Текст книги "Наваждение"

Он положил ладони ей на руки.

– Теперь видишь сама, – тихо сказал он. – Так я существую?

Он спросил это так, что она поняла: он ждет ответа.

– Существуешь, – чуть слышно прошептала она.

Они еще некоторое время простояли так, не спуская глаз друг с друга.

Вдруг Ники почувствовала, как ее охватил привычный страх. Она поняла, что .именно так все это и начиналось… Так было у Моники, у Элл, у каждой женщины, которая слишком поспешно отдавала свое сердце.

Она отвернулась от Алексея и быстро пошла по дорожке. Казалось, его не смутил взятый ею темп. Он продолжал идти рядом, затем спросил:

– Почему ты решила стать врачом? – Почему ты это спрашиваешь? – Она уже опасалась некого-то подвоха.

Алексей пожал плечами.

– Я всех спрашиваю, кто выбрал эту профессию. Наверное, потому, что это очень необычная профессия, хотя я и сам хочу стать врачом. Однако мне кажется, что не все врачи могут дать ответ на этот вопрос.

«А я могу»? – неожиданно подумала Ники.

– Ответ только один, – ответила она ему. – Я знаю, что его доставило бы радость Хелен, это было бы как осуществление ее собственной мечты. А для меня это самое важное…

Он внимательно посмотрел на нее.

– И это единственная причина, чтобы доставить радость кому-то другому?

– Она для меня самый близкий и родной человек…

– Но, Ники, а ты… тебе это доставит радость?

– Ну конечно же. Одно связано с другим… – Его вопросы несколько смутили ее. Она решила спросить его о том же:

– А ты почему?

– Больше всего мне нравится в медицине, – ответил он сразу же, – то, что у нее нет границ, на ее языке говорят во всем мире. Мне хочется быть членом этой огромной семьи, семьи, посвятившей себя исцелению людей. Мне это необходимо, потому что когда-то жил в ограниченном пространстве, и эти границы разрушили мою семью.

Ники взглянула на Алексея. До этого момента она полагала, что ее прошлое делает ее особенной, отличной от других, от тех, кто воспитывался в нормальной семье с двумя родителями. Но, слушая Алексея, она поняла, что его прошлое было не легче, чем ее. Сделав это открытие, она ощутила себя менее одинокой в этом мире.

Он нарушил молчание, спросив:

– Ты ведь учишься в Бернардском колледже?

– Да. А ты на медицинском факультете Нью-Йоркского университета? Он засмеялся:

– Может быть, просто попросим Хелен и моего отца Приготовить для нас наши досье? Мы ими обменяемся и посмотрим, есть ли там что-нибудь, чего мы еще не знаем друг о друге.

Тогда уж будем спрашивать о том, что нам действительно неизвестно. – Он взял ее за руку. – А вот это будет самым Интересным.

Ей показалось, что его рука обжигает ее. Необыкновенное, пугающее ощущение. Ники остановилась и посмотрела на него, затем выдернула свою руку.

– Алексей, мне кажется, нам пора возвращаться… Он помолчал, внимательно глядя ей в глаза, как врач, пытающийся поставить диагноз, и Ники по его внимательным и добрым глазам поняла, что он действительно станет прекрасным врачом, что он просто рожден для этой профессии.

Он кивнул, явно поняв причину ее неожиданного страха.

– Конечно.

Они пошли обратно.

– Ники, – сказал он, когда они уже приближались к «Вейл Хаус», – мне бы очень хотелось еще раз встретиться с тобой в Нью-Йорке. Пожалуйста, не отказывай мне.

Потупя глаза, она произнесла:

– Я не знаю…

– Потому что ты сама боишься своих чувств, – сказал он. – Разве я не прав?

– Алексей, то, что произошло со всеми женщинами в нашей семье…

– Я понимаю, – сказал он очень серьезно. – Но ты можешь доверять мне. Я никогда не причиню тебе боль. Клянусь.

Она взглянула на него. Его клятва показалась ей такой же серьезной и надежной, как и он сам.

– Пожалуйста, звони мне. Я живу в общежитии «Сентенниал холл».

Вся компания уже перешла в комнату Хелен. Увидя возвращающихся молодых людей, Хелен улыбнулась им. Ники вошла и робко села на стул в одном конце комнаты, Алексей в другом. Иногда они обменивались улыбками, но больше им поговорить так и не удалось, а потом Алексей сказал отцу, что им предстоит дальняя дорога в Нью-Йорк и пора ехать.

Когда они наконец остались одни, убирая со стола и занимаясь посудой, Хелен сказала:

– Теперь ты видишь: совсем неплохо встретить молодого человека, который тебе нравится… :

– Это ужасно! – сказала Ники, переставая, вытирать ножи и вилки. – Я стою и думаю только о нем, как будто больше мне не о чем думать. Это просто катастрофа! Как глупая школьница… А я не хочу! Не хочу ни от кого и ни от чего зависеть. Я не хочу терять контроль, не хочу терять себя.

Хелен улыбнулась:

– Ты себя не потеряешь, Ники. Ты просто откроешь в себе неизвестные тебе грани.

– Это ужасно, – еще раз повторила Ники, убирая столовое серебро в ящик.

Хелен принесла еще груду вымытых тарелок.

– Тогда, может быть, тебе вообще лучше не встречаться с Алексеем Ивановым? Просто больше с ним не видеться. Я постараюсь все объяснить Дмитрию, чтобы он…

– Только попробуй! – с искренним возмущением воскликнула Ники.

Хелен покачала головой и засмеялась. Ники, забыв о мгновенной вспышке злости, тоже засмеялась.

– Это ужасно, – повторила Ники. – Я просто этого не вынесу.

Но она так и не переставала смеяться, думая, как бы ей прожить все то время, пока она опять увидит Алексея, еще раз переживая необыкновенное, ни с чем не сравнимое сладкое и пугающее прикосновение его руки.

Глава 15

Тишину разорвал душераздирающий крик. Затем еще один, за которым послышался звук рыданий.

Ники затаила дыхание. Если не считать нескольких любительских студенческих спектаклей, она ни разу не была в настоящем театре. Она просто не могла сравнивать этот спектакль «Медея», поставленный в театре на окраине Дмитрием Ивановым, с чем-либо другим, более грандиозным и масштабным. Этот театрик был совсем небольшой, и декорации состояли из нескольких колонн из раскрашенного картона, большинство артистов были очень молоды – даже те, кто играл стариков и старух; они впервые играли на сцене Нью-Йорка. Тем не менее спектакль совершенно захватил Ники, и вся она была там, в Древней Греции, где царица, разъяренная тем, что утратила любовь своего мужа-воина, стремится отомстить ему самым ужасным образом.

– О презренный! Как я страдаю! – слышались причитания женщины из-за кулис. – О, смерти жажду я!

Седая кормилица быстро провела через сцену двух маленьких мальчиков.

– Бегите, милые детки! – шепотом взмолилась она. – И спрячьтесь поскорей! Ваша мать вся во власти гнева. Берегитесь ярости и злости этой гордой натуры…

Когда наконец опустился занавес, закрыв безжалостную Медею, погубившую своего неверного супруга, убив не только свою соперницу, но и собственных детей, Ники сидела не шевелясь, потрясенная силой искусства.

Алексей толкнул ее в бок.

– Умоляю тебя, Ники, – прошептал он в темноте, – похлопай, иначе мой отец не простит этого тебе. Он сейчас находится вон там, на сцене, и смотрит в дырочку, придумывая страшную месть тем, кто не аплодирует его гению.

Ники засмеялась и стала аплодировать. Когда зажегся свет, Алексей взял ее за руку, и они пошли за кулисы, чтобы выразить режиссеру свое восхищение.

Это была уже их четвертая встреча за те три недели, что прошли после их знакомства. Он позвонил ей почти сразу же, но Ники отложила свидание на конец следующей недели, оправдываясь тем, что ей необходимо готовиться к экзаменам. Внутри нее еще шла борьба. С одной стороны, ей ужасно хотелось увидеться с ним. С другой, она побаивалась, понимая, что чем больше они будут видеться, тем больше он станет надеяться; он не удовлетворится просто пожатием руки, может быть, даже поцелуем.

В их предыдущие встречи они ходили в недорогие рестораны в удаленной от центра части Бродвея, в кино. Но каждый раз она с тайным сожалением отклоняла малейшие намеки Алексея навестить его в его квартире около Вашингтон-сквер. Это было не так уж трудно, поскольку ехать к нему надо было через весь город.

Но когда она согласилась прийти посмотреть спектакль его отца, то не сообразила, что театр находился не на Бродвее, а совсем недалеко от того места, где живет Алексей. И если он опять пригласит ее к себе, то она сможет отказать ему, лишь признавая, что хотя он ей очень симпатичен, она все же боится поставить себя в такое положение, в котором рискует быть соблазненной. Интересно, думала она, закончится ли на этом его интерес к ней.

Закулисная часть театра представляла собой длинный коридор, по обеим сторонам которого шли двери малюсеньких грим-уборных. Протискиваясь сквозь толпу артистов, которые уже сняли грим, и пришедших с поздравлениями доброжелателей, Алексей Подвел Ники к двери с надписью «Иванов». Он постучал и вошел.

Дмитрий сидел на стуле перед трехстворчатым зеркалом, освещенным ярким светом электрических ламп. Он обращался к своему изображению с какой-то бурной речью на русском языке, но, увидев входящего сына, сразу же замолчал.

– Ники хочет сказать тебе, что ей очень понравился спектакль, – сказал Алексей, подталкивая ее вперед. Дмитрий покачал своей седеющей головой.

– Это не самый лучший спектакль, – сказал он грустно. – Я как раз ругал себя за это. Режиссер обязан замечать, когда актеры устали и выдохлись.

– Но мне очень понравилось, – сказала Ники. – Мне совсем не показалось, что кто-то там выдохся. Дмитрий вздохнул.

– Тебе понравилось? – спросил он, затем наклонился к ней, и в голосе его зазвучали резкие нотки:

– Но разве у тебя возникла потребность выскочить на сцену и защитить этих невинных детей? Разве он вызвал у тебя вспышку гнева?

Даже если Ники и смогла бы ответить на эти вопросы, Дмитрий не так уж и ждал ее ответа. Он опять повернулся к зеркалу и мрачно уставился на свое отображение.

– Нет, он недостаточно затронул чувства публики. Ты провалился, Иванов. Я обвиняю тебя в совершении чудовищных преступлений против театра, в смертных грехах небрежения, безразличия, гордыни, праздности… – Он продолжил по-русски, грозя самому себе пальцем, выговаривая сам себе.

Наклонившись между ним и его отражением в зеркале, Алексей прервал его, пожелав ему спокойной ночи.

– Увидимся, когда ты вернешься. Ники он объяснил, что Дмитрия пригласили в один из театров Среднего Запада на постановку пьесы Чехова «Чайка».

– Как видишь, его слава растет.

– Ха! – с насмешкой сказал Дмитрий. – Там, куда я еду, они, по всей вероятности, считают, что «Чайка» – это веселенькая сказка для детей и, кроме меня, никто не согласился ее ставить.

– Отец, ты же художник, не надо так себя унижать!

– После того, что я допустил сегодня на сцене, разве меня можно называть художником? Меня надо расстрелять. – Он опять обратился к своему отражению в зеркале:

– Тебя надо сослать в Сибирь!.. – И так далее, в том же духе.

Алексей прижал палец к губам и потянул Ники из комнаты. Она помедлила с минуту, боясь обидеть Дмитрия, но, казалось, он был полностью поглощен своей самоуничижительной речью.

– И часто это с ним? – спросила она, когда они очутились в коридоре.

– Разговаривает сам с собой? Все время, засмеялся Алексей. – Мой отец предпочитает собственное общество и собственную критику всем остальным. Он единственный из театральных деятелей, кого я знаю, кто ни в грош не ставит то, что О нем пишут и говорят. – Они вышли на улицу. – Может быть, это им тоже известно, потому что они редко отзываются о его работе плохо. Самые ругательные слова, которые они употребляют, это «эксцентрично» или «несерьезно»… и он первый соглашается с этим.

– Это замечательно, когда человек так увлечен, – задумчиво проговорила Ники.

Они медленно шли по одной из улиц Гринвич-Виллидж. Вечер был теплый и ясный. Алексей на секунду задумался.

– Нет, я так не считаю, я не думаю, что это просто увлеченность, – сказал он. – Когда Дмитрий начинает новую работу, это скорее похоже на наваждение. Он почти не пьет, не ест, не спит. Единственное, что может избавить его от этого состояния – другая пьеса. Как ты думаешь, почему он уехал из России? Потому что ему не разрешали ставить так, как он хотел. Мне кажется, его преданность своей работе – это какое-то проклятие, вроде наваждения, овладевшего Медеей, которой надо было уничтожить Ясона ценой жизни собственных детей. Любовь моего отца к театру когда-нибудь уничтожит его самого. Как она однажды уже уничтожила нашу семью…

– Все же, – не согласилась она, – он настолько увлечен, с такой страстностью отдается своему делу! – Она не могла скрыть своего восхищения.

– А ты когда-нибудь чувствовала такую одержимость, Ники?

– Возможно, однажды. Я очень хотела прыгать с вышки, – сказала она. Хотела стать, как моя бабушка.

– Так почему же ты бросила это?

Как ей ни нравилось быть в обществе Алексея, Ники никогда не ступала на почву, казавшуюся ей зыбкой: никогда не поверяла ему своих тайн и не ожидала никаких особых откровений и от него. Но сейчас она сделала первый шаг к их большему сближению, рассказав ему без утайки, почему она перестала заниматься прыжками в воду.

Когда она кончила, то почувствовала, что его рука лежит на ее плечах, он сильнее прижал ее к себе.

– Если бы я знал тебя тогда, я бы сделал все на свете, чтобы помочь тебе, этого бы не случилось, я не дал бы тебе потерять то, что так много значило для тебя…

Взглянув на Алексея, она поверила его словам. Его лицо выражало такое страдание, что ей захотелось его утешить.

– В общем все не так страшно, – сказала она. – Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что у меня действительно не было шансов прославиться в прыжках в воду.

– Кто знает, трудно сказать. – Затем, явно стараясь немного развеселить ее, он бодро сказал:

– А теперь позволь мне поделиться с тобой своим увлечением. – Заметив ее нерешительность, он добавил:

– Клянусь, в нем нет ничего плохого.

Он повел ее в восточную часть города и, пройдя быстрым шагом несколько кварталов, они оказались в районе, основанном в начале этого века иммигрантами с Украины. Здесь было несколько небольших кафе, в которых подавались национальные блюда, и Алексей привел Ники в одно из них, которое показалось ей самым маленьким и самым скромным.

Пожилая женщина с волосами, выкрашенными в ярко-рыжий цвет, подбежала к ним и начала обнимать и целовать Алексея, что-то быстро говоря по-русски. Когда Алексей наконец освободился от ее объятий, он представил ее Ники как мадам Комаревскую, владелицу кафе.

Мадам посадила их в нише за маленький столик, на котором стояла одна свечка. Где-то приглушенно играла балалайка. Затем на столе стали появляться различные кушанья: блины с икрой, маленькие вареные пирожки с рубленым мясом и специями – пельмени, затем шашлык. Принесли также маленький графинчик водки в ведерке со льдом, который охладил ее настолько, что она загустела, как сироп.

Хотя Хелен прекрасно готовила, но все же русские блюда у нее не получались такими вкусными, как здесь.

– Мой отец привел меня сюда, – сказал Алексей, – вскоре после того, как мы помирились. До этого я жил с матерью в Хартфорде, в Коннектикуте. Она зарабатывает на хлеб переводами с русского для различных издательств. Она все еще не простила Дмитрия. Но я не мог больше сердиться на него. В общем-то я всегда понимал, что он не столько отказывался от меня, сколько шел за своей мечтой о театре. А когда он привел меня в этот маленький ресторанчик мадам Комаревской, я сразу понял, как много между нами общего. Поскольку, Ники, я ужасно люблю поесть, а здесь кормят лучше всего, если не считать самой России. Бабушка мадам Комаревской работала на царской кухне. И, как она говорит, рецепты блюд передала своей дочери, а та – ей.

Упоминание о семейных традициях заставило Ники задуматься и вспомнить те короткие эпизоды своего детства, когда они что-нибудь готовили с мамой. Эти воспоминания были выцветшими, как старые фотографии. Прежде ей казалось, что с исчезновением этих воспоминаний из ее жизни уходит и любовь и нежность. Но теперь, когда рядом сидел Алексей, она почувствовала, что это не так.

Впервые она сама протянула руку и взяла его ладонь в свою. Его черные глаза, блестящие при отблеске свечи, сказали ей, что он понял, что она позволяет ему пересечь границу, до этого закрытую перед ним.

Потом принесли пирожные, затем крепкий черный кофе, а позднее «сливовицу» – крепкий сливовый бренди, от которого у Ники, казалось, разгорелся пожар во всем теле.

– Тебе здесь нравится? – спросил Алексей, когда все тарелки были очищены и все рюмки и чашки опустошены.

– Никогда не ела ничего вкуснее, – сказала она.

– И это не в последний раз. Мы будем часто сюда приходить. Ты разделишь со мной мою страсть.

Он уплатил по счету, и после бурных прощаний с мадам Комаревской они вышли на улицу. Ники чуть оперлась на Алексея, чувствуя легкое головокружение, ей казалось, что она не столько идет, сколько скользит.

Мимо проехало такси, и Алексей остановил его. Когда они сели, он попросил водителя отвезти их к Бернардскому колледжу.

– Нет, – сказала она. – Я хочу поехать к тебе. – Он с сомнением посмотрел на нее, и она улыбнулась ему. – Чтобы продолжать разделять твою страсть, – добавила она.

Квартирка Алексея состояла из одной комнаты в трехэтажном доме на небольшой улице Минетта-Лейн неподалеку от площади Вашингтона. Он зажег единственную небольшую лампу, и теперь Ники стояла в дверях, оглядывая его жилье. В центре был большой письменный стол, служивший, видимо, также и обеденным. У стены стояла широкая массивная деревянная кровать; два старомодных деревянных кресла разместились в разных углах комнаты, покрытые накидками. На полу лежал персидский ковер изумительной работы, сохранивший свои яркие краски, хотя и вытертый в некоторых местах. Комната, хотя и просто обставленная, несла на себе отпечаток индивидуальности Алексея. Ники почувствовала себя здесь как дома.

– Может быть, хочешь выпить? – спросил он. – Я положил в холодильник шампанское для нас…

– Так ты знал, что я приду к тебе сегодня? Он улыбнулся и подошел к ней.

– Надеялся, что ты когда-нибудь придешь. Я положил туда эту бутылку четыре недели назад, на следующий день после нашего знакомства. Это было как молитва, как жертва, предназначенная богам…

Она улыбнулась ему, и их руки сплелись.

– А ты не обидишься, если я откажусь? Я и так выпила столько водки… и еще бренди.

– Почему это я должен обидеться? Мри молитвы не остались без ответа.

Он нагнулся к ней и стал покрывать ее губы короткими страстными поцелуями. Шепча ее имя, он ласкал и гладил ее, расстегивая блузку и юбку. Она закрыла глаза, полностью отдаваясь своим ощущениям. Его руки так нежно ласкали ее кожу, его поцелуи, его жаркие губы скользили по ее шее, по плечам. Он расстегнул ее блузку и бюстгальтер, и ее обнаженная грудь вздрагивала от прикосновения его пальцев. Она ахнула, когда, почувствовала его горячие влажные губы на сосках, затем издала длинный и глубокий вздох, похожий на стон. Вздох, означающий полную капитуляцию. А также свободу. Ошеломляющую, ослепительную свободу, когда она освободилась из темницы своих страхов, заставлявших ее бояться любви.

Он поднял ее на руки и отнес на кровать. Медленно и нежно раздел ее, и, подняв голову, она увидела над собой его прекрасное лицо с горящими страстью глазами.

– Ты такой красивый, – прошептала она. Он засмеялся:

– Ты украла мой текст, Никушка.

Она протянула руки и привлекла его к себе. Их обнаженные тела касались друг друга. У нее было такое ощущение, как будто ее тело пронизывали жгучие, но не причиняющие боли язычки пламени. Его губы и руки скользили по ее телу, лаская, трогая, изучая, вызывая в ней необыкновенные ощущения, о существовании которых она даже не подозревала. Он на секунду приподнялся и стал смотреть на нее, его глаза скользили по ее обнаженному телу, но хотя прежде ни один мужчина не видел ее нагой, она не чувствовала ни смущения, ни стыда. Она тоже смотрела на него, и ей казалось абсолютно естественным ласкать его, чувствовать в своей руке его пульсирующий член. Затем она опять прижала его к себе.

Когда он вошел в нес, она застонала, почувствовала, как где-то в самой глубине жаркий огонь пронзил все ее существо, не оставляя места мыслям все было подчинено лишь ощущениям. Эта мгновенная боль почему-то показалась ей частью какого-то ритуала, необходимой жертвой, которая еще больше связала их, и, когда она исчезла, Ники почувствовала, как будто поднимается на какой-то волне – все выше и выше. Прижимаясь к нему, обняв его сильную спину, чувствуя его мерное движение внутри себя, она предощущала почти неосознаваемый момент, когда испытываешь чувство полного равновесия, похожее на то, что охватывает за мгновение до прыжка с трамплина… И вот она взмыла вверх, но на этот раз не одна, она летела, и кружилась, и кувыркалась вместе с ним до тех пор, пока сила тяжести не потянула ее к земле. Но на этот раз это была не прохладная реальность воды. На этот раз это были его надежные и горячие руки.

Все было так естественно. Вскоре она опять захотела его, и они опять предались любви, но на этот раз медленнее и как бы настороженно. Потом она захотела пить и пошла к раковине в углу – к нему на «кухню». Когда она вернулась, он неотрывно смотрел на нее.

– Покажи мне, как ты прыгала в воду, – сказал он. – Я хочу увидеть, как ты тогда выглядела…

Она со смехом покачала головой и забралась обратно на кровать.

– Ну пожалуйста, – повторил он, – покажи. Она встала на цыпочки на край кровати, как будто это был трамплин, и попыталась найти равновесие, стоя над ним. Но прежде чем она уже была готова прыгнуть, он потянулся к ней, схватил ее за бедра и начал целовать их, затем она почувствовала его губы у себя между ног.

Кончая, она выкрикивала его имя. И потом, когда она опять легла рядом, он сказал ей:

– Я люблю тебя, Ники..

А потом они наконец заснули.

Она проснулась от того, что ей на лицо упал солнечный луч. Она оглянулась, но комната показалась ей незнакомой. Затем увидела спящего рядом Алексея, и все воспоминания прошлой ночи нахлынули на нее.

Однако на этот раз она не чувствовала ни тепла, ни уверенности в том, что ей с ним так хорошо и просто. Она думала о том, что такие же ночи были и у Моники, и у Элл… Сначала страсть, а потом одиночество и отчаяние… Она пришла в ужас от того, что позволила ему сделать.

Он говорил о любви, но разве это имеет какое-нибудь значение? Все женщины, попавшие на эту удочку, ловились на приманку из слов. Спящий прекрасный Алексей с лицом, освещенным солнцем, казался таким счастливым, но Ники почудилась в его лице довольная усмешка победителя.

Она выскользнула из кровати и стала метаться по комнате, собирая разбросанную повсюду одежду.

– Ники… Ты куда?..

Она не остановилась, услышав его голос.

– Я… у меня занятия…

– Но сегодня же суббота.

– У меня спецсеминар, – солгала она.

Он вылез из кровати. Одеваясь, она старалась не смотреть на его обнаженное тело. Он увидел ее смущение и быстро натянул брюки.

– В чем дело? – с недоумением спросил он. – Ники, это же было прекрасно. Не надо…

– Я сделала глупость, придя сюда, – сказала она, торопливо застегивая пуговицы на блузке. – Именно так и была погублена жизнь моей бабушки и моей матери. Обманувшись в своих чувствах, они были несчастными все последующие годы из-за нескольких минут…

Он схватил ее, повернул к себе, заставляя посмотреть себе в глаза.

– Ники, не говори ерунды. Я не позволю, чтобы подобное повторялось с тобой. Я хочу быть с тобой всегда, я…

– Не нужно ничего обещать! – резко сказала она, вырываясь из его рук и надевая туфли. – Пожалуйста. Им тоже много чего обещали, но это совершенно ничего не значило…

Алексей в полном недоумении покачал головой.

– Но тогда… как же мне доказать, что ты можешь верить мне? Что же будет дальше с нами?

Она мгновенно остановилась и внимательно посмотрела ему в глаза.

– Не знаю, Алексей. Я даже не знаю, могу ли… – И побежала к двери.

Он, казалось, просто не знал, как отреагировать.

– Но разве ты не любишь меня?

Остановившись в дверях, не повернув головы, она ответила:

– Я убеждена только в одном: вчера вечером я совершила ошибку.

Сбегая вниз по лестнице, она слышала, как он кричал ей вдогонку:

– Прости меня, Ники. Но ведь нам было хорошо… Я так хотел тебя…

В общежитии она приняла душ, пустив очень горячую воду, так что кожа стала очень красной. Однако ей не удавалось смыть со своего тела воспоминания о его ласках, о его поцелуях – эти воспоминания сводили ее с ума.

Потом она сидела в своей комнате, с ужасом задавая себе вопрос: а что если и с ней случилось то же, что с ее матерью: что если она забеременела? Он не бросит ее? Он хотел стать врачом, принадлежать к миру медицины. Это и есть его настоящая семья, как говорил он. Зачем ему обременять себя какими-то обязательствами, которые могут помешать ему достичь своей цели?

Может быть, она сама во всем виновата. Может быть, в генах всех женщин ее семьи запрограммирована эта слабость, эта влюбчивость, когда забываешь обо всем на свете, не думая о будущем…

Нет. Если бы он любил ее по-настоящему, то не стал бы с такой поспешностью ввергать ее в эту пучину страданий и сомнений.

В течение всего дня и вечером ей несколько раз стучали в дверь и говорили, что ее зовут к телефону. Ники велела передать, что не желает разговаривать. Потом она и вовсе перестала отзываться на стук, чтобы подумали, что ее нет дома. Вскоре после двенадцати ночи ей опять сказали, что ей звонит какой-то мужчина по имени Алексей.

– Передайте ему, чтобы он больше мне не звонил. Это бесполезно…

И на следующий день он не позвонил. Вообще не позвонил. Она почувствовала, что ее худшие опасения подтверждаются. Если бы действительно любил ее, то не отстал бы так быстро…

С понедельника опять начались занятия, и она с головой погрузилась в учебу. Возвращаясь в общежитие, она и боялась, и одновременно надеялась, что в своей ячейке для писем найдет от него записку. Но в первый день она ничего не получила. На следующий их было несколько. На одной было написано «срочно» и шел длинный ряд цифр, совершенно ей незнакомых. Междугородний номер, по которому ее просили позвонить. Вот и вся любовь. Он просто уехал, как уехал Ральф, бросив ее бабушку. Она порвала все записки и выбросила клочки бумаги.

Но в конце недели в очередной раз вынув записку с номером телефона, она решила вознаградить его за его настойчивость. Зашла в будку и набрала цифры, записанные на бумажке вместе со словами: «Позвонить сегодня. Очень важно».

– Контора, «Уэзерби, Фаррингтон и Блейн», – ответил голос.

Так, значит, это не Алексей. Ники чуть было ни повесила трубку. От мистера Уэзерби ей ничего хорошего ждать не приходилось. Но из прошлого опыта она знала, что он все равно ее найдет. Она назвала себя и попросила соединить с ним.

– Я рад, что ты наконец позвонила, – сказал Уэзерби, взяв трубку.

Ники поняла, что, очевидно, часть выброшенных ею записок тоже были от него.

– Я думал, что если просто извещу тебя письменно о состоянии твоей финансовой поддержки, то это будет невежливо с моей стороны.

– Какое еще состояние? – спросила Ники. Но когда Уэзерби начал говорить, она слушала его не очень внимательно, больше думала о том, сколько раз тогда ей звонил Алексей и звонил ли он вообще.

– Мне очень жаль, но от меня ничего не зависит. Компания брала на себя значительную долю расходов, но теперь, после финансовой реорганизации, они прекращают все специальные выплаты, которые непосредственно осуществлял Хайленд. Они собираются открыть ряд новых специальных фондов, и ты, возможно, захочешь туда обратиться, но пока…

Наконец его слова дошли до нее.

– Вы говорите, что я больше не буду получать деньги? Что мне нечем платить за свое обучение здесь?

– Ну, не то чтобы совсем нечем, – миролюбиво ответил Уэзерби. – Ты же помнишь, что X. Д. Хайленд был достаточно великодушен и оставил тебе тот дом. Срок его аренды кончился, но ты можешь что-нибудь получить за него, если продашь его. Я мог бы заняться этим для тебя.

Ники молчала. Было не так уж легко расстаться с реальной памятью о тех счастливых днях, проведенных с мамой.

– И сколько я смогу за него получить? – спросила она.

– Боюсь, что не так уж много. Те, кто там жил, не очень-то аккуратно обращались с ним. И, кроме того, накопились некоторые налоги по наследованию…

– Так вы не уплатили налог за наследство?

– Николетта, я старался всеми возможными способами добиться того, чтобы ты получила как можно больше. Но кое-что мы упустили…

Она прекрасно понимала, что мистер Уэзерби никогда не действовал в ее интересах, а исключительно в интересах Хайлендов. Налоги не были уплачены, значит, она потеряет этот дом. Однако она постаралась сдержаться и не показать, насколько возмущена всем этим. Ей было необходимо все как следует продумать.

– Сколько у меня останется, если я все же смогу продать его?

– Несколько тысяч.

Она понимала, что этого мало.

– Почему вы сделали это? – спросила она. – Почему вы не можете оставить меня в покое и дать те крохи, что я имела?

– Я здесь ничего не решаю. Это решение компании, Ники. Просто у них происходит реорганизация…

– Вы прекрасно знаете, что это не так.

Но он продолжал твердить свое равнодушным, лишенным сочувствия голосом:

– Я понимаю, что для тебя это потрясение. Но это еще не конец света. У тебя есть характер, Ники. Тебе было от кого унаследовать твердость духа. Так что ты не пропадешь, ты сможешь…

Она повесила трубку и в полном смятении чувств пошла в свою комнату.

Почему именно сейчас? В своем тревожном смятенном состоянии духа она уже была готова связать это известие с тем, что у нее произошло с Алексеем. Наказание судьбы за то, что она осмелилась перейти грань, осмелилась мечтать о любви.

Но затем вспомнила, что сама же рассказала Пеппер Хайленд о том, что получает деньги от «Хайленд Тобакко». Возможно, именно Пеппер и устроила так, чтобы выплаты прекратились или, во всяком случае, обратила на это внимание своего единокровного брата, который теперь руководит компанией. Но ведь они между собой тоже враждуют?

Одно она знала наверняка – то, что дистанция между ней и Хайлендами увеличилась еще больше.

Сидя у себя, Ники стала думать о том, что она может предпринять в данной ситуации. Конечно же, Хелен поможет ей. Но когда она подумала о том, чтобы взять деньги у Хелен, ей в голову пришел ответ на вопрос, который все время тревожил ее с тех пор, как Алексей впервые ей его задал: «Почему она хочет стать врачом»? Ники поняла, что это для Хелен, только для нее. Таким образом она хотела выразить свою любовь и благодарность женщине, заменившей ей мать. Она просто не знала, каким еще способом может выразить ей свою любовь. Но теперь она поняла это.

Сейчас Ники полностью осознала, что не так уж разочарована тем, что не сможет учиться на медицинском факультете. Может быть, это будет разочарованием для Хелен. Хотя Хелен всегда убеждала Ники поступить так, как будет лучше для нее самой.