сразу понял, что силы дамы на исходе. Нельзя терять ни секунды.

Зажмурившись, чтобы лучше видеть происходящее, Кралефский привстал и расправил плечи, а лицо приняло выражение презрительного вызова, дескать, сам черт ему не брат. Вот как выглядит мужчина, собирающийся спасти даму от бультерьера.

– Я замахнулся тяжелой тростью и с громким криком, чтобы подбодрить даму, бросился вперед. Услышав посторонний голос, пес с жутким рыком прыгнул на меня, я же огрел его по башке с такой силой, что трость сломалась пополам. Хотя в глазах у зверя наверняка потемнело, сил у него оставалось еще много. Я стоял перед ним безоружный, а он, собравшись с духом, подпрыгнул снова, чтобы сомкнуть челюсти на моем горле.

Лоб Кралефского покрылся каплями пота, так что ему пришлось прервать свой рассказ и вытереть испарину носовым платком. Я с нетерпением спросил, что было дальше. Он вновь соединил пальцы в молитвенном жесте и продолжил:

– Я сделал единственно возможное. Один шанс из тысячи. Когда он бросился на меня, я сунул руку в его разинутую пасть, схватил за язык и с силой пропихнул назад как можно глубже. Зверюга сомкнул зубы на моей кисти, брызнула кровь, но я не ослаблял хватку, зная, что на кону моя жизнь. Пес скакал туда-сюда, казалось, целую вечность. Я уже изнемог. И понимал, что долго не продержусь. И вдруг зверь конвульсивно дернулся и обмяк. Я победил. Он подавился собственным языком.

У меня вырвался восторженный вздох. Какая прекрасная история, и, может быть, правдивая. Но даже если нет, так должно было случиться. Я был на стороне Кралефского, который придумал задушенного им бультерьера просто потому, что судьба по какой-то причине лишила его этой возможности. Как же смело вы поступили, сказал я. Он открыл глаза, порозовев от моего искренне вырвавшегося комплимента, и улыбнулся, иронизируя над собой.

– Да нет, смелость тут ни при чем. Дама была в отчаянии, и я, как джентльмен, не мог поступить иначе. Право слово!

Найдя во мне усердного и благодарного слушателя, Кралефский поверил в себя и принялся рассказывать мне о своих приключениях, причем каждое новое оказывалось увлекательнее предыдущего. Я сделал для себя открытие: если сегодня незаметно подбросить ему идейку, то завтра я услышу от него рассказ об интересном приключении; главное – дать пищу для его воображения. Он поразил меня историей о том, как только двое, он и некая дама, выжили после кораблекрушения по пути в Мурманск («Я туда отправился по делам»). Две недели, в промерзшей одежде, перебиваясь сырой рыбой или зазевавшейся чайкой, они дрейфовали на айсберге, пока не пришло спасение. Корабль мог запросто их не заметить, если бы Кралефский не проявил изобретательность: устроил сигнальный костер из меховой шубы своей дамы.

Еще была прелестная история о том, как его пленили разбойники в Сирийской пустыне («я показывал даме гробницы»), и, когда они пригрозили ему тем, что потребуют выкуп за прекрасную спутницу, он предложил себя взамен. Но разбойники, видимо, посчитали, что за даму дадут больше, и отказались от его предложения. Кралефский был против кровопролития, но что он, джентльмен, мог поделать в этих обстоятельствах? Он зарезал всех шестерых ножом, спрятанным в голенище противокомариного сапога… Во время Первой мировой войны он, естественно, находился в секретной службе. С наклеенной бородой его забросили в тыл врага, где он должен был встретиться с другим британским шпионом, чтобы заполучить некий военный план. Другой британский шпион ожидаемо оказался дамой. Их бегство (вместе с секретным планом) от расстрельного взвода можно назвать чудом изобретательности. Кто б еще додумался до того, чтобы заранее проникнуть во вражеский арсенал и зарядить винтовки холостыми патронами, а когда прозвучит залп, притвориться убитыми?

Я настолько привык к невероятным рассказам Кралефского, что, кажется, готов был поверить любому его вымыслу. На этом он и погорел. Однажды он поведал о том, как, будучи молодым человеком и живя в Париже, вечером прогуливался по городу и увидел разнузданного громилу, пристающего к даме. Кралефский как настоящий джентльмен не задумываясь огрел его по голове тростью. Тот оказался чемпионом Франции по вольной борьбе и тут же потребовал сатисфакции. Кралефский принял вызов, назначили дату. Он начал готовиться («овощная диета и серьезные тренировки») и к установленному дню пришел в отличной форме. Его оппонент, по описанию напоминавший неандертальца (как физически, так и умственно), совершенно не ожидал увидеть достойного соперника. Они провозились на ринге около часа, так и не сумев сделать ни одного броска. А потом Кралефский вдруг вспомнил бросок, которому его научил один японский приятель. Он рывком, с разворота, приподнял тяжеленное тело и вышвырнул его за канаты. Бедняга с увечьями провалялся три месяца в больнице. И поделом ему, сказал Кралефский. Хам, который поднял руку на даму, получил по заслугам.

Заинтригованный этой историей, я попросил его обучить меня основным приемам борьбы на случай, если я однажды увижу, как кто-то пристает к даме. Ответного энтузиазма я не увидел. Может, когда-нибудь, в большой комнате, я вам покажу парочку бросков, пообещал он. И благополучно забыл о своем обещании, в отличие от меня. И вот когда он приехал к нам, чтобы помочь мне с новой клеткой для Серок, я решил поймать его на слове. Во время чаепития я дождался подходящей паузы в разговоре и вспомнил о его знаменитой схватке с французским чемпионом.

Похоже, что Кралефского это нисколько не обрадовало. Он побледнел и тут же меня зашикал.

– Такими вещами публично не хвастаются, – зашептал он.

Я был готов уважить нашего скромника, если он преподаст мне урок вольной борьбы. Вы мне только покажите несколько простых приемов, сказал я вслух.

– Что ж. – Кралефский облизнул губы. – Раз такое дело, я вам покажу парочку захватов. Но чтобы стать настоящим борцом, потребуются долгие тренировки.

Обрадованный таким поворотом, я спросил, где мы будем бороться – на веранде, на глазах у всей семьи, или уединившись в гостиной? Он предпочел гостиную, где «нас не будут отвлекать». Мы перешли в дом, сдвинули к стене мебель, и Кралефский неохотно снял пиджак. Он объяснил, что основополагающий принцип борьбы заключается в том, чтобы вывести соперника из равновесия. Например, обхватить его за талию и быстро развернуть. Он показал мне, как это делается, и, поймав на лету, аккуратно бросил меня на диван.

– Итак! – Он поднял кверху указательный палец. – Идея ясна?

Я ответил, что идея ясна.

– Вот ключ ко всему! – изрек Кралефский. – А теперь ты меня бросай.

Желая заслужить похвалу от инструктора, я вложил в бросок все свое рвение. Обхватил его за грудную клетку так, чтобы он не смог вырваться, и швырнул с разворота на ближайшее кресло. Увы, до кресла он не долетел и грохнулся на пол с таким воплем, что прибежало с веранды все семейство. Мы перенесли побелевшего и стенающего чемпиона на диван, и Марго пошла за бренди.

– Господи, что ты с ним сделал? – спросила мать.

Я ответил, что всего лишь следовал инструкциям. Он велел его бросить, и я бросил. Моя-то вина в чем?

– Дорогой, правильно оценивай свои силы. Надо быть поосторожнее.

– Какая дурость, – подал голос Лесли. – Ты ведь мог его убить.

– Один мой знакомый после борцовского приема на всю жизнь остался калекой, – как бы между прочим сообщил Ларри.

Кралефский застонал еще громче.

– Джерри, право же, ты порой совершаешь ужасные глупости! – в расстроенных чувствах воскликнула мать, видимо представив себе Кралефского до конца дней разъезжающим в инвалидном кресле.

Разозлившись на несправедливые обвинения, я напомнил домашним, что ни в чем не виноват. Мне показали, как совершать бросок, и попросили повторить. Вот я и повторил.

– Вряд ли он имел в виду такой исход, – возразил Ларри. – Ты мог повредить ему позвоночник. У этого моего знакомого позвоночный столб сломался надвое, как банан. Даже интересно. Косточки торчали…

Кралефский открыл глаза и посмотрел на Ларри страдальческим взором.

– Можно воды? – попросил он едва слышно.

Тут вернулась Марго, мы заставили Кралефского глотнуть бренди, и к щекам прилила кровь. После этого он снова лег на спину и закрыл глаза.

– Вы можете сидеть, хороший знак, – ободрил его Ларри. – Хотя это еще ничего не значит. Я знавал одного художника… он упал с лестницы и сломал позвоночник, а потом еще целую неделю ходил как ни в чем не бывало, прежде чем это обнаружилось.

– Серьезно? – заинтересовался Лесли. – И чем же все закончилось?

– Он умер.

Кралефский снова сел и изобразил улыбку.

– Не будете ли вы так добры попросить Спиро отвезти меня в город к доктору?

– Конечно, он вас отвезет, – сказала мать. – Хорошо бы еще сделать рентгеновский снимок в лаборатории у Теодора, так вам будет спокойнее.

Мы завернули Кралефского, бледного, но владеющего собой, в одеяла и осторожно усадили в машину на заднее сиденье.

– Пусть Теодор передаст нам через Спиро записочку о состоянии вашего здоровья, – напоследок попросила мать. – Я надеюсь, что вы быстро поправитесь. Мне ужасно жаль, что так случилось. Джерри поступил очень опрометчиво.

Вот его звездная минута! Превозмогая боль, Кралефский благодушно улыбнулся и махнул слабеющей рукой.

– Прошу вас, не расстраивайтесь. Это пустяки. И не ругайте мальчика, он не виноват. Просто я сейчас немного не в форме.

Поздним вечером, завершив акцию милосердия, Спиро вернулся с запиской от Теодора.

Дорогая миссис Даррелл,

рентгеновские снимки груди показали, что у мистера Кралефскго треснули два ребра, причем одно достаточно серьезно. Он избегал говорить о причине случившегося, но явно была применена немалая сила. Впрочем, если он походит в бандаже недельку-другую, все обойдется.

С наилучшими пожеланиями всей семье,

Ваш Теодор

P. S. Скажите, в четверг, когда я приезжал, я, случайно, не забыл у Вас черную коробочку? В ней собраны любопытные экземпляры малярийных комаров. Похоже, что я ее где-то забыл. Дадите мне знать?