Текст книги "Гайдзин. Том 2"

Он предоставил время сее мечтать и мучиться сомнениями.

– Хотя я ничего не понимаю в вопросах бизнеса, сёя, возможно, мне удастся снизить эту цену.

– О, если бы вы сумели это сделать, Отами-сама, вы доставили бы большую радость бедному старику, скромному слуге Гъёкоямы, ибо мне придется умолять своих хозяев о разрешении вообще заплатить хоть что-нибудь.

– Может быть, я сумею снизить плату до трех коку.

– Половина коку, возможно, была бы приемлемой ценой.

Хирага обругал себя. Он забыл «первое золотое правило» Макфи, как называл его шотландец: «Будь терпелив, когда торгуешься. Снизить цену ты можешь всегда, вернуться к той, что была выше, – никогда. И никогда не бойся рассмеяться, или расплакаться, или раскричаться, или притвориться, что уходишь».

– Макфи запросил десять, я сомневаюсь, что он снизит цену меньше трех.

– Половина коку уже очень большие деньги.

Будь у Хираги меч, он схватился бы за рукоятку и прорычал: «Три или я сниму твою поганую голову с плеч!» Вместо этого он печально кивнул:

– Да, ты прав. – И начал подниматься с подушки. – Может быть, мои хозяева согласятся на один коку. – Хирага был уже почти у двери. – Прошу прощения, сёя, но я потерял бы лицо, пытаясь торговаться так низко, и…

– Три. – Лицо сеи было красным.

Хирага вернулся на место. Ему понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к этому новому миру. Он сказал:

– Я постараюсь договориться о трех. Времена теперь тяжелые. Я только что узнал, что в моей деревне в Тёсю настал голод. Ужасно, neh?

Он увидел, как сузились глаза сеи.

– Да, Отами-сама. Голод скоро настанет повсюду, даже здесь.

Хирага кивнул.

– Да, – сказал он и замолчал, выжидая, давая молчанию сгуститься. Макфи объяснил ему значение молчания при переговорах: «Вовремя закрытый рот выводит из равновесия твоего противника, ибо переговоры – это такая же схватка, как любая другая, и вытягивает из него уступки, о которых ты не посмел бы даже заикнуться.

Сея понимал, что попал в западню, но не определил еще для себя ее глубину, как не определил и цену, которую был готов заплатить. Пока что полученные им сведения стоили вдесятеро больше. Но будь осторожен… этот юноша опасен, этот Хирага Отами-сама слишком способный ученик; может быть, он говорит правду, может быть, нет; он может быть лжецом, может быть и честным человеком.

– В тяжелые времена друзья должны помогать друзьям. Возможно, Гъёкояма сумеет устроить маленький кредит, чтобы помочь. Как я уже говорил, Отами-сама, ваш отец и вся семья являются нашими уважаемыми и высоко ценимыми клиентами.

Хирага проглотил гневные слова, которые в другой обстановке непременно сорвались бы у него с языка в ответ на такой явно покровительственный, снисходительный тон.

– Это означало бы ожидать слишком многого, – сказал он, пробираясь наугад в этом новом мире прибылей и потерь. «Прибыль для одного всегда означает потерю для другого», – много раз повторял ему Макфи. – Все, любая помощь от великого клана Гъёкоямы будет принята с благодарностью. Но здесь очень важна быстрота, могу я быть уверен, что они поймут это? Да?

– Это произойдет немедленно. Я позабочусь об этом.

– Благодарю тебя. И, может быть, они рассмотрят вместе со значительным кредитом еще и, возможно, некую единовременную выплату, безвозвратно, скажем, один коку… – Он увидел, как в глазах напротив сверкнула злость и тут же погасла, и подумал про себя, не слишком ли далеко он зашел, – … за услуги, оказанные моей семьей.

Снова молчание. Потом сёя произнес:

– В прошлом… и в будущем.

Взгляд Хираги стал таким же холодным, как у сеи, хотя его губы, как и губы старика, улыбались. И он, все еще ощущая себя в этом новом, пока непостижимом для него мире, не выхватил свой маленький револьвер, который теперь всегда носил с собой, и не прострелил сею насквозь за его грубость и дурные манеры.

– Разумеется, – кивнул он. Потом добавил любезно: – До послезавтра, neh?

Сея кивнул и поклонился.

– До послезавтра, Отами-сама.

Снова оказавшись снаружи, скрытый от чужих глаз темнотой ночи, Хирага позволил своему ликованию взлететь на крыльях души до небес. Целый коку и еще кредит вдобавок! А теперь, как мне обменять эти три коку, о которых гайдзин Макфи не просил, и в которых не нуждался, на настоящий рис или настоящие деньги, чтобы их тоже можно было отослать отцу?

Так много за такую малость, думал он, ощущая в душе великий подъем и в то же время чувствуя себя так, словно выпачкался в грязи, и испытывая жгучее желание смыть с себя эту грязь.

– А, адмирал, – сказал Малкольм Струан, – два слова с глазу на глаз?

– Разумеется, сэр. – Адмирал Кеттерер грузно поднялся на ноги, один из двадцати гостей, все еще сидевших плотной группой за столом в большой столовой фактории Струанов и потягивавших портвейн, за которым их оставила Анжелика. Кеттерер был в выходном мундире, тесных панталонах, белых шелковых чулках и туфлях с серебряными пряжками. Он раскраснелся сильнее обычного, с удовольствием угостившись густым супом, приправленным острыми пряностями, печеной рыбой, двумя порциями ростбифа и йоркширского пудинга с картофелем, обжаренным в горячем сале, и овощами, вывезенными из Калифорнии, пирогом с курицей и фазаном, несколькими поджаренными свиными колбасками, за которыми последовал калифорнийский пирог с сушеными яблоками и ставший знаменитым крем «Благородного Дома», венчали все восхитительные сырные гренки. Шампанское, шерри, кларет – «Шато Лафит» 1837 года, того самого года, когда королева Виктория взошла на трон, портвейн и мадера. – Глоток свежего воздуха мне бы не помешал, – произнес Кеттерер.

Малкольм проводил его к высоким стеклянным дверям в боковой стене; хорошая еда и вино на время приглушили боль. Снаружи было холодно, но после душной столовой прохлада бодрила.

– Сигару?

– Благодарю вас.

Бой номер один Чен неверной тенью маячил неподалеку с коробкой наготове. После того как сигары были раскурены, он растаял в табачном дыму.

– Вы прочли мое письмо в сегодняшнем «Гардиане», сэр?

– Да, да, прочел, и нахожу, что многое в нем хорошо сказано.

Малкольм улыбнулся.

– Если буря протестов, которую письмо вызвало на сегодняшней встрече торговцев, напоминавшей потревоженное осиное гнездо, может свидетельствовать о чем-либо, то оно вполне внятно донесло до них вашу точку зрения.

– Мою точку зрения? Черт подери, я надеюсь, она также и ваша.

– Да, да, разумеется. Завтра…

Кеттерер резко оборвал его:

– Поскольку вы разделяете этот в высшей степени правильный и достойный подход, я также весьма надеялся, что как человек несопоримой власти и влияния вы употребите их на то, чтобы по самой меньшей мере стать первым и официально объявить вне закона всякую контрабанду на всех кораблях компании Струана и покончить с этим раз и навсегда.

– Вся контрабанда уже под запретом, адмирал, – заметил Струан. – «Обезьяна быстро скачет с ветки на ветку, но подбираться к ней нужно медленно-медленно», – так говорят китайцы. Так следует поступать и нам. Через месяц или два мы будем в большинстве.

Адмирал лишь поднял густые брови, пыхнул сигарой и обратил свой взгляд к морю. Флот с зажженными штаговыми огнями выглядел величественно.

– Похоже, сегодня к ночи разыграется шторм или завтра. Я бы сказал, не слишком подходящая погода для увеселительной прогулки по морю, особенно для леди.

Малкольм встревоженно посмотрел на небо и потянул носом ветер. Никаких признаков опасности. Поскольку погода на завтрашний день была очень важна, он не пожалел времени, чтобы тщательно все проверить. К его радости, последние несколько дней прогноз неизменно предвещал спокойное море и легкий устойчивый ветер. Марлоу подтвердил это сегодня перед ужином, и хотя он еще не получил окончательного разрешения на выход в море и не был посвящен в подлинную причину стремления Малкольма оказаться на борту вместе с Анжеликой в той степени, в какой это касалось его, поездка должна была состояться.

– Это ваш прогноз, адмирал? – спросил Малкольм.

– Моего эксперта по погоде, мистер Струан. Он посоветовал отменить на завтра все судовые испытания. Лучше потратить это время на подготовку к обстрелу Эдо. А? – добавил Кеттерер с едкой веселостью.

– Я против того, чтобы сравнять Эдо с землей, – рассеянно заметил Малкольм, раздумывая над этой новой и непредвиденной проблемой – язвительным отказом адмирала принять его письмо; он-то был уверен, что его окажется больше чем достаточно.

Все складывалось как нельзя лучше, если бы ни этот сукин сын, думал он, стараясь обуздать свой гнев и пытаясь найти выход из этой дилеммы. «Гарцующее Облако» прибыло по расписанию и сейчас стояло на рейде под разгрузкой; капитан Стронгбоу уже получил новые тайные распоряжения относительно измененного времени отплытия в среду, а Эдвард Горнт был предупрежден, что информация о Броках должна быть передана сразу же по окончании дуэли.

– Я тоже против, – говорил между тем адмирал. – У нас нет официального приказа начать военные действия. Мне любопытно, какие у вас могут быть причины.

– Если пользоваться кувалдой, чтобы раздавить осу, то можно не только прослыть глупцом, но и нажить себе геморрой.

Кеттерер расхохотался.

– Чертнязьми, это вы здорово сказали, мистер Струан. Геморрой, а? Еще один образчик вашей китайской философии, а?

– Нет, сэр. Диккенс. – Он размял спину и оперся на палки. – Мне было бы приятно, сэр, и Анжелике тоже, оказаться на борту «Жемчужины» вместе с капитаном Марлоу и в открытом море, на короткое время. – Небесный Наш посоветовал ему, что поскольку прецедент, который он использовал – бракосочетание родителей Малкольма, – имел место в открытом море на пути из Макао в Гонконг, ему, для верности, нужно было сделать то же самое. – С вашего благословения, разумеется.

– Мне было бы приятно видеть «Благородный Дом» во главе всех благих начинаний в Япониях. Ясно, что времени на это вам не хватает. Я полагаю, десяти дней будет достаточно, чтобы предпринять практические шаги в этом направлении. Думаю, завтра «Жемчужина» и Марлоу понадобятся для дел флота. – Кеттерер повернулся, чтобы уйти.

– Погодите, – остановил его Малкольм, чувствуя, что его охватывает паника, – предположим, я сделаю заявление прямо сейчас, всем здесь присутствующим, что мы… что мы прекращаем с этого момента все поставки оружия в Японию. Это вас удовлетворило бы?

– Вопрос в том, удовлетворит ли это вас… – ответил адмирал, наслаждаясь тем, как этот человек, олицетворявший все, что он презирал, извивается на крючке. – А?

– Что… что мне нужно сделать или сказать, сэр?

– Не мое это дело – вести ваш бизнес. – То, как Кеттерер произнес это слово, желчно, с нескрываемым презрением, сделало его похожим на грязное ругательство. – Мне так думается, что если что-то хорошо для Японии, это хорошо и для Китая. Если вы откажетесь от торговли оружием здесь, почему не сделать то же самое и в Китае, на всех ваших кораблях – и в отношении опиума тоже?

– Этого я сделать не могу, – ответил Малкольм. – Это разорит нас; опиум не является противозаконным, и то и другое разрешено…

– Занятно. – Опять слово было тяжело нагружено сарказмом. – Я должен от всей души поблагодарить вас за прекрасный, как всегда, ужин, мистер Струан. Надеюсь, вы извините меня, но у меня много дел на завтра.

– Подождите! – воскликнул Малкольм дрожащим голосом. – Пожалуйста, пожалуйста, помогите мне, завтрашний день ужасно важен для меня, клянусь, я буду поддерживать вас в чем угодно. Я стану первым, но, пожалуйста, помогите мне с завтрашним днем. Прошу вас.

Адмирал Кеттерер поджал губы, готовый оборвать этот бесполезный разговор. Вот в этом все и дело, хотя нет сомнения, что поддержка среди этих подлых мерзавцев мне пригодилась бы, если даже десятая часть всех сплетен, которые можно услышать на их растреклятых собраниях, правда. Полагаю, этот еще не так плох, если ему можно доверять, по сравнению с остальными, по сравнению с этим чудовищем Грейфортом.

– Когда ваша дуэль?

Малкольм собирался ответить правдиво, но остановился.

– Я отвечу на этот вопрос, сэр, если вам угодно, и я помню, что вы говорили о дуэлях, но моя семья очень серьезно относилась к вопросам чести по крайней мере два поколения, и я не хочу отставать. Это традиция, как и служба в Королевском флоте, я полагаю. Большая часть той магии, которой обладает в наших глазах Королевский флот, зависит именно от этого, от традиции и чести, не так ли?

– Без этого Королевский Флот не был бы Королевским флотом. – Кеттерер глубоко затянулся сигарой. По крайней мере, сей юный балбес это понимает, клянусь Богом, хотя это ничего не решает. Правда заключается в том, что мать этого несчастного полудурка совершенно права, не одобряя этого брака, – девушка весьма привлекательна, но едва ли является правильным выбором: плохая порода, типично французская. Я оказываю ему услугу.

Так ли?

А помнишь Консуэлу ди Мардис Перес из Кадиса?

Впервые он встретил ее, когда был гардемарином и служил на «Королевском Сюзерене». Они тогда зашли в Кадис с визитом вежливости. Адмиралтейство отказало ему в разрешении жениться, его отец также возражал против этого брака, и когда, по прошествии долгого времени, он все же добился от них согласия и полетел назад, чтобы забрать ее, она оказалась уже помолвленной. Она тоже была католичкой, с грустью подумал он, все еще любя ее после стольких лет.

Католичка, от этого все они бесенеют; готов поспорить, и мать Струана тоже. Словно это имеет какое-то значение. Правда, семья Консуэлы была достойной, а у этой девушки – нет. Да, я все еще люблю ее. После нее никого не любил. Никогда не испытывал желания жениться, после того как потерял ее, как-то не мог. Однако это позволило мне всего себя отдать флоту, так что жизнь не прожита совсем, черт меня подери, впустую.

Так ли?

– Я собираюсь выпить еще бокал портвейна, – сказал он. – Это займет от десяти до пятнадцати минут. Что вы можете сделать, чтобы указать остальным дорогу, за десять или пятнадцать минут, а?

41

Горнт поспешно спустился по ступеням фактории Струана в черноту ночи вслед за другими гостями, расходившимися с ужина. Они оживленно переговаривались между собой, жались друг к другу и придерживали шляпы от ветра. Некоторых ожидали слуги с фонарями, чтобы проводить домой. После вежливого, но торопливого «спокойной ночи» он направился к соседней фактории Броков. Стражник, высокий сикх в тюрбане, отдал честь и уставился на него во все глаза, когда он, перескакивая через две ступеньки, взлетел по лестнице и постучал в дверь Норберта Грейфорта.

– Кто там?

– Я, сэр, Эдвард. Извините, это важно.

Из-за двери раздалось недовольное ворчание. Потом засов со стуком отодвинулся. Волосы Норберта были всклокочены. Он появился в ночной рубашке, ночном колпаке и постельных носках.

– Какого черта, что стряслось?

– Струан. Он только что объявил, что с этого момента «Благородный Дом» будет неукоснительно соблюдать эмбарго на все оружие и на весь опиум в Японии и что он отдает то же распоряжение в отношении всей Азии и китайской торговли.

– Это еще что, очередная шутка?

– Это не шутка, мистер Грейфорт, сэр. Это произошло во время вечера – все это он сказал минуту назад перед всеми гостями, сэром Уильямом, большинством иностранных послов, адмиралом, Дмитрием. Точные слова Струана, сэр: «Я хочу сделать официальное заявление. Вслед за публикацией моего письма в «Гардиане» сегодня я решил, что отныне наши корабли не будут перевозить оружие или опиум и компания Струанов не станет торговать ими ни здесь, ни в Китае».

Норберт захохотал.

– Входите, это надо отпраздновать. Он оставил компанию Струана не у дел. И сделал нас «Благородным Домом». – Он выставил голову в коридор и прокричал своему номер один бою: – Ли! Шампанского, чоп-чоп! Входите, Эдвард, и прикройте за собой дверь, из нее ужасно дует и холод такой, что даже у бронзовой мартышки зад отмерзнет. – Он прибавил света в масляной лампе. Спальня у него была просторная, с широкой кроватью под балдахином на четырех столбах; на полу лежали ковры, по стенам были развешаны картины, написанные маслом, с клиперами Броков – их флот был меньше, чем у Струанов, но по количеству пароходов они обгоняли «Благородный Дом» чуть ли не вдвое. Некоторые картины пострадали от пожара, и потолок тоже еще не был до конца отремонтирован. Книги стояли стопками на столиках вдоль стен, одна, открытая, лежала на кровати.

– Этот бедный сукин сын действительно спятил. – Норберт коротко хохотнул. – Первым делом нам нужно отменить дуэль, необходимо, чтобы он оставался живым. Так, вот что мы… – Улыбка вдруг исчезла с его лица. – Погоди-погоди, о чем я тут толкую? Все это буря в ночном горшке, он не больше тайпэн компании Струана, чем я. Это ты оказался в дураках, что бы он ни сказал, это не имеет ровно никакого значения. Как бы его набожная, постоянно тычущая пальцем в Библию матушка ни хотела сделать то же самое, он никогда не согласится, не может согласиться, это разорило бы их.

Горнт улыбнулся.

– Я не согласен.

Норберт вскинул на него взгляд и прищурился.

– А?

– Она согласится.

– О? Почему?

– Секрет.

– Что за секрет? – Норберт перевел взгляд на открывшуюся дверь. Ли, престарелый кантонец с длинной толстой косичкой, в аккуратной ливрее – белый длинный пиджак и черные штаны, – покачиваясь, внес фужеры и шампанское в ведерке со льдом; через руку было переброшено белоснежное полотенце. Через мгновение два фужера были наполнены. Когда дверь закрылась, Норберт поднял свой бокал.

– Ваше здоровье, и да сгинут все Струаны. Что за секрет?

– Вы сказали, чтобы я попытался подружиться с ним. Я подружился. Теперь он доверяет мне. Во-первых…

– Доверяет?

– До определенной степени, но с каждым днем это доверие крепнет. Во-первых, относительно сегодняшнего вечера. Причина, по которой он написал это письмо и сделал заявление, заключается в том, что ему нужна услуга от адмирала, тайная услуга.

– Вот как?

– Вы позволите? – Горнт показал на шампанское.

– Конечно. Присаживайтесь и все мне объясните.

– Ему нужно разрешение адмирала, чтобы подняться завтра на борт «Жемчужины», вот в чем де…

– Какого черта, о чем вы мне тут рассказываете?

– Я случайно услышал их разговор, приватную беседу – после ужина оба вышли на воздух. Я рассматривал некоторые из картин Струана поблизости – кстати, я заметил там две-три, принадлежащих кисти Аристотеля Квэнса, – и, ну… их голоса долетали до меня. – Горнт почти слово в слово пересказал их разговор. – Кеттерер закончил словами: «Посмотрим, что вы сможете сделать за десять или пятнадцать минут».

– И это все? Ничего о том, что там на борту и почему ему так важно попасть на «Жемчужину»?

– Нет, сэр.

– Странно, очень странно. Что все это могло бы значить?

– Не знаю. Весь вечер прошел как-то странно. Весь ужин я ловил взгляды, которые Струан время от времени бросал на адмирала, но их глаза ни разу не встретились. Мне показалось, что адмирал нарочно избегал его, стараясь, чтобы это не выглядело слишком заметно. Это разбудило во мне любопытство, сэр.

– Где он сидел? Я имею в виду адмирала.

– Рядом с Анжеликой, на месте почетного гостя справа от нее; сэр Уильям – по другую сторону. Вообще-то должно было быть наоборот – это еще одна любопытная деталь. Я сидел рядом с Марлоу, он не сводил взгляда с Анжелики и нудно рассказывал о своих морских делах; ни слова о завтрашнем путешествии, хотя из того, что говорил Струан, я заключил, что оно планировалось заранее и ожидало только разрешения адмирала. После того, как адмирал откланялся, я вновь заговорил с Марлоу о завтрашнем дне, но он лишь сказал: «Возможно, будут проведены небольшие испытания, старина, если Старик даст добро, а в чем дело?» Я сказал ему, что мне очень нравятся корабли, и спросил, нельзя мне отправится с ним, он рассмеялся и пообещал непременно договориться о такой поездке на будущее, потом тоже ушел.

– И ни слова о Струане или девушке?

– Нет, сэр. Хотя он так и пожирает ее глазами.

– Это все ее грудки. – Норберт весело фыркнул. – Когда Струан сделал свое заявление, что произошло?

– Сначала – полное молчание, потом грянула буря: вопросы, хохот, свист, крики одобрения со стороны Марлоу и других морских офицеров, и много гнева. Макфэй побелел, Дмитрий едва не сплюнул, сэр Уильям смотрел на Струана во все глаза и качал головой, словно этот бедолага вызывал в нем жалость. Я сосредоточил внимание на Кеттерере. Он никак не отреагировал, ничего не сказал Струану, обронил лишь: «Занятно», тут же поднялся, поблагодарил его за ужин и вышел. Струан попытался остановить его, начал спрашивать про завтрашний день, но адмирал то ли не слышал его, то ли притворился, что не слышал, и вышел из столовой, оставив Струана бледным и потрясенным. В то же время, сэр, все разом говорили и никто не слушал, как на китайском рынке, немало гостей пришли в бешенство и кричали Струану, что он сошел с ума и как, черт побери, сможем мы продолжать торговлю – ну, вы знаете, очевидную, голую правду.

Норберт допил свое шампанское. Горнт приготовился налить ему еще, но Грейфорт покачал головой:

– Я не слишком люблю шипучку на ночь, у меня с нее живот пучит. Плесните мне виски… бутылка вы найдете вон там. – Бутлыка стояла на потертом дубовом комоде с морскими часами посередине. – Что там такого на этой «Жемчужине», что так ему понадобилось?

– Не знаю.

– Что делал Струан, когда Кеттерер ушел?

– Он просто опустился на свой стул, выпил большой бокал вина, глядя прямо перед собой, рассеянно попрощался с гостями, которые начали расходиться, и не обращал никакого внимания на Анжелику, что тоже на него очень не похоже. Что же касается ее, она просто смотрела на все это, широко открыв глаза, в кои-то веки перестав быть в центре внимания, явно не понимая, что происходит, поэтому я полагаю, ее Струан тоже не посвятил в свои планы. Я подумал, что мне лучше поскорее передать вам эту новость, и ушел вместе со всеми.

– Вы упомянули о неком секрете? Так что это за секрет, а? Почему эта старая сука Тесс Струан согласится своей рукой прикончить собственный бизнес?

– Из-за плана сэра Моргана, сэр.

– Что?

– Сэр Морган. – Горнт широко улыбнулся. – Перед нашим отъездом из Шанхая он рассказал мне, в беседе с глазу на глаз, что он и мистер Брок задумали и уже начали осуществлять некий план, который должен разорить Струанов и покончить с ними навсегда. Он сказал мне, что все дело вращается вокруг гавайского сахара, банка «Виктория» и…

– Да? – Норберт пристально смотрел на него, помня, как сэр Морган особо подчеркивал, что не посвящал Горнта в детали этого замысла и не хотел, чтобы тот знал их: «хотя парню вполне можно доверять. Да, и будет неплохо, если он начнет вращаться в кругу этого чертова Струана; можно будет посмотреть, что ему удастся разнюхать». – Морган рассказал вам детали? Относительно этой сделки?

– Нет, сэр, по крайней мере он сказал мне только то, что я должен передать Струану под самым большим секретом, на какой способен.

– Господи Иисусе, – выдохнул Норберт, разволновавшись, – вам лучше рассказать мне все с самого начала.

– Он сказал, что я не должен говорить вам о своей роли до тех пор, пока не сыграю ее, пока не сделаю того, что он поручил мне сделать. Я это сделал, я стал доверенным лицом Малкольма Струана, поэтому теперь я могу рассказать вам. – Горнт поднес к губам бокал. – Очень хорошее вино, сэр.

– Да продолжайте же!

– Сэр Морган сказал, что я должен подкинуть Струану несколько сказок – он сказал, что они были достаточно близки к правде, чтобы подцепить на крючок Струана и через него подлинного тайпэна, Тесс Струан. Сэр, я почти могу гарантировать, что последний из тайпэнов компании Струана прочно сидит на крючке. – Горнт быстро изложил ему суть всего, что он передал Малкольму Струану. На последних словах он рассмеялся. – Я должен передать ему «секретные детали» после дуэли, по пути на его корабль.

– Что именно вы должны сообщить ему?

Грейфорт внимательно его выслушал. Зная истинные детали, он был поражен: Морган оказался еще хитрее, чем он думал. Если Тесс Струан станет действовать, исходя из этой ложной информации, сэр Морган непременно выиграет те несколько недель, которые были ему нужны.

– Но сэр Морган, – заметил Норберт во время разговора в Шанхае, когда его посвятили в этот план, – ваш замысел уже сейчас не может не удастся, вам не нужно дополнительное время, свою часть плана в Иокогаме я смогу завершить еще до Рождества.

– Верно, сможешь, и завершишь. Да только я и батюшка, мы привыкли думать, что береженого Бог бережет, парень, и несколько лишних недель нам никак не повредят, зато тогда уж можно быть покойным, что никакие веревки до наших шей не дотянутся и задницы наши на тюремную скамью не сядут.

Норберт подавил в себе нервную дрожь при мысли, что может попасться. Петля ему, конечно, не грозит, но вот тюрьма за подлог – весьма вероятно, а уж долговая яма – непременно. Да, хитер сэр Морган, что и говорить, это как раз на него похоже: сказать мне одно, а Горнту – другое. От одного риска он меня избавил: Струана теперь убивать не нужно. Стало быть, впереди у меня Англия и пять тысяч в год, однако самые сливки я теряю: ни поместья, ни настоящего богатства. Ладно, лучше тихо жить, чем с досады выть.

Норберт вздохнул. Мне очень хотелось вогнать в Малкольма пулю и снять сливки, подумал он, вспомнив слова Старика Брока, навсегда отпечатавшиеся в памяти: «Норберт, к пенсии твоей сливки припасены. Пять тыщ в год к премии добавлено будет, ежели ты его совсем убьешь, тыщу – ежели тяжело ранишь, а ежели он верх возьмет, потеряешь все».

– Морган умен, его план безупречен, – сказал он с улыбкой. И добавил как бы между делом, чтобы проверить американца и быть уверенным: – Не так ли?

– Сэр?

– Эти маленькие изменения, в них-то все и дело, а? – Он внимательно наблюдал за лицом Горнта.

– Прошу прощения, сэр, деталей я никаких не знаю – за исключением того, что вам рассказал и что он сказал передать Струану.

– Я выпью еще виски, а вы наливайте себе вина, – сказал Норберт, удовлетворенный. Потом молча потягивал свой скотч, пока не продумал все до конца. – Продолжайте все так, как если бы вы мне ничего не говорили. Завтра я отменю дуэль. Я не могу позволить себе убить этого ублюдка или вывести его из игры.

– Да, сэр, я тоже сразу подумал об этом. – Горнт протянул ему письмо Малкольма Струана, точную копию которого подписал и Норберт. – Он передал мне это для вас, но я советую не отменять дуэль завтра, это могло бы возбудить в нем подозрения, к тому же мы могли бы выяснить, что такого важного связано с «Жемчужиной», если он поедет или не поедет.

– Хорошо, Эдвард, это дельная мысль. – Норберт раскатисто хохотнул. – Стало быть, в среду юный сосунок Струан отправится навстречу катастрофе, а?

Горнт ухмыльнулся.

– Его путешествие будет веселым, сэр. Их «Благородному Дому» пришел конец, а у нашего все только начинается.

– Да. – Тепло от виски смешалось с теплом от грез о будущем. – Значит, вы решили присоединиться к нам?

– Да, сэр, если вы это одобрите. Сэр Морган сказал, что вы должны будете дать свое одобрение.

– Не снижайте оборотов, и одобрение будет дано. Сегодня вечером вы отлично поработали, выше всех похвал. Доброй ночи.

Он запер дверь за Горнтом. Перед тем как взобраться на высокую кровать, он воспользовался ночной вазой и почувствовал себя еще лучше. Его бокал стоял на одном из комодов, на стопке книг и журналов, все еще полный на четверть. Он удобно оперся спиной на высокие подушки – их он предпочитал всем другим – и взял в руки раскрытую книгу, «Город святых», описание Бертоном своей жизни среди таинственных, живущих в многоженстве мормонов в Солт-Лейк-Сити, штат Юта, еще одно новое впечатление для этого самого знаменитого первооткрывателя и искателя приключений в мире, который говорил на тридцати, если не больше, языках и чьи подвиги и своеобразные манеры служили примером для восторженного подражания в мельчайших деталях.

Он прочел несколько параграфов, потом, потеряв интерес, отбросил книгу в сторону. Она не так хорошо написана, как «Паломничетсво в Эль-Медину и Мекку», подумал он, или про открытие озера Танганьика.

Можно было ожидать, что помимо всего этого мормонского антуража, Бертон, который открыто поддерживает многоженство, которое, как всякому дураку понятно, является единственно правильным подходом, опишет свои собственные победы над тамошними женщинами, как он достаточно часто делал в других книгах, чтобы бакенбарды, как говорится, вставали дыбом. Некоторые газеты писали, что он имел их по чертовой дюжине за раз, лично преподнесенных ему Брайэмом Янгом, главой их церкви Иисуса Христа святых последних дней и губернатором Юты. Какие лжецы!

Но, клянусь Богом, какой человек – он сделал и увидел больше, чем любой из живущих англичан, отчего можно испытывать еще большую гордость, являясь англичанином. И после всей этой свободы бывать, где ему вздумается, и жить, как ему вздумается, чем, вы думаете, он закончил: вернулся в Англию и женился на добропорядочной англичанке, как любой нормальный человек. Конечно, не прошло и месяца, как он уехал, и теперь, говорят, находится в краях неведомых, где-нибудь в горах Гиндукуша или в тайной долине на Вершине Мира вместе со снежными великанами…

Он отхлебнул из бокала и задумался о Горнте. Этот юный прохиндей не такой уж хитрец, каким себя воображает. Кто угодно может сообразить, что там на борту «Жемчужины» и зачем это нужно Струану. Кеттерер умеет хранить секреты, как и Крошка Вилли, чего не скажешь о Майклмассе Твите, да и о Небесном Нашем, когда тот в подпитии, поэтому я слышал о письмах Тесс Струан и о том, как она прижала Крошку Вилли, блокировала Церковь, всех капитанов кораблей и через Кеттерера Королевский флот – только вот никакой власти над флотом у нее нет! А на борту «Жемчужины» – Марлоу может обвенчать их, если Кеттерер даст свое разрешение.

Он весело хмыкнул.

Но Кеттерер ненавидит компанию Струанов, потому что она продавала пушки пиратам «Белого Лотоса», как и мы. Так же, как мы по сию пору продаем пушки любому растреклятому князьку, который пожелает их купить, и будем продолжать делать то же самое, даже если дом Струана откажется от этого. А почему бы и нет? Все это вполне законно и всегда будет законно. Парламенту нужны оружейные заводы, потому что оружейные заводы дают огромную прибыль и все правительства любят воевать, потому что войны приносят огромную прибыль и, самое главное, потому что войны прикрывают их собственную растреклятую некомпетентность.

К черту все правительства.

Кеттерер ненавидит дом Струанов. Несмотря на все его красношеее высокомерие, он не дурак, за услугу он потребует практических результатов. Их он получить не может – заявления этого юного идиота ровным счетом ничего не значат – стало быть, он играет с ним в кошки-мышки. Может, он и позволит Струану и его милашке подняться на корабль, может, нет, в любом случае Марлоу не получит разрешения обвенчать их – Кеттерер хочет, чтобы Струан ползал перед ним на брюхе. Этот ублюдок и меня заставил бы пресмыкаться, будь у него возможность хоть в четверть против этой, да еще всыпал бы мне сто плетей впридачу.