Текст книги "Немного удачи"

1931

Уолтер делал кое-что, чего делать не следовало, но сейчас у него было мало скота, и он не сдержался – пошел к ручью проверить уровень воды. Фрэнки и Джоуи ушли в школу, чтобы изучать что-то, не имеющее никакого отношения к фермерству (по крайней мере, он на это надеялся), а Розанна убирала после обеда (яйца-пашот на тосте и жареная картошка). К огорчению Уолтера, день выдался ясный и страшно холодный. Особенно светло было на западе, откуда приходило как все хорошее, так и все плохое. На земле лежал снег, но такой рыхлый, что сапоги Уолтера проваливались сквозь него. Он старался не обращать на это внимания.

Если спросить Уолтера, что из тысяча девятьсот тридцатого года, по счастью минувшего, ударило по нему, он бы ответил, что ничего, но это было бы ложью, и он это знал. Вопрос не в том, что по нему ударило, а в том, что не ударило. Например, его приятно поразило, что он сумел собрать тридцать пять бушелей кукурузы с акра, – посадки выглядели так плохо, что он ожидал совсем ничтожного урожая, по тридцать бушелей, а то и того меньше. Возможно, сорок – сорок пять бушелей с акра в течение десяти лет его просто избаловали. А потом, после отъезда Грэхамов, чья ферма находилась менее чем в полумиле от Лэнгдонов, Уолтер вместе с несколькими соседями, не желая смотреть на заброшенные поля кукурузы, обратились в банк с просьбой разрешить им собрать урожай и поделить его между собой. У Грэхамов вышел двадцать один бушель с акра, что привело всех в уныние, но между собой они это не обсуждали – дурная примета. Сейчас Уолтер видел дом и поля Грэхамов. Урожай был собран кое-как, и кукурузные стебли все еще торчали из снега, точно кости. Уолтер прибавил шагу, чтобы не смотреть на окна опустевшего дома, темные и мрачные на фоне яркого дня. Два окна с другой стороны кто-то или что-то сломало, возможно, птицы, и Уолтер заколотил их, но из-за этого дом стал выглядеть мертвым, и сразу захотелось подойти, заглянуть внутрь, увидеть диван и посуду, которую хозяева оставили после себя. Даже одежду и обувь.

С овсом повезло еще меньше, чем с кукурузой, жаль лошадей и коров, но больше всего Уолтера удручало, что, несмотря на все новости про засуху (а на юге и западе дела обстояли значительно хуже), доходившие до них благодаря радио, слухам и газетам, закупочные цены все равно упали. «Как такое возможно?» – удивлялся Уолтер. Неурожайный год должен был пойти кому-нибудь на пользу, однако этот год, тысяча девятьсот тридцатый, не принес пользы никому. Конечно, с усмешкой говорил его отец. Он-то мог позволить себе смеяться – его ферма полностью принадлежала ему, – и вообще он никогда не воспринимал работу фермера серьезно.

– Итак, – сказала Розанна, – никто не может купить еды из-за Краха, но неужели это значит, что людям просто позволят голодать? Почему церкви не скупят все продукты? Или какие-нибудь богачи? Продукты есть, они нужны людям. Они что, будут просто гнить, пока народ голодает?

Уолтер раздраженно ответил:

– Думаю, да, Розанна.

Пустой дом Грэхамов казался ей жутким по этой же причине.

– Люди бродят по дорогам и живут на улице, в холоде, замерзают насмерть, – сказала она, – а этот дом просто пустует. – Но Уолтер толком не знал, как на это ответить. Она повторяла: – Я раздала своих кур. Я даже яйца раздала. Пусть уж лучше они кого-то накормят, чем выбросить их в мусор!

– Ты добрая христианка, Розанна, – сказал Уолтер.

Он выплатил долг по кредиту (с трудом) и отложил достаточно семян на весну (с трудом), и они могли продержаться еще год, но откуда взять обувь для детей (да, он уже подумывал о том, чтобы порыться в оставшихся вещах Грэхамов), и как заменить сломанную упряжь, и как нанять кого-нибудь, чтобы поглубже прорыть колодец у дома? Вот уже два месяца Розанна едва выжимала оттуда воду по капле. Уолтер и Фрэнк носили воду из колодца возле амбара, где она еще была, хотя и не в таком объеме, как раньше. Ферма Грэхамов располагалась чуть выше, чем его собственная, и он подозревал, что они уехали не только из-за неурожая кукурузы, но и из-за полностью пересохших колодцев. Их ферма никогда не получала столько воды, сколько соседние.

А еще Уолтер никак не мог представить, что ждет их в новом году. Выпавший около Дня благодарения снег – дюймов шесть, наверное, – подарил ему надежду, но на следующий день лед и дождь тут же уничтожили ее. Потом опять шел дождь, и Уолтер ходил мрачнее тучи, пока в середине декабря не выпало пять дюймов снега, а потом еще дюйм, и еще – снег валил целую неделю, и вот наконец землю укутали двенадцать дюймов снега. Из-за этого им с трудом удалось попасть на спектакль Фрэнки. Когда они добрались до школы, Уолтера поразило царившее там оживление. Да, Фрэнки хорошо пел, но все родители в зрительном зале так рукоплескали ему, будто он – Эл Джолсон[36]36
  Эл Джолсон (1886–1950) – американский певец и актер, стоявший у истоков популярной музыки в США.


[Закрыть]. Вряд ли это пошло Фрэнки на пользу, но Розанна была счастлива, и хотя было прямо-таки видно, как растет самомнение Фрэнки, Уолтер не стал портить семье настроение. А снег оставался на месте, не таял, давая земле отдых и надежду.

Уолтер добрался до ручья. Воды было дюймов восемнадцать, вдоль берегов ее покрывала ледяная корка, а ближе к середине темный ручей журчал на фоне светлого льда. В ширину воды было, наверное, футов шесть или семь. Три года назад ручей был три фута в глубину и двенадцать в ширину (хотя это в феврале) и не пересыхал все лето, а в год, когда родилась Лиллиан, вода тянулась от одного берега до другого. В нем можно было плавать, хотя Уолтер не осмелился. Ну, в тот год на юге происходили большие наводнения, и что в итоге лучше? В тот год опять казалось, что он получит хорошую цену, но нет, вышло так же, как всегда. Что-то, размышлял он, возможно глупость, мешало ему понять жизнь, которую он вел.

Впервые Фрэнк услышал слово «коммунист» в день похорон Опы, когда Элоиза приехала из Чикаго домой. Бабушка Мэри и мама стояли на кухне, и он услышал, как бабушка говорит маме:

– Элоиза не коммунистка, это все ее парень.

Фрэнк подошел к тарелке с сэндвичами и взял еще один. Конечно, он сожалел о смерти Опы, ну, в каком-то смысле. Они с Джоуи и Лиллиан успели попрощаться с ним всего четыре дня назад. Мама разрешила мальчикам не ходить в школу, одела их в отглаженные рубашки и брюки, а потом они с папой отвезли их в дом Опы и Омы, где в гостиной стояла кровать. На ней лежал Опа, до подбородка укрытый одеялом, хотя было жарко. Голова Опы выглядела крошечной, глаза были закрыты. Фрэнк едва слышал, как он дышит. Мама подвела их к кровати по одному и велела им взять Опу за руку и сказать: «Прощай, Опа, да пребудет с тобой Господь. Я тебя люблю», – а потом поцеловать его в щеку. Щека была морщинистая и сухая, словно осенний лист. Мама сказала, Опа жив, и Фрэнк решил, что это, наверное, правда, но в то же время он понимал, что этой жизни очень мало и она вот-вот готова оборваться.

Фрэнк ловко умел подслушивать (хотя сам он называл это просто «обращать внимание»), поэтому из отдельных разговоров взрослых много чего узнал об Опе. Тот родился в тысяча восемьсот сороковом, еще до образования штата Айова, прибыл в Америку на крошечном корабле, где даже не было окон, в которые он мог бы выглянуть, сразу после Гражданской войны познакомился с Омой в Кливленде, Огайо, где, судя по всему, все говорили по-немецки, совсем как в Германии. А потом они перебрались в Айову.

Теперь бабушка Мэри сказала маме:

– Что ж, Опа всегда говорил, что лучше уж коммунист, чем агроном. Но он говорил это только по-немецки.

– В те времена коммунисты были другими.

Возможно, Фрэнк и развесил уши, но он стоял с невинным видом у стола, взяв себе два сэндвича с ветчиной и яичный салат, который очень любил. Он протянул руку за улиткой.

Если верить Опе, в Айове он пахал поля ложкой, ползая на коленях, хотя Ома всегда стучала его по колену, когда он это говорил, и восклицала:

– У тебя были Тата и Моска, лучшие бельгийские тяжеловозы в округе!

– Ja, ну, они смотрели на меня и ржали, пока я отлично справлялся со своей ложкой!

И все смеялись над этим. Опа начал с шестидесяти акров («Так много! В Германии ни один простой человек, вроде вашего Опы, не мог бы иметь шестьдесят акров! У большинства было шесть на четыре фута»). Со временем Опа увеличил свои владения до восьмидесяти акров и всегда говорил, что доволен этим. Кажется, дядя Рольф обрабатывал их для него уже лет десять. В какие-то годы он засаживал их травой на сено, а в какие-то – овсом.

Фрэнк увидел, что бабушка Мэри снова заплакала, и вынес тарелку из комнаты.

– Я всегда так радовалась, что он мой отец. Всегда.

А мама сказала:

– Мы все были этому рады, – и обняла бабушку Мэри.

Элоиза сидела на диване. С одной стороны от нее была Лиллиан, с другой Джоуи. Она играла с ними в «камень-ножницы-бумага», и Лиллиан смеялась. Все трое стукнули кулаками по колену Элоизы и назвали свои ставки. Джоуи раскрыл кулак, Элоиза тоже, а Лиллиан растопырила указательный и большой пальцы и притворилась, что режет их «бумагу». Фрэнк поставил тарелку и спросил:

– Можно я сыграю?

– Конечно, – ответила Элоиза.

Джоуи нахмурился, а Лиллиан сказала:

– Фрэнки дерется.

– Правда? – спросила Элоиза.

– Если у него выпадает камень, а у тебя ножницы, Фрэнки говорит, что может ударить тебя по руке, – объяснил Джоуи.

Элоиза посмотрела на него.

– Это правда?

– Я не больно бью.

– Больно, – упрямо сказала Лиллиан.

Лиллиан было четыре с половиной года, но, как считал Фрэнки, она говорила, как будто ей уже шесть или семь.

– В этот раз не буду, – сказал он. – На сегодня отменю это правило.

– О’кей, – согласилась Элоиза.

Сыграли четыре раунда. Фрэнк выиграл один раунд с бумагой, Джоуи – один с камнем, а Элоиза – два, с ножницами и камнем. Лиллиан зевнула и прислонилась к Элоизе, и та обняла девочку. Джоуи взял Элоизу за запястье и посмотрел на ее часы.

– Уже девять пятнадцать, – сказал он.

– Поздно, – сказала Элоиза.

– Ну так иди спать, – велел Фрэнк. Самому ему не терпелось узнать, что такое «коммунист».

При одной мысли о постели Джоуи начал зевать.

– Я совсем не устал, – сказал Фрэнк.

– А ты когда-нибудь устаешь? – спросила Элоиза.

Фрэнк пожал плечами. Если честно, то нет. Даже когда он вечером ложился спать, он делал это только потому, что ему так велели, а не потому, что устал. Фрэнк спросил Элоизу:

– Ты скучаешь по Опе?

– Конечно. Все скучают по Опе. Он всегда был добр. Он единственный из всех, кого я встречала, кто всегда был добр.

– Почему? – спросил Джоуи.

– Он говорил, что оставил свою вредную часть в Германии, – ответила Элоиза. – Когда корабль выходил из гавани, она стояла на причале и звала его. Это был его злой близнец. Я много лет думала, что у него и правда был близнец.

– А на самом деле? – спросил Джоуи. Но Фрэнк знал ответ.

– Нет, это он просто так говорил.

После этого они надолго замолчали, и словно по волшебству Джоуи снова зевнул и встал с дивана, а Лиллиан, которая еще несколько часов назад должна была лечь в постель, закрыла глаза и уснула.

– Элоиза… – начал Фрэнк.

– Что?

– Что такое «коммунист»?

Элоиза лишь улыбнулась.

– Ты коммунистка?

– Не совсем. А кто-то сказал, что я коммунистка?

– Нет.

– Тогда почему ты спрашиваешь?

Она поудобнее устроилась на диване и положила Лиллиан на спину, потом сняла со спинки дивана шаль, которую сшила бабушка Элизабет, и накрыла ею девочку.

– Говорят, твой ухажер – коммунист.

Теперь Элоиза расхохоталась.

– Почему ты смеешься?

– При мысли о том, что кто-то назвал Юлиуса Зильбера «ухажером». Он бы назвал себя моим товарищем.

– А что это?

– Мой друг и коллега, тот, кто хочет того же, что и я. Мы не произносим слова типа «ухажер» или «жених». Это слишком по-французски. Юлиус англичанин.

– То есть коммунист – это тот, кто не любит все французское? Дедушка Уилмер такой.

Элоиза поджала губы, откинулась на спинку дивана и сказала:

– Ну, Фрэнки, не пойму, ты меня разыгрываешь или тебе и правда интересно. С тобой никогда не поймешь.

– Я хочу знать. Правда.

Она выдохнула и бросила взгляд в сторону бабушки Мэри, а потом сказала:

– Коммунисты – это люди, которые видят, как несправедлив мир, и хотят сделать его более справедливым. Они видят, что у кого-то есть гораздо, гораздо больше, чем им когда-нибудь понадобится, а у других нет ничего, и они не считают, что для этого есть какая-то особая причина, как, например, воля Божья.

– А ты как думаешь, почему так бывает?

– Я думаю, что на это много причин, но здесь причины иные, чем, скажем, во Франции или Англии. Юлиус родился в Англии, поэтому он немного по-другому смотрит на вещи, чем я.

– А как он смотрит?

– Ну, в Англии все очень несправедливо, и так уже много веков, а если человек пытается совершенствоваться, у него ничего не получается, потому что система этого не допустит. Но в Америке то, что несправедливо, изменить легче, потому что так было всего лет семьдесят или восемьдесят, так что… И еще, страна такая большая, что если ты сталкиваешься с несправедливостью, например, в Виргинии, то можешь поехать в Техас или Калифорнию и попытать счастья там.

– Я бы поехал в Чикаго.

Элоиза, которая своим гладким черным платьем и аккуратно причесанными короткими волнистыми волосами олицетворяла Чикаго в представлении Фрэнка, погладила его по щеке.

– Я тебя все еще жду.

– А в Чикаго несправедливо?

– Ну, мы с Юлиусом каждый день это обсуждаем. Скажем, там меньше несправедливости, чем в Англии, и Юлиусу там нравится, потому что он может жить там и делать что хочет, но там довольно дико. Знаешь, там есть гангстеры. Но я думаю, что, если отменят сухой закон, город успокоится.

– А здесь несправедливо?

– Здесь нет ничего несправедливого, кроме погоды. Да, погода в последнее время довольно несправедлива.

Фрэнк знал, что это правда. Некоторое время он смотрел на Элоизу, потом спросил:

– Можно поцеловать тебя на ночь?

– Конечно. – Она подставила щеку, но от нее так приятно пахло, что он в конце концов поцеловал ее в губы. Она оттолкнула его и сказала: – Ох, Фрэнки! Господи! Что же Розанне с тобой делать?

Сбор кукурузы еще не закончился, но папа, посадив Джоуи и Фрэнка в машину, все равно уехал с фермы до вечера, до самого ужина. Они проехали семьдесят миль до города под названием Сентервилл, расположившегося в самом центре Айовы. Джоуи заснул в машине, а потом был всем недоволен, но оба мальчика оживились, увидев, сколько народу собралось послушать человека по имени Кристиан Рамсейер, который был конгрессменом, правда, «не «нашим» конгрессменом, – а жаль», сказал папа.

Пока папа общался с другими фермерами, Фрэнк и Джоуи бегали в толпе. Все были одеты в рабочую одежду, а не как в церкви, но когда мама перед отъездом пожелала одеть мальчиков прилично, папа ответил, что они едут «делать заявление». «Не делайте его слишком громко», – сказала мама, а потом они уехали.

По всей дороге фермы ничем не отличались от ферм вокруг Денби, но они проехали через Эймс и посмотрели на здания Государственного колледжа Айовы, где, по словам папы, Элоизу научили быть коммунисткой. Когда Фрэнк заметил, что, по словам Элоизы, она вовсе не коммунистка, папа сказал:

– Тогда почему она вышла замуж за этого красного еврея?

Фрэнк так и не понял, о чем он. В любом случае, на свадьбу Элоизы никого не пригласили и медового месяца у них не было.

После того как они немного побегали и поели сосисок и кукурузы с початка, все зашли в здание (народу было так много, что не все поместились) послушать, как представитель Рамсейер говорит, как будет спасать фермеров, и Фрэнку понравилось то, что он услышал. Представитель Рамсейер был старше папы, но кричал, как проповедник, и все остальные тоже кричали вместе с ним.

– Мы хотим честный доллар!

– Да!

– Стабилизированный доллар – это честный доллар!

– Да!

– Фермеры смогут выплатить долги!

– Ага! Ага!

– И купить кое-что для семьи! Например, обувь!

– Ура! Да!

– Люди смогут найти работу!

– Да!

– И банки больше не будут лопаться! Решение наших проблем – простое, хотя и не легкое. Но я работаю для вас!

– Да! Да!

Все мужчины и мальчики ревели и подпрыгивали. Фрэнку это слегка напомнило Билли Сандея, но было не так страшно, а по дороге домой папа выглядел счастливее, чем за все последние месяцы, и рассказывал Фрэнку и Джоуи, что Америка работает, а коммунизм нет, и это ясно любому фермеру, любому деревенщине, любому мужлану, а вот типы из больших городов, вроде этого Юлиуса как-там-его, ничего не понимают.

Джоуи заснул, а Фрэнк поверил папе.

Тем не менее несколько недель спустя он услышал, как папа говорит маме, что в этом году собрал всего тридцать бушелей с акра и не знает, что им делать дальше.

1932

Теперь у папы было пять овец саутдаунской породы («Чтоб я знал, зачем они мне»). Дедушка Уилмер подарил Фрэнки и Джо по новорожденному ягненку из своей отары шевиотов для проекта 4-Н[37]37
  4-H – сеть молодежных организаций в ведении министерства сельского хозяйства США. Их миссия – «вовлекать молодежь для полного раскрытия их потенциала, продвигая область развития молодежи». Название пошло от первоначального девиза организации «голова, сердце, руки и здоровье» (англ. «head, heart, hands and health»).


[Закрыть].

– Можно я дам ему имя? – спросил Джо.

– Думаю, да, раз это для 4-Н. Фрэнки своему тоже придумал имя?

– Пэтси, – ответил Джо.

Папа рассмеялся, хотя Джо не понял почему, а потом спросил:

– Ну, а ты своего как назовешь?

– Хочу назвать его Фред.

Папа одобрил.

Ягнят, конечно, еще не отлучили от матерей, поэтому на следующий день дедушка Уилмер привез в кузове своего новенького грузовика двух овец и двух ягнят. У новых животных были голые морды, из-за чего они смотрелись странно, но Джо нравилось, как шерсть на шее у них обрамляла морды. Папа отвел для овец и ягнят отдельный загон, и Фрэнки с Джо кормили их. Джо хватило одного дня, чтобы понять, что основную работу Фрэнк свалит на него, но его это устраивало. Каждое утро перед рассветом он вылезал из постели, одевался, шел по темному дому, выходил через заднюю дверь и пробирался по снегу в загон к овцам, где его приветствовали две овцы и два ягненка, а он приветствовал их: «Доброе утро, Фред. Доброе утро, Пэт. Вы сегодня прекрасно выглядите». Овцам, похоже, пришлось по вкусу, что кормушка принадлежала только им. Когда ягнят отлучат от матерей, овцы вернутся к дедушке Уилмеру. Джо знал, что прежде чем трогать ягнят, следует коснуться матерей, поэтому делал так в течение нескольких дней. Поскольку это были шевиоты, он трогал их морды, и им, кажется, даже нравилось. Саутдаунов можно было трогать где угодно, но у них была такая густая шерсть, что они вообще вряд ли замечали, что ты рядом.

В субботу после Дня святого Валентина, когда ягнятам (в том числе пятерым из папиных) было от двух до трех недель, папа сказал за завтраком:

– Что ж, 4-Н, сегодня тот самый день.

Джо поник, а Фрэнки подскочил на стуле.

Джо не любил кастрировать ягнят и купировать им хвосты, когда им было всего две-три недели, но папа говорил, что мясная муха понравится ему еще меньше. Ягненок практически не чувствовал, когда ему купировали хвост, зато если туда проберется мясная муха, это ягненок еще как почувствует, и не факт, что его удастся спасти.

– Знаете, – сказал папа, – на западе жарят яички ягненка и едят их.

– Уолтер! – воскликнула мама у печки. – Господи!

– Ну, немцы тоже так делают, и я уверен, что Чики и Чикки пробовали их предостаточно. Может, на ужин сделаем?

– Что сделаем? – Лиллиан с любопытством подняла голову.

– Давайте уже, идите! – Розанна вытолкала мужчин за дверь.

У ягнят были довольно длинные хвосты: у Пэтси он свисал ниже колен, у Фреда – почти такой же длины.

Папа разжег огонь возле амбара и разогрел две железки. Ножи (у него их было два) он уже заточил.

Папа и Фрэнки загнали в загон семерых ягнят, а Джо тем временем стерег овец в амбаре. Трудно было сказать, кто шумел сильнее. Когда всех разделили, папа приступил к делу. В обязанности Фрэнки входило поймать ягненка, набросить ему петлю на шею и оттащить его к папе. Папа подбегал к нему и помогал, затем укладывал ягненка на бок и, если это был самец, резал ему мошонку и выдавливал яички. Ягненок жалобно вопил, но потом папа подрезал хвост и прижигал каленым железом. Когда ягненок вскакивал на ноги, Джо должен был подбежать, схватить веревку, отвести ягненка к амбару, открыть дверь и протолкнуть его внутрь, при этом не выпустив оттуда овец. Папа к этому времени уже бежал обратно к Фрэнки.

Труднее всего было схватить веревку. Поначалу ягненок упирался, но, пройдя пару футов, уже слышал блеяние овец и добровольно шел на звук. Чтобы овцы не выскочили, Джо несколько раз с силой ударял по двери амбара, они отходили назад, и он мог протолкнуть ягненка внутрь. На семерых ягнят (а Джо очень, очень радовался тому, что три из них – самки) ушло чуть больше часа. Когда они закончили, папа сказал маме, что мальчики прекрасно справились с работой.

Однако когда в сумерках Джо вышел покормить Фреда и Пэтси, выяснилось, что они не хотят к нему подходить.

– Это плохо, – сказал папа, – потому что нам придется их ловить, а ягнята очень верткие. Порезы надо обработать мазью, иначе мясные мухи найдут эти раны и займутся ими. Ну вот, мальчики, теперь вы знаете, что от скотины одни беды.

Но на следующее утро Фред поджидал Джо в темноте и позволил погладить себя по морде.

В тысяча девятьсот тридцать втором году Уолтер сменил партию. Он сделал это в начале года, хотя республиканцев представлял Рамсейер, а кто представлял демократов – неизвестно. Но Уолтера достал Гувер, хоть он и родился в Вест-Бранч (в любом случае, он переехал в Орегон, когда ему было одиннадцать). Послушать республиканцев в Ашертоне, так он каждый день обедал с фермерами, а потом шел домой и пахал задние сорок акров. Но Гувер учился в Стэнфорде и путешествовал по миру, и Уолтер был уверен, что ни с какими фермерами он никогда не обедал. Потому-то Уолтер и сменил партию.

Розанну это не обрадовало. Их пастор говорил, что среди демократов больше грешников и атеистов, чем среди республиканцев, не говоря уж об ирландских католиках (которые, в отличие от немецких католиков, были безответственными), а это означало, что они не только не обрели спасения, но и не могли его обрести.

– А что мне говорить на службе, если зайдет речь о выборах? – спросила она.

– Ничего не говори.

– Люди догадаются, что что-то не так.

– Много чего не так, и все они это знают. Достаточно посмотреть по сторонам.

По правде говоря, к началу июня все как-то стало лучше. Шли неплохие, пускай и не обильные, дожди, овес рос высоким и зеленым. Взошла кукуруза, и клевер тоже выглядел неплохо. В конце концов, ничего страшного в том, что у них осталось пять овец, семь ягнят, пять молочных коров, две лошади, двадцать поросят (каждый из которых весил уже по сто фунтов) и двадцать пять кур. Дэн Крест платил по четыре цента за яйца и почти столько же за масло, как было до Краха, а мальчики хорошо ухаживали за Пэтси и Фредом. Кажется, им удастся провести электричество по хорошей цене: электрическая компания сообщила Роланду Фредерику, что если его дом подключат, придется подключить еще несколько домов, так что Роланд за все заплатит, а Уолтер выплатит ему свою долю в течение нескольких лет. Ну и, конечно, Розанна уже на четвертом месяце, а ребенок на Хэллоуин был всем по душе: к этому времени кончится сбор урожая, в доме станет уютно, а Лиллиан пойдет в школу вместе с мальчиками. Мать Уолтера считала, что шесть лет – большой перерыв между детьми, и даже сказала об этом, но Розанна помалкивала о случившемся выкидыше, а возможно, даже двух. Засуха, тяжелые времена, но теперь, когда Уолтер стал демократом, ему было не так тоскливо. Из кандидатов ему нравился губернатор Рид из Миссури – он вырос в Сидар-Рапидс и учился в колледже Коу. Он был честным человеком. Блэйн из Висконсина ему не нравился, а Джона Нэнса Гарнера из Техаса он считал слишком напористым. Но все уверждали, что победит Рузвельт, и он не возражал. Уолтер ничего не говорил вслух, ничего не говорил Розанне (может, из суеверных соображений), и это поднимало ему настроение. Разве он когда-либо хранил секрет? Или кто-нибудь, кого он знал? (Наверное, у Фрэнки были свои секреты, если подумать.) У них в семье, в городе и в церкви столько сплетничали, что из всего того, что люди говорили друг о друге, хоть что-то должно было быть правдой. Поэтому Уолтер смотрел на свою жену, детей, урожай и будущее и думал, что в дурных временах, как последние пару лет, одно было хорошо: по сравнению с ними обычные времена казались вполне неплохими, а явный признак обычных времен – хороший дождь.

К первому походу в школу, через день после Дня труда, Лиллиан подготовилась по всем статьям. Конечно же, она аккуратно надела желтое платьице, которое ей сшила мама, и новые башмачки, которые она специально хранила на этот случай, и синий свитер с желтыми цветочками вокруг воротника, который связала бабушка Элизабет. Конечно же, она тщательно расчесала волосы, и мама, которая теперь едва двигалась, настолько она располнела из-за будущего ребенка (Лиллиан считала, что это будет девочка, и решила назвать ее Синди, поскольку на Синдереллу[38]38
  От англ. Cinderella – Золушка.


[Закрыть] мама вряд ли согласится), заплела ей косы, а она стояла смирно, и сейчас аккуратные, тяжелые косы скользили у нее по спине. Еще она надела шляпку – соломенную, с желтой ленточкой. Фрэнки ушел вперед, но Джоуи шел с ней и показывал ей путь: сначала по дороге к ферме Фредериков, где жили Минни и малышка Лоис (Лиллиан нравилась Лоис, и она любила иногда с ней играть, пускай крошке было всего два года), потом через поля, мимо наполовину развалившегося дома, где жил друг Джоуи, чьего имени Лиллиан не помнила, затем через два забора и по тропинке к школе. Школа располагалась в высоком белом здании с двумя парадными входами, и в первый день, после того как подняли флаг и принесли клятву верности, девочки строем вошли в одну дверь, а мальчики в другую. Учительницу звали мисс Грант, у нее были рыжие волосы. Лиллиан прошептала себе под нос: «Мисс Грант», как учила ее мама, и, сев за парту, она была уверена, что уже не забудет это имя.

Лиллиан занимала парту в первом ряду между Расти Кэллаханом, которому было семь, и Рэйчел Крэнфорд, которой было шесть. Рэйчел выглядела испуганной, а Расти ковырял в носу. Лиллиан, держа ноги вместе под столом, сложила руки перед собой на парте. Она не сводила глаз с мисс Грант – во-первых, потому, что мама велела ей слушать внимательно, а во-вторых, потому, что считала мисс Грант красавицей и никогда в жизни не видела таких волос. Они вились, окружая ее голову, будто ореол, когда мисс Грант двигалась туда-сюда и объясняла детям, что делать. Лиллиан это прямо очаровало.

Поздним утром мисс Грант посадила пятерых из них вокруг стола – Расти, Рэйчел, Джейн Моррис, Билли Хоскинса (большого мальчика девяти лет) и саму Лиллиан. Каждому она вручила учебник по чтению и показала, как нужно положить книги на стол и открыть их. В книгах были картинки и крупный шрифт. На первой странице было одно слово – «Дик». На соседней странице – пять слов, но большинство из них повторялось – «Дик», «смотри», «идет». «Смотри, идет Дик. Дик идет, идет!» Лиллиан прекрасно знала эти слова – она уже давно читала их в книжках Джоуи. Она перевернула страницу. Все слова были ей знакомы.

Лиллиан огляделась. Расти и Билли с удивлением таращились на книги, Рэйчел жевала косу и глядела в окно, а Джейн смотрела на Лиллиан. Лиллиан улыбнулась. Джейн тоже.

– Попробуй еще раз, Билли, – сказала мисс Грант.

– Смотри, идет Дек, – прочел Билли. – Дек идет, идет.

– Билли, ты знаешь кого-нибудь по имени Дек?

– Нет.

– А кого-нибудь по имени Дик знаешь?

– Нет.

– Никого?

Билли помотал головой.

– А по имени Ричард?

Билли помотал головой.

– Что ж, Дик – это имя. Так зовут мальчика на картинке. Дик.

– Дик, – повторил Билли. И добавил: – Дик идет, идет.

– Хорошо, переверните страницу. Джейн? Что здесь написано?

Лиллиан посмотрела на свою страницу. Там было написано: «Беги, Джейн, беги». Джейн прочла:

– Беги, Джон, беги.

– Нет, Джейн, попробуй еще раз.

Джейн посмотрела на страницу еще раз и густо покраснела.

– Беги, Джейн, беги, – пробормотала она.

– Ну вот, теперь правильно, – сказала мисс Грант. – Лиллиан?

Лиллиан улыбнулась самой милой своей улыбкой, глядя мисс Грант в глаза, и открыла последнюю страницу учебника. Затем она опустила глаза. На странице было множество слов. Ровным голосом Лиллиан четко прочитала:

– Ой, смотри, Дик. Вот идет Спот! Беги, Спот, беги! Какой ты хороший пес, Спот! Салли видит, как бежит Спот. Джейн видит, как бежит Спот. Дик смеется.

За обедом Лиллиан поделилась с Джейн яблочным пирогом, а та взяла ее за руку. На следующий день мисс Грант поместила Лиллиан в группу для чтения с более высоким уровнем, но Джейн уже стала ее лучшей подругой.

Розанна была уверена, что родит после Хэллоуина, но четырнадцатого октября, когда она мыла посуду на кухне, у нее неожиданно отошли воды – прямо-таки выплеснулись на пол, – а потом она почувствовала боль, такую острую, настоящие схватки. Второй приступ случился, когда она шла к двери в столовую, а третий – возле лестницы. Она поняла, что наверх ей уже не подняться.

Розанна пошла в комнату мальчиков, осмотрела их кровати. Последние пару недель она слишком сильно уставала и не в состоянии была менять и стирать простыни, а сейчас шел сбор урожая, и мальчики вместо учебы в школе целыми днями работали на кукурузном поле. Они и сейчас там, вместе с Уолтером и подоспевшим на помощь Гасом. Жутко завывал ветер. Переждав очередной приступ схваток, Розанна подошла к кровати Фрэнки – самой большой, – и откинула покрывало, чтобы хотя бы повернуть его чистой стороной вверх. Во время следующей схватки она вцепилась руками в спинку кровати. Но ее мозг, как радио, четко указывал ей, что делать.

У нее были чистые полотенца. Вернувшись на кухню, она взяла два полотенца и остатки воды, которую Розанна разогрела для мытья посуды. Еще она взяла шнурок – мать рассказала ей об этом много лет назад, обо всех тех дамах, которые рожали дома и всегда перевязывали пуповину шнурком, пока не придет доктор или повитуха, чтобы разрезать ее. Поэтому Розанна держала в ящике чистый, завернутый в платок шнурок.

Нести горшок с водой было тяжело, но кое-как ей удалось дотащить его до комнаты мальчиков. Закрыв за собой дверь, она распахнула окно, чтобы позвать на помощь, если кто-то из мальчиков или мужчин будет проходить мимо.

Она расстелила на кровати полотенца и сложила как можно больше подушек у изголовья. Подняв юбку, она увидела, как натягивается и сокращается ее живот. Это зрелище напугало ее сильнее, чем накатившая снова боль.

– Ангелочек Мэри Элизабет, посмотри на свою маму и нового братика или сестричку и помоги нам пережить это. Храни нас, Господь, о милостивый Боже!

После этого приступа она забралась на постель и встала на колени, закрыв лицо руками. Дверь не открылась, в окно с воем задувал ветер, дождя, хвала Иисусу, не было, а что холодно – так это пока хорошо, холод не давал ей потерять сознание. Она упала на бок и попробовала выкрикнуть: