Текст книги "Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция"

В той мере, в какой подобные языки – тацитовский, макиавеллиевский или иной другой – применялись к отношениям между королем и различными сословиями или слоями общества в управляемой им Англии, проблема стабильности в государстве формулировалась иначе по сравнению с тем преимущественно средневековым языком, к которому прибегали авторы эпохи Тюдоров, говоря о войне Алой и Белой розы. В сочинениях некоторых из наиболее влиятельных – и неудачливых – придворных мыслителей постелизаветинской эпохи мы можем, держа в уме упомянутые предостережения, различить намечающиеся признаки этой перемены. Написанный Фулком Гревиллом объемный стихотворный «Трактат о монархии» (Treatise of Monarchy), на первый взгляд, полностью соответствует традициям изображения нисходящей перспективы власти: авторитет короля абсолютен и не допускает сопротивления. Монархическое правление сравнивается с аристократией и демократией как альтернативными видами суверенитета лишь крайне невыгодным для последних образом. Однако оно существует только как ответ на несовершенство мира, а это несовершенство – результат перемены, новизны или грехопадения. «До времени повести» существовал золотой век, когда порядок поддерживался сам собой, без меча или скипетра, но

 
some disproportioned tyde
Of times self humours hath that commerce drown’d
To which this image showes those tymes were bound824824
  Wilkes G. A. Fulke Greville, Lord Brooke: The Remains, Being Poems of Monarchy and Religion. London, 1965. P. 34 (строфа 1, строка 1), 39 (строфа 18, строки 3–5).


[Закрыть].
 

(Несоразмерная волна / Времен своенравных смыла те отношения между людьми, / С которыми, как показывает этот образ, те времена были связаны.)

«Времена повести» начались тогда, когда людям потребовалось, чтобы ими управлял некий суверен, страх перед которым обеспечивал бы порядок. Он предстает не просто судьей, утверждающим вечные законы, которым люди перестали подчиняться самостоятельно. Он – властитель, практикующий манипулятивное государственное управление и воздействующий на подданных, растерянных, испуганных, стремящихся к власти натур, таким образом, что они сами не вполне сознают это. Его искусство покрыто тайной, ибо люди, к которым он его применяет, уже не являются всецело рациональными существами. Король – это человек, соучаствующий в общей греховности, и искусство может оставаться непостижимым даже для него самого. В падшем мире даже власть, облеченная божественным авторитетом, носит характер практики, а не чистой нормы. Могущество короля становится абсолютным вследствие нравственного несовершенства, из чего неизбежно вытекает, что это несовершенство может оказаться присущим и ему самому. Через короля действует Бог, но даже сам король может не знать, как именно. Дистанция между монархом – наместником Бога, приводящем в исполнение Его приговоры, и завоевателем – бичом Божиим, который карает по Его воле, велика, но не непреодолима. В этом контексте многие писатели и проповедники впоследствии возвращались к двусмысленным предостережениям, которые Бог адресовал израильтянам, говоря им о будущем царе. Гревилл, продолжая классическую тему, объясняет, что «сильный тиран», если он достаточно умен, будет править почти неотличимо от хорошего короля825825
  Wilkes G. A. Fulke Greville, Lord Brooke. P. 78–82 (строфы 171–191).


[Закрыть], – этот вопрос рассматривался Аристотелем и волновал Макиавелли. Однако, поскольку тиран, правя добродетельно, руководствуется не моральными принципами и разумом, а лишь житейским благоразумием, он сам до конца не понимает причин собственной добродетели. Мы вновь возвращаемся к кентавру Макиавелли, и возникает тревожащая мысль, что все короли были поначалу кентаврами – по крайней мере наполовину их природа состояла из природы «сильных тиранов».

Между властью короля и его умом существует разрыв: первая абсолютна, потому что последний несовершенен. Поскольку несовершенство ума объединяет короля с остальными людьми, то власть, которой Бог обладает над всеми падшими, лишь волей Провидения сосредоточена в руках человека, являющегося королем. Она должна быть абсолютной, но в то же время опираться скорее на осмотрительность, чем на разум. Теперь можно утверждать, что, поскольку ум короля столь же несовершенен, как и ум его подданных, он должен постоянно учитывать их законы, обычаи и мнения, созывая их для совета по конкретным поводам и регулярно. Впрочем, поскольку он наделен единоличной властью перед лицом Бога, король не обязан прислушиваться к мнениям юристов или парламента. Он поступает так лишь потому, что к этому его побуждает рассудительность. Однако это лишь означает следующее: его нисходящая власть в сочетании с несовершенным умом встречается с несовершенными умами его подданных, чтобы обмениваться опытом и советоваться друг с другом. В той мере, в какой опыт близок разуму, можно сказать, что голова и остальные части тела составляют достаточно рациональный corpus misticum (если степень рациональности вообще поддается измерению). Тем не менее наблюдается ощутимое и важное для сознания эпохи Якова I смещение акцентов – от совета к искусству управлять государством. Если в той точке, где монарх и народ сходятся в несовершенстве ума, люди представляются жаждущими власти, испуганными и растерянными, монарх становился не только грозным властелином, не просто соединял их опыт со своей рассудительностью, но также таинственным образом воздействовал на них826826
  Отсюда, вероятно, присущий этому периоду интерес к нравственной проблеме, связанной с вопросом, насколько король может притворяться перед безнравственным подданным, не доходя при этом до лжи. См.: Mosse G. L. The Holy Pretence: A Study in Christianity and Reason of State from William Perkins to John Winthrop. Oxford, 1957, где указано на совмещение пуританской и макиавеллиевской мысли.


[Закрыть]. Чтобы осуществлять это, ему надлежало обладать неизвестными людям способностями. Вероятно, он должен был понимать их природу так, как они сами ее не понимали. Если допустить, что власть короля – следствие несовершенства ума, от которого сам он несвободен, и что искусство, благодаря которому он управляет государством, непостижимо даже для него самого, то логично предположить также, что он, встречаясь с представителями разных сословий, может не только воздействовать, но и сам подвергаться воздействию: так голова и другие части тела оказываются в состоянии соперничества между собой в управлении государством. Однако здесь пристрастие Тюдоровской эпохи к нисходящей перспективе власти влекло за собой наиболее сильные возражения; представить себе такую вероятность можно только затем, чтобы ее отвергнуть. Впрочем, как мы видим, если когда-либо признавалось, что сословия сами осуществляют деятельное и эффективное управление и что arcana imperii стали доступны немногим и многим, единственный способ восстановить нравственность corpus misticum – это воссоздать его как республику в буквальном смысле сотрудничества или взаимодействия между разными формами добродетели и интеллекта. Такая республика могла представляться ответом на несовершенство ума и хаос времени, еще более убедительным, нежели нисходящая власть монарха, или как возрождение незапамятного золотого века. Однако подданным Якова I подобное переустройство королевства даже теоретически – а не то что практически – было почти непонятно.

Таким образом, оказывалось возможным сочетать господствующую монархическую парадигму с элементами гражданской и даже макиавеллиевской мысли. Нисходящая власть государя встречалась с гражданской способностью сословий. Можно считать, что они вкладывали в этот союз или свой опыт, или свою деятельность, – и, учитывая, что обе палаты парламента обретали все большую самостоятельность, последняя становилась все более заметной. Верхняя палата представляла знать, нижняя – общины, и не ощущалось нехватки в основанном на классике понятийном аппарате, который позволял обозначить их как немногих и многих. Как следствие, нет особой необходимости прослеживать, когда впервые было объявлено, что английское правление сочетает в себе монархию, аристократию и демократию, как учили лучшие философы Античности827827
  Weston C. C. English Constitutional Theory and the House of Lords. London, 1965. P. 9–23.


[Закрыть]. Но, поскольку власть всецело принадлежала королю, а необходимость советоваться или даже обсуждать что-либо со знатью и общинами определялась только рассудительностью, язык, несущий на себе отпечаток теории смешанного правления Аристотеля и Полибия, оказывался неадекватным. Тем не менее сказать, что он был неизвестен, никак нельзя. В определенный момент монархическая парадигма потерпела крах и королю пришлось признать, что, по принуждению или по справедливости, но он делит свою власть с другими. Как мы увидим, тогда уже была доступна терминология, характеризующая правление в Англии как сбалансированное отношение короля, лордов и общин.

Важно, однако, что нормативная теория сбалансированного или смешанного правления была несовместима с представлениями Тюдоровской эпохи о нисходящей власти и что элементы республиканской мысли приживались лучше всего, когда речь шла о ситуациях, не вполне подвластных праву. Как правило, король приобретал наибольшее сходство с государем Макиавелли, когда в наименьшей степени мог руководствоваться законами или даже arcana, а независимые воли представителей высших или низших сословий проявляли себя деятельно и менее всего направлялись законной властью. Поэтому, именно размышляя об искусстве управления государством, мыслители эпохи Якова I чаще всего обращались к тем элементам республиканской традиции, которые приписывали своеобразные качества – интересы, нравы, particulari828828
  Особенности (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] – королям, аристократам и народам, анализируя вероятные конфликты между ними и способы их примирения. Внимание к вторичным причинам, которое часто называют отличительной чертой историографии эпохи короля Якова, могло возникнуть именно таким образом. В той мере, в которой это было справедливо, интерес казался скорее макиавеллиевским и скептическим, чем хладнокровным и научным.

В новейшем исследовании, посвященном сочинениям сэра Уолтера Рэли, предлагается исключить из канона написанных им произведений «Максимы государства» (The Maxims of State), хотя автор указанной работы признает возможным, что они были найдены среди бумаг Рэли и «составляли часть его документов» (прежде подобная судьба постигла «Заседание кабинета» (The Cabinet Council)829829
  Lefranc P. Sir Walter Ralegh écrivain. Paris, 1968. P. 67–70.


[Закрыть]). Нет оснований делать такое же предположение о «Заседании кабинета», хотя текст, по-видимому, был написан современником Рэли, вероятно, неким не самым известным придворным830830
  Ibid. P. 64.


[Закрыть]. Однако если Рэли был знаком с «Максимами государства», то он читал и труд, где описаны классические типы правления – хорошие и дурные, простые и смешанные, дополненные делением монархий на преемственные и избирательные, абсолютные и смешанные, унаследованные и завоеванные, сочинение, где рассматриваются способы сохранения каждого представленного типа, которые, в свою очередь, делятся на «правила», имеющие в основе этический принцип, и «софизмы», его лишенные. В «Максимах государства» Макиавелли упоминается с неодобрением, но любой читатель того времени увидел бы, что это «макиавеллиевское» произведение в том смысле, что это работа о ragione di stato831831
  Государственный интерес (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], в которой решалась задача защиты как санкционированных, так и несанкционированных форм правления. Бросается в глаза, насколько подробно автор этого сочинения останавливается на правильной системе распределения оружия в монархиях, аристократиях и народных государствах832832
  The Works of Sir Walter Ralegh, Kt / Ed. by W. Oldys and T. Birch. Oxford, 1829. Vol. VIII. P. 1–36.


[Закрыть], ибо мы привыкли считать эту проблематику особенностью работ, относящихся к флорентийской традиции, где распределение оружия являлось одной из важнейших «побочных причин» преобладания аристократии или демократии, свободы или развращенности. Особую ценность представляли бы свидетельства о более ранних теоретических трудах Рэли, интерпретирующих эту темы и объясняющих ее значимую роль в «Прерогативе парламентов» (The Prerogative of Parliaments), наиболее новаторском и оригинальном из приписываемых ему политических сочинений. Этот диалог между советником государства и мировым судьей, которые состоят в палате общин, – первое из нескольких исследований разладившихся отношений между королями из династии Стюартов и их парламентами, которые мы будем рассматривать в связи с «макиавеллиевским» характером осуществляемого в них социального анализа833833
  The Works of Sir Walter Ralegh, Kt. P. 157–221.


[Закрыть]. В этой работе советник предстает все более властолюбивым и развращенным. Текст полон иронии и загадок, и на всем его протяжении утверждается, что именно рассудительность, а не обязательства или справедливость, побуждает короля обсуждать свои желания с членами парламента в стремлении сохранить их преданность, хотя в то же время он оставляет за собой полную свободу действий. Однако нет необходимости усматривать какую-либо иронию в том, что Рэли признает легитимность королевской власти. Он лишь полагает, что по своей природе она такова, что ею нельзя пользоваться, не прибегая к средствам, которые следует воспринимать иронически, то есть к искусству управления государством. Правление короля – искусство; он правит в мире, который невозможно познать в совершенстве, поскольку этот мир переменчив и подвержен воздействию вторичных факторов. Именно в таком контексте Рэли сообщает, что причина трудностей, испытываемых королем во взаимоотношениях с парламентом, отчасти заключается в упадке частных военных отрядов, которыми некогда располагали крупные аристократы. Содержание оружия и солдат теперь подведомственно государству и является проблемой государственного кошелька834834
  Ibid. P. 163, 183–185.


[Закрыть].

Несомненно, перед нами свидетельство того, что англичане начали непосредственно осознавать перемены, происходящие в их социальной и политической жизни. Все знали о войне Алой и Белой розы, в которой сражались армии, следовавшие за могущественными сеньорами и влиятельными подданными. В отсутствие каких-либо весомых письменных данных, которые могли бы сообщить сведения о вассалах и «проклятом феодализме», мы должны опираться на документальные источники, говорящие о существовании подлинной устной традиции, хранящей память об этих весьма недавних событиях. Вплоть до конца XVII века можно встретить в речах и памфлетах отсылки к «голубым камзолам» и «камзолам с эмблемами», указывающие, что публика знала об этих отличительных предметах одежды и знаках, которые некогда носили дворяне, чтобы обозначить свою зависимость от могущественных сеньоров, и что напоминание об этом обстоятельстве не доставляло ей удовольствия835835
  См., например: Marvell A. An Account of the Growth of Popery and Arbitrary Government in England… London, 1677. P. 74–81: «It is as well known among them [то есть принадлежащих к различным фракциям членов палаты общин] to what Lord each of them retaine, as when formerly they wore Coats and Badges»; «Среди них [то есть принадлежащих к различным фракциям членов палаты общин] хорошо известно, кто из них служит какому лорду, потому что ранее они носили камзолы и эмблемы». См. то же в связи с Г. Невиллом ниже, с. 586–587.


[Закрыть]. Однако Рэли, как и другие, явно утверждает, что сеньоры утратили свою прежнюю военную мощь. Он формулирует обобщенную гипотезу, согласно которой в социальных и политических отношениях между королем, знатью и народом произошла перемена. В «Прерогативе парламентов» этот фрагмент служит одним из указаний на все более острое историческое сознание того факта, что Англия обладает феодальным прошлым, отличным от настоящего. Одновременно флорентийская традиция, склонная проводить параллель между распределением оружия и распределением политического влияния между социальными группами, выступает подходящим парадигматическим контекстом для развития идей о значимости этого прошлого в объяснении политических изменений в Англии. Рэли имел представление о Макиавелли, Фрэнсис Бэкон – также (на этом можно было бы остановиться намного подробнее). Бэкон не только указывает – в «Истории правления короля Генриха VII» и в «Опытах» – на освобождение йоменов от воинской повинности своим сеньорам, но, кроме того, в контексте империи, завоеваний и величия государств отмечает, что пехота составляет нерв армии836836
  Bacon F. History of the Reign of King Henry VII. P. 93–95; Idem. Of the True Greatness of Kingdoms and Estates // Idem. Works. Vol. VI. P. 446–447. Важное исследование, посвященное этой связи: Orsini N. Bacone e Machiavelli. Genova, 1936.


[Закрыть]. Он прибегал к традиции – наиболее убедительно представленной у Фортескью, – противопоставлявшей крепость английских йоменов нищете французских крестьян и предполагавшей, что те же свойства, благодаря которым первые проявляли себя как хорошие воины, затрудняли сбор налогов и управление ими без их согласия837837
  Fortescue J. The Governance of England. London, 1926. P. 137–142.


[Закрыть]. Попав в макиавеллиевский контекст, эта традиция выглядит так, словно она именно для него и создана.

Таким образом, мысль эпохи Якова I содержала элементы макиавеллизма, то есть элементы «макиавеллиевского» описания английской политии, в рамках которого она представала как отношения одного, немногих и многих, скрепленные оружием, государственным управлением и моральной двусмысленностью. К такой точке зрения мог быть близок совет восстановить республику на более высоком (пусть и не лишенном двусмысленности) нравственном уровне. Однако лишь крах монархии и Гражданская война позволили на деле применить этот совет. Так как нисходящая власть сливалась с восходящим обычаем, обязанность уважать привилегии подданных оставалась вопросом рассудительности короля. Она не была следствием разделения власти и разделением ответственности за нее между ним и подданными. Джон Пим, будущий предводитель революции, в 1628 году осуждая Манваринга за то, что тот придавал слишком большое значение тезису о нисходящей власти, из чего можно было сделать вывод, будто монарх имеет право на собственность любого человека, использовал язык, который хорошо это показывает. Он сказал:

Форма правления есть то, что приводит в действие и использует каждую часть и каждый элемент на пользу общему благу, и по мере того, как эти части сообщают силу целому и служат ему украшением, они, в свою очередь, получают от него силу и покровительство согласно своему положению и уровню. Если нарушить их взаимные отношения и взаимодействие между ними, вся система быстро распадется и рассыплется, и вместо этой гармонии и взаимной поддержки, когда одна часть стремится укрепить старую форму правления, а другая – ввести новую, они будут плачевным образом уничтожать и поглощать друг друга. История полна примеров таких бедствий, охватывавших целые государства и народы. Верно говорят, что время неизбежно влечет за собой изменения и что каждое изменение – шаг и движение в сторону распада; вечно лишь то, что постоянно и единообразно. Поэтому лучшие авторы замечают в этом отношении, что наиболее устойчивыми и долговечными были те республики, что постоянно преобразовывались и перестраивались в соответствии со своими первоначальными порядками и установлениями, ибо таким образом они устраняли свои изъяны и противостояли обычному и естественному воздействию времени838838
  «The form of government is that which doth actuate and dispose every part and member of a state to the common good; and as those parts give strength and ornament to the whole, so they receive from it again strength and protection in their several stations and degrees. If this mutual relation and intercourse be broken, the whole frame will quickly be dissolved, and fall in pieces, and instead of this concord and interchange of support, whilst one part seeks to uphold the old form of government, and the other part to introduce a new, they will miserably consume and devour one another. Histories are full of the calamities of whole states and nations in such cases. It is true that time must needs bring some alterations, and every alteration is a step and degree towards a dissolution; those things only are eternal which are constant and uniform. Therefore it is observed by the best writers upon this subject that those commonwealths have been most durable and perpetual which have often reformed and recomposed themselves according to their first institution and ordinance, for by this means they repair the breaches and counterwork the ordinary and natural effects of time». Цит. по: Kenyon J. P. The Stuart Constitution, 1603–1688. Cambridge, 1966. P. 17.


[Закрыть].

В языке Пима иерархия и республика смешаны. С одной стороны, существует «великая цепь бытия», которая может нарушиться, если любое из ее звеньев отклонится от отведенного ему положения и уровня. С другой, цепь – это целое, ее звенья – части, и их функция никоим образом не сводится к поддержанию статичного порядка, который описывается как «взаимные отношения и взаимодействие», «гармония и взаимная поддержка». Сопротивление порядка естественному разрушительному влиянию времени должно заключаться в изложенном Макиавелли принципе ridurre ai principii839839
  Возвращаться к началам (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть]. Однако по-прежнему неясно, предлагает ли он нечто, кроме воссоздания иерархии. Используемый язык почти наводит на мысль, что монарх – одна из частей целого, а в этом случае требовалось уточнить, как он и все остальные части способствуют «взаимодействию», которое, в свою очередь, должно стать совместным осуществлением власти, разделенной между партнерами. По всей видимости, Пим не предпринимает этого ключевого шага от смешанной монархии к смешанному правлению. Язык иерархии препятствует ему сделать это, а ridurre ai principii мог состоять в поддержании древнего обычая, а также «очередности и места». Он продолжает:

Следы этих законов отчетливо прослеживаются в правлении саксов; так крепки и прочны они были, что пережили Завоевание840840
  Имеется в виду завоевание Англии норманнами в 1066 году. – Прим. перев.


[Закрыть]… стали границами и рубежами для Завоевателя, чья победа дала ему поначалу надежду. Но корону он обеспечил себе и завладел ею благодаря соглашению, взяв на себя обязательство соблюдать эти и другие древние законы и свободы королевства, которое он впоследствии подтвердил клятвой во время коронации. От него упомянутое обязательство перешло к его потомкам. Правда, они часто нарушались, их часто подтверждали указы королей и акты парламента, но прошения подданных, на которых основаны эти указы и акты, всегда были прошениями о праве, требующими положенных им древних свобод, а не добивающимися каких-то новых841841
  «There are plain footsteps of those laws in the government of the Saxons; they were of that vigour and force as to overlive the Conquest, nay, to give bounds and limits to the Conqueror, whose victory gave him first hope. But the assurance and possession of the Crown he obtained by composition, in which he bound himself to observe these and the other ancient laws and liberties of the kingdom, which afterwards he likewise confirmed by oath at his coronation. From him the said obligation descended to his successors. It is true they have been often broken, they have been often confirmed by charters of kings, by acts of parliaments, but the petitions of the subjects upon which those charters and acts were founded were ever petitions of right, demanding their ancient and due liberties, not suing for any new» (Kenyon J. P. The Stuart Constitution, 1603–1688. P. 17).


[Закрыть].

Здесь отражен миф о «Древней конституции», уже полностью оформившийся в 1628 году, когда велись ожесточенные споры относительно Петиции о праве, к которой косвенно отсылает Пим. Но если свободы подданных строились на обычае и праве рождения, собственности и наследовании – древних механизмах, – они не могли быть следствием или причиной какого-либо разделения власти между королем и народом. Пим достаточно убедительно доказал, что король не создал – равно как и не пожаловал или не уступил – свобод, но лишь этим его аргументация отличается от доводов, к которым шесть месяцев спустя прибег Уэнтуорт. Согласно аргументам последнего, нисходящая власть и восходящая свобода соединялись лишь иерархией чинов и обычаем.

Государи должны быть снисходительными, заботливыми отцами своих народов. Их скромные свободы, их умеренные права должны быть драгоценны в глазах правителей; да послужат ветви их правления укрытию, жилью, жизненному комфорту, покою и безопасности и продолжат находиться под защитой их скипетра. Подданные, в свою очередь, обязаны с ревнивой заботой относиться к прерогативам короны; власть короля – замковый камень, венчающий арку порядка и правления, который поддерживает должное отношение каждой части к целому и который, если его однажды нарушить… вызывает обрушение всей конструкции. <…> Поистине, именно эти взаимные проявления любви и опеки сверху и преданности снизу должны существовать… между королем и его народом. Их верные слуги должны одинаково смотреть на обоих: сплетать, прилаживать двоих друг другу во всех своих советах; учиться, трудиться, чтобы сохранить каждого из них, не уменьшая и не укрупняя их, и, ступая по изношенным, извилистым тропам, оставаться в издревле положенных пределах, пресекая все разногласия между ними. Ибо кто бы ни внес сумятицу в вопросы прав короля и народа, он уже не сможет восстановить в них стройность и порядок, им найденные…842842
  «Princes are to be indulgent, nursing fathers to their people; their modest liberties, their sober rights, ought to be precious in their eyes; the branches of their government be for shadow, for habitation, the comfort of life, repose, safe and still under the protection of their sceptres. Subjects on the other side ought with solicitous eyes of jealousy to watch over the prerogatives of a crown; the authority of a king is the keystone which closeth up the arch of order and government, which contains each part in due relation to the whole, and which once shaken… all the frame falls together. <…> Verily, these are those mutual intelligences of love and protection descending, and loyalty ascending, which should pass… between a king and his people. Their faithful servants must look equally on both: weave, twist these two together in all their counsels; study, labour to preserve each without diminishing or enlarging either, and by running in the worn, wonted channels, treading the ancient bounds, cut off early all disputes from between them. For whatever he be that ravels forth into questions the right of a king and of a people, shall never be able to wrap them up again into the comeliness and order he found…» (Ibid. P. 18–19).


[Закрыть].

Разногласия не были пресечены, и порядок в этих вопросах не восстановился. Однако лишь когда споры такого рода совершенно вышли из-под контроля, предлагаемые спорящими варианты пересмотра английского политического порядка, в республиканских или макиавеллиевских терминах, выражали уже не просто личное мнение и разочарование, как в случае с Рэли. Как только было признано, что союз между властью и свободой разрушен, стало возможно признать, что и правление представляет собой разделение власти по образцу смешанной конституции у Полибия, и это открывало путь к дальнейшим теоретическим исследованиям. Впрочем, умы, цеплявшиеся за понятийный аппарат монархии и общего права, признавали это неохотно; даже когда разрыв уже произошел, умы, поднявшиеся к поверхности колыхаемых фортуной вод республиканской теории, продолжали руководствоваться богословскими в своей основе понятиями, казуистикой и апокалиптикой, немало способствовавшими тому, чтобы предотвратить развитие макиавеллиевских категорий мысли и увести его в другую сторону. Мы увидим, что английский макиавеллизм возник – как и мышление самого Макиавелли – после поражения хилиастической революции, но мы узнаем также, что здесь он получил неожиданное продолжение.