Текст книги "Милый недруг"

Больше всего мне хотелось бы, чтобы славные, хорошенькие, толковые молодые женщины (штук 8) приходили к нам раз в неделю по вечерам и, сидя перед камином, рассказывали сказки, пока наши цыплята жарят на огне кукурузу. Мне так хочется немножко побаловать моих малышей! Видишь, Джуди, я вспоминаю твое детство и стараюсь по мере сил заполнять пробелы.

Попечительское собрание той недели прошло прекрасно. Новые женщины приносят много пользы, а из мужчин пришли только самые симпатичные. Я счастлива сообщить, что С.У. гостит у своей замужней дочери. Что бы ей стоило пригласить папочку навсегда?

Среда.

Я по-детски зла на доктора, и без особого повода. Он идет по своему пути спокойно и бесстрастно, не обращая ни на кого и ни на что ни малейшего внимания. За эти последние месяцы я проглотила больше оскорблений, чем за всю мою жизнь, и превращаюсь в ужасно мстительную особу. Все свое свободное время я провожу, измышляя для него какое-нибудь отчаянно неприятное положение, в котором ему придется обратиться ко мне за помощью, а я с убийственным равнодушием пожму плечами и отвернусь. Как видишь, я очень отличаюсь от милой, веселой молодой девушки, которую ты когда-то знала.

Вечером.

Чувствуешь ли ты, что я авторитет по бесприютным детям? Завтра я с несколькими другими авторитетами нанесу официальный визит «Сиротскому приюту еврейского общества защиты и охраны детей в Плэзентвилле». (Это все – название.) Ужасно трудное путешествие, выехать надо очень рано, две пересадки и еще машиной; но хочешь быть авторитетом – неси тяготы, связанные с этим титулом. Мне непременно нужно осмотреть другие заведения, чтобы собрать как можно больше материала для наших переделок. А этот Плэзентвиллский приют – образец архитектуры.

Теперь, по трезвом размышлении, я сознаю, что мы поступили разумно, отложив широкие строительные операции на будущий год. Конечно, я была разочарована – ведь это значило, что не при мне будут разрушать и созидать, а я так люблю быть центром всяких катавасий! Но вы ведь послушаетесь моего совета, правда, даже если я не буду больше официальным главой? Те две строительные реформы, которые мы провели, обещают быть очень удачными. Наша новая прачечная становится все лучше и лучше; она избавила нас от того запаха пара, который так дорог сердцу приютов. Домик садовника будет готов для жилья на будущей неделе. Сейчас там не хватает лишь слоя краски и нескольких дверных ручек.

Зато – вечно какая-нибудь оговорка! – у нас другая беда. Миссис Тернфельд, несмотря на добродушную толщину и солнечную улыбку, терпеть не может, чтобы дети возились около нее. Они ее нервируют. Что же до самого Тернфельда, то он трудолюбив, аккуратен и, вообще, прекрасный садовник, но его умственная деятельность оставляет желать лучшего. Когда он приехал, я предоставила ему нашу библиотеку. Он начал с полки, стоящей ближе к дверям, на которой стоят тридцать семь томов сочинений Пэнси. Когда он провозился с Пэнси четыре месяца, я предложила ему переменить автора и послала «Гекльберри Финна». Но он вернул мне его через несколько дней, покачал головой и заметил, что после Пэнси все кажется ему пресным. Боюсь, мне придется поискать несколько более современного человека. Но в сравнении со Стэрри Тернфельд – просто ученый.

A propos[47]47
  Кстати о (фр.)


[Закрыть] Стэрри: он навестил нас несколько дней тому назад, в весьма отрезвленном состоянии духа. Оказывается, тот «богатый городской тип», имением которого он управляет, не нуждается больше в его услугах, и Стэрри любезно изъявил готовность вернуться к нам и позволить, чтобы у детей были садики. Я вежливо, но твердо отклонила его предложение.

Пятница.

Вчера я вернулась из Плэзентвилла, исполненная зависти. Пожалуйста, господин председатель, имейте в виду, что мне нужны несколько серых оштукатуренных домиков с фигурами в духе Лукка делла Роббиа[48]48
  делла Роббиа – (ок. 1400-1482) – итальянский скульптор.


[Закрыть], влепленными в фасад. У них там почти 700 детей, и все уже довольно большие. Разумеется, это ставит совсем другие задачи, чем наши; ведь у нас всего 107 цыплят, и притом – начиная с младенцев. Но я позаимствовала у заведующей несколько блестящих идей. Я разделю моих ребят на больших и маленьких братьев и сестер с тем, чтобы на попечении каждого большого был один маленький. Большая сестра Сэди Кэт должна следить за тем, чтобы маленькая сестричка Гладиола была всегда аккуратно причесана, чтобы чулки ее были натянуты, чтобы она знала свои уроки, чтобы она получала свою долю баловства и свою порцию конфет. Все это приятно для Гладиолы, но, главным образом, полезно для Сэди Кэт.

Кроме того, я собираюсь ввести для наших старших детей нечто вроде самоуправления в таком роде, как у нас было в колледже. Это подготовит их к самостоятельной жизни и научит обуздывать себя. По-моему, возмутительно выталкивать шестнадцатилетних беспомощных детей в мир. Пятеро моих питомцев готовы к тому, чтобы их вытолкнули, но я не могу это сделать. Я все вспоминаю свое собственное безответственное, глупенькое детство и не могу себе представить, что случилось бы со мною, если бы мне в шестнадцать лет предоставили самой заботиться о хлебе насущном.

Теперь я должна тебя оставить, чтобы написать интересное письмо моему вашингтонскому другу, а это нелегко. Что я могу сказать такого, что заинтересовало бы политика? Я могу говорить только о младенцах, а ему было бы совершенно наплевать, если бы все младенцы исчезли с лица земли. Ах, нет, не наплевать! Боюсь, что я клевещу на него. Младенцы – по крайней мере, младенцы мужского пола – вырастают в избирателей.

Прощай.

Салли.

Дорогая Джуди!

Если ты ожидала от меня сегодня бодрого, веселого письма, то лучше не читай. Человеческая жизнь – это зимняя дорога: туманы, снег, дождь, слякоть, холод, мерзость! А ты на милой Ямайке, где солнце и цветет померанец!

У нас коклюш, и ты за три версты услышишь нас при выходе из поезда. Мы не знаем, где мы схватили его – просто одно из удовольствий приютской жизни. Кухарка ушла ночью – шотландцы называют это «порхать при луне». Не знаю, как она ухитрилась забрать свой сундук, но его нет. Тепло кухонного очага ушло вместе с нею. Трубы замерзли. У нас работают водопроводчики, и кухонный пол весь разрыт. У одной из наших лошадей наколенный нарост. И в довершение всего наш веселый, находчивый Перси впал в самую бездну отчаяния. Последние три месяца мы не совсем уверены, удастся ли нам удержать его от самоубийства. Девица из Детройта, – я знала, что она бессердечная кокетка, – не считая даже нужным вернуть ему обручальное кольцо, вышла замуж за мужчину, несколько автомобилей и яхту. Для Перси это самое лучшее, что могло случиться, но пройдет много, много времени, прежде чем он это поймет.

Наши двадцать четыре индейца вернулись в дом. Мне было очень жалко забрать их, но эти навесы вряд ли рассчитаны на зиму. Однако я устроила их очень удобно, благодаря просторным железным верандам, окружающим наши новые пожарные лестницы. Как хорошо придумал Джервис покрыть их крышей, чтобы они были пригодны для спанья! Солнечная комната для игр – чудесное добавление к нашей детской. Малыши расцветают буквально на глазах от добавочной порции воздуха и солнечного света.

С возвращением индейцев к цивилизованной жизни занятия у Перси кончились, и он должен бы перебраться в гостиницу. Но он не желает перебираться. Он говорит, что привык к сироткам и будет скучать по ним, если их нет вокруг. Я думаю, правда заключается в том, что он страдает из-за истории с невестой и боится оставаться один; ему нужна работа, которая поглотила бы все его время. А мы рады-радешеньки, что он здесь! Он прекрасно подходит для наших мальчиков, им нужен мужской авторитет. Но куда его девать? Как ты могла убедиться прошлым летом, наш просторный замок не располагает большим излишком комнат. В конце концов, он устроился в лаборатории, а лекарства переехали в шкаф, что в конце коридора. Все это они сделали совместно с доктором, а раз они согласны мешать друг другу, не мне возражать.

Ой, Господи! Только что посмотрела в календарь, и оказывается – сегодня 18-е, через неделю Рождество. Как же за одну неделю осуществить все наши планы? Цыплята готовят друг для друга подарки, и мне на ухо прошептали около тысячи секретов.

Сегодня ночью шел снег. Мальчики провели утро в лесу, собирая омелу и возя ее домой на салазках, двадцать девочек сидят сегодня в прачечной и плетут гирлянды для окон. Не знаю, как мы управимся на этой неделе со стиркой. Мы собирались держать рождественскую елку в секрете, но по меньшей мере пятьдесят детей взгромоздились на окно каретного сарая, чтобы хоть одним глазком взглянуть на нее, и я боюсь, что весть проникла к остальным пятидесяти.

По твоему настоянию я усердно прививаю миф о Дедушке Морозе, но ему не очень верят. «А почему он не приходил до сих пор?» – скептически спросила Сэди Кэт. Но на этот раз Дед Мороз несомненно придет. Я из вежливости попросила доктора разыграть эту приятную роль, и, уверенная, что он откажет, заранее пригласила Перси дублером. Но на шотландца положиться невозможно. Доктор согласился с неправдоподобной любезностью, и мне пришлось приватным образом распригласить Перси!

Вторник.

Не смешно ли, как некоторые бестолковые люди выпаливают все, что в данную минуту вертится у них в голове? У них как будто нет никакого запаса болтовни, и они не могут выйти из неловкого положения, заговорив хотя бы о погоде.

Это a propos одного визита, который мне сегодня нанесли. Пришла женщина, чтобы вручить нам свою племянницу – ее сестра в туберкулезном санатории. Мы должны держать ребенка, пока мать не выздоровеет, но после всего, что я услышала, я боюсь, что этого не будет. Как бы то ни было, все формальности мы выполнили, и посетительнице оставалось только передать девочку и уйти. Но у нее было два свободных часа до поезда, и она выразила желание осмотреть приют. Я показала ей помещение детского сада, кроватку, которую займет ее Лили, и нашу желтую столовую с бордюром из зайчиков, чтобы она могла рассказать бедной матери как можно больше приятного.

После этого, заметив, что она устала, я пригласила ее к себе в кабинет выпить чашку чаю. Доктор Мак-Рэй был в голодном настроении (теперь это редкость, он снисходит до чашки чая с нашими служащими не больше двух раз в месяц), тоже пришел, и образовалось маленькое общество.

Гостья моя, очевидно, решила, что занимать других гостей должна она и, чтобы завязать светскую беседу, рассказала нам, что ее муж влюбился в девицу, продающую билеты в каком-то кинематографе («крашеная дрянь с желтыми волосами и жует резинку, точно корова»), он тратит на нее все деньги и возвращается домой, только когда пьян. Тогда он ломает мебель. Мольберт с портретом ее матери, который был у нее еще до свадьбы, он кинул на пол исключительно ради того, чтобы услышать, как он с треском разлетится на части. В конце концов, ей надоела жизнь, и она выпила бутылку настойки болотного корня, потому что кто-то сказал ей, что это яд, если выпить все сразу, но не отравилась, ее только вырвало. А он вернулся домой и пригрозил, что задушит ее, если она еще раз попытается выкинуть такую штуку, из этого она заключает, что он все еще любит ее. Все это она рассказала так, между прочим, размешивая чай.

Я старалась придумать, что бы такое сказать, но начало было столь неожиданным для светского разговора, что я лишилась дара слова. Зато доктор вышел из затруднения, как настоящий джентльмен. Он говорил с ней так ласково и разумно, что она ушла веселая. Наш доктор, когда захочет, может быть удивительно милым, особенно с людьми, которые не имеют с ним ничего общего. Полагаю, что к этому его обязывает профессиональная этика – долг врача лечить душу наравне с телом. Большинство душ в мире, по-видимому, нуждается в этом. Очевидно, моя гостья заразила меня своей болезнью. С тех пор я не перестаю думать, что бы я сделала, если бы вышла за человека, который бросил бы меня для жующей резинку девицы и приходил бы домой, чтобы разбивать все вдребезги. Судя по содержанию театральных пьес этого года, я полагаю, что это может случиться с любой женщиной, особенно в лучшем обществе.

Благодари Бога, что у тебя Джервис. Он очень надежный человек. Чем больше я живу, тем больше убеждаюсь, что характер – единственное, что важно. Но как это распознать? Мужчины такие мастера красно говорить!

Прощай! Веселого Рождества Джервису и обеим Джуди!

С. Мак-Б.

P.S. Было бы весьма внимательно с твоей стороны, если бы ты отвечала на мои письма немного аккуратнее.

Приют Джона Грайера,

29-е декабря.

Дорогая Джуди!

Сэди Кэт провела эту неделю, сочиняя рождественское письмо к тебе и не оставила для меня никакого материала. Мы чудесно провели праздники! Кроме всех подарков, игр и восхитительных кушаний, мы катались с гор, катались на коньках и варили тянучки. Не знаю, станут ли наши избалованные сиротки нормальными детьми.

Большое спасибо за мои шесть подарков. Все они очень нравятся мне, особенно карточка Джуди-младшей; зубок придает ее улыбке особенную прелесть.

Могу сообщить тебе приятную новость: я поместила Хетти в семью, и в очень милую. Они и глазом не моргнули, когда я рассказала им про чашу, и она ушла счастливая, цепляясь за руку нового отца.

Не стану больше писать, потому что пятьдесят детей пишут благодарственные письма, и бедная тетя Джуди будет погребена под своей почтой, когда следующий пароход причалит к ямайским берегам.

Мой нежный привет Пендльтонам.

С. Мак-Б.

P.S. Сингапур кланяется Того и жалеет, что укусил его в ухо.

Приют Джона Грайера,

30-е декабря.

О, Гордон, милый, я прочла потрясающую книгу! Как-то недавно мне пришлось говорить по-французски, и так как я испытывала некоторое затруднение, то решила взяться за этот язык, чтобы не позабыть его окончательно. Этот шотландец-доктор, к счастью, бросил мое научное образование, и потому в моем распоряжении немного свободного времени. По несчастной случайности я начала с «Нумы Руместана», это написал Доде[49]49
  Доде, Альфонс (1840-1897) – французский писатель. Роман «Нума Руместан» издан в 1880 году.


[Закрыть]. Ужасно взбудораживает девицу, собирающуюся выйти замуж за политика! Прочтите, милый Гордон, и постарайтесь воспитаться в обратную сторону. Это история одного обворожительного политика (как Вы), которого боготворят все, кто его знает (как Вас), который крайне убедительно говорит и произносит изумительные речи (опять, как Вы). Все преклоняются перед ним, и все твердят его жене: «Какая Вы счастливая, что так близко знаете этого замечательного человека!»

Но он не очень замечательный, когда приходит домой, к жене; он замечательный только там, где аудитория и аплодисменты. Он пьет со всяким случайным знакомым и тогда весел, остроумен, экспансивен, а потом возвращается угрюмый, мрачный и злой. «Joie de rue, douleur de maison»[50]50
  На улице – радость, дома – печаль" (фр)


[Закрыть] – вот смысл этой книги.

Я читала ее вчера вечером до двенадцати часов и, уверяю Вас, от страха не могла заснуть. Я знаю. Вы будете сердиться, но право же. Гордон, милый, в этом есть доля истины. Мне вовсе не хотелось напомнить Вам о злополучной истории 20-го августа – мы тогда же покончили с нею, – но Вы прекрасно знаете, что за Вами нужно хоть немного следить. А мне это не нравится. Мне хотелось бы абсолютно доверять человеку, за которого я выйду замуж. Я ни за что не могла бы жить в беспрерывном беспокойстве, ожидая, придет ли он домой.

Прочтите сами «Нуму», и Вы поймете женскую точку зрения. Я не отличаюсь ни особенной терпеливостью, ни кротостью и боюсь, что в раздражении способна выкинуть какую-нибудь штуку. Для того чтобы у меня дело шло удачно, я должна вложить в него всю свою душу, а мне так хочется, чтобы наш брак оказался удачным!

Пожалуйста, простите, что я пишу Вам все это. Я, конечно, не хочу сказать, что у Вас «Joie de me, douleur de maison». Все это просто потому, что я не спала эту ночь, и у меня какое-то странное ощущение, точно за глазами, в голове – пустота.

Пусть Новый год принесет нам обоим счастье, спокойствие и добрый совет!

Всегда ваша С.

1-е января.

Дорогая Джуди!

Произошло нечто странное, такое странное, что я положительно не знаю, приснилось мне это или случилось наяву. Расскажу тебе все по порядку. Пожалуй, тебе бы следовало сжечь это письмо; оно не совсем для Джервиса.

Помнишь, я рассказывала тебе о Таммасе Кихоу, которого мы поместили в прошлом июне на ферму? У него со стороны обоих родителей алкогольная наследственность, и, по-видимому, в младенчестве его выкормили не молоком, а пивом. Он поступил в приют Джона Грайера девяти лет и дважды, согласно отчету в «Книге Страшного суда», ухитрился напиться: один раз пивом, украденным у каких-то рабочих, а другой раз (и как следует) денатурированным спиртом. Ты понимаешь, с каким опасением мы отдали его в чужой дом; но мы предупредили семью (трудолюбивых, трезвых фермеров) и надеялись, что все обойдется.

Вчера я получила от них телеграмму, что они больше не могут держать его и просят встретить с шестичасовым поездом. Тернфельд поехал на станцию; мальчика не оказалось. Я послала ночную телеграмму о том, что его нет, и просила сообщить, в чем дело.

Вчера вечером я засиделась позже обыкновенного, чтобы привести свой письменный стол в порядок, а себя – в надлежащее настроение для встречи Нового года. Около двенадцати я почувствовала усталость и приготовилась лечь, как вдруг услышала стук в парадную дверь. Я высунула голову в окно и спросила, кто там.

– Тамми, – ответил дрожащий голос.

Я спустилась, открыла дверь, и этот шестнадцатилетний парень ввалился, спотыкаясь, мертвецки пьяный. К счастью, Перси Уизерспун был поблизости, а не в индейском лагере. Я разбудила его, и мы вместе отвели Таммаса в комнату для гостей, – единственное более или менее изолированное место в нашем здании. Затем я позвонила доктору, у которого и без того, боюсь, был тяжелый день. Он пришел, и мы провели ужасную ночь. Потом выяснилось, что мальчик взял с собой на дорогу бутылку какого-то лекарства, состоящего наполовину из спирта, наполовину из какого-то яда, и в пути подкреплялся им.

Он был в таком состоянии, что мне положительно не верилось, что удастся его спасти, и, сознаюсь, я надеялась, что не удастся. Если бы я была врачом, я давала бы таким пациентам тихо уснуть для блага общества; но надо бы тебе видеть, что проделывал доктор! Его колоссальный жизнеспасательный инстинкт целиком пробудился, и он боролся со всей энергией, ему присущей.

Я сварила черный кофе и помогала по мере сил, но подробности были настолько неприятны, что я предоставила мужчинам справляться с ними, а сама ушла к себе в комнату, но не легла, а уселась в кресло, на случай, если моя помощь опять понадобится. Около четырех часов утра доктор зашел ко мне, чтобы сообщить, что мальчик уснул, а Перси перенес свою постель в его комнату. Бедный доктор выглядел ужасно измученным, и лицо у него было совсем пепельного цвета. Когда я взглянула на него, я подумала о том, как много он делает для других и ничего – для себя; подумала о его мрачном доме, о его одиночестве, без проблеска радости, и об ужасной трагедии, нависшей над его жизнью. Вся злоба, которую я к нему питала, мигом улетучилась, и на меня нахлынула волна симпатии. Я протянула ему руку, он протянул свою, и вдруг, я не знаю, как, случилось что-то – ну, электрическое. В следующее мгновение мы были друг у друга в объятиях. Он разнял мои руки и посадил меня в кресло. «Боже мой, Салли, ведь я не железный!» – сказал он и ушел. Я заснула в кресле, и когда я проснулась, солнце светило мне в глаза, а Джейн стояла надо мною в безмолвном изумлении.

Сегодня утром в одиннадцать часов он вернулся, холодно посмотрел мне в глаза и сказал, что надо давать Таммасу каждые два часа горячего молока и следить за пятнами в горле у Мэгги Питер.

Итак, мы вернулись к нашим прежним отношениям, и я положительно не знаю, не приснилась ли мне та минута.

Но было бы весьма пикантно, правда, если бы мы с доктором сделали открытие, что влюбляемся друг в друга, когда у него вполне законная жена в сумасшедшем доме, а у меня – оскорбленный жених в Вашингтоне! Не разумней ли немедленно подать в отставку и убраться домой, где я могла бы несколько месяцев мирно вышивать на скатертях «С.Х.», как приличествует добродетельной молодой девице накануне свадьбы?

Повторяю еще раз, это письмо не для Джервиса. Разорви его на мелкие клочки и брось в Карибское море.

С.

3-е января.

Милый Гордон!

Вы имеете полное право сердиться. Я знаю, что, как автор любовных писем, я далеко не удовлетворительна. Стоит только взглянуть на изданную переписку Элизабет Баррет[51]51
  Элизабет Баррет (1806-1861) – английская поэтесса, жена Роберта Браунинга.


[Закрыть] и Роберта Браунинга, чтобы убедиться, что мой эпистолярный стиль оставляет желать лучшего. Но Вы ведь знаете – и уже давно, – что я не очень-то пылкая особа. Конечно, я могла бы дюжинами писать такие фразы, как: «Нет такой секунды, когда моя мысль не занята Вами». «Дорогой мой, я живу только тогда, когда Вы со мною». Но это не совсем правда. Не Вы заполняете все мои мысли, а 107 сирот. И право, мне живется здесь весьма недурно, независимо от того, со мною Вы или нет. Я не могу притворяться. Вам, наверное, было бы неприятно, если бы я выказала больше скорби, чем испытываю. Но я ужасно люблю видеть Вас – Вы это прекрасно знаете, – и очень огорчаюсь, когда Вы не можете приехать. Я вполне оцениваю все Ваши обаятельные качества, но, милый мой, я не умею быть сентиментальной на бумаге. Мне все представляется горничная в гостинице, читающая письма, которые Вы случайно оставили на Вашем письменном столе. Нечего Вам клясться, что Вы носите их на сердце, потому что я отлично знаю, что Вы их там не носите.

Простите меня за мое последнее письмо, если оно огорчило Вас. С тех пор как я поступила в этот приют, я очень чувствительна к пьянству; и Вы бы стали, если бы видели все то, что пришлось увидеть мне. Несколько моих детей – печальный плод родителей-алкоголиков, и они навсегда лишены тех возможностей, какие доступны для других. Нельзя жить в такой обстановке, как наша, и не мучиться ужасными мыслями.

Боюсь, что Вы правы, это чисто женская манера – прощать человека, делать из этого благородный жест, а потом всю жизнь напоминать ему. Но, Гордон, я положительно не знаю, что значит слово «простить». Оно не включает «забыть», ибо забвение – физиологический процесс, и не зависит от нашей воли. У всех нас есть набор воспоминаний, от которых мы были бы счастливы избавиться, но почему-то как раз эти воспоминания упорно не желают изглаживаться из памяти. Если «простить» означает «обещать, что не будешь говорить о чем-нибудь», то я, несомненно, справлюсь с этим. Но не всегда самое благоразумное – таить неприятное внутри. Оно растет и растет, и отравляет тебя, словно яд.

Господи, помилуй! Видит Бог, я и не собиралась говорить всего этого. Я стараюсь быть той веселой, беззаботной и немного пустоголовой Салли, которую Вы больше всего любите; но за этот последний год я столкнулась с реальностью и, боюсь, превратилась в особу, совершенно отличную от той девушки, которую Вы полюбили. Я уже не молодое, веселое существо, играющее с жизнью. Теперь я знаю ее насквозь и не могу всегда смеяться.

Я знаю, что опять написала отвратительное, унылое письмо – такое же скверное, как то, а, может быть и хуже – но если бы Вы знали, что мы только что пережили! Один шестнадцатилетний мальчик с невозможной наследственностью почти что отравился мерзкой смесью спирта и какого-то яда. Мы провозились с ним три дня, и только теперь уверились, что он поправится настолько, что сможет начать сызнова. «Мир-то хорош, да плохи те, кто в нем живет», говорят шотландцы.

Пожалуйста, простите за шотландизм, это нечаянно. Пожалуйста, простите за все.

Салли.

11 января.

Дорогая Джуди!

Надеюсь, две мои телеграммы не слишком напугали тебя. Я подождала бы, чтобы сообщить тебе первую весть письмом, со всеми подробностями, но боялась, что ты услышишь об этом каким-нибудь окольным путем. Это было ужасно, но обошлось без человеческих жертв и только с одним серьезным несчастным случаем. Просто содрогаешься при мысли, насколько могло быть хуже, когда больше сотни детей спит в этой пожарной западне, нашем здании. Новые спасательные лестницы оказались совершенно бесполезными. Ветер дул к ним, и пламя сразу окружило их. Мы спасли всех по центральной лестнице – но лучше начну сначала и расскажу тебе все по порядку.

В пятницу весь день шел дождь, к счастью для нас, и крыши промокли насквозь. К ночи подморозило, и дождь превратился в мокрый снег. В десять часов, когда я легла спать, с северо-запада дул сильнейший ветер, и все в здании стучало и дребезжало. Около двух часов я вдруг проснулась, почувствовав яркий свет в глазах. Я выскочила из кровати и бросилась к окну. Каретный сарай был охвачен морем пламени, и целый дождь искр перелетал через наш восточный флигель. Я побежала в ванную и высунулась в окно. Оттуда я увидела, что крыша детской пылает в нескольких местах.

Сердце у меня перестало биться. Я подумала о семнадцати младенцах под этой крышей, и спазмы сжали мне горло. Наконец я справилась с подгибающимися коленями и полетела в переднюю, схватив по дороге свой автомобильный плащ.

В то время как я барабанила в двери Бетси, мисс Мэтьюз, мисс Снейс и мистер Уизерспун, тоже разбуженные светом, мчались снизу через три ступеньки, на бегу напяливая какие-то пальто.

– Вытащите всех детей в столовую, маленьких в первую очередь, – сказала я, задыхаясь. – А я подниму тревогу.

Он полетел на третий этаж, а я побежала к телефону, – и, Господи, мне казалось, что я никогда не добьюсь Центральной! Она спала крепким сном.

– Приют Джона Грайера горит! Дайте пожарный сигнал и поднимите деревню. Дайте мне 505, – сказала я.

Через секунду меня соединили с доктором. Как я была рада услышать его спокойный, уравновешенный голос!

– Мы горим! – крикнула я. – Приходите скорей и приведите с собой как можно больше мужчин!

– Я буду через пятнадцать минут. Наполните ванны водой и бросьте в них одеяла. – И он повесил трубку.

Я бросилась назад в переднюю. Бетси звонила в наш пожарный колокол, а Перси поднял уже своих индейцев в дортуарах Б и В.

Первой нашей мыслью было не остановить пожар, а вывести детей в безопасное место. Мы начали с Г и шли от кроватки к кроватке, хватали по ребенку и одеялу и, бросаясь к дверям, передавали их индейцам, которые тащили их вниз. И Г и Д были полны дыма, а дети спали таким мертвецким сном, что мы не могли разбудить их.

Много раз за последующий час благодарила я судьбу – и Перси Уизерспуна – за эту пожарную тренировку, которую нам приходилось терпеть каждую неделю. Двадцать четыре старших мальчика, работающие под его руководством, ни на секунду не потеряли присутствия духа. Они разделились на четыре отряда и стали на свои посты, как настоящие маленькие солдаты. Два отряда помогали очищать дортуары от детей и поддерживать порядок среди самых маленьких. Один отряд качал воду из чердачного бака до прихода пожарных, остальные посвятили себя спасению вещей. Они раскладывали простыни на полу, кидали в них содержимое комодов и шкафов и бросали все это вниз. Вся запасная одежда спасена; погибло только то, что дети носили накануне, и большинство вещей, принадлежавших персоналу. Но вся одежда и постельное белье, находившиеся в Г и Д, погибли. После того как вытащили последнего ребенка, комнаты были уже слишком полны дыма, чтобы можно было входить, не подвергая жизнь опасности.

Когда приехал доктор с Люэлином и двумя соседями, которых он подцепил по дороге, мы вели последний дортуар вниз, в кухню, самое отдаленное от пожара место. Бедные цыплята были почти все босиком и закутаны в одеяла. Разбудив их, мы велели им захватить с собой платье, но в своем испуге они думали только о том, чтобы поскорее выбраться.

К этому времени коридоры были уже так полны дыма, что с трудом можно было дышать. Казалось, что все здание погибнет, хотя ветер дул в противоположную от моего, западного флигеля сторону.

Почти тотчас же после первого автомобиля подъехал другой, наполненный служащими от старика, и все принялись за борьбу с огнем. Настоящая пожарная команда приехала минут через десять. Видишь ли, у них только лошади, а наш приют миль за пять от них; к тому же дорога в довольно скверном состоянии. Ночь стояла ужасная: было холодно, моросило и дул такой ветер, что мы с трудом держались на ногах. Пожарные влезли на крышу, им пришлось работать в носках, чтобы не соскользнуть. Они тушили искры мокрыми одеялами, рубили, лили воду из чердачного бака и держались героями.

Тем временем доктор заботился о детях. Сперва мы решили перевести их в безопасное место – если бы сгорело все здание, было бы невозможно вывести их на улицу в ночных рубашках и одеялах. К этому времени прибыло еще несколько автомобилей, и мы их реквизировали.

К счастью, соседняя усадьба была открыта на несколько дней для приема гостей, у старика – шестьдесят седьмой день рождения. Он приехал одним из первых и предоставил в наше распоряжение весь свой дом. Это было ближайшее убежище, и мы сразу приняли его предложение. Мы сунули двадцать самых маленьких в автомобиль и повезли их туда. Гости, одевавшиеся впопыхах, чтобы поспешить к месту пожара, приняли цыплят и уложили их в свои собственные постели. Почти все комнаты оказались, таким образом, переполненными, но мистер Райнер (фамилия хозяина) только что выстроил большой амбар, с гаражом позади, который хорошо отапливается и открыт для наших ребят.

После того как малютки были устроены, эти полезные гости стали приготовлять амбар для приема следующей партии, детей постарше. Они устлали пол сеном, покрыли одеялами и попонами и уложили на них тринадцать ребятишек рядами, словно маленьких телят. Мисс Мэтьюз и няня были с ними; их всех напоили горячим молоком, и через полчаса малыши спали так же мирно, как в своих постельках.

А у нас в это время стояло страшное волнение. Доктор, как только приехал, сразу спросил:

– Сосчитали вы детей? Уверены вы, что они все тут?

– Прежде чем оставлять дортуар, мы убеждались, что в нем никого нет, – ответила я.

Видишь ли, их невозможно было сосчитать в этой кутерьме. Около двадцати мальчиков под руководством Перси все еще спасали одежду и мебель, а старшие девочки разбирали груды обуви, старались подобрать что-нибудь для малюток, которые вертелись под ногами и хныкали.

После того как мы отправили около двадцати машин, нагруженных детьми, доктор вдруг воскликнул:

– Где Аллегра?

Наступило жуткое молчание. Никто не видел ее. И вдруг мисс Снейс вскочила и завопила. Бетси взяла ее за плечо и трясла до тех пор, пока не удалось добиться толку.