Текст книги "Иллюзии"

К исходу второй недели Вилли поняла, что Хоудж-старший, вопреки внешним проявлениям, знал всю кухню фирмы больше, чем компаньоны и их коллеги, вместе взятые, а также, несомненно, разбирался в законах лучше других юристов из фирм на Стейт-стрит. Она также поняла, что он великодушно делится своими знаниями, безупречно честен и открыт, в противоположность своему сыну Баду.

Вилли не могла точно сказать, кто кого невзлюбил первым, но они с Бадом будто были рождены для взаимной антипатии, которая окончательно созрела уже к концу первой недели. Бад "забыл" передать ей поручение одного из молодых коллег написать реферат его, работы. Вилли простила его забывчивость. Просто небрежность и невинная ошибка, сказала она себе. Но, неделю спустя, ее вызвал не кто иной, как сам Хоудж III.

– Мисс Делайе, – сказал он твердо. – Надеюсь, вы были информированы о том, что к вчерашнему полудню вы должны были закончить исследование материала Харкви. Могу ли я вас спросить, где ваш отчет?

Вилли пристально посмотрела на своего руководителя. Разве могло случиться так, что она просто забыла выполнить работу, которую он ей поручил?

– Подождите, подождите, мисс Делайе, – нетерпеливо сказал Хоудж. – Мое дело несколько специфическое! Я написал его в четверг, и Бад любезно согласился передать его вам. Это означает, что у вас было целых четыре дня, чтобы сделать такую простую работу. Вы можете объяснить мне, почему вы ее не выполнили?

Вилли поняла, что на сей раз это уже точно не случайность. Но, однако, она была уверена – глупо говорить старшему Хоуджу, что сын его сознательно не сообщил ей об этом задании. Она постаралась быстро обдумать ситуацию и дать ответ, который не выглядел бы непрофессиональным или детским. Но она не находила ответа. Наконец она сказала вежливо, но твердо:

– Прошу прощения, мистер Хоудж. Результаты моего исследования будут на вашем столе завтра.

Она вышла из комнаты "синьора руководителя", негодуя. Даже если она просидит всю ночь, в лучшем случае, работа будет готова через два дня. Войдя в комнату Бада, она резко спросила:

– Где оно?

– Что? – весело поинтересовался он, не поднимая головы.

– Это данное Богом дело, которое, как я понимаю, ты должен был передать мне на прошлой неделе.

Выражение его лица ничуть не изменилось, когда он поднял на нее глаза.

– Если ты разберешься в этом беспорядке на моем столе, – сказал он как бы между прочим, – то, надеюсь, ты найдешь, что ищешь.

Вилли не имела никакого желания искать. Что-то в тоне Бада подсказало ей, что бумаг на столе нет. Они, скорее всего, в его столе, специально спрятаны.

– Ну и осел ты, Бад! – сказала она. – Почему ты делаешь такие вещи? Почему ты так настроен против меня? Я не собираюсь конкурировать с тобой. Я здесь только до сентября. Почему ты не даешь мне возможности поработать это время?

Он улыбнулся, не разжимая губ, и выдавил ответ:

– Ничего личного, мисс Делайе. Называйте это протекционизмом, или, если хотите, моим взглядом на дарвинизм. Меня заботят только мои собственные интересы. То же самое я советую делать и вам. И я не вижу причин помогать вашему росту и повышать вашу квалификацию.

– По крайней мере, это звучит откровенно. Мне стало все ясно, – сказала она, потрясенная его цинизмом. – Как же вы собираетесь быть адвокатом, не умея быть беспристрастным?

Тонкая улыбка Бада перешла в усмешку.

– Если вы будете служить закону и при этом захотите быть беспристрастной, то ваши клиенты будут иметь не адвоката, а Дон-Кихота.

Она скрыла возмущение, как делала уже не раз. Но злость затаила в себе. Вилли была уверена, что настанет день, когда у нее не будет нужды осторожничать, и тогда она выскажет им все, что думает.

Несколько дней она боролась с собой, чтобы не сделать этого прямо сейчас. Какой это будет славный день, когда она сможет позволить себе сказать все!

С тех пор она старалась избегать Бада, держаться от него подальше, хотя это было не очень легко, так как столы их стояли рядом. Но она очень удивилась, когда узнала, что он уже зачислен на подготовительные курсы Гарвардского университета. Бад понял, что пора прекращать мелкие акты саботажа. Вилли работала у "Коллендера, Хоуджа, Ринглея и Вайта", стараясь показать себя с лучшей стороны. Большая часть ее работы была простой и механической. Вести каталоги в библиотеке, регистрировать, копировать документы. Но, когда она показала, что умеет усердно работать и способна на большее, сотрудники фирмы проинструктировали своих секретарей, чтобы именно ей поступали свежие контракты для предварительной обработки.

Это случилось, когда она, работая с шестистраничным контрактом, обнаружила мелкую ошибку, на которую не обратили внимания два сотрудника, работавшие до нее с документом. Ошибка была совершенно незначительной, маленькая языковая неточность. Но она могла бы, не будь замеченной, поставить под сомнение право клиента на владение важными фондовыми бумагами в сотни и тысячи долларов. Вилли обратила внимание штатного адвоката на эту неточность, и та была срочно исправлена.

Ее старание было вознаграждено похвалой не кого иного, а именно мистера Хоуджа.

Остановив ее вечером в коридоре, когда Вилли уходила позднее обычного, он сказал:

– Мисс Делайе! Позвольте мне заметить, что вы являетесь первой женщиной, которая выполняет работу большую, чем просто секретарь. Мы заметили это. Вы продемонстрировали хорошую инициативу и знание основ юриспруденции. И это замечательно.

Он от души хвалил ее и отмечал ее способности. Затем, когда пыл его поостыл, он уже спокойно сказал:

– Я и мои партнеры будем более, чем польщены, если вы согласитесь поработать у нас будущим летом.

Придя на работу следующим утром, Вилли почувствовала недоброжелательный взгляд Бада, которым он проводил ее к рабочему месту. Он наверняка узнал о ее успехе за вчерашним ужином. Вилли не смогла сдержать довольную, с оттенком триумфа, улыбку и прощебетала обычное утреннее приветствие:

– Доброе утро, мистер Хоудж!

Лицо Бада потемнело, и стало очевидно, что он готовится к генеральному сражению.

До конца лета Вилли остерегалась, как бы хитрости Бада не застали ее врасплох. Но ничего такого не произошло. По крайней мере, она ничего не заметила. Когда мистер Хоудж пригласил ее в кабинет как раз перед "праздником профсоюзов", она терялась в догадках: неужели Бад скомпрометировал ее перед отцом? Неужели тот откажется от своего приглашения на следующее лето? Ее тревоги возросли, когда она обратила внимание на задумчивое выражение лица шефа.

– Мисс Делайе! – сказал он. – Перед тем, как говорить о вашем академическом образовании, я хотел бы побеседовать с вами о единственно непонятном мне за все время вашего пребывания здесь деле. Присаживайтесь, пожалуйста.

Вилли села напротив шефа. Оправдывались ее наихудшие предположения.

– Я, конечно, не могу помочь, – сказал он, – но мне хотелось бы понять, почему у вас сложились такие несердечные отношения с вашим напарником, моим сыном Бадом.

Не имея возможности что-либо отрицать, Вилли не проронила ни звука.

– Для адвоката, мисс Делайе, находить компромиссы и не портить отношений с людьми – это важнейшее профессиональное качество.

Вилли хранила молчание – ее шеф, кроме всего прочего, был отцом Бада.

– Молчание, конечно, может быть очень ценно в некоторых ситуациях, но я попрошу вас ответить на мой вопрос.

– Хорошо, – сказала она, – вы правы. У меня не сложились отношения с Бадом. Я была бы очень рада работать с ним, но он не желает этого. Он делал все, чтобы не дать мне работать, чтобы у вас обо мне сложилось превратное впечатление.

– А почему он так поступал? – Взгляд Хоуджа из-под золотой оправы очков казался неживым.

– Я не знаю, – ответила она правдиво. – Но я предполагаю, что мое появление он воспринял как вторжение на его собственную территорию. Или, может быть, ему не нравится видеть женщину, которая занимается тем же делом, которое он выбрал для себя.

Хоудж смотрел на нее как судья, оценивающий правдивость показаний подсудимого. Затем резко прервал ее:

– Спасибо, мисс Делайе. Благодарю вас за правду.

И это было все? Разговор был закончен без вопросов, без попыток выяснить подробности. Но, что бы она ни говорила, была уверенность в том, что Хоудж не будет симпатизировать ей, так как оппонентом был все же его сын. В Бостоне кровные связи были крепче цемента.

Вилли встала, собираясь выйти из кабинета. Она сделала шаг к двери и вдруг решила, что ей нечего терять, и сейчас она скажет шефу о своем собственном деле.

– Мистер Хоудж! – сказала она, обернувшись и уверенно подойдя к его столу. – Никем, кроме юриста, я быть не желаю. И я верю, что из меня получится хороший специалист. Я хотела бы поступить в Гарвардскую высшую школу, и я вынуждена просить вашей рекомендации. Я уверена, что вам наверняка известно положительное действие такого рода документов...

Хоудж опять посмотрел на нее неживым взглядом.

– Позволю себе еще раз повторить, мисс Делайе, – сказал он спокойно. – Я благодарю вас за откровенный разговор со мной. Всего хорошего.

Ответ Хоуджа на ее просьбу она получила вместе с зарплатой. На конверте была пометка: "Лично и конфиденциально". Внутри оказалась копия рекомендательного письма, которое он написал в приемную комиссию Гарвардского университета, в письме он характеризовал ее как яркую, инициативную и способную личность. И никакого упоминания о "темном пятне" – ее взаимоотношениях с коллегами, в частности, с его сыном, то есть о том, о чем он имел с нею беседу. Рекомендательное письмо сопровождалось небольшой запиской, написанной от руки в характерном для него стиле.

"Моя дорогая Вилли! Посоветовавшись со своим сердцем и совестью, я признаю себя виновным в том, что всегда выполнял работу, связанную с защитой интересов своих клиентов, лучше, чем работу, связанную с воспитанием моего единственного сына. Я надеюсь, что вы не будете судить о дереве по его ветке, и желаю вам всего хорошего во всех ваших начинаниях.

Я должен, тем не менее, предупредить вас: если юридический факультет Гарварда будет так любезен зачислить вас в ряды своих студентов, вы можете встретиться с моим сыном, которому я имел честь написать почти такое же рекомендательное письмо, как и вам. Вы могли бы изменить отношения с нежелательным соперником, как и получить возможность приобрести некоторую внеклассную профессиональную подготовку в выбранной вами профессии.

С большим уважением

Боудлей Хоудж III".

ГЛАВА 6

За день до начала занятий в Гарвардском университете Вилли переменила место жительства. Из комнаты в Редклифф, где она жила во время летней практики, когда работала в фирме "Звони и жди", она перебралась в комнату на третьем этаже на Хенкок-стрит.

Благодаря письму Хоуджа III, ее без проблем приняли на юридический факультет.

Сейчас она стояла перед дверью своей новой комнаты и вставляла ключ в замочную скважину. Дверь внезапно отворилась изнутри, и перед Вилли предстала молодая женщина, высокая и ошеломительная. Худая, как борзая, тонкая, яркая, живая, чуть нервная, с вьющимися рыжеватыми волосами и темно-карими глазами. На ней были изумрудного цвета брюки и сочетающийся с ними по цвету мохеровый свитер. Это, наверное, новая соседка по комнате, выбранная из первокурсников деканом, который занимался расселением студентов.

– Сюзи Паркер! – вырвалось у Вилли.

– Моя фамилия Паркмен. Сюзанна, – сказала девушка. – Только мой папа зовет меня Сюзи – я ненавижу это имя.

– Извини. Ты очень похожа на Сюзи Паркер, ты знаешь ее, модель..?

Сюзанна заулыбалась, затем рассмеялась сочным горловым смехом:

– В таком случае, вы прощены... Вилла. Входите и давайте знакомиться.

– Вы можете сразу называть меня Вилли...

– Вилли, да? – Сюзанна Паркмен остановилась с растерянным видом, как бы говоря, что это имя вполне могло принадлежать мужчине.

– Чувствуйте себя как дома, Вилли...

В комнате бросалось в глаза обилие мелочей и разнообразие красок. Сюзанна жила здесь уже несколько дней. Она превратила комнату в настоящую художественную галерею, повсюду стояли вазы с мексиканскими бумажными цветами, подобными тем, которые так искусно покрывают все пространство испанских платков и подушечек ручной работы.

– Мне это доставляет удовольствие, – сказала Сюзанна, наблюдая, как новая соседка рассматривает комнату.

– Я вижу это, – сказала Вилли, которая сама так мало занималась украшением своего прежнего жилища.

– Тебе не нравится моя декорация? – нетерпеливо спросила Сюзанна, зажигая сигарету, хотя одна уже лежала, дымясь, в большой пепельнице венецианского стекла.

– Здесь красиво, – успокоила ее Вилли. Сюзанна не расставалась со своей сигаретой. Несмотря на крепкие плечи, что-то говорило о хрупкости этой очень живой девушки и ее страстном желании понравиться. Это вызывало у Вилли покровительственное отношение.

Наблюдая, как Сюзанна заваривает чай, Вилли вспомнила Сюзи Паркер из журнала "Лучшее во всем".

Вилли давно считала себя человеком, лишенным всякого рода сентиментальности. Историю своей трагической любви она признавала делом безумным, уже законченным и вообще думала о себе, что она выше подобного рода увлечений.

Сюзанна накрыла стол для чая и поставила бутылку "Джек Дэниэл". Вилли отказалась от коньяка, а Сюзанна налила себе немного в чай.

– Не волнуйся, – сказала она. – Это в медицинских целях, чтобы развязался немного язык. Мы можем сейчас рассказать каждая о себе. Можно я начну?..

Она сделала глоток из чашки и, поджав ноги, устроилась на диване.

– Я воспитывалась вместе с четырьмя братьями. В детстве я старалась походить на них. Пока я была маленькой, отец считал, что я глупа, и пытался и меня в этом убедить. За все время, что я жила с ним, играя в футбол и разрывая джинсы, он ни разу не побаловал меня хотя бы куском сахара или еще чем-то сладким. Потом наступил трагический день.

Она замолчала, заново переживая свою драму.

– День, когда я из девочки превратилась в девушку. Мама, видимо, рассказала ему. А он, в свою очередь, сообщил моим братьям. Тут-то все и кончилось. Не было "больше футбола. Не было близости. Дома я чувствовала себя прокаженной.

Вилли увлеченно слушала. Сюзанна выглядела прекрасно и, видимо, была обеспечена. Вилли выглядела не хуже и тоже жила в достатке. Они были близкими и по духу.

– И вот поэтому ты поступила на юридический? – спросила Вилли. – Бороться против дискриминации?

– К черту! Нет. – Сюзанна потушила сигарету пожелтевшими от никотина пальцами. – Я только хочу доказать им, что я ничем не хуже, а может быть, лучше некоторых мужчин. Даже если я и не родилась пастушком. Только один из моих братьев имеет мозги, достойные упоминания. Он собирался поступить на факультет океанологии. Отец был вне себя от гнева: "Какая польза от этого, сын?" – произнесла Сюзанна, всем своим видом и голосом явно подражая отцу. – "Это полный идиотизм, сын мой!" Во всяком случае, мой брат сделал, что хотел. И это принесло мне пользу. Я убедилась, что не наступает конец света, если вы делаете что-то против воли отца. Я не была убеждена, что поступок моего брата как-то повлияет на мою жизнь – ведь я, в отличие от него, женщина. Когда я сообщила отцу, что хочу учиться на юриста, старик отреагировал так, как будто я собираюсь привести домой мужа-еврея или сделать еще что-то из ряда вон выходящее. Я просто поставила его перед фактом, а он не воспринял это серьезно. "Чепуха, – выразился он. – Пустяки и чепуха".

– Расскажи о своей матери, – попросила Вилли.

– Моя мать никак не могла понять, почему я хочу жить не так, как она. Крепкий дом, неплохой достаток. Мери сама была из хорошей семьи и посвятила себя воспитанию детей, покорно выполняла все обязанности по дому.

Вилли подумала об амбициях Джинни. Ассоциация с тем, что рассказывала Сюзанна, была неслучайной.

– Может быть, это часть проблемы, – сказала она. – Матери хотят научить детей мыслить так же, как они.

Сюзанна закурила сигарету и отпила глоточек "целебного" чая.

– Я не представляю, что она сейчас думает. Впервые я сделала то, что никому из них не нравилось. Я должна получить профессию юриста, а потом...

– Что потом? – перебила Вилли.

Сюзанна посмотрела в окно на улицу с зарослями старых деревьев и старыми деревянными домами.

– Потом... не знаю, – призналась она. – Потом, если мне повезет, я наконец почувствую себя свободной, чтобы делать что-то еще.

Она посмотрела на Вилли и невесело улыбнулась.

– Буду делать все, что мне нравится.

Вилли этого не понимала. Большую часть ее жизни у нее была цель. Она постоянно проверяла себя, выбирая путь, который приведет ее к цели. Она не могла понять, почему Сюзанна Паркмен выбрала профессию юриста. Хотя подсознательно Вилли чувствовала, что скоро все выяснится.

– Почему ты так много куришь? – спросила она, когда Сюзанна вновь зажгла сигарету.

Девушка рассмеялась.

– Не знаю. Может быть, потому, что это очень по-мужски. Вначале я курила только "Кэмэл", они без фильтра. Но табак на языке вызывал у меня отвращение. Поэтому я переключилась не "Мальборо", стала курить с фильтром. Хотя мой брат говорит, что все сигареты такого типа отвратительны, но Джек – она покрутила глазами – я позволю себе иметь собственное мнение о нем... Сейчас Мой брат Тони...

Вилли слушала с увлечением, как Сюзанна болтала о своей семье, о маленьких эпизодах из жизни Паркменов и постепенно открывала для себя ее мир. У Сюзанны были отец с матерью, прекрасный дом и целый выводок братьев. Семья жила в Коннектикуте, лето проводила в Мэне, а зиму в Палм-Бич. Сюзанна наслаждалась достатком, но относилась к этой стороне жизни достаточно спокойно. Вилли чувствовала, что они в этом похожи. Сюзанна была такой же ищущей натурой, нетерпеливой, и она тоже не нашла пока своего места в жизни. Встреча с Сюзанной добавила Вилли опыта, и она думала, что дом и семья – это еще не формула успеха. Но о том, что же нужно для полного счастья, Вилли еще не имела представления.

Первый год учебы в университете оставлял мало времени на раздумья и философские размышления. Работа оказалась не настолько трудной, как это представлялось Вилли, но она занимала почти все время и не позволяла часто бывать дома.

В финансовом смысле Вилли стала меньше зависеть от Нила и больше не посылала ему просительных писем. Вскоре после начала семестра в деканате ей сообщили, что она будет получать стипендию, учрежденную для женщин-юристов. Она с благодарностью приняла ее и написала маме короткую записочку, объяснив, что теперь не нуждается в денежной поддержке Нила.

Как раз перед Рождеством она ухватилась за случайно брошенное замечание Сюзанны, что неплохо было бы провести вместе каникулы, и напросилась на приглашение в Палм-Бич. Она придумала объяснения для Джинни, которые даже ей самой казались неправдоподобными. Она все больше замыкалась в себе и отдалялась от матери. А правда состояла в том, что она стремилась быть подальше от Джинни и Нила, пока не закончит университет и не начнет работать.

Когда пришла весна, она написала матери, что ей понадобится время, чтобы завершить неотложные дела. А когда наступило лето, она получила приглашение от самого Боудлея Хоуджа III снова поработать в конторе "Звони и жди".

Вилли скучала по матери и чувствовала себя виноватой из-за того, что бросила ее на попечение Нила, но ничего не могла с собой поделать, вспоминая с отвращением его дом, который никогда не называла своим.

Вилли закрыла глаза, спасаясь от бликующих солнечных зайчиков, скачущих по Чарльз-ривер миллионами сверкающих осколков. Апрельский день выдался холодным. Но бесстрашная команда "Гарвардских темно-красных" скользила по ледяной воде, делая сильные, уверенные взмахи веслами. Усевшись на свою жилетку, Вилли нерешительно произнесла: "Ура, команда" и подула на оледеневшие пальцы. Сюзанна, ее соседка по комнате, а теперь еще и лучшая подруга, ответила, дымя тридцатой за день сигаретой: "Ура тебе". В этом сиплом голосе проскользнула ирония.

– Я думаю, что в этом стремлении мужчин испытывать боль и напряжение есть что-то генетически неправильное. Дай мне двойной "Джек Дэниэл" и сигарету без фильтра, и я покажу тебе, что такое настоящее мужество.

Вилли рассмеялась. Сюзанна все то время, что они были вместе, казалась ей находкой и глотком свежего воздуха. Она обладала даром ко всему относиться с юмором.

– Думаю, на этой неделе они победят, – сказала Вилли, наблюдая за быстрым движением гребцов.

– Кого, к черту, это заботит? – ответила Сюзанна. – Это ерунда! Эти парни ничего не потеряют, будем мы болеть за них или нет. Зачем нас должно волновать, выиграют они эти Глупые гонки или не выиграют? Волнует ли что-то их, когда мы сдаем статьи закона?

Ее голос стал громче, она как будто подражала судье, ведущему заседание.

– Или когда старый Фергюсон на "правонарушениях" обходится с нами подобно маркизу де Саду. Прольет ли хоть один из этих парней слезу, добиваясь руки девушки-студентки юридического факультета? Нет, моя дорогая, даю слово, нет.

Вилли улыбалась. Она любила Сюзанну такой вот, разговорчивой. Разговорчивость привлекала ее и в Шерил. Она уже научилась различать, когда их слова следует принимать всерьез, и знала цену сказанному.

Вилли и Сюзанна были очень разными. Но вместе они составили изумительную комбинацию, это сразу бросалось в глаза. Бледно-розовые цвета блондинки Вилли удачно дополнили яркие краски Сюзанны. Они обе не походили на большинство молодых женщин, которых можно было видеть на Гарвардской площади, или тех, что приезжали на выходные из Веллесли, Хоулиоки и других колледжей. Они гордились этой своей самобытностью.

– Самолет, на котором должна прилететь моя мать, будет в семь часов, – вдруг сказала Вилли. – Боюсь, что не успею встретить ее.

Сюзанна не была любопытной, но Вилли знала, что ее подруга удивляется, почему же она не навещает свою мать, о которой подолгу любит рассказывать.

Когда Джинни позвонила и сообщила, что собирается в Нью-Йорк, она дала понять, что хотела бы побывать также и в Бостоне. Вилли ухватилась за эту возможность побыть с матерью вдвоем. И сейчас она немного волновалась в ожидании предстоящей встречи.

– Ты не откажешься с нами пообедать? – спросила она Сюзанну.

Та взглянула на Вилли, удивленно подняв брови.

– Ты правда этого хочешь? По твоим рассказам я поняла, что твоя мать – леди-динамит. Неужели ты не хочешь побыть с ней наедине? Поговорить, что-то вспомнить?

– Ты права, поехали.

Они сели в темно-синий "крайслер", который Джордж Паркмен подарил дочери в день окончания колледжа, и отправились домой. Машина Сюзанне не нравилась, этот подарок ее даже разочаровал. Ей всегда хотелось иметь что-то спортивное, заметное. Типа "феррари" или "ягуара", подаренных отцом ее братьям. Свое разочарование она выражала, всячески ругая "крайслер".

– Получай, сукин сын, – ворчала она, пиная машину ногой или останавливаясь так резко, что визг тормозов разносился по всей округе.

Джинни ждала в "Хемпшир-хаус". Среди клубной мебели, традиционно обитой кожей с ее специфическим запахом, и ореховых панелей она походила на камелию в декабре. Джинни была в белом габардиновом костюме с горностаевым воротником. Образ "роковой женщины" мог быть заимствован из фильма с Джоан Кроуфорд в зените славы. Вилли про себя улыбнулась. Мама, конечно же, знала, как себя подать. Вилли заметила, что и света, благодаря Джинни, казалось больше, – она сама светилась ярче неоновой лампы.

– Мама, – произнесла Вилли нежно. Обняв ее, Вилли заметила, как похудела ее мать, какой она стала хрупкой и маленькой.

– Дай мне наглядеться на тебя, дорогая, – сказала Джинни, отстраняясь. – Господи! Если б тебе не пришло в голову стать адвокатом, то, видит Бог, ты с легкостью могла бы стать моделью или кинозвездой.

Сидящий рядом мужчина при этом восклицании Джинни с интересом оглянулся. Он поставил стакан, приподняв очки, посмотрел на Вилли и сказал:

– Действительно, вы правы.

Вилли смутилась, усадила свою мать на стул и уселась сама спиной к выпившему господину. Заказали напитки.

– Как поживаешь, дорогая? Ты счастлива, все ли у тебя в порядке? Я так много думаю о тебе.

В словах Джинни было столько неподдельной обеспокоенности и искренности, что Вилли почувствовала угрызения совести.

– Со мной все нормально. А как дела у тебя? Как самочувствие? Как поживает Нил? Я очень беспокоюсь за тебя, мама...

Джинни взяла Вилли за руку.

– Давай об этом после. Расскажи мне лучше, что ты делала все это время и чем собираешься заняться. Как учится твоя подружка? Она симпатичная?

– Сюзанна замечательная. Она тебе понравится. Завтра мы можем пообедать у нас дома.

– Это было бы чудесно, – сказала Джинни, широко улыбаясь.

Но через мгновение она импульсивно произнесла: – Я не хочу, Вилли, чтобы что-то между нами осталось невыясненным. Ты вполне взрослый и самостоятельный человек, и твои взгляды уже сформировались. Но для меня ты всегда останешься ребенком.

Любовь в голосе Джинни тронула Вилли до глубины души. Но она вспомнила, что между ними стоял Нил. Она думала, почему с появлением мужчины все в их жизни повернулось вверх дном.

– Я тоже очень скучала по тебе, мама, – сказала Вилли. – Но я все еще не могу понять... как ты можешь... так жить.

Она испытующе посмотрела на мать. Она понимала, что Джинни не хочет обсуждать дела, которые так жестоко их разъединили. Но, в отличие от матери, Вилли не чувствовала необходимости в мужчине.

Джинни ответила осторожно.

– Все теперь обстоит по-другому, дорогая. Нил сейчас не такой... ты знаешь... этого больше нет.

Вилли скептически посмотрела на мать. Чем больше старела Джинни, тем сложнее становилось принимать ее взгляды.

– Но ты же его не любишь, мама. Разве это не так? Тогда почему же ты не уходишь от него. Это все из-за денег?..

– О, дорогая, почему же ты всегда задаешь так много трудных вопросов? Я не знаю... Нил и я, мы поженились. Женщинам, как я, необходимо быть замужем.

Она засмеялась нервным, каким-то извиняющимся смехом.

– Между прочим, это совсем не плохо – иметь деньги. Разве не так? Разве это не то, что дает возможность тебе и мне делать все, что мы хотим?

Вилли вскочила.

– Я могу найти на лето работу, настоящую, за которую прилично платят. Я могу взять студенческий заем. У тебя есть свой магазин. Как только ты покинешь Нила, ты сможешь жить на прибыль от магазина.

Джинни покачала головой.

– Я не знаю... Пожалуйста, дорогая. Мы не можем расстаться сейчас. Давай только... спокойно поужинаем. Я тебе расскажу о Нью-Йорке...

Вилли сдалась. Она никогда не поймет, почему мама говорит, что ей необходимо остаться с Нилом. Но у нее есть выбор – постараться изменить свою мать и сохранить ее или строить свою собственную жизнь отдельно. И чем меньше Джинни стремилась к спасению, тем очевиднее становилось решение Вилли.

Обед в маленькой комнате на Хенкок-стрит удался. Сюзанна поставила весенний букет из нарциссов, и приготовила жареного цыпленка с рисом. Джинни восхищалась интерьером и кулинарными способностями Сюзанны. А та, в свою очередь, восторгалась одеждой Джинни – черным, ладно скроенным вельветовым костюмом, расшитым золотом и бисером. Беседа шла гладко. Вилли с удовольствием слушала, как подруга развлекала ее мать рассказами, похожими на анекдоты, о своей юности в Дариене, штат Коннектикут. Никто не вспоминал о Ниле, только лишь раз Сюзанна упомянула своего отца. Когда настало время прощаться, Джинни поцеловала свою дочь и шепнула ей на ухо:

– У тебя правда чудесная подружка.

После того, как за Джинни закрылась дверь, Сюзанна, словно эхо, повторила комплимент в адрес Джинни.

– Сейчас мне ясно, от кого тебе досталась твоя замечательная внешность и талант. Если бы у меня была такая мать, как у тебя, я бы ездила домой чаще.

– Но дела дома обстоят не так просто, – сказала Вилли и, как бы между прочим, добавила: – Ты ей тоже понравилась.

– Означает ли это, что ты проведешь следующее лето в фирме "Звони и жди"?

– Они опять вызовут меня, – медленно произнесла Вилли. – Но меня это уже не устраивает. Я должна найти на лето лучше оплачиваемую работу.

– У тебя проблемы с деньгами? – спросила Сюзанна. – Если это так, я могу одолжить тебе.

– Спасибо, Сюзи, – сказала Вилли. – Я благодарна за твое предложение, но собираюсь зарабатывать деньги сама.

Она сказала это с такой твердостью, что Сюзанне показалось, будто была произнесена своего рода клятва – не жить за чужой счет.

Сюзанна отступила назад и посмотрела на Вилли оценивающим взглядом.

– Как далеко собираешься ты зайти в своем желании заработать деньги?

– А у тебя есть предложения? – осторожно спросила Вилли.

– Кое-какие есть... Я думаю, это может заинтересовать тебя, если ты хочешь получить высокооплачиваемую работу на лето.

– Звучит заманчиво.

– Но я предупреждаю тебя, Вилли, что это будет связано с опасностью потери независимости. Как ты на это смотришь?

Вилли заметила озорной блеск в глазах Сюзанны.

– Скажи, что я должна буду делать?

– Ты должна будешь поехать со мной... и встретиться с моим стариком.

Вилли рассмеялась.

– Ты как всегда в своем амплуа. Она обняла подругу.

– Вместе мы что-то придумаем.