Текст книги "Другая страна"

Навстречу шла юная чета – продавцы воскресных газет. Руфус перехватил взгляд молодого человека, с любопытством устремленный на Леону; потом оба, и юноша, и девушка, оценивающе оглядели поочередно Вивальдо и Руфуса, как бы решая, кто же ее любовник. Но Гринич-Виллидж – особый район, своего рода свободная зона, и только по быстрому, почти робкому взгляду молодого человека Руфус понял: тот догадался, что любовные отношения с Леоной связывают именно его. Однако лицо женщины приняло сразу же холодное выражение – словно ее окатили ушатом ледяной воды.

Они вошли в парк. На скамейках сидели старые неряшливые женщины из трущоб Ист-Сайда, чаще одни, иногда рядом с ними можно было увидеть седых, высохших мужчин; тут же дамы с претензией на элегантность, живущие на Пятой авеню, прогуливали своих собачек, а няни-негритянки, глядя невидящими глазами на мир взрослых, тихо напевали, склонясь над детскими колясками. Итальянские рабочие и мелкие торговцы приходили сюда целыми семьями – устраивались в тени деревьев, болтали, играли в шахматы, просматривали L’Espresso. Были здесь и такие обитатели Гринич-Виллидж, которые, пристроившись на скамейках, читали (Кьеркегор – кричало имя с мягкой обложки книги в руках коротко стриженной девушки в синих джинсах) или увлеченно беседовали о высших материях, или сплетничали, или смеялись, или сидели неподвижно, полные скрытой буйной энергии, которая могла бы сокрушить здесь все, кроме разве что скамеек и деревьев, или, напротив, расслабившись и как бы утверждая всем своим видом, что они вряд ли когда-либо сдвинутся со своего места.

Руфус и Вивальдо – Вивальдо особенно – знали тут достаточно многих и даже были с некоторыми из них дружны так давно, что казалось, знакомство это началось еще до рождения. Особенно пугал вид бывших друзей и любовниц, канувших непостижимым образом почти в небытие. Это говорило о том, что еще в прежние времена их подтачивала некая болезнь, вроде рака, которая теперь, возможно, переместилась в нынешних приятелей. Многие за прошедшее время почили, вернувшись в землю, из которой вышли, но другие по-прежнему топтали ее; кто-то стал алкашом, кто-то наркоманом, кто-то убивал время в поисках хорошего психиатра; были и такие, что с горя обзавелись семьей и теперь мирно толстели, обрастая потомством; все они мечтали о том же, что и десять лет назад, в споре приводили все те же аргументы, цитировали тех же властителей дум и, что всего ужаснее, были убеждены, что излучают обаяние, как и прежде, когда у них еще не выпадали зубы и не вылезали волосы. Держались они теперь много враждебнее, недоброжелательство ощущалось и в тоне, и во взгляде, оно, собственно, и оставалось их единственной живой чертой.

Вивальдо остановила тучная добродушная деваха, явно под градусом. Руфус и Леона, стоя поодаль, дожидались его.

– У тебя чудесный друг, – сказала Леона. – Совсем не важничает. Мне кажется, я его тысячу лет знаю.

Теперь, когда рядом не было Вивальдо, на Руфуса и Леону смотрели уже иначе. Обитатели Гринич-Виллидж, одиночки и находящиеся в компании, дружно уставились на них, словно попали на аукцион или на выставку племенных жеребцов.

Весеннее солнце припекало Руфусу затылок и лоб. Леона вся светилась; казалось, она забыла обо всех и всем на свете, кроме него. Достаточно было заглянуть в ее глаза, чтобы отпали все сомнения в искренности ее чувства. Если она так спокойна, подумал Руфус, если ничего не замечает, то почему он-то дергается? Может, просто напридумывал всякого, может, всем на них глубоко наплевать? Но тут, подняв глаза, он встретился взглядом с молодым итальянцем; пробивавшийся сквозь листву солнечный свет дрожал на лице юноши. Итальянец смотрел на Руфуса с нескрываемой ненавистью, а Леону окинул сверху вниз презрительным взглядом, словно последнюю дешевку. Опустив глаза, юнец брезгливо прошествовал мимо по дорожке, заявив таким образом свой молчаливый протест, и даже его спина, казалось, источала яд.

– Подонок, – пробормотал Руфус.

И тут его изумила Леона.

– Ты про мальчишку? Его просто жизнь заела – тоска и одиночество. Не сомневаюсь, что при желании ты легко мог бы с ним подружиться.

Руфус от души рассмеялся.

– Я правду говорю, – упорствовала Леона. – Люди просто одиноки, потому и злобятся. Верь мне, мальчик, я-то уж знаю.

– Слушай, не смей называть меня мальчиком, – взбесился он.

– Прости, – удивилась Леона. – Я не хотела тебя обидеть, дорогой. – Она взяла его за руку, и оба оглянулись, ища взглядом Вивальдо. Того крепко держала за воротничок толстуха, а он, хохоча, вырывался.

Картина рассмешила Руфуса.

– У Вивальдо вечные проблемы с бабами.

– А по-моему, он от души веселится, – сказала Леона. – Да и девушка тоже.

Действительно, толстуха, отпустив Вивальдо, теперь покатывалась со смеху, согнувшись в три погибели и чуть не падая на дорожку. Люди вокруг тоже заулыбались – кто сидя на скамейке, кто прямо на земле, а кто оторвавшись при этом от книги, заулыбались, при виде этих двух типичных живописных обитателей Гринич-Виллидж.

Но у Руфуса их реакция вызвала только новый прилив раздражения. Разве они с Леоной, приведись случай, смогли бы вот так раскрепощенно вести себя у всех на глазах? Какую бы девицу ни подцепил Вивальдо, никто не осмелится смотреть на него так, как сейчас на Руфуса, и на девушку не станут пялиться, как на Леону. Самая распоследняя шлюха в Манхэттене сразу оказалась бы под защитой, иди она под руку с Вивальдо. И все потому, что Вивальдо белый.

Руфусу вспомнился дождливый вечер прошлого года, когда он только что вернулся из Бостона после концерта, и они с Вивальдо решили пойти куда-нибудь поразвлечься, прихватив с собой Джейн. Руфус никогда не мог понять, что Вивальдо нашел в Джейн; та была старовата для него и в придачу ворчлива, нечистоплотна, ее седоватые волосы вечно висели патлами, свалявшиеся свитера, коих у нее было великое множество, болтались на ней как на вешалке, а запачканные краской джинсы пузырились на коленях. «Она одевается как огородное пугало», – сказал как-то Руфус и громко захохотал, увидев испуганное выражение на лице друга. Вивальдо так перекосило, как если бы при нем разбили тухлое яйцо. И все же до того дождливого вечера Руфус еще мог худо-бедно выносить Джейн.

Вечер действительно был жуткий; дождь лил как из ведра, наполняя воздух хлюпающими и рокочущими звуками; ливень был такой сильный, что, казалось, с ним вместе поплыли, растекаясь, фонари, улицы и дома. Он стучал, стекая струйками, в окна грязного бара, куда их привела Джейн и где они никого не знали. Тут было полно неухоженных, тучных женщин, с которыми Джейн иногда днем выпивала по рюмочке, и бледных неряшливых угрюмых мужчин из доков, у которых появление Руфуса вызвало крайнее раздражение. Руфус хотел было сразу же уйти, но помешал ливень, и он остался ждать, пока дождь хоть немного утихнет. Он устал от бесконечной болтовни Джейн, трещавшей без умолку о своих картинах, а за Вивальдо ему было просто стыдно: как можно с этим мириться?.. С чего завязалась драка? Он всегда считал, что спровоцировала ее Джейн. Тогда, чтобы не заснуть под нескончаемую бабью трескотню, Руфус стал задираться, поддразнивать Джейн, но в этом шуточном поддразнивании проскальзывали и серьезные нотки, и Джейн не могла этого не понять. Вивальдо следил за их перепалкой, вымученно улыбаясь. Он тоже изнывал от скуки, находя суждения Джейн невыносимо претенциозными.

– Во всяком случае, – заявила Джейн, – ты не художник и потому не вправе судить мою работу…

– Да перестань, – оборвал ее Вивальдо. – Только вслушайся, как глупо звучат твои слова. Ты что, хочешь сказать, что рисуешь исключительно для шайки недоумков-художников?

– Оставь ее, – сказал Руфус, начиная наслаждаться ситуацией. Он склонился через стол к Джейн, улыбаясь со светской учтивостью. – Куда нам со свиным рылом. Чтобы разобраться в ее мазне, нужны мужики покруче.

– Вы-то как раз и есть снобы, а не я, – парировала Джейн. – Честные, работящие, простые люди, которые приходят сюда, в этот бар, понимают мои картины, они задевают их за живое; вряд ли ваше искусство кого-то так трогает. Вы проводите время в обществе мертвых людей, а эти – живые.

Руфус залился смехом.

– А я-то думаю, чем это здесь воняет. Теперь ясно. Дерьмом. Вот они, живые люди, что делают. – И он снова рассмеялся.

Но одним глазом он уловил, что к ним начинают присматриваться. Повернувшись к слепым окнам, он приказал себе: о’кей, Руфус, будь паинькой. И откинулся на диване напротив Джейн и Вивальдо.

Но он ее, видимо, крепко достал, и тогда она нанесла ему ответный удар – единственным орудием, которое оказалось под рукой.

– Здесь пахнет не хуже, чем в той канаве, откуда ты родом.

Вивальдо и Руфус переглянулись. У Вивальдо побелели губы. Он резко сказал:

– Еще одно слово, бэби, и я тебе челюсть сверну.

От этих слов она прямо расцвела и, тут же надев маску Бетт Дэвис[1]1
  Бетт Дэвис (1908–1989) – американская актриса, исполнительница ролей трагического плана.


[Закрыть], гневно выкрикнула:

– Ты что, мне угрожаешь?

Все повернулись на ее голос.

– Черт побери, – вырвалось у Руфуса. – Надо смываться.

– Да, – согласился Вивальдо. – Пойдем скорей отсюда. – И взглянул на Джейн. – Пошевеливайся ты, сучка чертова.

Теперь Джейн стала само раскаяние. Перегнувшись через стол, она ухватила Руфуса за руку:

– Я не хотела тебя обидеть, поверь!

Руфус не вырвал руку, боясь, что со стороны их возню могут принять за драку. Теперь на него смотрели глаза Джоан Фонтейн[2]2
  Джоан Фонтейн (1917–2013) – американская актриса, исполнявшая роли скромных девушек.


[Закрыть].

– Пожалуйста, верь мне, Руфус!

– Я верю тебе, – сказал он и поднялся с места, чтобы идти, но ему преградил дорогу дородный ирландец. Мгновение они сверлили друг друга взглядом, затем мужчина плюнул ему в лицо. Руфус услышал истошный крик Джейн, но его уже понесло: он ударил своего обидчика или только занес руку, чтобы ударить, тут-то ему и заехали в челюсть и чем-то тяжелым стукнули по голове. Все стало затягиваться перед его глазами черно-красной пленкой, а потом, взревев, ринулось на него – перекошенные лица, нацеленные кулаки. Он ударился спиной обо что-то острое и холодное, видимо, об угол стойки, но понять, как оказался возле нее, не сумел; боковым зрением он увидел занесенный над головой Вивальдо табурет и вновь услышал пронзительный крик Джейн, она вопила как резаная. Руфус даже не предполагал, что в баре так много мужчин. Он двинул кого-то, почувствовав, что попал в скулу, на какое-то мгновение взгляд полных ненависти зеленых глаз ослепил его, словно свет фар при дорожном столкновении, и тут же потух – жертва от боли сомкнула веки. Руфуса ударили в живот, потом по голове. Удары сыпались со всех сторон, его швыряло из угла в угол, и он, уже не помышляя о нападении, слабо защищался. Молотили его почем зря, толкали, пинали, а он только, низко наклонив голову, сгибался, чтобы прикрыть от удара мошонку. Послышался звон разбитого стекла. На мгновение он увидел в противоположном конце бара Вивальдо, его окружали трое или четверо мужчин, кровь из разбитого носа и лба текла по его лицу, а еще он успел увидеть тыльную сторону руки, мощной затрещиной отправившей Джейн в центр бара. Лицо женщины побелело от страха. Так тебе и надо, подумал Руфус, но в ту же минуту сам взлетел в воздух и приземлился в другом конце зала. Снова зазвенели осколки стекла, затрещали доски. Чьи-то ноги придавили ему плечо и ступню. Упираясь ягодицами в пол, Руфус с силой выбросил вверх свободную ногу, а рукой пытался смягчить удары, которые ему наносил, целясь в лицо, все тот же ирландец с горящими зелеными глазами. Вскоре Руфус перестал что-либо видеть, слышать или чувствовать. Спустя какое-то время рядом громко затопали – обидчики убегали. Руфус лежал на спине за стойкой. Собрав все силы, он выполз из укрытия. Бармен, стоя в дверях, выпроваживал клиентов; сидящая за стойкой пожилая женщина мирно потягивала джин, а Вивальдо лежал, уткнувшись лицом в лужу крови. Над ним беспомощно склонилась Джейн. Снаружи по-прежнему доносился шум дождя.

– Я думаю, он мертв, – сказала Джейн.

Руфус полоснул ее взглядом, его переполняла ненависть.

– Лучше бы на его месте лежала ты, сучка рваная.

Джейн заплакала.

Склонившись, Руфус помог Вивальдо подняться. Согнувшись в три погибели и поддерживая друг друга, они, пошатываясь, направились к двери. Джейн плелась следом.

– Давайте я вам помогу, – повторяла она.

Вивальдо остановился, стараясь выпрямиться. Они привалились к полураскрытой двери. Бармен не сводил с них глаз. Вивальдо посмотрел на него, потом перевел взгляд на Джейн. Спотыкаясь, они с Руфусом вывалились из бара прямо под дождь.

– Давайте я вам помогу! – снова выкрикнула Джейн. Однако она все же задержалась в дверях, чтобы отчитать бармена, сохранявшего все это время невозмутимое выражение лица. – Поверьте, вам это так не пройдет. Костьми лягу, а добьюсь, чтобы бар закрыли. – Потом тоже выскочила на улицу, пытаясь помочь Руфусу удерживать Вивальдо.

Вивальдо отпрянул в сторону, желая избежать ее прикосновения, поскользнулся и чуть не упал.

– Убирайся! Не смей прикасаться ко мне! Хватит того, что ты уже натворила!

– Но тебе нужно поскорей лечь! – рыдала Джейн.

– Пусть это тебя не волнует. Слышишь, не волнует. Катись ты куда подальше! Отвали! Мы идем в больницу.

Глянув на друга, Руфус по-настоящему перепугался. Оба его глаза заплыли, рана на голове кровоточила, слезы струились по лицу.

– Разве можно так обращаться с моим другом, – повторял Вивальдо все время. – Вот беда! Разве можно ему такое говорить!

– Нужно идти к ней, – прошептал Руфус. – Она живет недалеко.

Но Вивальдо, казалось, не услышал его.

– Пойдем, дружище, пойдем к Джейн. И наплевать на все!

Руфус предполагал, что у друга серьезная рана, и потому боялся идти в больницу, слишком хорошо зная, что может случиться, заявись туда двое белых, из которых один заливается кровью, и черномазый. Ведь доктора и медицинские сестры считают себя образцовыми белыми гражданами. Руфус опасался не столько за себя, сколько за Вивальдо, который так мало знал о своих соотечественниках.

Скользя и пошатываясь, брели они за переполошенной Джейн, которая, словно толстозадая Жанна д’Арк, вела их к своему дому. Руфус отвел Вивальдо в ванную и усадил там. Заглянул и сам в зеркало. Лицо разбито в кровь, но ссадины заживут сами, да и глаз только затек. А вот с Вивальдо хуже: когда Руфус начал смывать кровь, то увидел на его голове глубокую рану, которая показалась ему опасной.

– Знаешь, дружище, – прошептал он, – без больницы не обойтись.

– А я что говорил? Ладно, пойдем. – Вивальдо сделал попытку встать.

– Нет, дружище. Послушай меня. Если я пойду с тобой, поднимется страшный переполох, меня заподозрят, ведь я черный, а ты белый. Сечешь? Это как пить дать.

– Не неси чушь, Руфус, – сказал Вивальдо.

– Верь – не верь, но это истинная правда. Тебя отведет Джейн. Я не пойду. Не могу.

Вивальдо сидел с закрытыми глазами, лицо белое как мел.

– Вивальдо?

Тот приподнял затекшие веки.

– Ты злишься на меня, Руфус?

– Пошел к черту! С какой стати?

Но он знал, что мучает Вивальдо, и, склонившись над ним, шепнул:

– Выброси все из головы, дружище. Я знаю, что ты мой друг.

– Я люблю тебя, сукин сын. Правда люблю.

– И я тебя. А теперь марш в больницу. Мне совсем не хочется, чтобы ты отдал концы здесь, в ванной этой белой задницы. Я дождусь тебя. Со мною будет все в порядке. – Руфус торопливо вышел из ванной и буркнул Джейн: – Вези его скорее в больницу – ему хуже, чем мне. Я буду ждать вас здесь.

У нее хватило ума промолчать. Вивальдо провалялся тогда в больнице десять дней, ему наложили три шва. А Руфус наутро отправился к врачу в верхнюю часть города и потом неделю отлеживался в постели. Ни он, ни Вивальдо никогда не вспоминали об этом вечере, и хотя он, Руфус, знал, что Вивальдо через какое-то время вновь начал встречаться с Джейн, они в разговоре не упоминали ее имени. Но после этого случая Руфус стал больше доверять Вивальдо и полагаться на него; даже теперь, глядя с досадой, как он жеребчиком скачет по дорожке вокруг толстухи, он продолжал верить ему. Почему – он не знал, просто смутно чувствовал, что верить можно. Вивальдо не был похож на остальных, кого знал Руфус: те удивляли его проявлениями доброты или преданности, и только Вивальдо мог бы удивить предательством. Даже связь с Джейн свидетельствовала в его пользу: будь он способен променять друга на бабу, как большинство белых мужчин, особенно если друг – черный, тогда нашел бы себе подружку покраше – с манерами светской дамы и с душонкой шлюхи. Но Джейн не стремилась казаться лучше, чем была, а была она обыкновенной неряхой и потому, даже не догадываясь об этом, как-то уравнивала Руфуса и Вивальдо.

Вивальдо наконец отвязался от толстухи и заторопился к ним, улыбаясь во весь рот. Он помахал рукой кому-то позади них.

– Смотрите-ка! – воскликнул он. – Да здесь Кэсс!

Руфус обернулся и действительно увидел Кэсс – хрупкая блондинка сидела в одиночестве на краю фонтана. Для него она всегда оставалась загадкой, он никогда не знал, куда ее отнести в «белом мире», к которому она по всем признакам принадлежала. Родом Кэсс была из Новой Англии, происходила из крепкой простой семьи, ведущей родословную от первых поселенцев, так она говорила, с удовольствием прибавляя, что одну из ее прапрабабушек сожгли как ведьму.

Она была замужем за Ричардом, поляком по происхождению, они растили двух детей. Много лет назад Ричард преподавал английский в школе, где учился Вивальдо. Супруги говорили, что он был сущим разбойником, да и сейчас не очень изменился, они дружили еще с тех пор.

Руфус и Вивальдо, подхватив Леону, направились к Кэсс.

Улыбка женщины обдала Руфуса теплом и одновременно подействовала отрезвляюще. С одной стороны – она была неподдельно дружелюбна, а с другой – слегка насмешлива.

– Не знаю, стоит ли с вами говорить. Вы нас забросили самым бесстыдным образом. Ричард вычеркнул вас из списка друзей. – Она приветливо взглянула на Леону. – Меня зовут Кэсс Силенски.

– А это Леона, – сказал Руфус, кладя руку на плечо девушки.

Взгляд Кэсс стал еще насмешливей, но и теплее.

– Рада познакомиться с вами.

– А я с вами, – отозвалась Леона.

Теперь они все сидели на краю фонтана, в центре которого била слабая струйка – на радость малышам, которые любили возиться здесь, у воды.

– Расскажите, что поделываете, – попросила Кэсс. – И почему пропали.

– Я очень занят, – попытался оправдаться Вивальдо. – Работаю над романом.

– Сколько его знаю, – сказала Кэсс, обращаясь к Леоне, – он всегда работает над романом. А ведь я познакомилась с ним, когда ему было семнадцать лет, теперь же ему почти тридцать. Вот и считайте.

– Ты несправедлива, – отозвался Вивальдо. Он выглядел пристыженным и огорченным, хотя разговор забавлял его.

– Впрочем, Ричард тоже пишет роман. Начал его в двадцать пять, а теперь ему скоро стукнет сорок. Так что… – Кэсс выдержала паузу и продолжала: – Но теперь он обрел второе дыхание, работает не отрываясь. Просто как с цепи сорвался. Думаю, он ждал вашего прихода и по этой причине – хотел показать написанное, посоветоваться.

– А откуда оно взялось, это второе дыхание? – спросил Вивальдо. – Просто ниоткуда – не бывает.

– Ох, – весело пожала плечами Кэсс и глубоко затянулась сигаретой. – Разве мне чего говорят – я в полном неведении. Вы ведь знаете Ричарда. Встает чуть свет, сразу уединяется в кабинете, сидит там, пока не придет время идти на работу, а вернувшись, опять – шмыг в кабинет и до глубокой ночи. Я его почти не вижу. У детей больше нет отца, у меня – мужа. – Она рассмеялась. – Однажды утром он пробурчал что-то вроде того, что все идет неплохо.

– Вот как, – не без зависти произнес Вивальдо. – Так это новый роман? Не тот, что он писал раньше?

– Думаю, другой. Но полностью не уверена. – Кэсс снова затянулась, затоптала сигарету и тут же полезла в сумочку за новой.

– Да, надо зайти и самому во всем разобраться, – сказал Вивальдо. – Похоже, что он прославится раньше меня.

– Я всегда это знала, – заявила Кэсс, закуривая.

Руфус смотрел, как по дорожке важно разгуливают голуби и слоняются, сбившись в компании, подростки. Ему хотелось поскорее уйти из этого места, скрыться от опасности. Леона положила поверх его руки свою. Он крепко сжал ее пальцы и не отпускал.

Кэсс повернулась к Руфусу.

– Ну а ты ведь не работаешь над романом. Тебя-то почему не видно?

– Я играл в верхней части города. Вы обещали прийти послушать меня. Помнишь?

– Но мы совсем на мели, Руфус…

– Когда у меня работа в ночном клубе, о деньгах можете не беспокоиться. Я ведь говорил.

– Он великий музыкант, – вмешалась Леона. – Вчера вечером я услышала его впервые.

Руфус выглядел раздосадованным.

– Но вчера я закончил там свои выступления. Буду некоторое время болтаться без дела, ублажать свою старушку.

И он рассмеялся.

Кэсс и Леона переглянулись с улыбкой.

– Вы давно в Нью-Йорке, Леона? – спросила Кэсс.

– Немногим больше месяца.

– Вам здесь нравится?

– Очень. Отличается от мест, где я жила, как день от ночи. Не могу даже передать, до чего нравится.

Кэсс бросила на Руфуса быстрый взгляд.

– Прекрасно, – серьезно сказала она. – Рада за вас.

– Я верю, что вы говорите искренне, – сказала Леона. – Видно, что вы очень хороший человек.

– Спасибо, – сказала, залившись краской, Кэсс.

– А как ты собираешься ублажать свою старушку, если остался без работы? – спросил Вивальдо.

– У меня намечается парочка записей. Не беспокойся за старину Руфуса.

Вивальдо вздохнул.

– Я беспокоюсь о себе. Не ту я выбрал профессию. Никто не хочет знать, что у меня на душе.

Руфус взглянул на него.

– Не вынуждай меня рассказывать о моей профессии. Я могу завестись.

– Дела всюду идут не блестяще, – согласился Вивальдо.

Руфус окинул взглядом залитый солнцем парк.

– Никто не собирает денежные пожертвования, чтобы покончить наконец с менеджерами и разными агентами, – произнес он. – Они же ежедневно выбрасывают музыкантов на улицу.

– Успокойся, – сказала Леона. – Тебя-то никогда не выбросят.

Она протянула руку и погладила его по голове. Руфус мягко отстранил ее руку.

Воцарилось молчание. Кэсс встала.

– Не хочется расставаться, но нужно домой. Соседка повела детишек в зоопарк, но, думаю, сейчас они уже возвращаются. Нужно спасать Ричарда.

– А как поживают ребятишки, Кэсс? – спросил Руфус.

– Ты еще спрашиваешь? Скоро они забудут, как тебя зовут. И поделом тебе. Прекрасно поживают. Лучше, чем их родители.

Вивальдо сказал:

– Пойду провожу Кэсс. Какие у вас планы?

Руфус почувствовал тупой страх и возмущение, как будто Вивальдо бросал его.

– Даже не знаю. Наверное, отправимся домой.

– Мне нужно возвращаться к себе, Руфус, – сказала Леона. – Я должна переодеться перед работой.

Кэсс протянула Леоне руку.

– Мне было очень приятно познакомиться с вами. Заходите с Руфусом как-нибудь к нам.

– Я тоже очень рада. Сколько замечательных людей я увидела сразу!

Джеймс Болдуин

– Надо нам встретиться и завалиться куда-нибудь, выпить по рюмочке, поболтать – вдвоем, без мужчин.

Обе рассмеялись.

– Мне это правда по душе.

– Может, увидимся у Бенно, примерно в половине одиннадцатого? – предложил Вивальдо Руфусу.

– Отлично. Прошвырнемся по городу, послушаем где-нибудь джаз.

– Заметано.

– До свидания, Леона. Рад был познакомиться с вами.

– Я тоже. Скоро увидимся.

– Привет от меня Ричарду и ребятишкам. Скажи, скоро заскочу.

– Скажу. А ты смотри, не забудь про свое обещание. Мы всегда тебе рады.

Кэсс и Вивальдо неторопливо двинулись в сторону арки. Заходящее солнце заливало ярко-красным светом удалявшиеся фигуры, над темной и золотистой головами стояли нимбы. Руфус и Леона смотрели им вслед; дойдя до арки, те обернулись и помахали.

– Нам тоже надо топать отсюда, – сказал Руфус.

– Думаю, да.

Они пошли тем же путем через парк.

– У тебя замечательные друзья, Руфус. Ты счастливчик. Они по-настоящему любят тебя. Уважают.

– Ты так думаешь?

– Уверена. Это видно по тому, как они с тобой говорят, как держатся.

– Да, здесь к ним не придерешься.

Леона рассмеялась.

– Странный ты мальчик. – Но тут же поправилась: – Странный человек. Ведешь себя так, словно не знаешь, кто ты на самом деле.

– Нет, я знаю, кто я, – сказал он, не переставая чувствовать ощупывающие их взгляды, различать чуть слышный шепот, доносящийся со скамеек и с лужайки. Он плотнее сжал ее тонкую руку. – Я твой мальчик. А ты знаешь, что это значит?

– Что?

– Ты должна быть ко мне добра.

– Руфус, я только этого и хочу.

И вот теперь, изнемогая под тяжестью воспоминаний о случившемся после того памятного дня, Руфус понуро брел к 42-й улице; на углу у «Бара и Гриля» он остановился. Через стекло виднелся стоявший за прилавком продавец сандвичей, а перед ним, на мармите[3]3
  Мармит – емкость для сохранения пищи в горячем виде.


[Закрыть] – куски мяса. Повыше, на уровне груди, располагались полочки для хлеба, масла, горчицы, острых соусов, соли и перца. Продавец – рослый, крупный мужчина с багровым лицом, отмеченным злом и опустошенностью, – работал в белом халате. Время от времени он ловко готовил сандвич для очередного местного отщепенца. Среди последних встречались пожилые люди, уже смирившиеся со своей участью, как смирились они с тем, что у них выпали зубы, вылезли волосы, а сама жизнь прошла мимо. Молодые люди с мертвыми глазами на желтых лицах, сбившись в кучки, похохатывали; по особой расслабленности тел, вялости мускулатуры можно было прочитать историю их падения. Юнцы были легкой добычей, до которой уже мало находилось охотников, хотя сами они вряд ли догадывались об изменении своего статуса и не находили в себе сил покинуть место, где их развратили. Охотники тоже присутствовали здесь, те держались спокойнее и увереннее своих жертв. В любом городе на нашей грязной земле можно холодной ночью купить мальчишку, пообещав ему пиво и теплый ночлег.

Засунув руки в карманы, Руфус дрожал от холода и, глядя на стеклянную витрину, размышлял, что делать дальше. Он уже подумывал, не отправиться ли в Гарлем, но его страшила мысль о полицейских, которые непременно привяжутся к нему за время долгого путешествия через весь город. И еще он не представлял себе, как будет смотреть в глаза родителям или сестре. Когда он в последний раз видел Иду, то сказал ей, что они с Леоной собираются перебраться в Мексику, где их наконец оставят в покое. Но с тех пор он ни разу не был дома.

Из бара вышел белый мужчина плотного сложения – хорошо одетый, грубоватое лицо, волосы с проседью. Он остановился рядом с Руфусом, поглядывая по сторонам. Руфус не двигался с места, хотя всей душой хотел уйти, в его болезненном сознании одна мысль судорожно сменяла другую, живот скрутили голодные спазмы. Его уже второй раз прошиб пот. Частью своего существа он знал, что сейчас произойдет, и прежде, чем мужчина приблизился к нему и заговорил, что-то в нем умерло.

– Холодновато здесь, на улице. Может зайдем внутрь и выпьем вместе?

– Я бы предпочел съесть сандвич, – пробормотал Руфус и подумал: «Вот и все. Падать дальше уже некуда».

– И сандвич съешь. Почему нет? Закон этого не запрещает.

Руфус огляделся вокруг, потом взглянул в белое, как снег, ледяное лицо мужчины. Он повторял себе, что бояться нечего, это ему не в новинку, бывали и раньше трудные времена, когда приходилось уступать и идти на неприятные физические контакты, но одновременно чувствовал, что не вынесет прикосновения мужчины. Они вошли в бар.

– Какой тебе сандвич?

– Солонину на черном хлебе, – выдавил Руфус.

Они ждали, пока продавец отрежет ломоть мяса, кинет его на хлеб и положит сандвич на прилавок. Мужчина расплатился, и Руфус понес свой сандвич к бару. Ему казалось, что все вокруг знают, что совершается между ними, знают, что Руфус будет расплачиваться своей задницей. Но всем было наплевать. Никто на них даже не смотрел. В баре по-прежнему стоял гул голосов, все так же орало радио. Бармен налил Руфусу пива, а мужчине виски и пробил их заказ в кассе. Руфус старался не думать о том, что происходит. Он жадно набросился на сандвич. От сыроватого хлеба и теплого мяса его затошнило, все вдруг поплыло перед глазами, и он хлебнул пива, чтобы поскорее протолкнуть сандвич в живот.

– Ты голодал?

Руфус, сказал он себе, не смей устраивать скандал. Ни за что. Не бросайся на этого человека. Просто уйди.

– Хочешь еще сандвич?

Руфус отчаянно боролся с первым, к горлу подкатывала тошнота. В баре стоял густой запах перестоявшего пива, мочи, тухлого мяса и потных тел.

Он чувствовал, что сейчас разрыдается.

– Нет, спасибо, – ответил он. – Больше не могу.

– Тогда еще пива?

– Нет, спасибо.

Дрожа всем телом, он уронил голову на стойку.

– Эй!

Яркий свет ослепил его, стены бара вдруг накренились, лица поплыли, сливаясь в одно, звуки радио били по мозгам. Лицо мужчины оказалось совсем близко: холодные глаза, тяжелый нос, грубые, чувственные губы. От него разило потом. Руфус инстинктивно отпрянул.

– Все в порядке.

– По-моему, ты на минуту вырубился.

Бармен заинтересованно смотрел на них.

– Тебе лучше выпить чего-нибудь покрепче. Эй, парень, налей-ка ему.

– А вы уверены, что он здоров?

– Да, здоров. Я его знаю. Дай ему выпить.

Бармен налил и поставил перед Руфусом порцию виски. Глядя на слабо мерцавшую в рюмке жидкость, Руфус молился: Боже, не дай этому случиться. Не допусти, чтобы я пошел с этим мужчиной к нему домой. У меня так мало осталось в жизни, Боже, не дай утратить все.

– Пей! Это пойдет тебе на пользу. А потом пойдем ко мне, там ты хорошо выспишься.

От выпитого виски Руфус поначалу ощутил еще большую слабость, но потом по телу разлилось приятное тепло. Он распрямил плечи.

– Вы живете неподалеку? – спросил Руфус мужчину. Только попробуй прикоснись ко мне, подумал он, и те же необъяснимые слезы готовы были вот-вот брызнуть из его глаз. Живого места на тебе не оставлю. Никто меня больше не будет лапать, никто, никто, никто.

– Можно сказать, по соседству. На 46-й улице.

Выйдя из бара, они вновь очутились на ночной улице.

– В этом городе чувствуешь себя одиноко, – проговорил мужчина, шагая рядом. – Я очень одинок. А ты?

Руфус промолчал.

– Может, мы сможем утешить друг друга этой ночью?

Руфус видел перед собой горящие светофоры, темные, почти пустые улицы, молчаливые черные здания, мрачные дыры подъездов.

– Ты меня понимаешь?

– Я не тот, кто вам нужен, мистер, – проговорил он с трудом и вдруг вспомнил, что именно эти слова он когда-то сказал Эрику.

– Как ты можешь знать, тот или не тот? – Мужчина вымученно рассмеялся. – Разве не мне судить?

– Мне нечего предложить вам, – ответил Руфус. – Я никому ничего не могу предложить. Не заставляйте меня. Пожалуйста.

Они стояли на пустой улице, глядя друг на друга. Глаза мужчины сузились от гнева.

– А о чем ты думал раньше, там, в баре?