Текст книги "Наваждение"

Когда он вел ее в небольшую гостиную, всю заставленную и увешенную сувенирами – множеством фотографий, оружием прошлых войн, коллекцией медалей и знаков отличия – Ники заметила, что он сильно хромает, как будто одна нога у него была намного короче другой.

Очевидно, для того, чтобы как-то прийти в себя, он предложил Ники кофе и минут десять провел один на кухне, готовя его. Наконец он принес Ники чашку дымящегося горьковатого кофе с молоком и еще одну – для себя.

– «Сандеман», – проговорил он, не спуская с нее глаз. – Значит, тебе дали мою фамилию… – В его голосе звучало одновременно и удивление, и растерянность.

– Вашим ребенком была моя мама. Она взяла это имя, когда приехала в Америку. Оно так и осталось у нее… Она ведь так и не вышла замуж.

Казалось, его растерянность еще больше возросла. Он покачал головой, затем встал и прошелся по комнате. Неожиданно до Ники дошла та часть всей этой истории, о которой ей никогда не рассказывали: возможно, ее не знала и сама мама.

– Но разве вы не знали, – спросила Ники, – что Моника родила от вас ребенка? – Это был не столько вопрос, сколько крик души – лишь бы он не стал отказываться и все отрицать!

– Конечно, не знал! – ответил Ральф Сандеман. – Я любил твою бабушку, Ники! Господи, как я ее любил! Она была такой красивой, такой грациозной, полной жизни… – Он встал у окна, как будто где-то там, вдали, мог увидеть свое прошлое.

– Она погибла во время войны, – резко сказала Ники, желая, чтобы он почувствовал свою ответственность. Затем продолжила свой печальный рассказ о большой любви Моники: историю ее позора, ее уединенной жизни в маленькой французской деревушке, ее отчаянной смелости, в конце концов приведшей ее в руки гестапо. И хотя все произошло давным-давно, Ники рассказывала с большим чувством, потому что этот рассказ жил и передавался из поколения в поколение.

Когда она закончила, Ральф Сандеман плакал, не стесняясь своих слез, и они текли по его изборожденному морщинами лицу. Ники поверила тому, что он действительно любил Моют нику, однако эта мысль не приносила ей удовлетворения. Какой смысл во всей этой любви, если от нее остались только боль и страдания?

Наконец Ральф Сандеман подошел к своему стулу и сел. Затем медленным прерывающимся голосом он начал рассказ о своей жизни:

– Мы были так влюблены и так молоды… Мы даже представить не могли, что с нами может что-нибудь произойти. Мы жили так, как будто перед нами было лишь самое лучезарное будущее, не думали о плохом. Я решил, что для меня будет очень интересно сделать фоторепортаж о гражданской войне в Испании. Это действительно было интересно… пока меня не ранило. Я провел в госпитале почти год… первые два месяца без сознания. Когда начал выздоравливать, то не думал, что Моника еще помнит меня. Я и представления не имел, что она ждет ребенка, когда уезжал в Испанию. Мы провели с ней несколько волшебных недель, но я считал, что она уже к тому времени вернулась во Францию и вышла замуж. Наверное, я мог бы получить пенсию по инвалидности и отправиться искать ее, но мне пришлось воевать. Тот ужас, который творился в мире, казался более реальным и более важным, чем то короткое счастье, которое было у нас. И я должен был доказать себе, что я не трус. Я воевал на Тихом океане и опять был ранен. – Он показал на искалеченную ногу. Меня сразу же отправили в Штаты в госпиталь. А потом все, что было в прошлом, стало таким нереальным, таким далеким. Я работал на студиях, делал снимки для рекламы – ничего общего с настоящим фотоискусством… – Он помолчал, разглядывая лицо Ники, как бы ища в нем сходство. – Как ты нашла меня столько лет спустя? – спросил он.

– Я приехала навестить родственницу здесь, в Калифорнии. Пошла прогуляться и увидела ваши фотографии в выставочном зале здесь, в «Венеции». Там я и…

Его лицо просияло.

– Я очень рад, что ты побывала на этой выставке, – сказал он несколько смущенно. – Там мои самые лучшие работы. И самая лучшая фотография твоей бабушки. Она напоминает мне, что когда-то я был совсем неплохим фотографом. Это особенно важно в последнее время, а то – сплошная реклама: кубики льда в водке и все прочее в таком же духе. Я так никогда и не женился, – добавил он гордо, как будто Ники это должно было обрадовать.

Он опять помолчал, затем опустил взгляд на свои сложенные руки, явно подбирая слова для следующего вопроса.

– Ты сказала, что приехала навестить родственницу, – тихо произнес он. – А твоя мама… Она тоже приехала? Потому что если да, то… Если она захочет… Если она сможет понять…

– Моя мама тоже умерла, – спокойно сказала Ники и увидела, как побледнело лицо Ральфа Сандемана. Она не хотела делать ему больно, но таковы уж были факты, и его доля ответственности ведь здесь тоже есть. – Ее убили, когда она была совсем молодой.

– Кто это сделал?

С минуту Ники размышляла, стоит ли говорить ему все то, о чем она подозревала. Это лишь причинит лишнюю боль. Ральф Сандеман казался ей порядочным человеком, и его разлука с Моникой Веро была вызвана не его жестокостью и коварством, а лишь безжалостной войной, искорежившей их судьбы.

– Его так и не нашли, – ответила она.

Ральф Сандеман медленно кивнул. Его губы шевелились, но Ники не могла расслышать слов. Затем он опустил голову и опять зарыдал сухими отрывистыми рыданиями – о своей дочери, которую никогда не видел и никогда теперь уж не увидит.

Наконец ему удалось справиться с собой, и он взглянул нанес.

– Тебе ведь пришлось несладко?

– Ничего, справилась, – ответила Ники. Меньше всего ей была нужна его жалость.

Он улыбнулся сквозь слезы.

– Ты такая же смелая… Она тоже была сильной… Моника была борцом. Расскажи мне побольше о себе, – попросил ее Ральф. – Где ты живешь? Где учишься?

Она рассказала ему, что учится в Бернарде в Нью-Йорке.

– Переведись сюда, – сказал он неожиданно. – Переведись в Лос-Анджелесский университет. Ведь ты же живешь одна. И я тоже. Это даст нам возможность поближе познакомиться.

– Неплохая мысль, – сказала Ники без всякого воодушевления.

Ральф почувствовал ее интонацию и вздохнул.

– Я понимаю, – сказал он. – Я не заслуживаю этого. Правда, Ники? У тебя моя фамилия, моя кровь, но где-то в прошлом все пошло наперекосяк… История – как скорый поезд: кто зазевался – попал под его колеса. Те мгновения счастья, любви, просто жизни, которую хотелось сохранить, дети, которых мы хотели иметь – все, все сметено. Но, Ники, клянусь тебе, я…

Она почувствовала, как трудно ему говорить от нахлынувших чувств. На этот раз она была искренне тронута. Она подошла к его стулу и встала перед ним на колени.

– Я очень рада, что смогла встретиться с тобой, рада узнать тебя, понять, что ты за человек. Но не думаю, что теперь можно что-нибудь изменить, Ральф…

Он посмотрел на нее и попытался улыбнуться.

– Для меня это уже изменило, Ники. Я надеюсь, что ты сможешь простить меня, что я смогу стать тебе… настоящим дедушкой.

– Мне нечего прощать, – сказала она. Она поверила ему, что он действительно не знал, что Моника Веро была беременна от него. Но когда он заговорил о более близких отношениях, она еще сильнее поняла, что они в сущности совершенно чужие друг другу люди, возможно, даже более чужие, чем она и Пеппер. Странно, что, идя сюда, она больше всего боялась, что он не примет или оттолкнет ее, а теперь не знала, хочет ли вообще впускать его в свою жизнь.

– Мне надо идти, – сказала она. – У меня здесь встреча. Он с достоинством принял ее неожиданный уход.

– Можно, я буду писать тебе в Бернард? – спросил он, провожая ее до двери.

– Ну конечно же. Может быть, нам удастся… – Она пожала плечами.

Он понял, что она хотела сказать.

– Может быть…

Когда он стоял, придерживая для нее дверь, она прочла в его глазах немую просьбу и, уступая этому невысказанному желанию, наклонилась и, прощаясь, поцеловала его.

Идя по дорожке, она опять оглянулась и увидела, что он стоит у окна своей гостиной, глядя ей вслед. Она не знала, вернется ли сюда когда-либо и что ей делать с этим неожиданно появившимся дедушкой, из легенды ставшим реальностью. Хотя Ники и была рада тому, что он действительно любил ее бабушку, но какое теперь это имело значение для Моники? Или для Элл, которая однажды рассказывала Ники, как долго и безнадежно искала его.

Все произошло слишком поздно.

Когда она вернулась домой, там вовсю шла подготовка к большому приему по случаю Дня Благодарения. В одном из уголков внутреннего дворика был устроен навес, подъезжали машины с едой из ресторанов, всюду расставляли букеты цветов.

В центре всего этого бедлама находилась Пеппер, отдающая бесчисленные распоряжения. Она не обратила внимания на задумчивость Ники, лишь объявила ей, что праздник начнется в восемь и она должна выглядеть как можно лучше.

Ники прошла в свою комнату, задернула шторы и стояла там в полумраке, стараясь осознать то, что произошло сегодня, думая о том, как бы все обернулось, если бы Ральф Сандеман не отправился в Испанию делать свои фоторепортажи, если бы он вернулся к Монике и узнал о дочери, которая у них родилась.

Несколько часов пролетели мгновенно, она услышала, как в комнату проникают звуки оркестра. Она выглянула в окно – гости уже начали собираться. Совершенно чужие ей люди, подумала она, совершенно чужие. Разве Пеппер была ей настоящей сестрой, разве можно считать родным человеком даже Ральфа? У нее мелькнула мысль о том, чтобы сбежать отсюда И, отправиться к Хелен.

Но ведь именно Хелен сказала, что ей надо быть здесь… Через несколько минут Ники спустилась в патио в белом воздушном шифоновом платье с плиссированной юбкой, купленном ей накануне Пеппер.

Пеппер заметила ее и подмигнула, продолжая разговаривать с высоким загорелым мужчиной, показавшимся Ники знакомым. Хотя она и не могла вспомнить его имени, но решила, что это киноактер, чье имя некогда связывали с одной из дочерей Линдона Джонсона.

Оказавшись одна, она согласилась потанцевать с красивым молодым человеком, который сообщил ей, что он актер и манекенщик. Он задал Ники множество вопросов, и тогда она поняла, что его интересует, каким образом она связана с Пеппер и представительницей какой ветви Хайлендов является. Когда она объявила:

– «Я просто бедная родственница», тот, извинившись, сказал, что пойдет что-нибудь выпить, но так и не вернулся.

Ей было не так уж весело, но она честно пыталась делать вид, что ужасно веселится, то схватив что-нибудь из расставленных на столе закусок, то с подноса официанта бокал шампанского, лавируя среди гостей и улыбаясь всем, кто обращался к ней. Она уже было подумывала о том, чтобы пойти к себе и укрыться там от суеты и шума, как вдруг услышала громкий всплеск, затем еще и еще. Это несколько гостей в полном облачении плавали в бассейне. Затем одна из женщин под одобрительные крики и аплодисменты сбросила с себя одежду, и вскоре бассейн был заполнен голыми людьми.

С Ники было довольно. Она стала оглядываться в поисках Пеппер, намереваясь пожелать ей «спокойной ночи», прежде чем пойдет спать, но так ее и не нашла. Она поднялась в дом и пошла вдоль коридора в сторону того крыла, где находилась спальня Пеппер. Приближаясь к ее комнате, Ники услышала голоса – там явно происходила какая-то бурная сцена, кто-то ссорился и кричал. Через секунду из комнаты выскочила Пеппер, настолько разъяренная, что даже не заметила стоявшую в коридоре Ники.

Уже было повернувшись, чтобы продолжать путь к себе, Ники услышала поток отборной ругани, звон разбиваемого стекла, а затем рыдания. Она заглянула в спальню Пеппер и увидела лежащую ничком на ее кровати Терри, молотящую кулаками по одеялу. Ники шагнула в комнату.

– Что-нибудь случилось? – спросила она, несколько смущаясь своего вмешательства, однако надеясь, что сможет чем-нибудь помочь, если Пеппер с Терри поцапались.

Терри села на кровати. Увидев Ники, она улыбнулась и похлопала по матрасу, приглашая ее сесть рядом.

Подойдя поближе, Ники почувствовала сильный запах алкоголя, исходивший от Терри.

– Из-за чего это вы повздорили с Пеппер? – спросила она.

– Ничего особенного. Пеппер действительно может вести себя как настоящая стерва, особенно когда с ней эта ее компания. – Терри с трудом произносила слова. И, внимательно присмотревшись, Ники заметила следы белого порошка возле се носа; она поняла, что актриса находится под действием не только алкоголя.

– Что это за компания? – спросила Ники.

– Да-а-а, – по-детски протянула Терри. – Ее Порочная Компания… Все эти типы, которых она не может позвать, когда здесь собираются приличные люди. Если хочешь знать, Пеппер всегда больше нравились всякие подонки и плебеи, хотя она и не признается в этом. Она совсем забыла о своих настоящих друзьях…

– Да нет, вам это только показалось, – сказала Ники, видя выражение искреннего страдания на лице Терри. – Ничего, завтра все уладится.

– Еще не знаю, хочу ли этого, – сказала Терри и обняла Ники. – Но это так славно, что ты пришла меня пожалеть. Пеппер сказала мне, что ты совсем особенная, – сказала она, с нежностью поглаживая руку Ники.

Ники улыбнулась.

– Ты тоже особенная. А теперь тебе, может быть, стоит немного отдохнуть?

Рука Терри скользнула вверх, погладила Ники по плечу, затем неожиданно схватила за грудь. Ники попыталась отодвинуться, осторожно убрать ее руку, чтобы та не обиделась. Терри, очевидно, так напилась, что уже не соображает, что делает, и лучше ее не смущать.

– Расслабься, – прошептала Терри, становясь все более настойчивой. – Просто расслабься, а Терри сделает так, чтобы тебе было хорошо. Я знаю, как это сделать, если мне не веришь, можешь спросить у своей старшей сестрички.

И в этот момент, к своему ужасу, Ники почувствовала на своих губах губы Терри, а ее язык проник ей в рот, руки же ее скользнули вниз, пытаясь задрать ей платье и проникнуть под трусики, нащупывая нежную розовую плоть.

Ники попыталась оттолкнуть ее от себя, но, трезвая или пьяная, Терри была сильнее, чем казалась, а попытки Ники вырваться только еще больше возбуждали ее.

– Я понравлюсь тебе, малышка, – шептала она, – вот увидишь…

Чувствуя, что ее вот-вот вырвет, Ники со всей силой оттолкнула Терри, заставив ее отлететь на край кровати.

– Эй, – заныла та, – ты чего это?

– Прости, – сказала Ники, – правда, прости, только я не… я не такая.

– Что значит «не такая»? – спросила Терри, с потемневшим и подурневшим от злости лицом. Ники покраснела от смущения.

– Я хочу сказать, я этим не занимаюсь… Глаза Терри сузились.

– И кто ты такая, чтобы отталкивать меня? – рявкнула она с искаженным от ярости лицом. – У тебя хватает наглости строить из себя важную особу и вести себя так, будто ты из порядочной семьи? Я все о тебе знаю, Ники, детка! Пеппер мне все рассказала – вот уж я посмеялась. Это твоя мать была настоящая шлюха, отдаваясь Хайленду за деньги! И почему это ты решила, что ты лучше нее? Почему, ты думаешь, Пеппер вытащила тебя сюда? Чтобы ты стала членом их семьи? – Терри разразилась громким грубым смехом. – Она мне все рассказала. Ей просто нужно вставить клизму своему братцу. Она думает, что он просто взовьется до потолка, когда узнает, что она с тобой подружилась. А ты что думала? Что она такая кисонька-лапонька и хочет тебя усестрить?

Ники выскочила из комнаты, и в ее ушах еще долго стояли мерзкие откровения Терри и ее жестокие, обидные слова. Стремясь убраться из этого дома как можно скорее, она быстро вбежала в свою комнату, сорвала с себя нарядное платье, надела что-то из своих старых вещей и запихнула в чемодан только то, что привезла с собой. Она вызвала по телефону такси и попросила машину остановиться у дальних ворот, радуясь тому, что не успела потратить свою месячную стипендию, что сможет сама оплатить такси, которое увезет ее отсюда.

Хотя Ники предупредила диспетчера, что вызов срочный, ей казалось, будто она ждет машину целую вечность. Дрожа от холода, хотя на ней был жакет, в темноте калифорнийской ноябрьской ночи, она надеялась, что никто из компании Пеппер не выйдет и не увидит ее здесь.

Когда машина наконец подъехала, она быстро забралась на заднее сиденье вместе со своим чемоданом и дорожной сумкой и велела таксисту ехать как можно быстрее.

Ники пришлось провести в аэропорту восемь часов, прежде чем ей удалось попасть на подходящий рейс, но она почти не почувствовала неудобств, так сильно ей хотелось оказаться подальше от Калифорнии. Всю ночь она думала о том, как ее обидели и обманули. Хайленды втоптали в грязь ее мать, а теперь вот Пеппер, сначала притворившись, будто Ники ей действительно небезразлична, заставила и ее почувствовать себя так, будто ее тоже вываляли в грязи. Она мысленно дала клятву, что запомнит этот вечер навсегда и никогда в жизни не забудет, что из себя представляют Хайленды, и никогда больше не позволит им провести себя.

Глава 14

С приближением Нового года Ники с головой ушла в учебу. Ей нравилось, что в ее жизни все так размеренно: твердое расписание занятий, определенные требования, касавшиеся того, что необходимо выучить, система оценок, награды за успешно сданные экзамены. Эта размеренность придавала ее жизни видимость благополучия и надежности, поскольку все остальное в ней было шатко и неопределенно.

Со временем Ники постаралась выбросить из головы все, что касалось Пеппер, и это оказалось достаточно легко. Из Калифорнии не было никаких известий, никто не пытался узнать причину неожиданного отъезда Ники, не было и писем с извинениями или объяснениями. Очевидно, Пеппер испытывала не менее сильное желание забыть обо всем этом, как о неудачном эксперименте.

Что касается Ральфа Сандемана, то здесь дело обстояло совсем иначе. Он довольно часто посылал ей коротенькие, написанные от руки письма, нельзя сказать, чтобы особенно содержательные. Он рассказывал ей о том, чем он занимается, что за время выставки удалось продать несколько работ, о незначительных событиях его жизни – «посадил около входных ворот куст азалии, но соседская собака тут же его вырыла». Ники казалось, что именно такие письма она могла получать от своего дедушки, которого знала бы всю свою жизнь. Несомненно, он и хотел добиться этого. Ники отвечала ему в том же духе, коротко сообщая о событиях ее жизни каждые три-четыре недели.

За десять дней до пасхальных каникул Ники получила открытку от Блейк с приглашением приехать в Париж, причем все расходы та брала на себя. «Вино, потрясающая кухня, великолепные мужики… и вообще это самый романтический город в мире», – Блейк искушала Ники в своей обычной телеграфной манере. Была и приписка: «Р. S. Ты все еще девушка?»

Даже сидя одна в своей комнате, Ники покраснела. Она также поняла, что даже если и успеет вовремя оформить паспорт, все равно туда не поедет. Было совершенно очевидно, что Блейк задумала устроить ей сексуальный ликбез, подобрав какого-нибудь симпатичного француза, и все время в Париже будет заполнено «романтическими приключениями». Ники знала, что Блейк в сексуальном плане достаточно активна. В «Блю Маунтин» после каждых каникул она рассказывала Ники о своих очередных победах, включая победы над друзьями отца, чьи предложения она иногда принимала; она всегда пыталась убедить Ники, что уже давно пора, как она выражалась, «разрушить стены Иерихона». Однако Ники не любила, когда на нее подобным образом давили, тем более, что возможностей было более чем достаточно, поскольку Бернардский колледж являлся женским колледжем при Колумбийском университете. Говоря по-правде, она изо всех сил старалась избегать в колледже каких-либо близких знакомств с многочисленными молодыми людьми, которые стремились к этому, независимо от того, учились ли они вместе или просто обращали внимание на ее поразительную внешность, когда она шла по территории студенческого городка. Она слишком хорошо знала, чем кончаются подобные «романтические истории». Они сломали жизнь и ее матери, и ее бабушке.

Даже Хелен пыталась ей внушить, что для молодой красивой девушке ненормально избегать контактов с противоположным полом. Этот разговор возник как раз во время рождественских каникул; сначала он касался Алексея Иванова. К этому времени сын Дмитрия приобрел прямо-таки легендарную славу, но уже не потому, что подозревали, будто его вообще не существует, поскольку он все-таки наконец появился – это было как раз в тот День Благодарения, когда Ники уехала в Калифорнию.

По словам Хелен, Алексей полностью соответствовал тому, что говорил о нем гордый отец. С того самого момента, как сын Дмитрия материализовался и поел индейки за праздничным столом Хелен, та не переставая превозносила до небес его многочисленные достоинства. «Совершенно очаровательный молодой человек… Такой красивый… Эти казацкие глаза… Совершенно обаятельная улыбка… Потрясающее чувство юмора… Прекрасно воспитан… Представляешь, он тоже собирается стать врачом! Я хочу спросить у Дмитрия, не смогут ли они приехать погостить у нас на следующие каникулы…»

На Рождество Ники поехала в «Блю Маунтин», испытывая смесь любопытства и неловкости в ожидании навязанного ей знакомства со знаменитым и всеми обожаемым Алексеем.

Но в сочельник собралась обычная компания друзей Хелен – ни Дмитрий, ни его сын не приехали. Глядя на мрачную Герти, Ники подумала, что, возможно, все-таки Дмитрий был ее любовником. Впоследствии, когда уже все гости уехали и Хелен с Ники чаевничали, поставив поднос с чаем на кровать, как в добрые старые времена, когда Ники была здесь ученицей, Хелен подтвердила это.

Хелен заметила, что Дмитрий не приехал, потому что бросил Герти и нашел кого-то еще.

– Я сказала ему, чтобы он все равно приезжал, мне так хотелось, чтобы ты познакомилась с Алексеем. Но Дмитрий ответил, что ужасно занят, поскольку готовит к выпуску спектакль на Бродвее в Нью-Йорке, а у Алексея какие-то свои планы. Это, действительно так: Дмитрии и вправду успешно работает как режиссер, но мне кажется, что истинная причина в другом – ему просто стыдно смотреть в глаза Герти. Это же просто позор…

– Позор, что она вообще полюбила его, – сказала Ники. Хелен бросила на нее взгляд, затем тихо сказала:

– Нет, я хотела сказать, что позор тому, кто виноват в том, что ты так и не познакомилась с Алексеем. Теперь, наверное, уже никогда не познакомишься.

– Не думаю, что это такая уж потеря. Что он может из себя представлять, имея такого отца? Дмитрий, конечно, очень приятный человек, но ужасно ненадежный, он всех женщин делает несчастными. Вспомни, как он сбежал за границу, бросив дома свою семью…

– В конце концов, его семья выехала из России. Нельзя судить его слишком строго, он художник, преданный своему искусству, живший при тирании, и ему пришлось делать выбор, причем моментальный – преданность искусству или преданность семье…

– Хелен, ну почему ты защищаешь его? Даже его собственный сын с трудом простил его.

– Но все же простил. – Хелен сдвинула поднос в сторону, так, чтобы сесть поближе к Ники. – Милая, ты говоришь так, будто считаешь, что все мужчины в конце концов бросают женщин, которых когда-то любили. Я понимаю, что то, что произошло у тебя в семье, оставило в твоей душе незаживающую рану. И единственным лекарством тут может быть любовь. Раскрой свое сердце, позволь любить себя, чтобы ты смогла понять, что это может принести радость, что есть мужчины, которые не перестают любить. Бывает на свете настоящая любовь, как, например, у меня…

– Но ведь и ты в конце концов осталась одна, – заметила Ники.

Хелен улыбнулась:

– Значит, ты так считаешь? Думаешь, Георгий бросил меня? – Она покачала головой и постучала себя по груди. – Он все еще со мной, вот здесь. Именно это и означает любовь.

– Ну да, – проворчала Ники, – но, по-моему, именно ты все время запрещала Дмитрию приставать ко мне с разговорами о том, чтобы рожать детей от его сына. Ты уже изменила свое мнение?

Хелен засмеялась и обняла Ники.

– Девочка, милая, я хочу, чтобы ты прожила свою жизнь так, как сама захочешь. Я совершенно не собираюсь ни за кого выдавать тебя замуж. Просто не хочу, чтобы ты боялась чего-то в этой жизни, боялась переживаний, которые могли бы дать тебе и радость, и счастье.

– Я не хочу никаких переживаний, связанных с Алексеем Ивановым, – сказала Ники, отстраняясь. – И хватит говорить о нем.

Но когда Ники приехала в «Блю Маунтин» на Пасху, первыми словами Хелен, после того как они обменялись приветствиями, были: «Угадай, кто к нам едет?»

Хитрый блеск в глазах Хелен и то, что на подобные праздники всегда собираются ее друзья, довольно легко подсказали Ники ответ.

– Приезжают Ивановы, – сказала Ники. Хелен кивнула, и Ники пожалела, что не уехала в Париж к Блейк.

– Пасха для русских очень большой праздник. Я хотела как-нибудь по-особенному отметить ее. А Герти уже перестала переживать из-за Дмитрия.

Ники вздохнула и заставила Хелен дать слово, что она не будет вмешиваться и как наседка все время «сводить» молодых людей, пусть все идет своим ходом.

– Когда ты его увидишь, – сказала Хелен, – не думаю, что тебя нужно будет с ним специально «сводить».

В пасхальное воскресенье Хелен приготовила обед из блюд скорее русской, чем венгерской кухни: борщ, котлеты по-киевски и вареники с мясом и картошкой. ^Это было сделано специально, чтобы угодить Ивановым.

Однако прошло уже полчаса, как все венгерские друзья Хелен собрались и ждали обеда, а Ивановых все не было.

– Ага, ну что я тебе говорил! – сказал Лаци. – На самом деле Дмитрий Иванов – русский шпион, а это его опоздание – очередной трюк КГБ. Он заставил тебя готовить всю эту вкуснятину, а нас сидеть и вдыхать эти волшебные ароматы, но не иметь возможности сесть за стол и поесть.

– Все, больше не ждем, – наконец сказала Хелен. Но только они стали садиться за стол, как в незапертую дверь ворвался Дмитрий и прошел прямо в столовую.

– Тысяча извинений, – произнес он театральным тоном, – но я был задержан в результате незаконных действий этого империалистического полицейского государства…

Компания, сидевшая за столом, с удивлением воззрилась на Дмитрия, заговорившего так, будто он убежденный сторонник коммунистической партии.

– Нет, вы только послушайте этого неблагодарного! – возмутилась Герти. – Америка приняла его, а он называет ее полицейским государством!

– Он хотел сказать «государственная полиция», – послышался из-за спины Дмитрия незнакомый голос. – Они задержали нас за превышение скорости по дороге сюда…

Ники не могла отвести глаз от вошедшего в столовую молодого человека. Он действительно был необыкновенно красив. Такой же высокий, как отец, с хорошо вылепленным лицом и бледной матовой кожей. Но если Дмитрий выглядел несколько изможденным, то его сыну эта бледность придавала благородство и утонченность. Его черные шелковистые волосы падали на лоб густой волной, а черные, как говорила Хелен, «казацкие», глаза ярко блестели. На нем были темно-серые брюки и черная водолазка, подчеркивающая длинную шею и аристократическую осанку, его лицо можно было бы назвать суровым, если бы не приветливая улыбка и веселые искорки в глазах.

– Покорнейше прошу простить за то, что заставили всех вас ждать, – сказал он, хотя в эту минуту обернулся в сторону Ники и смотрел только на нее, как бы обращаясь лишь к ней одной. – Вообще-то это вы виноваты. Я так мчался сюда, наверное, чересчур быстро, чтобы поскорее оказаться в вашем обществе.

В. комнате стало тихо. Все смотрели на Ники и Алексея, а они не сводили глаз друг с друга. Тишину нарушила Хелен:

– Ники, познакомься, это Алексей… Эта нелепая формальность всех рассмешила. – А кто бы это еще мог быть? – спросил Дмитрий, садясь на свободное место. – Король Франции?

Они все еще смотрели друг на друга.

– Очень приятно, – проговорила Ники.

Он улыбнулся и сел на свободный стул на другом конце пола. Во время обеда все, как обычно, подшучивали друг над другом и спорили о политике. Но Ники, казалось, не понимала, что происходит вокруг. В те моменты, когда она не смотрела и тарелку, смущенная восхищенными взглядами и обворожительными улыбками Алексея, то пыталась украдкой сама как следует его рассмотреть. Она заметила, что Алексей активно участвует в общей беседе, и его слова нередко вызывают общий смех, однако никак не могла сосредоточиться, чтобы включиться и слушать.

После десерта, состоящего из «паласинты» с горящим сверху абрикосовым бренди, все встали из-за стола и прошли и гостиную, чтобы выпить кофе с коньяком или ликером. Ники стала убирать со стола.

– Оставь, – сказала ей Хелен. – Сегодня такой чудесный день. Почему бы тебе не показать Алексею школу и парк? Когда он в прошлый раз приезжал в День Благодарения, то шел дождь, и он ничего не видел…

Ники бросила на Хелен испепеляющий взгляд. Хотя ей и хотелось побыть вдвоем с Алексеем, ее раздражало то, что Хелен пытается вмешаться. Алексею же Ники сказала:

– Тебе, наверное, не так уж интересно осматривать школьный городок?

– В сущности нет, – весело ответил он. – Но мне ужасно хочется пройтись с тобой.

Еще ни один день в «Блю Маунтин» не казался Ники таким пригожим, как этот. Неужели она когда-то могла быть здесь несчастной? Она этого не помнила. Чувствуя себя необыкновенно счастливой, она тихо шла рядом с Алексеем Ивановым по дорожке мимо увитых диким виноградом кирпичных зданий. Ей хотелось о многом его порасспросить, однако почему-то у нее было ощущение, что с этим можно и не торопиться. Она еще успеет задать ему множество вопросов.

Он заговорил первым:

– Хелен сказала мне, что ты готовишься поступать в медицинский, занимаешься на подготовительном отделении? Я уже поступил.

– Я знаю.

– Хелен мне также рассказывала, как ты оказалась здесь и что ты для нее как дочь…

Ники взглянула на него и прочла понимание и сочувствие в его глазах. Она подумала, что он нарочно рассказывает ей все, что знает о ней, чтобы она поняла, что ему известны все подробности ее жизни.

– Я слышала, у тебя тоже были нелегкие времена, – сказала она. – Когда отец оставил вас, попросив убежища здесь…

Он улыбнулся:

– Значит, ничего нового мы друг о друге уже не узнаем? Интересно, нам обоим все рассказали друг о друге?.. – Он спросил это весело, и она улыбнулась ему в ответ. Но он вдруг остановился и внимательно посмотрел ей прямо в глаза. Затем слегка коснулся пальцами ее щеки. – Ники, у меня такое чувство, что я так давно тебя знаю…

Ники боялась сказать то, о чем сразу же подумала, однако не смогла сдержаться:

– У меня такое же чувство… – Затем, как бы не желая, чтобы он понял, что она испытывает в этот момент, сказала:

– Ведь ты здесь стал просто живой легендой. Твой отец только о тебе и говорил. И так как ты все не приезжал и не приезжал, мы уже было подумали, что тебя вообще не существует на свете.