Текст книги "Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев"

Оппозиция Троцкому в том, чтобы прийти к соглашению с Германией, была достаточно реальной, но настоящая энергия революции была сосредоточена в конечном счете у Ленина. На следующий день после отъезда посольств из Петрограда у Локарта состоялась первая встреча с этим великим вождем в его спартанском кабинете в Смольном[122]122
  Lockhart, British Agent, с. 236–238.


[Закрыть]. С первого взгляда Локарта позабавила почти комическая внешность Ленина – лысый, круглолицый коротышка был «больше похож на провинциального зеленщика, нежели на политического вождя», – но он сразу же почувствовал в нем силу. В то время как Троцкий был «сам темперамент», Ленин, по мнению Локарта, был спокойным и властным человеком: «Он был холодным и почти бесчувственным. Его тщеславие было непроницаемо для всякой лести»[123]123
  Lockhart, British Agent, с. 238.


[Закрыть]. На этой встрече присутствовал Троцкий, и Локарт был поражен его почтительным молчанием. За закрытыми дверями на партийных собраниях Ленин решительно выступал за продолжительный мир с Германией – на самом деле, если бы все зависело только от него и электоральная мощь Центрального комитета ему не мешала, он заключил бы мир еще несколько месяцев тому назад, – но на тот момент он позволил Локарту поверить в то, что мир, если и будет подписан, окажется недолгим. Более того, Троцкий признал, что большевики сильно боялись того, что немцы, видя слабость России, могут совершить вторжение или вытеснить большевиков и посадить буржуазное марионеточное правительство.

И Локарт продолжал верить, что он все делает правильно и его дипломатическая миссия не провалилась.

Политика и дипломатия были не единственными причинами, по которым он хотел остаться в России, возможно, даже не главными. Это были причины, которые он готов был признать публично, но для него лично существовала гораздо более веская причина, чтобы остаться, – Мура. Его чувства к ней перешли уже границу фантазий и романтического увлечения, превращаясь в то, чего не могли удовлетворить катания на санях и поцелуи украдкой.

Когда февраль сменился мартом, Мура оказалась в своей стихии. Она была так счастлива, как никогда в жизни. Скука и серость отступили, и даже при всей неопределенности и лишениях, сопровождавших революцию, ее жизнь расцветала.

Несмотря на указы, изданные правительством, она все еще имела в своем распоряжении огромную квартиру Ивана, в которой жила с детьми в отсутствие чуждого ей по духу Ивана. И у нее все еще оставались деньги мужа. Если вы были достаточно богаты и имели нужные связи, в Петрограде все еще можно было вести подобие приличной жизни.

И в Петрограде был Локарт. Мура все еще боролась со своими непривычными чувствами к нему, но трепет, который она ощущала в его присутствии, был сильным и непреодолимым. Они ужинали в компаниях на квартире то у нее, то у него, а в свободные часы иногда ездили кататься на санях, но Мура по-прежнему сопротивлялась его попыткам развивать отношения и относилась к их дружбе шутливо.

Ее дни были заполнены работой в посольстве Великобритании. И хотя дипломаты покинули его в конце февраля, оно не закрылось и не опустело. Помимо Локарта, осталась группа людей, включая некоторых ее близких друзей.

Одним из них был капитан Френсис Кроуми. Он несколько месяцев пробыл военно-морским атташе и теперь стал ответственным за остатки английского дипломатического корпуса в Петрограде. Он также все еще отвечал за подводную флотилию Королевского военно-морского флота на Балтике. Командование ею было официально прекращено в январе, когда военно-морской флот перестал сотрудничать с российским Адмиралтейством[124]124
  Bainton, Honoured by Strangers, с. 198–199.


[Закрыть], но подводные лодки все еще находились на Балтике, и по-прежнему существовала опасность, что они попадут в руки немцев. Он перевел их из Ревеля в Гельсингфорс, где они находились на попечении сокращенного состава своих экипажей.

Подобно Локарту Кроуми тоже имел романтические причины, чтобы остаться, но они были более сложные. Он был привязан к Муре, однако она отдалялась от него, и он завязал роман с прекрасной Софией Гагариной[125]125
  Bainton, Honoured by Strangers, с. 201 и везде. Ее настоящее имя было Соня, но друзья знали ее как Софи.


[Закрыть], которая жила в здании посольства Великобритании со своей родственницей – княжной Анной Салтыковой. Княжна владела этим зданием и сдавала его правительству Великобритании, и в нем у нее были свои апартаменты[126]126
  Cross, A Corner of a Foreign Field, с. 353.


[Закрыть].

Остался также и Денис Гарстин, с которым Мура теперь работала в бюро пропаганды в качестве переводчицы. (Ее подруга Мириам работала вместе с ней секретарем.) Мура обожала своего Гарстино по-сестрински, и ее чувство было взаимным. Положение Гарстино становилось неопределенным. Большевики с таким сильным подозрением относились к любому намеку на ухищрения англичан, что пропаганду вести было уже невозможно.

Начальником Гарстина и работодателем Муры был загадочный и скользкий господин по имени Хью Лич, британский бизнесмен, ранее имевший отношение к нефтяной промышленности. Официально Лич был торговым представителем английского бизнеса в России. Он управлял торговой фирмой «Литч и Файербрейс», а бюро пропаганды посольства Великобритании официально считалось его побочным занятием[127]127
  Некоторые из личных писем Муры этого периода (LL и HIA) были написаны на почтовой бумаге Leech & Firebrace, что указывает на тесную связь между бизнесом Лича и пропагандистскими организациями.


[Закрыть]. На самом деле – хотя в то время об этом мало кому было известно – Хью Энсделл Фарран Лич был тесно связан с секретной деятельностью. Он был агентом британской Секретной разведывательной службы – SIS[128]128
  Название, которое было в ходу в то время, звучало как «бюро секретной службы», замаскированное под MI1c. Но название «Секретная (или специальная) разведывательная служба» вошло в обиход приблизительно в конце Первой мировой войны, и оба названия использовались какое-то время одновременно. Маскировочное название MI1c во время Второй мировой войны было заменено на МИ-6. (См.: Jeffery, МИ-6, с. 50, 162–163, 209.) Аббревиатура SIS широко используется историками-неспециалистами и принята в этой книге.


[Закрыть], и в 1917 г. его фирма получила десятки тысяч фунтов стерлингов от британского правительства на ведение антибольшевистской пропаганды. После свершения революции он участвовал в различных проектах, связанных с финансированием настроенных против большевиков донских казаков и скупкой контрольных пакетов акций российских банков и бизнесов, чтобы помешать немцам оказывать свое влияние в России[129]129
  Kettle, The Allies and the Russian Collapse, с. 136–137, 152, 256–257.


[Закрыть].

Мура также предоставляла услуги переводчицы Эрнсту Бойсу – руководителю петроградского офиса SIS[130]130
  Тот факт, что Мура была принята на такую работу (не говоря уже о ее давней близости к сотрудникам посольства), по-видимому, подтверждает, что ее репутация немецкой шпионки, которой общественное мнение ее наделило в то время, вероятно, является более поздним добавлением к мифам о Муре. Это не исключает (маловероятную) возможность того, что она могла шпионить на немцев, но это идет вразрез с представлением о том, что ее многие считали шпионкой (как утверждается).


[Закрыть]. Знала она или нет о том, что эти двое господ, на которых она работала, были агентами английской разведки (вероятно, знала; она была слишком умна, чтобы не заметить, чем они занимаются, и у нее уже были контакты с агентом SIS Джорджем Хиллом), Мура получала удовольствие от работы в атмосфере интриг, которая начала окутывать старое посольство. Жизнь, которая казалась такой унылой и безнадежной в начале года, превращалась в волнующую и удовлетворительную во всех отношениях.

Возможно, она догадывалась, что так не может продолжаться долго. 2 марта немецкие самолеты, которые периодически совершали полеты над Петроградом, начали сбрасывать бомбы. На следующий день большевики капитулировали перед неизбежным и подписали Брест-Литовский мирный договор, полностью приняв условия Германии. 8 марта они публично объявили о ратификации договора. Крайние левые поносили Ленина, называя иудой, но он переждал бурю и сохранил свое положение. Германия захватила большую часть западных территорий старой Российской империи. С подписанием договора побежденными большевиками Россия потеряла треть своего населения и земель, среди которых была Эстония, которая формально стала независимой под защитой Германии.

Так Иван фон Бенкендорф получил то, чего так желал, – мир, порядок и подобие свободы для Эстонии под патронатом монархистской Германии. Граница между Эстонией и Россией захлопнулась. Мура оказалась отрезанной от Йенделя, а ее дети – от своего отца.

Менее чем через две недели Мура пережила еще одно расставание. В качестве меры предосторожности на случай вторжения немцев большевики решили перенести столицу в Москву. Помимо стратегической уязвимости, они сочли Петроград слишком европейским городом как по характеру, так из-за его близости к Европе. Азиатский образ жизни Москвы больше подходил большевикам. Это означало, что маленькой миссии Локарта придется покинуть апартаменты на Дворцовой набережной и последовать за большевистскими властями в новую столицу.

Все это время политическая ситуация – и положение Локарта – становилась все напряженнее. Ллойд Джордж продолжал считать, что связь с большевиками следует поддерживать. Но военный кабинет министров опасался, что Германия захватит Россию in toto (целиком – лат.) и тем самым добьется стратегически важного положения на Тихом океане. Это было немыслимо, и поэтому кабинет проголосовал за то, чтобы уведомить Японию о том, что если она хочет совершить интервенцию против России в Сибири, то такой шаг будет одобрен. Соединенные Штаты дали аналогичное одобрение[131]131
  Kettle, The Allies and the Russian Collapse, с. 260–261.


[Закрыть]. Локарт пытался убедить свое правительство предложить большевикам помощь в ведении партизанской войны против Германии. Вместо этого оно начало строить планы собственного вторжения на северное побережье России в Мурманске и Архангельске, якобы в качестве меры противодействия влиянию Германии к востоку от Балтики. Немцы все еще воевали и захватывали территории, которые были отданы им, но которые они еще не оккупировали. Казалось возможным, что они будут продолжать наступление и перейдут за оговоренные границы.

Правительство Великобритании также стало рассматривать возможность использования скрытых мер с целью свержения власти большевиков. Ставки поднимались, и главные игроки, включая Муру и Локарта, вот-вот должны были оказаться глубже втянутыми в эту игру.

В то время они вели себя так, будто все идет хорошо. Последняя неделя пребывания британской миссии в Петрограде совпала с Масленицей – традиционной русской православной Масленой неделей, когда можно было объедаться перед началом Великого поста. В понедельник Мура устроила небольшой второй завтрак в своей квартире. Гостями были четверо ее оставшихся английских друзей[132]132
  Локарт (British Agent, с. 244) описывает это событие как вечеринку в честь дня рождения Кроуми, что повторяет биограф Кроуми (Bainton, Honoured by Strangers, с. 139). На самом деле день рождения Кроуми был 30 января (17 января OS). Масленица, которую празднуют за семь недель до Пасхи, проходила с 11 по 17 марта 1918 (NS), а вечеринка проводилась в понедельник 11 марта (Локарт, неопубликованная запись в дневнике 11 марта 1918 г.). Возможно, это была вечеринка, устроенная с опозданием, для празднования дня рождения самой Муры (обычно 6 марта). В равной степени вероятно, что «день рождения», возможно, был неправильно понят Локартом или его подвела память. Из его рассказа неясно, были ли на вечеринке какие-то русские гости, но похоже, что нет.


[Закрыть].

Среди них был Френсис Кроуми, статный и обходительный как всегда, единственный, кто должен был остаться в Петрограде, чтобы обеспечить там английское присутствие. Кроуми считал, что жить в большевистской России тяжело в финансовом отношении: баранья нога стоила два фунта стерлингов, и он жаловался тем, кто находился в Англии, что «нужно пожить в таких условиях, чтобы поверить»[133]133
  Кроуми, письмо коммандеру С. С. Холлу, 1/19 фев. 1918 г., у Jones, Documents on British Relations IV, с. 550. В 1918 г. £2 были равны нынешним £100.


[Закрыть]. Но жизнь все еще была легкой, если ты был готов и имел возможность тратить целое состояние, как Мура.

Молодой Денис Гарстин был еще одним гостем, таким же полным жизни и веселья, как и всегда, – «предводитель славных парней», как называл его один из офицеров командного состава[134]134
  Генерал Финлейсон, процитировано у De Ruvigny, Garstin, Denys Norman, с. 66.


[Закрыть]. Локарт отобрал его для своей команды. Даже неукротимая натура Гарстино с трудом позволяла справляться с напряжением, но его богатый запас оптимизма был еще далек от полного истощения. Недавно он встретился со скандально известной Александрой Коллонтай, продвигавшей свою идею «большевистского брака». В противовес ее репутации Гарстино назвал ее «тихой женщиной маленького роста в неприбранной темной квартире, полной большевиков». Он беседовал с ней в крошечной спальне: «Я сказал ей, почему не согласен с большевизмом, и попросил ее как пропагандист пропагандисту объяснить мне многие вещи». Ее ответы произвели на него впечатление, и он нашел ее очаровательной. «Она не миловидна и не молода, – заявил он, – но привела меня в замешательство»[135]135
  Гарстин, письмо, 14 фев. 1918 г., воспроизведено у Walpole, Denis Garstin, с. 600–601.


[Закрыть]. Эта встреча шокировала петроградскую буржуазию; капитан британской кавалерии наедине с комиссаром, особенно с такой сенсационной репутацией, – что же дальше?

Трио капитанов среди приглашенных завершал Хикс, который быстро стал третьим человеком в британской миссии после Локарта и Кроуми. Локарт – единственный гражданский человек среди приглашенных – сочинил для всех нескладные стишки, Кроуми выступил с беззаботной речью, а Мура все подавала и подавала традиционные масленичные блины с икрой, которые гости запивали водкой, и все это сопровождалось бурей смеха честной компании[136]136
  Lockhart, British Agent, с. 244.


[Закрыть].

Это было последнее «ура» английских игроков в России; но начиная с этого момента ставки будут расти так быстро, что им придется бороться, чтобы за ними поспевать. Еще до окончания лета двое из присутствовавших на этом застолье будут мертвы, а другие трое – окажутся в тюрьме ЧК, думая о том, что в любой момент могут оказаться перед расстрельной командой.

Переезд властей в Москву начался. Ленин переехал первым. В следующую субботу 16 марта за ним последовал Троцкий. Он отправился специальным поездом в сопровождении семисот латышских стрелков – «преторианской гвардии нового красного Наполеона»[137]137
  Lockhart, British Agent, с. 245–246.


[Закрыть]. С ним также уехали сотрудники его штаба и – на почетных местах – Роберт Брюс Локарт и капитан Уильям Хикс. В пути они вместе с Троцким обедали, и тот продолжал уверять Локарта, что намерен воевать с немцами. Он только что был назначен комиссаром по военным и военно-морским делам, или военным министром, как все называли эту должность, и говорил, что не примет этот пост, если Россия не начнет воевать. Локарт до поры до времени предпочитал верить ему.

Оставшись в Петрограде, Мура почувствовала себя одиноко. Ее дети были с ней, но это не могло длиться долго. Для них было слишком опасно оставаться в городе, и Мура неохотно приняла решение позволить Кире, Павлу и Тане поехать в Йендель, чтобы о них там заботился Иван.

Так как граница была закрыта, а Эстония находилась под контролем Германии, предприятие было рискованное. Детей тайно вывезли из Петрограда в быстрой тройке – виде транспорта, который все еще составлял основу почтовой службы в России. Мики поехала с ними. Она ехала навстречу величайшей опасности: подданная Великобритании направлялась в государство, подконтрольное Германии. У нее был фальшивый паспорт, и ей были даны указания не произносить ни слова по-английски до тех пор, пока они не окажутся в Йенделе[138]138
  Таня описывает эту поездку схематично (Alexander, Estonian Childhood, с. 5). Дата не указана, но это было начало весны, и на земле еще лежал снег. Таня также не уточняет, где был получен паспорт Мики. Возможно, Мура использовала свои связи с секретной службой; в качестве альтернативы Локарт мог использовать свое влияние на Троцкого. Таня подразумевает, что поездка была совершена днем, что чрезвычайно маловероятно в транспортном средстве на конной тяге на расстояние 300 километров.


[Закрыть]. Мики никогда хорошо не владела русским языком, так что эта поездка была сопряжена с рисками. Помимо Мики детей сопровождали два фокстерьера их бабушки. Продуктов в столице так не хватало, что мадам Закревская больше не могла прокормить их.

Снабженная продовольствием на один день, в сопровождении швейцарца, который зарабатывал себе на жизнь, нелегально переправляя людей через российские границы, маленькая группа беженцев разместилась в почтовой тройке и отправилась в путь. Какой бы бесстрашной ни была Мики, она боялась за детей. Свой собственный язык она могла держать за зубами, но дети росли, говоря в семье по-английски, и в своем возрасте (Тане было три года, Павлу – пять лет, а Кире – семь) кто знает, что они могли выпалить, как бы строго их ни предупреждали, что нужно помалкивать.

После долгой, изнурительной поездки – на земле все еще лежал снег, который замедлял движение колесной тройки, – они добрались до эстонской границы. Дети молчали, и они пересекли границу без вопросов со стороны пограничников. В конечном счете они добрались до Йенделя, где их встретил Иван.

Под защитой Германии в Эстонии был восстановлен порядок, и жизнь Бенкендорфов – Ивана, детей и всех их родственников – стала спокойной и безопасной. Но дети оказались теперь в трудном положении. Граница между ними и их матерью была границей между враждующими государствами, и они больше не могли вернуться.

Мура объяснила причину того, что сама она осталась в России: там была ее мать, которая не могла отправиться в дорогу. Но у нее была и гораздо более веская причина. Оказавшись теперь свободной от своей самой главной ответственности, она с нетерпением ожидала того момента, когда сможет поехать в Москву, чтобы быть с Локартом.

Глава 6. Страсть и интрига. Апрель – май 1918 г.

Пятница 12 апреля 1918 г., Москва

Молодая женщина лежала лицом вниз на ковре в окружении осколков дорогого фарфора и разбитых бутылок из-под шампанского. Великолепный обюссонский ковер был пропитан вином и кровью, а обитые шелком стены гостиной – испещрены отверстиями от пуль. Яков Петерс, заместитель начальника ЧК, ткнул носком ботинка женщину под ребра и перевернул тело. Ей в шею попала пуля, а ее растрепанные волосы слиплись от запекшейся темно-красной крови.

«Проститутка», – пробормотал Петерс и пожал плечами. Она не была одной из намеченных жертв сражения, которое произошло в этом доме, и дюжин других жертв в этом районе, – просто случайная подружка анархистов, которые устраивали свои притоны в заброшенных домах московской состоятельной элиты. Она не представляла никакого интереса.

Локарт посмотрел на застывшее, испачканное кровью лицо женщины. По его оценке, ей было не больше двадцати лет. Он оглядел пулевые отверстия в стенах и на потолке и все то, что казалось остатками оргии. По всему дому лежали и другие тела: некоторые были безоружными, другие – вооруженными до зубов[139]139
  Lockhart, British Agent, с. 258–259. Локарт пишет, что этот дом принадлежал женщине по фамилии Грачева, но не дает больше никакой информации. Возможно, владелицей была Мария Грачева, коллекционировавшая предметы искусства, которая была в числе состоятельных эмигрантов, бежавших из России после революции. Ее коллекция (или та ее часть, которая уцелела) была захвачена государством и оказалась в Румянцевском музее (Сененко, Частные коллекции конца XIX века, с. 19–21).


[Закрыть]. ЧК начала силой брать под свой контроль новую столицу, уничтожая контрреволюционный сброд, и это была первая крупномасштабная операция чекистов.

Это был необычный и тревожный день для Локарта, ужасная, но и волнующая интерлюдия в однообразном первом месяце его жизни в Москве.

За недели, которые пролетели после переезда из Петрограда, жизнь превратилась в нескончаемую череду встреч и деловых бесед. Ему часто приходилось заставлять себя сосредоточиться. Дни сменяли друг друга, складывались в недели, и мысли о Муре все больше отвлекали его. Когда же она приедет к нему, как обещала, как они планировали? Сколько еще он сможет выдержать это ожидание? Прошло уже четыре недели. Путь неблизкий, требуются пропуска, у нее своя работа, у него – своя… но как же трудно было переносить эту неизвестность. Она мешала его работе. Он писал, слал телеграммы, в которых говорилось об этом. Ее поспешные, дразнящие ответы сосредоточенно перечитывались по многу раз и тщательно хранились, как и каждая записка от нее будет храниться у него до самой смерти. Один визит был уже обещан и отменен. Потом Денис Гарстин возвратился из поездки в Петроград с письмом и вестями о том, что Мура нездорова.

«Дорогой Локарт, – писала она, соблюдая формальности, которых они придерживались, – и опять это всего лишь письмо, а не я сама. Гарстино объяснит, как и почему. Но я надеюсь, что вы вскоре снова увидите красный свитер и сделаете чуть большую и лучшую работу… С наилучшими пожеланиями, Мура Бенкендорф»[140]140
  Мура, письмо, 16 апр. 1918 г., LL. Это одно из ее случайных писем, написанных на почтовой бумаге одной из фирм Хью Лича; на этой фирменной бумаге написано «Farran Farranovich Leech» кириллицей. «Красный свитер» – вероятно, предмет одежды, который он оставил у нее; в письмах Муры есть случайные упоминания, когда он просит ее привезти ему тот или иной предмет, который оставил при одном из его многочисленных переездов.


[Закрыть]. Самой мысли было достаточно, чтобы испытать непреодолимую тягу к ней.

Тем временем он ходил то на одни, то на другие встречи. Большинство из них были встречами с Лениным, Троцким или другими комиссарами – эти ему приходилось посещать самому, но иногда гора в лице коллег-дипломатов и агентов приходила к Магомету. Локарт устроил свою штаб-квартиру в номере люкс гостиницы «Элит» – изящном, но приземистом здании в квартале, который располагался неподалеку от улицы Петровка. Гостиница «Элит» была одной из немногих хороших гостиниц, все еще работавших в городе[141]141
  Гостиница «Элит» (в разные времена носила названия «Россия» и «Аврора») – в настоящее время это гостиница «Будапешт» на улице Петровские линии, неподалеку от улицы Петровка.


[Закрыть]. Казалось, что всем в Москве нужно было поддерживать отношения с представителем Великобритании – русские, англичане, французы, американцы, люди изо всех уголков прежней Российской империи хотели поговорить с ним. Его просили об одолжениях или предлагали услуги, обменивались с ним информацией и делились мнениями. При этом выгода от общения была обоюдной.

Так пролетали дневные часы; с наступлением темноты он писал отчеты и сообщения, самостоятельно трудясь над шифрами, потому что в его миссии не было для этого специального сотрудника. Лишь секретарь (которому не были доверены шифры), сам Локарт, Хикс и временами Гарстин. В России находились и другие британцы – предприниматели, журналисты, военные, которые не были связаны с миссией Локарта, но имели собственные интересы, зачастую по приказу британского правительства – различные фишки, которые переставлял Ллойд Джордж в своей игре в рулетку. Локарт имел минимальную или вообще не имел никакой информации об их делах, и все же русские считали, что он несет за них ответственность[142]142
  Lockhart, British Agent, с. 262–263.


[Закрыть]. Лишь с немногими он имел прямые контакты. Кроуми и некоторые разведчики в Петрограде регулярно выходили с ним на связь, а иногда и приезжали к нему. Была еще военная миссия в Петрограде и Мурманске, задача которой была позаботиться о том, чтобы огромные запасы британского продовольствия, оставшиеся с тех времен, когда Россия была союзницей Великобритании, не попали в руки немцев. (Постоянно шли закулисные разговоры о том, что эта миссия является ядром сил вторжения – идея, которую Локарт энергично отвергал.) У него также было много дел с журналистом «Манчестер гардиан» (а позднее детским писателем) Артуром Рэнсомом – «Дон Кихотом с усами как у моржа», который был на дружеской ноге с большевиками и представлял собой хороший источник информации. Локарту он очень нравился.

Локарта время от времени приглашали присутствовать на заседаниях Центрального комитета, которые проводились в ресторане гостиницы «Метрополь». Здание было целиком реквизировано, чтобы стать парламентом и спальным корпусом для делегатов-большевиков, и переименовано во Второй дом Советов[143]143
  Lockhart, British Agent, с. 256–257. Локарт называет «Метрополь» «первым Домом Советов»; на самом деле он был вторым, первый – бывшая гостиница «Националь».


[Закрыть].

На одном из этих заседаний в начале апреля его представили человеку, который считался воплощением большевистского террора. Стройный, безупречный злодей из зажиточной белорусской семьи с козлиной бородкой с проседью и носом, похожим на кривую турецкую саблю, Феликс Дзержинский, основатель и руководитель ЧК, оставаясь на протяжении всей жизни радикалом, за плечами которого были годы тюремного заключения и ссылки, служил в военном подразделении большевистской партии во время Октябрьской революции. Его высоко ценил Ленин; он уже имел репутацию безжалостного истребителя всего, что пахло контрреволюцией. Эта встреча оказала на Локарта глубокое впечатление. И хотя у Дзержинского поблескивали глаза, а его тонкие изящные губы кривились в улыбке, Локарт не ощущал в нем и следа юмора.

Начальника ЧК сопровождал низкорослый коренастый мужчина лет сорока с длинным носом, нависающим над густыми черными усами; из-под густой шевелюры зачесанных назад волос на всех пристально смотрели узкие, внимательные, слегка смеющиеся глаза. Локарт был представлен ему и пожал руку, но оба они не проронили ни слова. Звали мужчину Иосиф Джугашвили – имя это ни о чем не говорило представителю Великобритании. Он сделал вывод, что этот человек честолюбив, но всерьез его никто не воспринимает. «Если бы собравшимся членам партии его представили как преемника Ленина, – позднее вспоминал Локарт, – делегаты расхохотались бы»[144]144
  Lockhart, British Agent, с. 257.


[Закрыть]. Но Джугашвили уже превращался в страшного, несгибаемого человека и носил революционный псевдоним Сталин[145]145
  Часто неправильно переводится на иностранные языки как «человек из стали», фамилия Сталин не имеет буквального английского перевода.


[Закрыть].

Дзержинский создал вокруг Ленина кольцо безопасности, противостоя множащимся угрозам в адрес большевистского государства. После месяцев беспорядка власть начинала вводить в Москве дисциплину. Заговорщиков-контрреволюционеров следовало искоренить, и анархисты были первыми в этом списке. Они считались сподвижниками большевиков во время революций прошлого года, но анархисты-коммунисты откололись, когда большевики отошли от их идеала – разрушения государства до основания – и начали устанавливать свою собственную диктатуру. Анархисты, загнанные в подполье, превратились в необычный и пугающий гибрид подрывного политического движения и криминальной чумы; в их рядах состояли бывшие солдаты, радикально настроенные студенты и преступники. Их лидеры пытались снять с себя ответственность за действия преступных элементов, но большевики решили, что анархисты, которые когда-то были союзниками, теперь стали контрреволюционными бандитами, и с ними должно быть покончено. ЧК начала кампанию по очистке от них партийных рядов.

Первый сильный удар по анархистам был нанесен 12 апреля. Поводом к нему послужил инцидент, имевший место несколькими днями раньше, когда автомобиль, принадлежавший Реймонду Робинсу – американскому коллеге Локарта, был якобы украден анархистами[146]146
  Аврих, Русские анархисты, с. 184.


[Закрыть]. Рано утром более тысячи чекистов начали облавы в двадцати шести местах, известных как притоны анархистов, многие из которых находились в доходных домах на Поварской улице – в западном районе Москвы, где раньше жили богатые торговцы. Анархисты были хорошо вооружены, и перестрелки длились по нескольку часов, переходя от дома к дому, из комнаты в комнату. Десятки анархистов были убиты[147]147
  Локарт (British Agent, с. 258) приводит цифру – «больше сотни», но Аврих (Русские анархисты, с. 184) утверждает: 40 убитых или раненых. Возможно, какие-то тела, которые видел Локарт, были телами чекистов.


[Закрыть], а еще двадцать пять – казнены чекистами[148]148
  Werth, A State Against Its People, с. 64.


[Закрыть] на месте. Более пятисот были задержаны и увезены.

Днем того же дня Дзержинский послал машину за Робинсом и Локартом и распорядился, чтобы его заместитель Яков Петерс провел их по местам проведения облав.

Петерс был незабываемым персонажем. Латыш по рождению, он был фанатичным революционером. Несколько лет он прожил в изгнании в Англии и в 1911 г. привлечен к суду в Олд-Бейли в качестве одного из участников осады дома номер 100 на Сидней-стрит в Лондоне, в ходе которой бандой радикалов были застрелены трое полицейских. С Петерса было снято обвинение в убийстве, и в 1917 г. он возвратился в Россию, чтобы принять участие в революции. У него было широкое круглое лицо со вздернутым носом и ртом с опущенными вниз уголками, похожим на серп; он смотрел на мир напряженными горящими глазами. Как чекист он был совершенно неумолим, не испытывая жалости или душевного волнения. Если нужно, он мог казнить и пытать, но не получал от этого удовольствия. Безопасность государства – вот что было важным, и подобно Ленину и Дзержинскому он считал, что террор – самый эффективный способ ее обеспечить[149]149
  Deacon, A History of the Russian Secret Service, с. 168; Leggett, The Cheka, с. 118–119. В интервью московской газете в ноябре 1918 г. Петерс заявил: «Я не такой кровожадный, как говорят» (процитировано у Werth, A State Against Its People, с. 75). Фамилия Петерса иногда пишется как Peterss, а его имя – по-разному: Яков, Якоб или Ян.


[Закрыть].

Но он был воспитанным человеком и умел держаться учтиво. В этом же году Локарту придется узнать Якова Петерса гораздо ближе, и, несмотря на все, что он знал об этом человеке от людей, которых тот без долгих рассуждений обрекал на пытки или смерть, и все то, что Локарт сам перенес при «общении» с ним, ему было трудно испытывать к нему неприязнь.

Петерс имел слабость к англичанам и американцам, и ему нравились Локарт и Робинс. Казалось, он получал удовольствие от того, что водит их из дома в дом по Поварской улице, демонстрируя им трупы и разрушения – результат безжалостного обращения ЧК с контрреволюционерами. Локарт не мог найти в себе большого сочувствия к убитым и наказанным; убогость и запустение, которые они создали и в которых жили в этих роскошных, комфортабельных домах, – грязь повсюду, разрезанные ножами картины, фекалии на коврах – вызывали в нем отвращение[150]150
  Lockhart, British Agent, с. 258–259.


[Закрыть]. В этом районе он жил в те времена, когда работал в консульстве. Они с Джин снимали квартиру всего через улицу от этого самого места. Эти дома, загаженные и находящиеся в состоянии упадка, принадлежали его соседям и знакомым.

Но женщина, застреленная в гостиной дома Грачевой, вызывала совсем другие чувства. Проститутка или нет, она была молода и, очевидно, ни в чем не виновата. Петерс холодно заметил, что, возможно, к лучшему, что она погибла, но почему сделал такой вывод: потому ли, что она была проституткой, или просто потому, что была не очень привлекательной, – не сказал[151]151
  По-видимому, Локарт подразумевает, что верным было первое предположение, но, так как проститутки были востребованы в штаб-квартире ЧК и в Петрограде, и в Москве (Figes, People’s Tragedy, с. 683–684), кажется маловероятным, чтобы Петерс придерживался такой точки зрения.


[Закрыть].

Это был день, который останется в памяти Локарта навсегда. Он доказал следующее: большевики, несмотря на все их колебания в отношении войны, были способны закрутить стальные гайки на своих городах. Они могли создать и мощное государство. В тот момент, однако, не было ясно, являлась ли такая перспектива обнадеживающей или ужасающей.

Воскресенье 21 апреля 1918 г.

Россия снова зазеленела. Снега растаяли, и на деревьях, которые мелькали за окном поезда, распускались почки.

Мура надолго застряла в Петрограде, и ей было странно снова находиться в движении. Приблизительно в это время в прошлом году она ехала в Йендель в надежде на то, что революционное безумие закончилось и мир снова успокоился. Теперь дорога в Йендель была отрезана, а мир снова скатился в безумие, которое невозможно вылечить. Она задавала себе вопрос, увидит ли когда-нибудь своих детей. Мура была готова признать, что у нее не очень хорошо развит материнский инстинкт, но, по собственной оценке, она любила своих детей. Любила ли она их настолько, чтобы пожертвовать собой ради них, – это еще не подверглось испытанию[152]152
  Мура, письмо Локарту, HIA. Без даты: вероятно, июнь 1918 г. (Большинство из 28 писем, которые Мура написала Локарту до октября 1918 г., не имеют даты, и их хронологию нужно восстанавливать по содержанию и контексту. Она часто ссылается на текущие события, которые помогают определять даты.)


[Закрыть].

Поезд тащился в Москву долго – весь день и всю ночь, вызывая в памяти воспоминания о бесконечном путешествии в фамильное поместье Березовая Рудка, когда она была ребенком. Поместье находилось почти вдвое дальше от Москвы, и после смерти ее отца уже не было радости от конца пути. Как все изменилось теперь во всех отношениях! С каждой оставленной позади милей приближался момент, когда она наконец увидит Локарта.

Поезд замедлил ход, проезжая по северному пригороду Москвы, сердце Муры забилось немного быстрее. Как только он, дернувшись, остановился на Николаевском вокзале[153]153
  Теперь Ленинградский вокзал.


[Закрыть] в облаке пара и дыма, она взяла свой саквояж, поправила юбку и шагнула на платформу. Ей галантно помог Джордж Ле Паж, крепкого телосложения, бородатый и общительный офицер военно-морского флота, который ехал на том же поезде. Ле Паж был сотрудником миссии Френсиса Кроуми и приехал в Москву по срочному делу к Локарту.

Ситуация в военно-морской сфере складывалась не очень хорошо и для англичан, и для русских. Кроуми – Старый Кроу (в переводе с английского дословно: старая ворона), как называла его Мура, был подавлен последние две недели, так как ему в конце концов пришлось уничтожить свою любимую флотилию подводных лодок. В начале апреля было получено подтверждение, что Германия отправляет армейский дивизион, чтобы захватить контроль над Финляндией, где все еще продолжался конфликт между красными и белыми финнами и русскими войсками. Флотилия Королевского военно-морского флота, все еще укрывавшаяся в Гельсингфорсе после отступления из Ревеля, находилась под угрозой. В отсутствие боевых экипажей не было никакой возможности привести субмарины в движение. 3 апреля Кроуми отправился в Гельсингфорс. Тамошнее бизнес-сообщество, которое помогало финансировать немецкое вторжение, предложило ему пятьдесят тысяч фунтов стерлингов, если он помешает Красному флоту русских предотвратить высадку немцев. Стань Кроуми наемником, он мог быть богатым человеком – не так давно один русский белогвардеец, настроенный против большевиков, предложил ему пять миллионов, если он передаст флотилию Белому движению[154]154
  Кроуми, письмо коммандеру С. С. Холлу, апрель 1918 г., у Jones, Documents on British Relations IV, с. 550–551. Кроуми не уточнил, были ли те «пять миллионов» фунтами стерлингов, рублями или марками; однако, как следует сразу после его упоминания £50 000, можно сделать вывод, что это были фунты. В 1918 г. £5 миллионов были бы равны приблизительно £300 миллионам в наше время – договорная цена за флотилию подводных лодок.


[Закрыть].

Какова бы ни была ее стоимость на открытом рынке, подлодки были бы бесценны для немцев. Кроуми приказал своему заместителю лейтенанту Дауни уничтожить флотилию. За последующие пять дней, пока немецкая дивизия высаживалась и двигалась к Гельсингфорсу, подлодки были отбуксированы в район плавучих льдов, в них были заложены и взорваны заряды. Через несколько минут после каждого затопления происходил титанический взрыв, когда морская вода устремлялась в проломленный корпус подлодки и взрывались огромные аккумуляторы[155]155
  Отчет Дауни, процитирован у Bainton, Honoured by Strangers, с. 214–215.


[Закрыть]. Кроуми остался в Гельсингфорсе, чтобы способствовать поспешному бегству трех британских торговых судов[156]156
  Bainton, Honoured by Strangers, с. 220–223.


[Закрыть]. Измученный после дней «тяжелого труда в качестве инженера, кочегара, матроса и шкипера в одном лице с группой бесполезных армейских офицеров», он «выбрался из Гельсингфорса в самый последний момент» с помощью своих белых друзей[157]157
  Кроуми, письмо адмиралу У. Р. Холлу, апр. 1918 г., у Jones, Documents on British Relations IV, с. 551–552.


[Закрыть]. Он был огорчен потерей субмарин и чувствовал, что никогда не простит этого белофиннам[158]158
  Кроуми, письмо коммандеру С. С. Холлу, апр. 1918 г., у Jones, Documents on British Relations IV, с. 550–551.


[Закрыть]. После того как флотилия была выведена, исчезли последние функции той роли, которую играл капитан Кроуми как офицер военно-морского флота; с этого момента он полностью стал дипломатом и агентом разведки.