Текст книги "Горячие дни"

Глава 39

На следующее утро Лютер предложил закрыть ресторан на пару дней. У Петры и Уэйна решение не вызвало никаких проблем.

– Перерыв не повредит, – сказал Уэйн. – Некоторые туристы уже начинают раздражать меня. Мне кажется, я теряю дух алоха.

– Я тоже, – сказала Петра. – У нас давно не было отпуска.

Было четыре дня, время, когда в ресторане обычно наступало послеобеденное затишье. Все собрались на кухне «Радуги». Грейс оглядела остальных троих и вдруг ощутила неожиданную потребность поделиться новостью.

– Кажется, сегодня я нашла кое-что важное в секретных файлах «Джонс и Джонс», – сказала она. – Это долгая история. Мы сядем ужинать, и я все расскажу. Мне хотелось бы услышать ваше мнение, прежде чем я свяжусь с Фэллоном Джонсом.

Она прихватила из «Радуги» кухонную утварь, загрузила в джип и привезла домой. Она приготовила лазанью – вегетарианскую версию с сыром фета и шпинатом – и подала ее вместе с «Цезарем» в большой миске и теплым хрустящим хлебом.

Чудо-собака Бруно заливистым лаем возвестил о приходе Петры и Уэйна. Лютер открыл дверь, впустил их в квартиру и тут же выдал каждому по бутылке пива.

Они пили пиво и беседовали о всякой всячине, оставляя серьезные вопросы на потом, после ужина. Ароматный и теплый ночной воздух нежно гладил Грейс по щекам. В слабом ветерке легко подрагивали листья роскошного величественного баньяна.

Когда Грейс принесла большую сковороду с лазаньей, Лютер, Петра и Уэйн уставились на нее, будто это был Святой Грааль. Лопаточкой она принялась раскладывать порции на тарелки.

– Даже не помню, когда в последний раз ела лазанью! – с благоговейным восторгом произнесла Петра. – Когда я была маленькой, мама часто готовила ее мне.

Все посмотрели на нее.

– Что? – удивилась она.

– Трудно представить тебя маленькой, – сказал Лютер. – И тем более с мамой.

Петра вилкой подцепила большой кусок лазаньи.

– У всех есть мама.

– А где она сейчас? – спросила Грейс.

– Она умерла, когда мне было шестнадцать. От рака.

– Прости, – сказала Грейс. – Сунула нос не в свое дело.

– Не переживай. Это было давно. После ее смерти я жила с папой и его второй женой, но мы не очень ладили. Он вышвырнул меня, когда мне исполнилось семнадцать. Я его не виню. Я бы поступила так же. Мне там было несладко. Он говорил, что я плохо влияю на его детей, родившихся у него с новой женой.

– У меня тоже была мама, – жуя хлеб, признался Уэйн. – Хотя она мало готовила. Больше предпочитала мартини и таблетки. Называла их «маленькими стимуляторами настроения». Она прятала бутылки во всех углах, чтобы папа не нашел их.

– Наверное, тебе трудно пришлось, – сказала Грейс, потянувшись за щипцами для салата. Она дала себе слово, что не задаст больше ни одного вопроса.

– Папа знал и о таблетках, и о выпивке, – продолжал Уэйн. – Спустя несколько лет он сказал мне, что именно из-за этого он сбежал со своей секретаршей. Мне тогда было одиннадцать.

– Теперь их уже не называют секретаршами, – с видом знатока заявила Петра. – Теперь они персональные помощники или что-то в этом роде.

– Я знаю, – сказал Уэйн.

Надо срочно менять тему, подумала Грейс, но не удержалась и задала еще один вопрос:

– Уэйн, а что случилось с твоей мамой?

– Именно то, чего и следовало ожидать. – Он пожал плечами. – Через несколько месяцев после ухода папы она приняла большую порцию таблеток и запила их большой порцией мартини. Я нашел ее на следующее утро мертвой на диване.

Никто не произнес ни слова. Петра и Лютер сосредоточились на лазанье. Все знают истории друг друга, подумала Грейс. Теперь и она их знает. Вот такие вещи и связывают людей.

Поддавшись импульсу, она отложила в сторону щипцы.

– Сожалею, что именно тебе суждено было найти ее, – тихо проговорила она.

– Как сказала Петра, это было давно.

Грейс вдруг сообразила, что все трое перестали есть. Взгляды всех были устремлены на густо покрытую татуировками руку Уэйна, лежащую рядом с ее рукой. Она посмотрела туда же, куда и все, и увидела, что она, незаметно для себя, в утешающем жесте накрыла его руку ладонью примерно в том месте, где были изображены череп и кости.

– Почему я могу прикасаться к тебе? – спросила она, медленно поднимая руку и выставляя ее перед собой. – Почему я могу прикасаться ко всем вам и не испытывать при этом боли? После инцидента с горничной я должна была бы мучиться сверхчувствительностью еще неделю.

По выражению на лице Петры стало ясно, что она знает ответ.

– Когда ты обожглась в первый раз?

Грейс подмывало ответить, что она не хочет говорить на эту тему. Но ведь они поделились с ней своими историями. У них есть право знать, да и ей хочется, чтобы они знали.

– В приемной семье, – сказала она, машинально пряча обе руки под стол. – На меня… набросились. Когда ублюдок прикоснулся ко мне, я как бы… оттолкнула его. Он умер.

Петра кивнула с невозмутимым видом. Уэйн тоже не проявил никаких эмоций. Он нацепил на вилку очередной кусок лазаньи. Лютер спокойно пил пиво и ждал.

– Сколько тебе было, когда ты расправилась с этим типом из приемной семьи? – спросила Петра.

– Четырнадцать, – ответила Грейс, морщась от выражения «расправилась с этим типом».

– Ты, вероятно, только начала осваиваться со своим даром, – сказала Петра. – Психиатры из Общества считают, что, если в этот период происходит какое-то травмирующее событие, оно может исказить восприятие, иногда на всю жизнь. Я думаю, шок от нападения наложился на психическую встряску, которую ты получила, когда вышибла мозги тому мерзавцу, что пытался тебя изнасиловать, и твое восприятие стало слишком остро реагировать на прикосновение.

Лютер посмотрел на Петру.

– Ты разговаривала с психологами из Общества?

– Мы с Уэйном какое-то время посещали психолога после того, как ушли из агентства, – ответила она. – У нас были сложности со сном и еще кое-какие проблемы. Док очень многое объяснила нам.

– Точно, – согласился Уэйн. – Она сказала, что исковерканное детство и та работа, которой мы занимались в агентстве, создали нам массу проблем. Еще она сказала, что вылечить нас не сможет, но сделает все, чтобы мы прекратили есть себя.

Петра обратилась к Грейс:

– Ты, вероятно, тоже была ребенком с исковерканным детством – сначала жила в приемной семье, потом у тебя случилась парочка маленьких инцидентов с применением парапсихологических способностей.

Грейс стиснула под столом руки.

– Маленькие инциденты? Да я с помощью своей ауры убила двоих!..

– А я воспользовался ружьем, – сказал Уэйн. Он отломил кусок хлеба и взял нож для масла. – Не важно, как ты это сделала. Рано или поздно приходится платить за это на паранормальном уровне. В твоем случае, похоже, страдает осязание.

Грейс замерла.

– Тогда почему я могу прикасаться к Лютеру, к тебе и Петре и ничего при этом не испытывать?

Петра улыбнулась. Ее золотая сережка в виде кольца блеснула в лучах света.

– Я не специалист, но думаю, это потому, что тебе уютно с нами. Ты видишь нас такими, какие мы есть, да и мы тебя тоже.

– Оставшимися в живых, – подсказал Лютер.

– Ага, точно, – кивнул Уэйн. – Так или иначе, мы все выжившие. Мы понимаем друг друга. Когда мы вместе, нам не надо прятаться. Не надо делать вид, будто в нас нет никакого изъяна.

– Не надо бояться, – сказал Лютер, наблюдая за Грейс.

Неожиданное желание расплакаться удивило ее. Она сморгнула слезы.

– Семья, – произнесла она.

– Да, – сказала Петра. – Семья. Можно мне еще кусочек лазаньи?

Грейс слабо улыбнулась.

– Можно, – ответила она. – Ешь сколько хочешь.

– Не говори ей такое, – поспешно сказал Уэйн. – Она слопает все остальное. А нам с Лютером хотелось бы еще по куску.

– Никто не любит нытиков, – заявила Петра. – А знаешь, может, нам в «Радуге» стоит включить лазанью в меню? Завсегдатаям она обязательно понравится. Она не жареная, но вкус у нее неплохой.

Глава 40

После ужина Петра и Уэйн вымыли посуду. Пока Грейс убирала ее в шкаф, Лютер варил кофе. Затем все взяли с собой кружки и прошли в гостиную. Грейс принялась рассказывать о результатах своего генеалогического исследования.

– Мистер Джонс открыл мне доступ к конфиденциальным файлам, – сказала она. – Я нашла только одну запись о певице, известной «Джонс и Джонс», которая убивала своим голосом.

– И кто это? – спросил Лютер.

– Ирен Бонтифорт. Но можно точно утверждать, что она – не та Сирена, которая убила Юбэнкса.

– Почему ты так уверена? – удивился Лютер.

– Бонтифорт блистала в конце девятнадцатого века. Так что она мертва уже больше века. В те времена она была ужасно знаменита. Наравне с Мельбой.

Кружка Петры застыла на полдороге ко рту.

– Она была знаменита так же, как тосты Мельба?

Грейс рассмеялась.

– Можно сказать и так. Тосты были названы так в честь другой оперной певицы, Нелли Мельбы. То же относится и к десерту «Персик Мельба».

– Черт побери, – протянула Петра. – Каждый день узнаешь что-то новое.

– Ирен Бонтифорт произвела самую настоящую сенсацию, – продолжала Грейс. – Она объехала с гастролями все столицы Европы.

Лютер повернулся к ней.

– А эта Ирен Бонтифорт умерла от естественных причин?

– Не совсем, – ответила Грейс. – С ней было связано одно из первых дел «Джонс и Джонс». Вот почему она привлекла мое внимание. Как говорится в архивах, считалось, что она убила как минимум одну дублершу, которая, как ей казалось, пыталась затмить ее.

– Что такое дублер? – спросила Петра.

– Актриса или актер на замену, – пояснил Уэйн.

– Любитель пустить пыль в глаза, – пробормотала Петра.

– Дублеры, естественно, очень амбициозны, – сказала Грейс. – Им тоже хочется быть звездами. Очевидно, Бонтифорт решила, что одна очень энергичная особа представляет для нее угрозу. Та певица умерла при загадочных обстоятельствах, но ее смерть все же признали естественной. В окружении Бонтифорт было еще несколько подозрительных смертей – соперницы, которая только начала набирать славу, критика и любовника.

– У Бонтифорт был любовник? – спросила Петра.

– Даже несколько, – ответила Грейс. – Дивы славятся своими аппетитами, причем я имею в виду отнюдь не еду.

– Черт, а я думала, что самые необузданные – это рок-звезды, – сказала Петра.

Уэйн закатил глаза.

Грейс сверилась со своими записями.

– Именно смерть одного из любовников Бонтифорт и привлекла внимание «Джонс и Джонс». Жертвой стал лорд Голсуорси, а он был членом Общества. Было установлено, что его смерть, как и другие смерти, вызвана естественными причинами, однако его вдова, леди Голсуорси, попросила «Джонс и Джонс» расследовать это дело.

– «Джонс и Джонс» нашло какие-нибудь доказательства того, что Голсуорси убила Бонтифорт? – спросил Лютер.

– В архивах говорится, что у агентства не было ни тени сомнений в ее виновности, – ответила Грейс. – Однако им так и не удалось найти веских доказательств, которые можно было бы предъявить полиции.

История вызвала у Петры живейший интерес.

– И как же «Джонс и Джонс» остановило ее?

– Ее никто не останавливал, – сказала Грейс. – Кто-то застрелил ее прежде, чем успели заняться этим вопросом.

– А кто ее прикончил? – спросил Уэйн, тоже проявивший интерес.

– Леди Голсуорси. – Грейс снова заглянула в записи. – После того как «Джонс и Джонс» сообщило ей, что у них есть парапсихические улики против Бонтифорт, но нет доказательств, приемлемых для суда, она решила взять дело в свои руки. Однажды вечером она спряталась в кустах у городского дома Бонтифорт. Когда Бонтифорт вышла из своего экипажа и начала подниматься по ступенькам, леди Голсуорси выскочила из кустов и дважды выстрелила в нее почти в упор. Во всех отчетах указывается, что убийце удалось застать Бонтифорт врасплох. У нее не было возможности спеть ни единой ноты.

– А что стало с леди Голсуорси? – спросил Лютер. – Ее арестовали?

– Нет. Отправляясь в засаду, она с ног до головы оделась в черное, на голове у нее была черная шляпа с плотной вуалью. Никто ее не узнал. После убийства поднялся такой сильный переполох, что ей удалось сбежать. Никого так и не арестовали, хотя список подозреваемых был длинным. В конечном итоге газеты написали, что Бонтифорт убила одна из ее соперниц. Полиция этим удовлетворилась.

– А «Джонс и Джонс»? – спросил Лютер.

– Прочтению поддаются не все записи, но по тому, что мне удалось изучить, могу сказать, что «Джонс и Джонс» знало, что именно произошло, и позаботилось о том, чтобы имя леди Голсуорси не появилось в списке подозреваемых.

– А как, черт побери, «Джонс и Джонс» выяснило, что Бонтифорт убила своего любовника? – спросила Петра.

Грейс улыбнулась:

– Агент, который вел ее, был глухим от рождения, однако был наделен исключительной способностью чув-ствовать парапсихические следы насилия. Он мог в буквальном смысле считывать информацию с места преступления. Он был одним из самых эффективных агентов «Джонс и Джонс».

Лютер вытянул ноги.

– Он когда-нибудь сталкивался лицом к лицу с Бонтифорт?

– Да, между прочим. Ближе к концу расследования у нее возникли кое-какие подозрения в отношении него, и она попыталась убить его голосом. Он написал в своем отчете, что видел, как она поет, и чувствовал опасную энергию, давившую на его восприятие, но это все.

– Значит, если человек не слышит звуки, его нельзя убить голосом, – подытожил Лютер. – Интересно. Есть в этом нечто от способа, каким Одиссей защищался от мифологических сирен. Кажется, это он велел всем своим людям заткнуть уши воском?

– Верно. – Грейс оглядела всех. – «Джонс и Джонс» пришло к такому же выводу. Дар Сирен работает в полную силу только тогда, когда жертва слышит голос.

– А что «Джонс и Джонс» собиралось делать с Бонтифорт, если бы леди Голсуорси не опередила их со своими выстрелами?

– У меня сложилось впечатление, что в случае с Бонтифорт «Джонс и Джонс» не в первый раз пришлось иметь дело с убийцей, который обладал даром высокого уровня и которого по тем или иным причинам нельзя было сдать полиции. У агентства был особый агент, его вызывали для решения вот таких специфических проблем.

Лютер вопросительно изогнул брови.

– Гарри Суитуотер той эпохи?

– Как ты догадался? – удивилась Грейс.

– О чем?

– Что агента звали Орвиллом Суитуотером, он много раз «пра» дедушка Гарри.

Петра усмехнулась:

– Тесен мир в Обществе Аркан. Ну, продолжай: почему тебя так заинтересовала эта Бонтифорт?

– По нескольким причинам, – ответила Грейс. – Видишь ли, у нее родилась дочь от лорда Голсуорси. Вероятно, именно этот факт сильнее всего взбесил леди Голсуорси, но сейчас это не важно. Бонтифорт удалось сохранить беременность и рождение ребенка в глубочайшей тайне, она опасалась, что это сильно повредит ее имиджу. Даже «Джонс и Джонс» не сразу узнало о ребенке.

– И что с ним стало? – спросила Петра, хмурясь.

– Девочка попала в приют. Когда она повзрослела, то каким-то образом узнала правду о своих родителях. И обвинила в их смерти Общество. И устроила скандал магистру. – Грейс опустила взгляд в записи. – Тогда им был Гейбриел Джонс. Она заявила ему, что Общество перед ней в неоплатном долгу.

– Думаю, с такой тактикой она далеко не ушла, – сказала Петра. – Не могу представить, чтобы кто-нибудь из Джонсов согласился платить шантажисту.

– Между прочим, Гейбриел Джонс считал, что ее требования обоснованны. Он сказал ей, что организация обязана заботиться о своих членах. И предложил ей вступить в Общество. Она отказалась, и он выдал ей довольно крупную сумму денег. Она взяла их и уплыла в Америку.

– Есть свидетельства, что дочь унаследовала дар матери? – спросил Лютер.

Грейс постучала пальцем по блокноту.

– Она не стала оперной певицей, однако зарабатывала на жизнь пением в ночных клубах и кабаре. Она была очень популярна. Критики любили ее.

Петра изогнула одну бровь.

– И они описывали ее голос как «чарующий»?

– Между прочим, да, – ответила Грейс.

– Есть указания на то, что она использовала свой голос для чего-то еще, кроме пения? – поинтересовалась Петра.

– Тут много неясного. У нее было немало любовников, и в конце концов она вышла замуж за богатого промышленника из Сан-Франциско. Однако через полгода после свадьбы промышленник внезапно скончался, причем от естественных причин. Певица унаследовала все состояние, к крайнему недовольству его родственников.

– Думаю, мы можем допустить, что его хорошим пинком подтолкнули к могиле, – сказал Лютер. – А дети?

– Вдова больше не вышла замуж, но у нее была дочь от одного из любовников. Девочка выросла в роскоши. Актрисой она не стала, вероятно, потому, что ей не надо было зарабатывать на жизнь. Однако она занималась музыкой, брала уроки вокала и нередко выступала на частных представлениях. Как у матери и бабушки, у нее не было недостатка в любовниках.

– В ее окружении были внезапные смерти? – спросил Лютер.

– Было несколько интересных инцидентов. – Грейс перелистнула страницу. – В какой-то период своей жизни она влюбилась в красивого киноактера, в восходящую звезду. И профинансировала парочку его фильмов. Прославившись, он бросил ее ради очень известной актрисы. Вскоре после этого актер умер в своем голливудском доме. Причиной смерти назвали передозировку наркотиков. Кстати, у нее тоже была дочь.

– И куда это нас ведет? – спросила Петра.

– А ведет это нас прямиком в наши дни. – Грейс закрыла блокнот. – След местами теряется, но я все же думаю, что мне удалось найти сопрано-убийцу. Если я права, она потомок той самой Ирен Бонтифорт. И зовут ее Вивьен Райан.

Уэйн нахмурился.

– Та самая Сирена?

Все посмотрели на него.

– Ты никогда не перестаешь удивлять нас, – сказал Лютер. – Что, черт побери, за Сирена?

– Пару лет назад она была звездой, – ответил Уэйн. – У меня есть ее CD. Невероятный голос. Однако в последнее время она редко появляется на сцене. Я давно о ней не слышал.

– Судя по той информации, что я нашла в Интернете, она пытается вернуться, – сказала Грейс. – Она собирается петь Царицу ночи на открытии нового оперного театра в Акация-Бей, в Калифорнии. Премьера «Волшебной флейты» состоится через два дня. Ой, есть еще кое-что!..

– Что? – встрепенулась Петра.

Грейс прижала блокнот к груди.

– Титул Сирены впервые был присвоен Ирен Бонтифорт.

– Кто-нибудь умирал от естественных причин в окружении Вивьен Райан? – спросил Лютер.

– О, многие, – ответила Грейс.

Как только Грейс закончила, Лютер тут же позвонил Фэллону и отчитался.

– Мне это все не нравится, – недовольно произнес Фэллон. – Все это не укладывается в схему. Человек, который убил Юбэнкса – кто бы он ни был, – профессионал. Крейгмор был хитер. Он не стал бы рисковать, используя для этого знаменитую темпераментную диву.

– Возможно, у него просто не было выбора после того, как Суитуотер подвел его, – сказал Лютер. – Ему пришлось действовать быстро. У него не было времени идти в бюро по найму киллеров.

– И как же он нашел диву? – спросил Фэллон. В его голосе слышалось беспокойство, однако нетерпения он не проявлял. – Вряд ли сопрано-убийца рекламирует свои услуги в телефонном справочнике.

– Мы все еще работаем над этим вопросом, – сказал Лютер. – Послушай, есть только один способ выяснить, является ли Сирена той самой певицей, которую видела Грейс. Ей всего лишь достаточно взглянуть на ауру Вивьен Райан. А для этого нужно попасть на премьеру в Акация-Бей.

Фэллон довольно долго молчал. Наконец он заговорил:

– Я на девяносто шесть процентов уверен, что это пустая трата времени, однако санкционирую вашу поездку в Калифорнию. Побывайте на представлении. Пусть Грейс взглянет.

– Есть еще одна маленькая проблемка, – сказал Лютер.

– И какая же?

– Все билеты проданы. А нам понадобятся билеты. Причем на хорошие места. Грейс нужно оказаться как можно ближе к Райан, чтобы прочесть ее ауру. Мы должны иметь полную гарантию.

– Как? Я теперь еще и «доставала»?

– Ты лучше любого «доставалы». Ты глава «Джонс и Джонс».

– Не забывай, что человеку, который достает билеты на представления с аншлагом, положено давать хорошие чаевые.

Глава 41

Маленький привилегированный городок Акация-Бей располагался на живописном участке побережья на юге Калифорнии, к северу от Лос-Анджелеса. Его жители, стремясь прославить свой город как обитель искусств, не пожалели денег на новый оперный театр. Арки и колоннады, украшавшие парадный вход в «Гатри-Холл», придавали всему зданию солидность, присущую, как они считали, театру, где исполняют серьезную музыку. Внутреннее убранство напоминало обитую бархатом шкатулку с драгоценностями.

Грейс и Лютер стояли в стороне от толпы, наблюдая за почетными гостями, и ждали начала представления.

– Ты оказалась права, – сказал Лютер, изучая важного седовласого господина в строгом костюме. – Гавайская рубашка была бы здесь не к месту. Думаю, даже пиджака с галстуком маловато. Надо было прихватить с собой смокинг.

– А у тебя есть смокинг? – удивилась Грейс.

– Нет.

– Так я и думала, – улыбнулась она. – Не переживай, в наши дни в оперу ходят в чем угодно, от джинсов до смокингов, особенно здесь, на Западном побережье.

– Я вижу, что большинство из присутствующих одеты в собственные смокинги, а не взятые напрокат. А еще я вижу на дамах роскошные платья и драгоценности стоимостью в миллионы баксов.

– Они все разоделись ради премьеры. Мы выглядим отлично. Ты говорил, что нельзя выделяться из толпы. Уверяю тебя, на нас никто дважды не взглянет.

Это было не совсем так. За этот вечер она сама взглянула на Лютера больше, чем два раза. Сегодня она впервые видела его одетым без той небрежности, что принята на островах. Она была крайне удивлена, когда он достал из дорожной сумки отлично сшитый пиджак, хрустящую белую сорочку, галстук и брюки.

Там, на Гавайях, в спортивной майке с короткими рукавами, слаксах и кроссовках он напоминал следователя убойного отдела в отпуске, вернее, раненого следователя. Сегодня же, в пиджаке и с галстуком, он выглядел как раненый следователь убойного отдела, идущий на работу. Одежда меняет многих мужчин, однако она никак не влияла на ореол силы, окружавший его.

Перед вылетом на материк Грейс успела сделать кое-какие покупки в торговом центре «Ала Моана». Лютер сопровождал ее, проявляя удивительное терпение, пока она рыскала по бутикам и универмагам с дорогой одеждой. Там она прямиком направлялась к стойкам распродаж, так как не хотела много платить за наряд, который вряд ли наденет еще раз. Это подготовка к заданию, напоминала она себе. Но где-то в глубине души Грейс не могла подавить желание найти такое платье, от которого у Лютера захватит дух, и даже была готова открыть больше тела, чем считала нужным.

В конечном итоге в «Нейман Маркус» ей удалось отыскать потрясающее блестящее черное платье с широким полукруглым вырезом и узкой юбкой, заканчивающейся чуть выше колена. Рукава были длинными, что имело огромное значение, если учесть ее непредсказуемую реакцию на прикосновения.

То, как Лютер прищурился, когда она вышла из примерочной, как удовлетворенно замерцала его аура, показало Грейс, что она нашла именно то, что нужно.

– Пошли на наши места, – сказал Лютер.

– Мне нужно зайти в дамскую комнату. Я скоро вернусь.

Лютер проводил ее до вращающейся двери с надписью «Для дам». Грейс шагнула внутрь и вдруг застыла. Потрясенная, она обвела взглядом казавшуюся бесконечной череду дверок в кабинки.

– Ого, – произнесла она, обращаясь к женщине средних лет, которая стояла у раковины. – Их тут, наверное, не меньше пятидесяти.

– И еще столько же в другом туалете на противоположной стороне театра, – с гордостью сказала женщина. – Вы, как я вижу, не местная?

– Да, но я бывала во многих операх и успела убедиться, что в театрах всегда не хватает кабинок в дамских туалетах, поэтому многие не успевают за антракт удовлетворить свои естественные потребности.

– Мэр Акация-Бей – женщина. Она согласилась оказывать спонсорскую поддержку «Гатри-Холлу» только при условии, что архитекторы спроектируют просторные дамские туалеты.

– Мне нравятся такие политики, – с энтузиазмом проговорила Грейс. – Она четко обозначила свои приоритеты. Будем надеяться, что она доберется до поста президента.

Закончив свои дела в туалете, она присоединилась к Лютеру.

– Что-то ты больно радостная, как будто мы здесь не для того, чтобы выявить убийцу, – сказал он.

– Я радуюсь, что мне не надо ограничивать себя в жидкости, вот и все.

– В каком смысле?

– В дамском туалете пятьдесят кабинок, я подсчитала. И еще столько же в другом туалете на противоположной стороне фойе.

– И?

– И это значит, что мне не надо дергаться, успею ли я за антракт попасть в туалет.

Лютер нахмурился.

– Ты в порядке?

– Не бери в голову. Это дамские штучки.

– Поверю тебе на слово.

Капельдинер проводил их на места в двенадцатом ряду партера у прохода. Лютеру места понравились.

– Достаточно близко, чтобы хорошо рассмотреть ее, – сказал он.

Неожиданно желудок Грейс скрутил короткий спазм. Все ее чувства пронзила тревога. С того момента, как Фэллон Джонс санкционировал их поездку в Акация-Бей, они с Лютером были заняты сборами, потом долго летели до Лос-Анджелеса, потом ехали на машине до побережья. И только сейчас она в полной мере осознала, что именно ей предстоит сделать, и от этого почувствовала себя так, будто ее окатили ледяной водой. А что, если она ошибается? А что, если она права?

– Не переживай, – сказал Лютер. – Если она не наша дива-убийца, все останутся при своих. Мы просто проведем приятный вечер в опере.

– А если она та, кого я видела на Мауи?

– Тогда мы свяжемся с Фэллоном. Он сам обо всем позаботится. А мы с тобой завтра же вернемся в Гонолулу и поужинаем вместе с Петрой и Уэйном.

А что потом, спросила себя Грейс. Она же живет не в Вайкики. Она живет в Эклипс-Бей, в штате Орегон. «Не думай об этом». Живи моментом.

– В этом нет никакого смысла, – сказал Лютер.

Грейс изумленно повернулась к нему.

– Что? Мне казалось, мы только что договорились… – Она замолчала, сообразив, что он читает либретто, напечатанное в программке. – А, содержание оперы. Никто никогда не утверждал, что в «Волшебной флейте» есть смысл. Но это Моцарт, поэтому любители оперы не придираются к таким мелочам, как логика в либретто.

– Буду иметь это в виду.

– Между прочим, эксперты Общества уверены, что Моцарт был экстрасенсом.

– Да?

– А как еще можно объяснить его исключительный музыкальный талант?

– Он вступал в Общество?

Грейс улыбнулась:

– Думаю, он предпочел масонов.

– В общем, хорошая новость в том, что Сирена появляется в первом действии. – Лютер закрыл программку. – Уже скоро мы получим ответ.

Свет погас, и публика затихла. Заиграли увертюру, музыка тут же наполнила зрителей радостной, сияющей энергией. Музыка действительно всемогуща. Как причудливая комбинация холодильника и микроволновки, она способна захватывать и сохранять яркую энергию давно умершего композитора, согревать ее и подавать снова и снова для последующих поколений.

Занавес поднялся и открыл декорации Древнего Египта. Актеры играли на сцене, которая была оснащена самыми последними и самыми выдающимися достижениями техники. Грейс знала, что оперная публика любит роскошь, причем касается это не только голосов, но и костюмов и декораций. Компания, управлявшая оперным театром в Акация-Бей, расщедрилась и предоставила все это в полной мере.

Для колоратурного сопрано-убийцы обстановка была идеальной, и когда Царица ночи вышла на сцену, Грейс с трудом удержалась от желания спрятаться под кресло.

Костюм Царицы представлял собой сложное сочетание шелков и бархатов всевозможных оттенков синего, расположенных ярусами. Платье было расшито золотом и сверкающими бусинами. Черный парик отражал совершенно новое понимание термина «высокая прическа». Корона была искусно вплетена в высокую башню из красиво уложенных прядей, и при взгляде на это сооружение возникала ассоциация с новогодней елкой.

Царица ночи вся сияла и сверкала, и этот блеск был зловещим, он подчинял себе аудиторию. Энергия, исходившая и от самой актрисы, и от ее невероятного голоса, горела таким же угрожающим огнем, как и ее внушающая ужас аура.

Зрители замерли в оцепенении, когда напыщенные ноты «В страданиях дни мои проходят» наполнили весь зал, вплоть до последних рядов балкона. Сирена не просто взяла до невозможного высокую фа, она спела ее в полный голос.

Грейс сидела не шевелясь. Она затаила дыхание, ожидая услышать звон разбивающегося стекла. Этот музыкальный фейерверк был наполнен парапсихической силой, слабой, чтобы убить, но достаточно мощной, чтобы овладеть аудиторией. Она ощутила, что кожа горит, по телу бежали мурашки. Все чувства предупреждали ее о том, что здесь находится хищник, безумный хищник.

Она знала, что их с Лютером скрывает полумрак, что им ничего не грозит. Актеры, стоящие на ярко освещенной сцене, не видят их. Знала она, что у Сирены нет поводов подозревать, что сегодня за ней следят. Однако логика не могла пересилить инстинкт самосохранения и заставить забыть о том, что по сцене ходят смерть и безумие.

Грейс не стала ничего говорить Лютеру, даже шепотом. И в первую очередь потому, что любой звук вызвал бы раздражение у сидевших рядом зрителей.

Лютер правой рукой накрыл ее левую руку. И только тогда она поняла, что вся дрожит. Он сжал ее пальцы, давая понять, что ситуация ему ясна. Он наверняка тоже почувствовал силу ауры Царицы, а может, даже разглядел в ней все светлые и темные зоны. И вероятно, тоже увидел безумие.

Он слегка потянул Грейс за руку, как бы говоря этим жестом, что нужно уходить. Грейс потянула руку в противоположную сторону, отвечая, что нельзя уходить, пока Царица исполняет арию. Был риск, что слишком многие обратят на них внимание.

Во время смены декораций перед следующей сценой они быстро встали со своих мест и поспешили по проходу. Грейс старалась не замечать бросаемые на них неодобрительные взгляды. Только в фойе она облегченно вздохнула.

– Уж больно строгая толпа, – усмехнулся Лютер.

– В опере для зрителей существует целый протокол. Уход во время действия воспринимается с величайшим осуждением.

– Если бы эти люди знали, что может делать своим голосом Царица ночи, они бы гурьбой повалили к выходу.

– Не уверена, – покачала головой Грейс, стараясь восстановить дыхание. – Это опера. Люди ожидают от актеров невероятных качеств. Так, что теперь?

– А теперь, как всегда, мы звоним Фэллону.

Они вышли из театра и направились к скверу на противоположной стороне улицы, который скрывал парковку. Хотя Грейс знала, что Царица сейчас на сцене и еще не скоро покинет театр, она машинально прощупывала восприятием все тенистые уголки. Когда они дошли до взятой напрокат машины, Лютер сел за руль и достал телефон.

Фэллон ответил после первого гудка.

– Ну? – спросил он.

– Грейс говорит, что это она, – ответил Лютер. – Точно.