Текст книги "Искра в ночи"

– Надо идти.

Он взял меня за руку и вывел под дождь. В доме зажегся свет, и на крыльцо вышли мама и Бизи. Бизи тут же спустилась во двор и принялась бегать кругами и прыгать от радости под тугими струями дождя. Мама подбежала ко мне и обняла за шею. Ее глаза сияли, она вся как будто помолодела – я в жизни не видела маму такой счастливой.

– Дождь! – прошептала она.

Вскоре ливень затих, осталась лишь мелкая морось. Мы подставляли руки под почти невидимые капли, не желая верить, что все закончилось, но дождь и вправду прошел.

И все-таки мы улыбались, хотя меня и трясло после всего, что случилось.

– Видите? – сказала мама. – Надо не терять веру. Все будет хорошо.

Мы подождали еще немного – не пойдет ли дождь снова, – потом нехотя побрели спать. Мы с мамой и Бизи – в дом, Эллис – в амбар. Я не сумела заставить себя оглянуться.

Я только что проснулась. На небе – ни облачка. Вчера, когда я ложилась спать, у меня в голове крутились три мысли, долго не дававшие мне уснуть.

Почему он так сделал?

Не жалеет ли он о сделанном?

Повторится ли это снова?

30 июня 1934 года

Утром я спустилась вниз и услышала, как во дворе кто-то кричит. Даже не кричит, а пронзительно воет. Сначала я подумала, что это какой-то зверь.

В замешательстве я выбежала из дома и увидела Бизи. Она в ужасе смотрела себе под ноги, а рядом с ней на коленях стояла мама.

И только потом я увидела Шкипера. Он лежал мертвым в грязи.

Мама делала что-то странное и непонятное. Склонившись над Шкипером, она приставила нож к его груди.

– Мама, не надо! Не надо! – умоляла Бизи, но мама не обращала внимания на ее крики. Меня поразило мамино лицо: суровое и печальное, полное мрачной решимости.

Я подошла к Бизи и закрыла ей глаза ладонями. Потому что я все поняла. Я поняла, почему надо так поступить с нашим любимым Шкипером, как бы это ни было страшно и больно.

Нам надо знать наверняка, от чего он умер.

Но, конечно, мы знали и так. Знали еще до того, как мама вспорола грудь Шкипера, и из разреза потекла не кровь, а какая-то темная жижа.

Его легкие были забиты пылью.

Все это время он медленно задыхался.

Из сарая выбежал Эллис и застыл, словно в трансе. Бизи вырвалась у меня из рук и помчалась к пруду – прямо к Галапагосе, которая наблюдала за нами, вытянув шею. Бизи принялась кидать в нее камни.

– Лучше бы ты умерла! – закричала она. – Ты, а не он!

Галапагоса зашипела и спрятала голову в панцирь. Я подхватила Бизи на руки и унесла в дом. Всю дорогу она брыкалась, кричала и кашляла.

2 июля 1934 года

Шкипер умер позавчера. Уже третий день в доме царят печаль и уныние. Бизи почти не выходит из своей комнаты и одевается во все черное. Ее бледное, убитое горем личико прячется под полами маминой черной шляпы, в которой та ходит в церковь. Не то чтобы мы все не скорбим по Шкиперу, просто нам больно смотреть, как по нему скорбит Бизи.

Все эти дни я только и думаю, что о «Шурум-буруме». Пытаюсь смириться с мыслью, пришедшей мне в голову в тот момент, когда я увидела мертвого Шкипера и поняла, что мне теперь надо сделать.

Случай остаться наедине с Эллисом выдался только сегодня утром. Мне хотелось побыть одной, я нашла тихое местечко в сарайчике, чтобы укрыться от всех и спокойно подумать. Но Эллис, наверное, видел, как я туда заходила, и увязался за мной.

Я даже не обернулась, когда он вошел.

Он сел рядом со мной и зажал руки между коленями.

Несмотря на то что между нами произошло, я не испытывала неловкости в его присутствии. Наверное, потому, что Эллис всегда умел слушать мое молчание. С самого детства. Он был единственным человеком в моем окружении, рядом с которым можно просто молчать и не бояться, что это его как-то заденет. Но я все-таки заговорила. Потому что мне нужно было спросить.

– Думаешь, в легких у Бизи такой же ужас?

– Конечно, нет. – Он покачал головой.

Я вгляделась в его лицо. Я знала, что это ложь. И он знал, что я знаю. Он долго молчал, потом посмотрел на меня и быстро отвел взгляд.

– Зря я так сделал. Когда тебя поцеловал, – сказал он. – Наверное, это из-за дождя. Я был сам не свой.

Я кивнула притворно небрежно.

– Я знаю. Я тоже была сама не своя.

– Ты мне как сестра.

– Я знаю. А ты мне как брат, – солгала я.

Мне не хотелось, чтобы он чувствовал себя виноватым. И не хотелось чувствовать себя дурой.

Он пристально смотрел на меня, словно пытался прочесть мои мысли. Потом встал на колени, собираясь подняться и, наверное, уйти. Я отвернулась, чтобы он не увидел мои глаза и не понял, как сильно меня задели его слова.

– Я поклялся себе, что все-таки наберусь смелости и скажу тебе правду.

– Да. – Я кивнула, внутренне сжавшись.

Эллис помедлил, почти поднялся на ноги, но сел на место. А потом он опять сделал странную вещь, которая никак не укладывалась у меня в голове. Он положил руки мне на бедра – как-то совсем не по-братски, – наклонился ко мне, посмотрел неуверенно, но с надеждой, и снова поцеловал прямо в губы. Я замерла, не зная, что делать. А потом он сказал… Даже теперь, когда я вспоминаю об этом, кровь стучит у меня в висках, и сердце колотится как сумасшедшее.

– Я так люблю тебя, Кэти, – прошептал он, и его руки скользнули вверх, сжали мою талию. – Уже очень давно. Вот она, правда.

Сама того не желая, я словно окаменела. Превратилась в статую, как мама. Эллис весь как-то сник, отстранился и с горечью посмотрел на меня.

– Но мои чувства к тебе не взаимны, – тихо проговорил он.

Я медленно положила руки ему на грудь, потом провела ладонями по плечам, стараясь прочувствовать это мгновение, когда то, что было нельзя, вдруг стало можно.

Эллис нервно рассмеялся.

Мы целовались так долго, что у меня заболели губы, и мне хотелось лишь одного: чтобы они разболелись еще сильнее.

Прошел уже час, но я вижу в зеркале, что мои губы до сих пор красные от поцелуев.

5 июля 1934 года

Даже буквы в словах, которые я пытаюсь писать, дрожат сладкой дрожью: каждое «о» напоминает мне родинку у него под глазом, каждое «е» – изгиб его несимметричных ключиц (одна была сломана еще до того, как он оказался у нас), каждое «с» – его улыбку в перерывах между поцелуями, улыбку, в которой смешаны радость и горькое, отчаянное желание получить еще больше. Сколько бы мы ни целовались, ему все мало.

В перерывах между поцелуями мы собираем нашу историю воедино.

Он говорит, по мне было никак не заметно, что я питаю к нему что-то большее, чем обычная сестринская симпатия.

– У тебя все написано на лице, – сказал он, положив голову мне на плечо. – Все твои мысли, все твои желания. Я пытался увидеть хоть что-то, но не видел вообще ничего. Я и не знал, Кэти, что ты умеешь хранить секреты.

Меня никогда еще не обвиняли в стоической сдержанности.

– Честное слово, я всегда думал, что ты видишь во мне только брата, – продолжал он.

– Не только брата, – возразила я, целуя его в уголок рта.

После того разговора уже несколько раз и вчера, и сегодня мы с ним как бы случайно встречались на дальнем конце двора, в потайном тенистом уголке, где можно спрятаться от жары и от мамы.

По ночам мама спит в кресле в гостиной. После смерти Шкипера она страдает бессонницей и полночи сидит у окна, глядя в ночь, пока ее не одолевает тревожная дрема. Но когда-нибудь она вернется в свою комнату наверху. И вот тогда я смогу потихоньку выскользнуть из дома и пойти в город с деньгами в кармане. Думаю, ждать осталось недолго.

6 июля 1934 года

Вчера, занимаясь делами на ферме, мы старались держаться поближе друг к другу, а когда пришло время обеда и Эллис ушел в свой амбар, я увязалась за ним, грызя ногти. Он ждал меня сразу за дверью.

Он взял влажный платок и стер пыль с моих губ. Зачерпнул вазелина на палец и намазал мне под носом, где кожа высохла и покраснела.

Я сказала ему, что люблю его больше жизни, твердила как заклинание: «Люблю, люблю», – и с каждым разом он обнимал меня все крепче и крепче, и с каждым разом вкус этих слов становился все слаще и слаще.

Я отдала ему свой подарок: круглый белый камушек, который нашла тем же утром. (В Ханаане непросто добыть подарок, если хочешь порадовать человека.) Он запустил руку под кровать, смахнул пыль и поднял две половицы.

– У меня там тайник, – объяснил он.

Он вынул из ямки под полом маленькую деревянную коробку, открыл крышку и положил камушек внутрь. В коробке лежали – я видела – две монетки по двадцать пять центов и сломанные карманные часы, его единственное богатство, с которым он прибыл в Ханаан.

– Я там прячу свои сокровища, – пошутил он. – В том числе и мои грандиозные сбережения. Вернее, то, что от них осталось. А теперь еще и все мои любимые камушки.

– От кого ты их прячешь? – спросила я удивленно.

Эллис сосредоточенно смотрел на коробку.

– Наверное, старая привычка. Из прошлой жизни. Просто мне нравится знать, что они лежат там, где их никто, кроме меня, не найдет. Так мне спокойнее.

Я чувствовала себя виноватой, глядя на почти пустую коробку. Все свои сбережения он отдал мне. Что ему теперь прятать?

Эллис не знает о моих планах. Когда мы вместе, я отдаю ему всю себя, раскрываюсь перед ним почти до конца. Но «Электрику» я держу при себе. Мне страшно представить, как он будет смотреть на меня, если узнает.

7 июля 1934 года

Вчера вечером мама ушла спать к себе в комнату. Я смотрела, как она поднимается по лестнице, и мое сердце бешено билось в груди.

Ближе к одиннадцати я на цыпочках прокралась в комнату Бизи, подняла ее с постели, одела и на руках вынесла из дома. К счастью, она была сонной и квелой и не задавала вопросов. Я посадила ее за спину и прокралась мимо амбара Эллиса.

В «Шурум-буруме» было еще больше народу, чем в прошлый раз, если такое вообще возможно. Когда мы вошли, я заметила слева от входа деревянный фургон, которого не было раньше. Надписи на фургоне обещали различные чудеса и диковины: живую русалку, человека-волка и женщину с самыми длинными на свете ногтями. Где-то в глубине парка начинались поросячьи бега: мы слышали, как кричал зазывала. Карусель кружилась, сверкая огнями.

– Зачем мы здесь, Кэти? – прошептала Бизи мне на ухо, обхватив меня за шею двумя руками.

– Мы здесь, потому что так надо, – ответила я.

Настроение толпы у шатра профессора Сперо было совсем не таким, как в ту, первую ночь. Восторженный гул сменился глухой тишиной, в тяжелых взглядах собравшихся сквозила отчаянная решимость. Я взяла Бизи за руку, и мы встали в очередь.

Внутри все оказалось совсем не так, как мне представлялось. Помощник профессора стоял у входа, принимал «пожертвования» посетителей. В центре шатра стоял стол, на столе – электрический шар. Профессор Сперо сидел за столом, второй стул был придвинут с другой стороны. Посетители садились на этот стул, профессор брал их за руки и бережно прижимал ладони к стеклянному шару на то количество времени, за которое они заплатили. Когда подошла наша очередь, я усадила Бизи на стул. Профессор улыбнулся усталой улыбкой. Когда он взял Бизи за руки, меня пробила нервная дрожь.

Я стала молиться, хотя уже давно не молюсь.

Я смотрела, как Бизи отбирает мой шанс жить вечно.

– Как ты себя чувствуешь? Тебе лучше? – спросила я пару минут спустя, когда мы вышли на воздух.

К моему облегчению, Бизи кивнула, вся раскрасневшаяся от волнения (ее щечки уже давно не заливались румянцем, и я приняла это за добрый знак).

– Кажется, да, – проговорила она, затаив дыхание. – Мне уже лучше. Почти совсем хорошо.

Она вдруг замолчала, пристально глядя куда-то в сторону. Проследив за ее взглядом, я увидела Эллиса. Он стоял под большими часами и смотрел прямо на нас.

Разговор состоялся на полпути к дому. До этого Эллис не произнес ни слова, а я была слишком гордой, чтобы спрашивать первой, но в какой-то момент слова вырвались сами:

– Что не так?

Он лишь угрюмо взглянул на меня, всем своим видом давая понять, что ему незачем отвечать, потому что и так все понятно, и еще крепче прижал к бокам ножки Бизи, сидевшей у него за спиной и обнимавшей его за шею.

– Я не умею читать по бровям, – сказала я.

Он остановился, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал и зашагал дальше. Однако уже через пару минут все-таки высказал:

– Ты же не думаешь, что я буду рад, что ты потратила мои деньги на такое… такое…

Он посмотрел на меня и тут же отвел взгляд. Как будто каждое слово давалось ему тяжело.

– На такое что?

Он ничего не ответил.

– Я отдам тебе деньги.

Он резко остановился и обернулся ко мне.

– Во-первых, у тебя нет столько денег, и во-вторых, мне не нужны деньги, Кэти. Я бы дал тебе больше, если бы мог. Я бы отдал тебе все свои сбережения. Но ты их выбросила на ветер. Я копил эти деньги больше года! А ты их потратила на какого-то шарлатана. На аттракцион для идиотов.

У меня снова все похолодело внутри. Я себя чувствовала одновременно и правой, и неправой.

– Бизи говорит, что ей лучше, – сказала я. – Теперь она вылечится.

– В жизни не слышал такого бреда.

– Это наука! – Мои щеки горели от унижения.

– Это обман.

– Ты считаешь себя самым умным, Эллис, но ты вообще ничего не знаешь. Ты не прочел до конца ни одной книжки.

Он на секунду приостановился, его лицо посуровело.

– Как бы там ни было, я здравомыслящий человек.

Я не стала ничего говорить. Чем я могла защищаться? У меня не было никаких доводов в пользу того, что «Электрика» – не обман, кроме собственного отчаянного желания, чтобы все было правдой.

– И ты втянула в свои бредни Бизи, – продолжал он. – Вот что самое страшное. Ты дала ей ложную надежду.

– Изначально это было не для нее, – огрызнулась я.

Он задумчиво прикусил нижнюю губу, посмотрел на меня печальными глазами и покачал головой.

Больше мы не сказали друг другу ни слова. Всю дорогу до дома Бизи спала у него на плечах, сладко посапывая. Уже у нас во дворе, перед дверью амбара Эллиса, мы замедлили шаг и замешкались в темноте, глядя друг другу в глаза.

Элли отпустил ножку Бизи и вдруг взял меня за руку, как будто мы делали так сотню раз.

– Кэти… – прошептал он. Но я быстро вырвала руку, потянулась к Бизи у него на спине и взяла ее на руки. Она не проснулась. Ее голова тяжело легла мне на плечо.

– А вдруг ей станет лучше? – сказала я. – Вдруг это окажется правдой? Я должна была попытаться, Эллис. Я не знаю, что еще можно сделать.

Это был мой шаг к примирению. Я не собиралась перед ним извиняться. Эллис больше не злился. Он угрюмо смотрел себе под ноги.

– Теперь ты знаешь мою тайну, – тихо проговорила я. Мне хотелось преодолеть нашу размолвку, стереть злость и обиду, возникшую между нами. – И должен открыть мне свою. Так будет по-честному. Помнишь, мы договаривались?

Эллис покачал головой и невесело рассмеялся, почему-то смутившись.

– Что? – настороженно спросила я, уже не уверенная, что мне хочется это знать.

Он не смотрел на меня, когда заговорил:

– Лайла хотела, чтобы я накопил денег и купил ей кольцо. Вот такие дела.

Меня как будто окатили ушатом холодной воды, внутри все сжалось и заледенело.

– Ну, может быть, она за тебя выйдет и без кольца, – проговорила я тусклым голосом. – Попробуй ей предложить.

Он опять потянулся к моей руке.

– Кэти, ты спятила? Она знает о моих чувствах к тебе. Помнишь, ты к нам вломилась? Вот тогда она и догадалась. С Лайлой все кончено.

Я отодрала щепку от деревянной стены амбара, почти не дыша.

– Но она тебе нравится.

– Она хорошая. Лайла очень хорошая. – Он шумно выдохнул воздух и с досадой тряхнул головой. – Но я люблю тебя, Кэти. В сердце нет места для двоих.

Я боялась взглянуть на него. Столько чувств одновременно всколыхнулось во мне.

– Посмотри на меня, – попросил он.

Я не хотела смотреть на него, но все-таки посмотрела.

Прямо ему в глаза.

– Ты уедешь со мной? – спросила я. – Если ты прав насчет «Электрики»… если Бизи не станет лучше…

Даже зная, как сильно он любит Ханаан – он всегда говорил, что обрел здесь свой дом и для него это лучшее место на свете, – все равно я ждала, что он скажет «да». Я видела, как отчаянно ему хочется прикоснуться ко мне, сократить расстояние между нами, отринуть все, что нас разделяет. Но его нерешительность меня пугала. Он казался встревоженным и смущенным.

– Пыль – это беда, – наконец проговорил он. – Я знаю, но… Кто поручится, что где-то еще будет лучше? Везде свои трудности. Нигде нет работы. Люди нас ненавидят. Потому что мы нищие, потому что для них мы отребье, мы отнимаем их хлеб, соглашаясь работать за сущие гроши. Кроме того, где нам жить? Про свой дом речи нет. Хорошо, если будет хоть крыша над головой. Ни в Нью-Йорке, ни в Сан-Франциско Бизи не будет лучше. Ни капельки. Здесь люди хотя бы поддерживают друг друга. А там нас никто не поддержит. – Я хотела ему возразить, хотела сказать, что мы обязательно что-то придумаем, но он продолжал: – И потом, я думаю о себе тоже. Я не хочу жить среди незнакомых людей. Я уже был бездомным и безымянным, и никому не нужным. Больше как-то не хочется. Мне невыносима сама мысль о том, чтобы покинуть Ханаан. Только здесь я и начал жить по-настоящему. У меня появилась уверенность в завтрашнем дне. Если мне снова придется начинать все сначала, боюсь, я просто не выдержу.

– Ты сейчас говоришь точно как мама.

– Я с ней согласен. – Он надолго задумался, то ли подбирая слова, то ли решая, стоит ли продолжать. – И знаешь, Кэти, при всех твоих разговорах о том, чтобы уехать, на самом деле тебе не хочется никуда уезжать. Ты привязана к этому месту еще крепче, чем я. Здесь твой дом, и, если ты его бросишь, тебе будет больно. Больнее, чем ты думаешь.

Все мои пылкие возражения встали комом в горле.

– Я просто хочу, чтобы Бизи было хорошо, – прошептала я еле слышно.

Я слушала его хриплое, сбивчивое дыхание.

– Я тоже, – сказал он.

Я никак не могу заснуть. Все размышляю о том, что сказал Эллис. Неужели он прав, и я не такая уж храбрая, как мне казалось? Я всегда думала, что, если бы меня ничто не держало, я давно бы уехала посмотреть мир.

Если мне повезет, то волшебная сила «Электрики» вылечит Бизи, и мне не придется делать выбор.

11 июля 1934 года

Счастье, беспокойство и страх… Вот чем заполнены дни, и каждый следующий день не отличается от предыдущего. Мне так отчаянно хочется – постоянно, всегда – быть рядом с Эллисом, прикасаться к нему, пусть хоть мимоходом. Вот она, ниточка жизни, что пронизывает это мертвое место. Вчера ночью я долго не могла заснуть. Из-за того, что он был так близко, из-за переживаний за Бизи, из-за жары.

Сегодня мы получили письмо от Чилтонов, когда были в городе. (Успели вернуться до пыльной бури и целый вечер просидели дома.) Чилтоны сейчас в Сан-Франциско, ютятся в палаточном лагере для беженцев.

«В Сан-Франциско, – пишут они, – мы исчезаем».

В письме была страшная новость. Даже через столько недель после отъезда, даже уже надышавшись чистым воздухом, их младшая дочка, Лиззи, умерла от пылевой пневмонии.

17 июля 1934 года

Все так странно. Похоже по ощущениям на затишье перед пыльной бурей, что вот-вот разразится. Дом погружен в тишину. Эллис приносит продукты, помогает мне таскать лохани со стиркой до колодца и обратно, мы держимся за руки, и пока это все.

Во вторник у Бизи случился приступ, совершенно кошмарный. Только что все было нормально, и вдруг она в страхе кричит, зовет маму, говорит, что не может дышать. Приходил врач и вновь настоятельно призывал нас подумать об отъезде.

Мама бродит по дому как неприкаянная и подолгу стоит у окна, забросив почти все дела. Да и какие сейчас дела? Урожая нет и не будет, одежда вся истончилась и поизносилась, и теперь ее страшно стирать слишком часто, иначе она расползется в лохмотья. Вся работа по дому сводится к уборке пыли, и пыль есть всегда.

24 июля 1934 года

Я ничего не писала уже неделю. Бизи помнит про наш секрет, ходит за мной хвостом и шепчет, широко раскрыв глаза:

– Когда я поправлюсь?

Мама все видит, но думает, что Бизи просто кривляется, как всегда, и привлекает к себе внимание.

С каждым днем ее кашель становится вовсе не лучше, а только хуже. Я уже начинаю склоняться к мысли, что наш с ней секрет – совершенно не тот, о каком думает Бизи. Секрет в том, что я больше не верю, что «Электрика» ей поможет, и даже не знаю, вправду ли я в это верила изначально.

29 июля 1934 года

Вчера утром было так хорошо, солнечно и свежо. Как говорится, ничто не предвещало беды. Мы с мамой сидели на улице, наслаждаясь теплым солнышком и прохладным ветерком. Эллис качал воду из колодца, слушая радиотрансляцию бейсбольного матча. Бизи возилась неподалеку, рисуя палочками в пыли.

Мама сказала:

– Сегодня такой замечательный день. Я, пожалуй, пойду прогуляюсь.

Она подошла к Галапагосе, почесала ей шею, потом вышла за калитку и зашагала прочь по дороге. Я с беспокойством смотрела ей вслед. Это было совсем не похоже на маму: так вот взять и уйти, словно ее ничто не заботит.

Я твердила себе: «Надо встать и пойти подметать», – но никак не могла заставить себя подняться. Высоко в небе пролетела стайка дроздов. Странно, подумала я, обычно они не летают стаями. Но тут вдали показалась еще одна стая – густое огромное облако на горизонте. Я в растерянности посмотрела на Эллиса, он посмотрел на меня. Радио вдруг затрещало помехами и умолкло.

У меня внутри все оборвалось.

Птицы заполнили почти полнеба. Они летели в нашу сторону, слегка отклоняясь то влево, то вправо.

Когда я увидела клубы пыли, вставшие на горизонте, я сначала подумала – вопреки всякой логике, – что это горы. Что, может быть, воздух полностью очистился и теперь нам отсюда видна граница Колорадо.

Но горы росли, стремительно приближаясь. Мне стало дурно. На нас надвигалась даже не буря, а стена поднявшейся пыли.

Я увидела маму, всего на миг. Крошечная фигурка среди деревьев. Я крикнула ей, попыталась предупредить, но она меня не слышала. Она стояла спиной к надвигавшейся буре: еще не видела, еще не знала.

Ветер уже трепал мою юбку. Мы с Эллисом сорвались с места одновременно и бросились к Бизи. Я успела чуть раньше, подхватила ее под мышки, и мы все побежали к амбару Эллиса, потому что туда было ближе. Очередной порыв ветра ударил мне в спину, сбил меня с ног. Я подтолкнула Бизи к Эллису. Он схватил ее на бегу и крепко прижал к себе.

Мы ворвались в амбар, и в ту же секунду свет померк. Плотная пелена пыли закрыла солнце, и стало темно. Так темно, что на расстоянии в два шага было уже ничего не видно.

Мы забились в угол, тесно прижавшись друг к другу. Я закрыла рот и нос Бизи подолом юбки и сказала: «Не бойся, все будет хорошо». Эллис обхватил нас обеих двумя руками, словно мог защитить от пропыленного воздуха, обжигавшего горло и разъедавшего глаза.

Крыша над нами дрожала, стены стонали. Я знала, что они могли обвалиться в любую минуту и расплющить нас насмерть, если мы еще раньше не задохнемся от пыли, которую ветер задувал внутрь сквозь щели в стенах.

– Настал конец света! – завизжала Бизи, и это было так больно и страшно.

Так не должно быть, чтобы маленький и беззащитный ребенок переживал столько ужаса. Сквозь мою панику прорвалась ярость, бессильная ярость на бога, допустившего этот кошмар.

С каждой минутой буря лишь нарастала.

А потом снова стало светло, стремительно и внезапно, будто кто-то сорвал покров с солнца. Ветер стих. Мы медленно поднялись на ноги.

Я подошла к двери и осторожно выглянула наружу, чуть-чуть ее приоткрыв. Эллис встал у меня за спиной и прикоснулся к моей руке. Я тихо ахнула.

Мы вышли в какой-то другой, незнакомый мир. Словно ступили на поверхность Луны. Изгородей больше не было, пыль погребла их под собой. Маминого грузовичка больше не было, пыль погребла его под собой. Дом был на месте, но крыльцо скрылось под толщей пыли.

Мы стояли, щурясь на солнце, и ошеломленно смотрели на дорогу.

Одинокая фигурка, в пыли по пояс, брела в нашу сторону.

Мама возвращалась домой.

30 июля, три часа ночи

Опять мне не спится. Воздух пропитан электричеством, трескучие искры пробегают по изгороди за окном. Жутковатые, нездешние, голубоватые вспышки. Земля как будто гудит и дрожит под ногами, еще сильнее, чем во время бури.

Вчера вечером, когда я уже собиралась ложиться спать, ко мне постучалась мама. Она держала в руках небольшой сверток, обернутый тканью. Держала так бережно и осторожно, что сперва я решила, будто она принесла фарфоровую куклу.

Она вошла ко мне в комнату, присела на кровать и сделала знак, чтобы я села рядом. Она долго молчала, мяла сверток в руках и не знала, как начать разговор.

Наконец она сделала глубокий вдох и все-таки заговорила:

– Вчера… я уже было подумала, что не сумею вернуться домой. – Она на пару секунд замолчала и продолжила с заметным усилием: – Впервые мне пришла мысль, что я уже никогда не увижу тебя и Бизи. Я успела о многом подумать и о многом же пожалеть, но больше всего я жалела о том, что ты не увидишь их.

Она развернула сверток и положила его на кровать между нами. Это была пачка писем в истрепанных и помятых конвертах.

– Прочитай их, – сказала мама. – Узнаешь кое-что обо мне. И о себе.

Она сгребла письма и сунула их мне в руки. Я растерялась и даже слегка испугалась, потому что у мамы было такое лицо… Я быстро перебрала конверты. Все письма были написаны одним человеком и отправлены с одного адреса. Ленор Олсток, Форест-Роу, Англия.

Мама тихонько откашлялась, старательно избегая смотреть мне в глаза.

– Потом, если захочешь, мы о них поговорим. Когда все прочтешь. Этот подарок мне надо было сделать давным-давно. – Она прикоснулась к конвертам и тут же отдернула руку. – Но это горький подарок. И мне… – Она шумно втянула воздух сквозь сжатые зубы. – Мне очень жаль, что все так получилось.

Вот я снова пишу, много часов спустя. Я прочла мамин горький подарок.

Едва закончив читать, я вышла во двор и побрела сквозь густые заносы пыли к амбару Эллиса. Потихоньку скользнула к нему под одеяло. Я целовала его, пока он не проснулся. Сонный, он вцепился мне в плечи и попробовал отстраниться, но я была очень настойчива и целовала его, пока он не обмяк и не сдался. Его руки дрожали на моих плечах.

– Кэти. – Он уткнулся носом мне в шею. – Что на тебя нашло?

Мне так хотелось все ему рассказать, но в то же время хотелось сохранить мамин секрет для себя чуть подольше.

– Давай уедем отсюда, – прошептала я, касаясь губами его щеки. – Нам надо уехать.

Он приподнял голову, посмотрел на меня долгим взглядом и, все еще сонный, поцеловал меня в губы.

– Я не выдержу еще одну бурю, – сказала я. – Бизи не выдержит еще одну бурю.

Он смотрел на меня, его глаза поблескивали в темноте. Потом он тяжело сглотнул и хрипло проговорил:

– Я не смогу никуда уехать. Это будет неправильно, Кэти. – Он приподнялся на локте, окончательно проснувшись. Его взгляд стал тревожным, почти испуганным. – Мы отведем Бизи к другому доктору. Мы придумаем, как еще лучше заделывать щели, чтобы пыль не проникала в дом. – Он покачал головой. – Не надо связывать свои надежды с тем, чего нет. С каким-то дурацким светящимся шаром или еще с чем-нибудь в том же роде. Лучше надейся на меня.

Я ничего не сказала, только еще теснее прижалась к нему, положив голову ему на грудь. Я слышала, как колотится его сердце. Мы лежали, обнявшись, в темноте, и мысли неслись у меня в голове бешеным вихрем. «Если я не уеду сейчас, – думала я вновь и вновь, – то не уеду уже никогда».

Я оставалась с Эллисом, пока стук его сердца не сделался тише, пока не выровнялось его сбивчивое дыхание. В конце концов он заснул, но мое сердце все так же бешено колотилось в груди. Я поднялась и тихонько ушла.

И вот теперь я сижу у себя, и меня по-прежнему всю трясет. Если бежать, то сейчас. Я уверена, что смогу. Наверное, смогу… Мне казалось, что, если я все запишу, мне будет легче принять решение, но в голове все равно полный сумбур. До рассвета еще далеко, у нас будет время уйти до того, как мама проснется. Нас никто не остановит.

Я всю жизнь прожила в Ханаане, и даже в самые мрачные дни, даже когда я была категорически не согласна с мамой, я все равно верила каждому ее слову, верила, что она знает, как лучше для нас, и что мы семья, одно целое.

Но это не так.