Текст книги "Вся моя жизнь"

На Озарке я впервые увидала бутылочное дерево, а также удивительные примеры творческого самовыражения людей, чье искусство берется не из каких-то течений или направлений и не из галерей, а из внутренней потребности украсить окружающую среду с помощью подручных средств, и неважно, что об этом подумают или скажут другие. Там был дом, где всё, от столов и стульев до полов и ледника, пестрело горошком; в другом доме хозяин (недавно умерший) оклеил всю мебель блестящими фантиками от жевательной резинки. В одном дворе высохшее, лишенное листвы дерево обрело новую жизнь с бесчисленными флакончиками из-под магнезии, игравшими на солнце неповторимыми голубоватыми переливами. Еще одно дерево было сплошь увешано скопленными за год пустыми пивными банками.

В Арканзасе мы заехали в гости к историку музыки Джимми Дрифтвуду, помимо всего прочего, известному еще и как автор песни “Битва при Новом Орлеане”. Узнав о цели моего приезда в Аппалачи, Джимми заявил, что знает как раз нужных мне людей, и мы тут же погрузились в чью-то машину и поднялись в маленькую горную деревушку Маунтин-Вью[78]78
  Mountain View – горный пейзаж (англ.).


[Закрыть], а потом еще минут десять ехали по грунтовой дороге через лес, пока не добрались до увитой клематисами хижины. Во дворе мы увидели какое– то животное вроде зебры, которое оказалось семейным землепашцем, мулом выраженного полосатого окраса, и нескольких павлинов на крыше. Ни дать ни взять волшебная страна Оз. Нам навстречу вышла пожилая супружеская пара семидесяти с лишним лет, Люси и Уоко Джонсоны. Люси, крупная женщина с коротко остриженными каштановыми волосами и в очках с толстыми стеклами, горделиво сияла новенькими зубными протезами. Она мастерила кукол из яблок – когда яблоко засыхало, вырезанная рожица забавно сморщивалась. Кроме того, она чесала шерсть со своих овец и красила ее с помощью различных огородных растений и цветов, которые росли у нее в изобилии. Из этой шерсти она ткала изумительные коврики и сервировочные салфетки для продажи на ярмарках. Как и моя героиня из “Кукольного мастера”, Люси была настоящей художницей, хотя сама таковой себя не считала. Просто чтобы руки занять, говорила она про свои увлечения. Вот на такую женщину я хотела бы быть похожей.

Перед отъездом я обратилась к Люси и Уоко: “Если мы сумеем довести до ума сценарий, я с удовольствием приехала бы снова, пожила бы немного с вами”. Они кивнули, не веря, что когда-нибудь меня еще увидят.

Я вернулась через три с половиной года. Как только мы с Брюсом получили пригодный сценарий и назначили дату начала съемок, я написала им и спросила, могу ли я погостить у них пару недель, “но только при условии, что я буду работать вместе с вами и вы никому не скажете, кто я такая”. Они удивились, но пообещали выполнить мою просьбу.

Я приехала на пасху, когда в Маунтин-Вью стояли холода. Уоко, которому исполнилось уже семьдесят восемь лет, колол дрова, поскольку их дом отапливался единственным камином, и в первый же день я настояла на том, чтобы он предоставил эту работу мне. Я никогда в жизни еще не колола дров, но подумала: ему же под восемьдесят, а мне нет равных в фитнесе. Да раз плюнуть! На следующее утро я проснулась, не в силах даже пальцами пошевелить, не то что руки поднять. Я почувствовала безмерное уважение к Уоко и поняла, сколь серьезная проблема встает перед этими людьми, – что их ждет, когда Уоко совсем состарится и не сможет колоть дрова? Их дети, как и почти вся молодежь из горных поселков, перебрались в города. Подобный жизненный уклад уйдет в историю раньше, чем американцы в массе своей что-нибудь узнают об этом.

Убедившись, что мне не хватает силенок на обыденную для старого Уоко работу, я переключилась на другие дела. Доила по утрам корову, собирала яйца, которые несли свободно разгуливавшие по двору куры, училась сбивать масло в старой деревянной маслобойке – в Тайгертейле моя мама из такой же маслобойки сделала торшер. Я ходила с Уоко в лес, и он подстрелил опоссума и показал мне, как освежевать тушку. Люси научила меня различать лавровые деревья и обдирать кору для приправы, и я приготовила опоссума на дровяной плите. Мне он не понравился: слишком жирный, с множеством мелких косточек. Люси также научила меня делать домашнее печенье на скорую руку, буквально из ничего, мы выпекали его в камине, на тяжелой чугунной жаровне. Я узнала, как едят сорго, намазывая его толстым слоем на хлеб, зачем в самую глубь камина закладывают самое толстое – резервное – полено, как заморозки поздней весной могут загубить сад и оставить людей без достаточного запаса продовольствия, и наловчилась вырезать яблочных куколок.

Мы все спали в одной комнате, отгородившись друг от друга подвешенными на проволоке занавесками. Старые железные койки с провисшими пружинными сетками были застелены пухлыми перинам, так что утром я с трудом выбиралась из кровати. По вечерам мы усаживались на потертый диван перед огромным каменным камином, и Люси с Уоко рассказывали мне разные байки, шутили, а иногда пели, аккомпанируя себе на своих музыкальных инструментах. До меня наконец дошло (как это я раньше не догадывалась!), почему все, кого мы встречали, обожали занимательные истории и играли хотя бы на одном музыкальном инструменте. Без электричества нельзя было включить ни радио, ни телевизор для развлечения. В распоряжении этих людей были только они сами, поэтому музыка и разговорный жанр особенно ценились холодными зимними вечерами в горах. Как бы нам в нашем благословенном электрифицированном раю не похоронить окончательно это искусство ежевечерних бесед, подумала я.

В пасхальное воскресенье Люси и Уоко взяли меня с собой в церковь. Это была постройка с одним помещением, с выбеленными стенами и дровяной плитой в качестве отопительного прибора. Священник внимательно посмотрел на меня поверх ржавой плиты. Судя по его рукам и джинсовому комбинезону, ему, как и Уоко, приходилось выполнять тяжелую работу в своем хозяйстве. Неожиданно он сказал: “Знаете, вы очень похожи на Джейн Фонду. Вам никогда не говорили?” Я опустила голову и что-то пробормотала, уповая на то, что Люси не проболтается и он не добавит какой-нибудь гадости. Но он сказал: “Не знаю, как по-вашему, а на мой взгляд, она храбрая женщина”. Я молча кивнула в знак согласия, и мне захотелось обнять его.

Пока шла служба, священник и его паства – то есть мужская ее часть – постоянно обменивались репликами. Женщины не проронили ни слова. Потом я спросила Люси об этом, и она ответила, что женщинам запрещено как-либо проявлять себя во время службы. Чуть подальше, добавила она, есть еще одна церковь, где люди пьют мышьяк и держат живых гремучих змей.

Я чувствовала, что это большая честь – пожить с этими людьми, узнать, как и чем они живут, между прочим, в конце 1984 года. Вероятно, примерно так же жили мои предки-пионеры. Мне было очень грустно думать, что через какие-нибудь несколько десятков лет всё это будет застроено и отдано на откуп “цивилизации”.

Глава 18
“На Золотом пруду”

Иногда надо очень внимательно посмотреть на человека и вспомнить, что он старается как может.

Этель Тейер. “На Золотом пруду”

“Вы мне не нравитесь!” – заявила Кэтрин Хепбёрн, ткнув пальцем прямо мне в лицо; от злости ее знаменитый голос вибрировал, а классически красивая голова, которая и в лучшие времена слегка тряслась, подрагивала, будто оживший вулкан. До сих пор я не встречалась с этой легендарной актрисой, и едва мы с Брюсом перешагнули порог ее дома на Сорок девятой улице, меня охватил ужас – из-за приговора второго после Бога судии, а также потому, что меньше чем через две недели Кэтрин Хепбёрн должна была прибыть в Нью-Гемпшир, чтобы вместе со мной и моим отцом репетировать сценарий ленты “На Золотом пруду”.

У нее вызывала критику финансовая сторона дела. Ни одна американская киностудия не верила, что публику заинтересует история о двух стариках и мальчишке. А главное, у папы было больное сердце, поэтому мы не могли застраховать производство фильма. Мы полагались только на себя, притом что работали за гораздо меньшие гонорары, чем обычно, и без Кэтрин Хепбёрн наш проект провалился бы.

Не могу точно сказать, за что она так разозлилась на меня. Это не могло быть связано с моей политической деятельностью, так как она славилась либеральными взглядами. Возможно, причина ее агрессии крылась в том, что я не явилась на ее первую встречу с моим отцом, а предпочла уехать с Долли. Хепбёрн и Фонда сыграли множество ролей и имели общих знакомых, однако до сих пор лично не встречались, а мне не пришло в голову, что я должна присутствовать при беседе двух кинозвезд первой величины, даже если продюсирует фильм моя компания. Хорошо это или плохо, но за четверть века в этой профессии мне самой ни разу не показалось, что меня мало ценят. Ни за что не подумала бы, что Кэтрин Хепбёрн расценит мое отсутствие на их встрече как знак недостаточного уважения к ней.

Надо было учесть и другое обстоятельство – семидесятитрехлетняя мисс Хепбёрн, играя в теннис, вывихнула плечо и порвала сухожилие. Мы приехали, чтобы узнать, сможет ли она приступить к съемкам по графику.

Не дав мне опомниться от “вы мне не нравитесь”, она добавила не допускающим возражений тоном аристократки из Новой Англии: “Боюсь, Джейн, я не найду в себе сил работать с вами. Едва ли мое плечо заживет к нужному сроку, а в некоторых эпизодах мне предстоит таскать дрова и сталкивать в воду каноэ. Так что лучше вам не тратить время зря и пригласить на роль Джеральдин Пейдж или кого-нибудь еще”. Это напомнило мне мой разговор с Аланом Пакулой перед тем, как я начала сниматься в “Клюте”.

Потом она вдруг переключилась на титры – кто за кем должен следовать. Мне полегчало: стало быть, она не исключает возможности сниматься, однако я не могла взять в толк, почему это ее беспокоит. Я-то полагала, что сначала пойдут ее и папино имена, а затем мое, как актрисы второго плана. И тут до меня дошло. Она подозревала, что я захочу поставить свое имя выше. Боже святый! Никогда в жизни я не стала бы конкурировать с Кэтрин Хепбёрн или требовать каких-то преференций лишь потому, что я – продюсер этого фильма! Я никогда не придавала значения ни титрам, ни прочим внешним показателям рейтинга – надо делать свое дело, а зритель пусть смотрит, так я считаю. Но, может быть, звезды первой величины отличаются от обычных кинозвезд именно своей конкурентоспособностью. Я, как и мой папа, всегда чувствовала себя более комфортно в эгалитарном обществе и вечно забывала, что кто-то может думать иначе. Я поняла, что Хепбёрн просто закинула удочку – хотела убедиться в том, что я знаю свое место… а если нет, она поставила бы меня на него.

Осознав это, я поняла, насколько она ранима. Да, она – легенда. А я – молодая актриса, которая на сегодняшний день в силу своей молодости способна обеспечить более высокие кассовые сборы, к тому же у меня всего на один “Оскар” меньше, чем у нее, – как вскоре выяснилось, ее это волновало. Она привыкла командовать, но этот фильм снимала моя продюсерская компания ради моего отца, и рулила я. Более того, я не учла, что она должна сама одобрить проект. Теперь, да еще с травмой, она могла подумать, что я хочу ее вытеснить. Я быстро сообразила, что своим резким выпадом – Вы мне не нравитесь! – Хепбёрн инстинктивно хотела заставить меня обороняться, а заявив, что она не планирует сниматься, пошла в атаку, чтобы выйти из игры раньше, чем я успею ее выдавить, и оценить свое положение в условиях неустойчивого равновесия между силой и правилами вежливости. Как только я поняла, что происходит, мне стало проще установить с ней контакт.

Я извинилась за то, что не пришла на их встречу с папой, и сказала, что мы ни при каких обстоятельствах не заменим ее, нам важно ее участие (что было правдой), и мы постараемся построить график съемок так, чтобы она успела выздороветь.

– Мисс Хепбёрн, Джеральдин Пейдж – замечательная актриса. Я работала с ней. Но ваш дуэт с моим отцом чрезвычайно украсит наш фильм, и ради этого мы пойдем на любые жертвы.

Когда она начала объяснять, как следует оснастить лодку, чтобы снизить нагрузку на ее плечо, я поняла, что речи об ее уходе больше не будет. Она просто нас проверяла.

Стоило нам уладить вопрос с ее участием, как она вновь меня атаковала:

– Джейн, а сальто назад вы сами будете делать?

Она смотрела на меня, и мне показалось, что в ее глазах блеснул лукавый огонек.

По сценарию прыжок в воду из задней стойки играет важную роль в выяснении отношений моей героини с ее отцом. В юности она не умела так нырять – отец считал, что для этого она слишком толстая. Но теперь она взрослая женщина, недавно вышла замуж, и ей необходимо доказать отцу, что она может исполнить этот трюк. Вот черт! Я вовсе не собиралась кувыркаться сама! Мне уже подыскали дублершу. Я, во-первых, боюсь прыгать задом наперед, а во-вторых, ненавижу холодную воду. Но в ту же секунду, как этот вопрос слетел с уст мисс Хепбёрн, я вспомнила ее безупречный прыжок в “Филадельфийской истории” и мгновенно поняла, какого ответа от меня ждут.

– Конечно, мисс Хепбёрн, я буду прыгать сама. Но я никогда этого не делала, и мне придется потренироваться.

Я скорее провалилась бы сквозь землю, чем выдала бы свой страх.

Первое знакомство закончилось горячими дружескими объятиями. Мисс Хепбёрн объявила, что через десять дней они с Филлис Уилбурн, ее компаньонкой и помощницей, поедут на машине на озеро Скуам выбирать себе дом, и мы договорились встретиться, когда они окажутся на месте.

Когда Филлис проводила нас до двери, мы вышли за красивые чугунные ворота, и, удалившись на безопасное расстояние, так чтобы мисс Хепбёрн не видела меня из окна, я присела на бордюр прямо посреди Сорок девятой улицы. Она меня ошарашила. Всего за час мы эволюционировали от “ненавижу вас” и “не намерена у вас сниматься” до “поеду выбирать себе дом”. Я получила примерное представление о наших будущих непростых отношениях с исполнительницей главной роли в нашем фильме. Мне предстояла нелегкая работа.

– Брюс, увези меня куда-нибудь, мне необходимо выпить.

Я хотела разведать ситуацию с жильем до приезда мисс Хепбёрн, поэтому отправилась на озеро Скуам – огромный, девственно дикий природный водоем с неровными берегами и маленькими островками, хаотически разбросанными по всему озеру, так что за ними не видать противоположного берега.

Брюс с женой уже обосновались в симпатичном домике на дальней стороне озера и подыскали для меня несколько съемных летних домов, чтобы я их осмотрела. В течение трех месяцев, которые нам предстояло здесь провести, со мной должны были жить Ванесса, Трой, Том и наша немецкая овчарка Джеронимо, а кроме того, мы рассчитывали, что оргкомитет Движения за экономическую демократию (CED) в полном составе (10 человек) проведет здесь свои заседания. Мне нужен был большой дом.

Шерли уже знала, где будут жить они с папой. Это был гостевой дом рядом со стоявшим на холме двухэтажным главным кирпичным домом на восемь спален, от которого прямо к озеру спускалась широкая лужайка. Главный дом идеально подходил под мои требования, и к папе близко. К северу от него был еще один лесной домик, далеко не такой большой, но уютный, с красивым эркерным окном, откуда открывался вид на озеро и несколько крошечных хижин – отличное место для мисс Хепбёрн и заботливой Филлис, подумала я.

В назначенный час мы с Брюсом припарковались у ресторана, где была назначена встреча. Через несколько минут подъехал минивэн, из него вышла мисс Хепбёрн и направилась ко мне.

– Вы уже выбрали себе дом, Джейн?

В этот момент мне стало ясно, что о моих планах на расселение надо забыть.

– Я посмотрела несколько домов, мисс Хепбёрн, но сначала выбирайте вы, а я возьму тот, что останется.

– Прекрасно! – с широкой улыбкой ответила она, понимая, что я усвоила урок и еще раз не ошибусь.

Вот так-то! Я была на волосок от смерти. Мисс Хепбёрн с Филлис в маленьком уютном домишке? О чем я думала?! Она выбрала восьмикомнатный особняк.

Позвольте мне коротко описать предысторию нашего проекта. Я несколько лет мечтала о фильме, в котором сыграли бы все Фонда – Генри, Питер и я. Брюс посмотрел спектакль “На Золотом пруду” и сразу решил купить его, поскольку тянуть было нельзя: папа всё чаще ложился в больницу с сердечной недостаточностью, что создавало сложности разного рода, и я понимала, что у нас не так уж много времени на работу. Даже если наши с Питером роли не внушали больших надежд, папа в роли Нормана Тейера мог бы получить “Оскара”, который столько лет ускользал из его рук. Я хотела сделать это для него.

Марк Райделл согласился быть нашим режиссером, а Эрнест Томпсон, молодой автор пьесы, готов был адаптировать ее для киносценария.

Это рассказ о пожилой паре, которая много лет подряд проводит лето на берегу озера в штате Мэн – на Золотом пруду. Норман, старый брюзга (его играл мой отец), разменял девятый десяток; его дочь Челси решила заехать со своим женихом на озеро по дороге в Европу, поздравить отца с днем рождения. С ними приезжает тринадцатилетний сын ее жениха, Билли, и они надеются оставить его на месяц – на время своего путешествия – у стариков. Отношения Челси, риелтора из Калифорнии, с отцом всегда были натянутыми, поэтому она редко навещает родителей, что больно ранит ее отца, хотя она об этом даже не догадывается.

Билли зол, ему кажется, что его запихнули в какую-то дыру и оставили скучать с двумя “тупыми стариканами”, однако за лето между ним и Норманом складываются такие отношения, каких с дочерью у Нормана не было никогда. Норман учит Билли ловить рыбу и изящно нырять, стоя спиной к воде (Челси не способна была выполнить этот прыжок), а от Билли он узнаёт словечки и выражения вроде “кадрить девок”, “сосаться”, “клево”… Чувствуется, как благодаря дружбе с мальчиком душа Нормана оттаивает, и Челси, вернувшись из Европы за Билли, видит это и начинает ревновать. Мать подбадривает ее, она наконец набирается смелости для откровенного разговора с отцом и говорит ему, что хочет с ним помириться, а он впервые находит в себе силы выразить свою любовь. Канву истории составляют трогательные отношения Нормана с его женой Этель, с которой они вместе уже полвека и которую играла Кэтрин Хепбёрн. Один из самых волнующих эпизодов – когда он идет в лес за земляникой, не может найти дорогу и бежит домой, к Этель. Другой – когда у него случается приступ стенокардии, и она говорит ему, как горько будет ей остаться без него. Оба они играют с таким глубоким чувством и так проникновенно, что лично я не могу смотреть на них без слез.

Фактор времени был одним из главных. Папино здоровье ухудшалось, и мы все понимали – этим летом или никогда. “На Золотом пруду” – летняя история, и к началу осени, когда в этой части Новой Англии кроны больших деревьев начинают менять окраску, надо было закончить работу.

Билли Уильямс, оператор-постановщик, требовал, чтобы течение в озере было ориентировано с востока на запад, так как при этом свет падал под нужным ему углом. Наш специалист по поиску натуры побывал на сотне озер в Каролине и Мэне, но озеро Скуам оказалось единственным на восточном побережье, которое удовлетворяло всем условиям. К тому же неожиданно выяснилось, что хотя вокруг всех прочих озер полно летних домиков, берега озера Скуам, похоже, были безлюдны. С трудом верилось, что такое дивное место не застроено (позднее кто-то рассказал мне о принципе охраны природы путем создания запретных зон, когда все прилегающие к озеру территории принадлежат богатым семьям, которые не позволяют их застраивать).

Итак, мы должны были уложиться в определенные сроки – с учетом смены времен года, травмы плеча мисс Хепбёрн и папиного слабого сердца. Да еще висела угроза забастовки актеров, которые выступали против Американской ассоциации кинокомпаний (МРАА) и грозили подорвать всю киноиндустрию. Мы надеялись, что нам не придется останавливать работу, если съемки начнутся до забастовки. Но наши надежды не оправдались. Акция состоялась, нам позвонили и попросили заморозить процесс. Три дня Брюс отчаянно доказывал, что мы работаем с независимой британской компанией ITC, которая не входит в МРАА, и не подпадаем под их юрисдикцию. Ему удалось выбить разрешение на продолжение съемок. Если бы не это, фильма “На Золотом пруду” не было бы.

Когда начались репетиции, мисс Хепбёрн пригласила меня к себе на чашку чая. Мы удобно устроились в белых плетеных креслах на застекленной веранде, и она принялась растолковывать мне мою роль. Я не шучу, да и она говорила на полном серьезе. Она заставила меня читать ее реплики, а сама читала мои – устроила прогон с текстом. Это было, мягко говоря, странно, но я ни словом, ни жестом не выдала своего изумления. Не хотела ее обижать.

Мне никогда не надоедало смотреть на нее. Благодаря манере держаться и чертам лица в свои семьдесят с лишним она выглядела великолепно. Я заметила, что если черты лица пропорциональны и как бы устремлены вверх (эти высокие скулы!), как у нее, то не страшно, если костяк обтягивает неровная, морщинистая кожа… изначальная красота всё равно остается. Возраст больше сказывается на лицах с менее четким строением.

Однажды она заметила, что мы с ней очень похожи – обе сильные, независимые женщины со свободными взглядами, – но при этом дала мне понять, чем, по ее мнению, мы отличаемся. Для начала она считала, что я должна больше и на постоянной основе заниматься производственными вопросами (как, естественно, делала она сама в свои лучшие годы), должна вникать во все детали, от кастинга до освещения. Ее слова “я всегда хотела только играть” часто цитируются, но мне не подходила такая позиция. Я любила актерскую работу, особенно с тех пор как стала сама себе продюсером, однако это было лишь одним из важных дел в моей жизни. У меня были дети, политическая деятельность в CED, новый спортивный бизнес, который должен был давать средства на всё остальное… и собака. Кстати, мисс Хепбёрн не жаловала домашних животных. Но я знаю, что она всё это не одобряла – просто не понимала, как можно работать с таким партнером, как Брюс, заниматься посторонними для моей профессии делами и тратить столько же, если не больше, времени на политику, как это делала я. То, что у нас в маленьком домике – том самом, который я сначала присмотрела для мисс Хепбёрн и Филлис, – а также в палатках и хижинах разместился оргкомитет CED в полном составе, приводило ее в бешенство. Непростительно для меня, полагала она, не посвятить себя целиком только фильму. Нам приходилось выбирать день, когда ее точно не должно было быть на площадке, и лишь в этом случае мы могли пригласить членов комитета посмотреть, как идет съемка.

Ей претила мысль о том, что актриса может иметь детей. Мне она говорила, что сама детей никогда не хотела – для этого она слишком эгоистична. “Если бы у меня был ребенок, – сказала она, – и он вдруг заболел бы или разревелся ровно тогда, когда мне надо ехать в театр, где сотни людей ждут моего появления на сцене, и пришлось бы выбирать между театром и ребенком… пожалуй, я придушила бы ребенка и отправилась в театр. Нельзя иметь и то и другое, – добавила она с пугающей убежденностью, – и детей, и профессиональный успех”.

На мой взгляд, она не права – по крайней мере, в моем случае. Для нее это, может, и справедливо – работа и карьера в ее понимании требуют полной самоотдачи. После таких бесед я чувствовала себя отвратительно. Я снова подумала, что мне следовало иначе построить свою жизнь, как-то более… не знаю. На свете много женщин разумнее меня и много актрис, которые лучше меня сыграли бы мою роль. Я провела немало бессонных ночей в мучительных размышлениях на эту тему – мне казалось, что она права, что я изрядно навредила своим детям.

Но вот что я вам скажу. Они не пострадали. На самом деле мои дети выросли талантливыми, замечательными, уравновешенными, способными на любовь людьми. Может, это и не моя заслуга, но всё-таки. Так или иначе, я это я. В 1978 году Дональд Кац[79]79
  Дональд Кац (р. 1952) – основатель компании Audible, которая занимается распространением аудиопродукции, писатель и журналист.


[Закрыть] в интервью журналу Rolling Stone сказал обо мне: “Никто никогда в мире кино не шагал так бодро в сопровождении целого ансамбля молодых ударников, не жертвуя при этом карьерой”.

Во время таких бесед за чашкой чая мисс Хепбёрн часто рассказывала о своей дружбе с Констанс Колльер и Этель Бэрримор, которые были старше нее и последовательницей которых, видимо, она себя считала. Когда Бэрримор, уже ближе к своему концу, лежала в больнице, Хепбёрн регулярно навещала ее. Она так часто повторяла это, что я уже было подумала, не надеется ли и она заполучить такую же младшую подругу-помощницу и не прочит ли она на эту роль меня. Так и не знаю этого. Но ей всегда было лучше рядом с теми, у кого не было других привязанностей, даже домашних животных.

Она много говорила и о том, какую важную роль в ее жизни сыграли родители, отзывалась о них как о самых замечательных родителях в мире, которые сделали ее такой, какая она есть. Привычка плавать по утрам, даже зимой, когда она оказывалась в своем загородном доме в Коннектикуте, очевидно, сформировалась в детстве. Она рассказывала, что ее отец заставлял детей каждое утро перед школой принимать ванну со льдом. На мой вопрос, не является ли это насилием над детьми, она ответила: “Вовсе нет, это закаляет характер, потому-то я такая выносливая и никогда не болею”. Она не убедила меня, но я промолчала.

В городе, рассказывала Хепбёрн, она обычно встает в пять утра, завтракает в постели и садится за мемуары. В одной из глав, которую она назвала “Провал”, описан ее чудовищный провал в пьесе “Озеро”.

– Один критик написал: “Сходите посмотреть, как Кэтрин Хепбёрн передает всю гамму чувств от А до Б”. Я написала об этом, потому что иногда неудачи бывают гораздо поучительнее любого успеха, – фыркнув, сказала она.

В этом я с ней согласна.

Я усвоила урок и не хотела пропустить второй исторический момент, поэтому явилась на площадку в первый же день съемок, хотя моих эпизодов тогда не было. Мисс Хепбёрн, уже в гриме, поджидала моего отца на ступеньках перед входом в дом, где должен был сниматься фильм. В глазах у нее мелькали искорки – она, несомненно, готовила какой-то сюрприз. Когда пришел папа, она подошла к нему и сказала: “Вот, Хэнк. Это любимая шляпа Спенса. Я хочу, чтобы вы снимались в ней”. Папа, как и все мы, был явно тронут таким жестом со стороны своей партнерши. В фильме он носит три шляпы, в частности шляпу Спенсера Трейси. Когда мы закончили снимать фильм, он нарисовал все три шляпы – так достоверно, что чувствовалась фактура материала; он подарил всем членам съемочной группы и актерам по копии своего произведения.

Мое участие в съемках началось с эпизода моего приезда с женихом и его сыном к родителям. Мисс Хепбёрн не видела меня в костюме и с гримом. Едва взглянув на мои высокие каблуки, она удалилась и через несколько минут вернулась с парой собственных старых туфель на платформе времен своей молодости, с помощью которых она подрастала на пару дюймов. Тогда-то я вспомнила, что рост для нее важен. Я читала, что она заговорила об этом при первой же встрече со Спенсером Трейси: “Вы не так возвышенны, как я думала”. В ответ на что продюсер Джозеф Манкевич произнес свою знаменитую фразу: “Не волнуйся, Кейт, скоро он сбросит тебя с небесных высот на землю”. Думаю, для нее рост символизировал превосходство. Будь она проклята, если позволит мне возвыситься над ней!

В тот же день, между дублями, я стояла перед зеркалом у двери, рядом с которой висели на вешалке шляпы Нормана, и вдруг позади меня возникла мисс Хепбёрн. Она протянула руку и ущипнула меня за щеку.

– Что это для вас значит? – спросила она, оттягивая мне щеку.

– Что вы имеете в виду?

– Ваш образ. Какой образ вы хотели бы себе создать? – Она снова потянула мою щеку. – Это ваша упаковка. У всех нас есть какая-то упаковка, которую видит весь мир. Что, по-вашему, должна говорить о вас ваша упаковка?

– Понятия не имею, – ответила я.

Однако я много размышляла об этом в последующие дни и размышляю по сей день. Такая она, мисс Хепбёрн, – вцепилась в меня и всё во мне перевернула. Пожалуй, теперь я понимаю, почему она задавала мне все эти вопросы. Ей казалось, что мне следует относиться к своему образу с большей настороженностью. Она считала, что это касается всех хороших киноактеров, и видит Бог, она сама так и поступала. Она была яркой личностью, ни разу не отклонилась от своей линии, и ее узнаваемый стиль сохранится в памяти зрителей. А я, натура противоречивая, всё еще искала себя, мне не хватало самосознания, что ее тревожило. Она не хотела, чтобы я продолжала в том же духе, – это она во мне тоже не одобряла. Считается, что настороженное отношение к самому себе – вредное качество характера, будто человеку плохо с самим собой. Но я воспринимаю это иначе – как осознание себя, того, как мы воздействуем на других людей. Среди известных мне людей только Тед Тёрнер обладает таким же самосознанием. Как и в случае с Кэтрин Хепбёрн, в этом отчасти кроется секрет его обаяния.

Мы провели на озере Скуам волшебное лето. Сама природа хотела участвовать в съемках. Взять хотя бы гагар. Гагары – удивительные птицы величиной с небольшого гуся, с эффектным черно-белым оперением, которые орут так, словно кто-то хохочет вдалеке. Они ныряют за рыбой, гнездятся в северных областях, где много озер. Зимой они перебираются в теплые края. Гагары создают супружеские пары на всю жизнь, самцы и самки вместе заботятся о птенцах, и многим из нас они напоминали нашу киношную пару, Этель и Нормана Тейеров. Гагары пугливы, к людям не подходят. Очень редко удается подобраться к ним поближе, чтобы разглядеть их, но однажды, когда наши сотрудники устроили перекус на берегу озера, за нами вдруг прибежали, позвали нас вниз. Всего в нескольких футах от береговой линии плавало семейство гагар – мама, папа и детишки – и, кажется, не прочь было задержаться там. Оператор схватил камеру и заснял их, а они оставались на том же месте еще несколько дней, будто тоже хотели сниматься в красивом кино. С этой сцены и начинается фильм.

В Нью-Гемпшире я сразу начала учиться прыгать в воду из задней стойки с тренером из бассейна Университета штата Мэн, который летом жил на озере Скуам. Сперва я прыгала на мате, опоясавшись ремнем с канатом, чтобы было легче выполнить трюк и мягче падать. Примерно через неделю я вышла на трамплин, а Трой сидел на бортике бассейна и наблюдал за жалкими попытками матери перевернуться ногами вверх, которые, как правило, кончались жесткой посадкой на спину. В отчаянии я готова была всё бросить. Где-то через месяц я залезла на платформу на озере перед нашим домом – ту, что осталась в фильме. Было начало июля, и на тренировки мне оставалось меньше месяца. Я использовала каждый свободный от съемок день, ныряла снова и снова, и всякий раз, когда мне не удавалось технично сделать сальто, шлепалась на воду.