Текст книги "Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция"

Постоянный парламент и постоянная армия подобны тем близнецам, которые срослись в нижней части тела и разделены лишь выше пупка; они родились вместе, и ни один из них надолго не переживет другого10001000
  «A standing Parliament and a standing Army are like those Twins that have their lower parts united, and are divided only above the Navel; they were born together and cannot long out-live each other» (Two Seasonable Discourses // State Tracts… in the Reign of Charles II… P. 68).


[Закрыть].

То же самое можно сказать о единственной древней и подлинной силе нашей нации, законном ополчении, и о постоянной армии. Ополчение должно и может служить лишь свободе Англии, потому что иначе оно уничтожит само себя, но постоянные войска могут служить лишь прерогативе монарха, обеспечивающего им праздное существование и довольствие10011001
  «The same might be said concerning the only Ancient and true Strength of the Nation, the Legal Militia, and a standing Army. The Militia must, and can never be otherwise than for English Liberty, because else it doth destroy itself; but a standing Force can be for nothing but Prerogative, by whom it hath its idle living and Subsistence» (A Letter from a Parliament Man to his Friend // State Tracts… in the Reign of Charles II… P. 70).


[Закрыть].

Когда в 1642 году началась Гражданская война, король и парламент оспаривали друг у друга право контролировать собиравшееся в графствах народное ополчение. Пока войска не оказались реорганизованы по новой модели, военные действия велись этими силами – единственными, которыми Англия на тот момент располагала. Некоторые противники протектората Кромвеля из рядов армии принадлежали к тем идеалистам «нового образца», которые по-прежнему считали себя частью вооруженного народа и с негодованием отвергали мысль о непосредственном подчинении главе государства. Реставрация 1660 года – которую саму по себе отчасти можно приписывать усилиям армии, стремившейся скорее к расформированию, чем к бесплатному постою, – несла с собой однозначное намерение передачи контроля за ополчением королю; однако такой контроль уравновешивался другим негласным, но не менее однозначным решением, в силу которого под начало короля была передана лишь народная милиция графств – вооруженные фригольдеры во главе с джентри в роли их предводителей. Сохранились рукописные трактаты, авторы которых, вдохновляясь теорией Харрингтона, признавали, что монарх обоснованно нуждается в ополчении, которое зависит от него10021002
  British Museum. Lansdowne MSS. 805. Fols. 75–82.


[Закрыть]. Отдельные приверженцы такого порядка по той же самой причине сожалели об отмене владения землей на правах вассала: феодальный сеньор для них был воплощением Англии, где участок земли каждого собственника обязывал его к службе и верности10031003
  Наиболее известным представителем этой точки зрения (хотя и не совсем в той форме, какую мы находим у Харрингтона) был Фабиан Филиппс. См.: Pocock J. G. A. The Ancient Constitution and the Feudal Law. P. 215–217.


[Закрыть]. Именно в период Реставрации возникло понимание, что король должен командовать войсками, но лишь теми, что может предоставить страну вооруженными собственниками. Любая же попытка короны умножить свою военную мощь неизбежно затрагивала весьма чувствительный нерв. «Гвардия состоит из наемников, а потому опасна», – заметил один решительный спикер, выступая в палате общин10041004
  Речь идет о полковнике Стрэнгуэйзе (Strangways) и его речи 29 апреля 1675 года: Parliamentary History. Vol. IV. P. 696. Ср.: Ibid. P. 461, 467, 604–608.


[Закрыть].

Харрингтон был знаком с понятием «постоянной армии» и употреблял его, чтобы обозначить нечто нежелательное с политической точки зрения: отряды солдат, находившиеся в постоянном распоряжении высших чиновников подобно тем, которые тираны древности использовали для незаконного захвата власти. Впрочем, Лорду Архонту Океании как законодателю и pater patriae10051005
  Отец отечества (лат.). – Прим. ред.


[Закрыть] было временно позволено иметь такие отряды, принимая во внимание его непогрешимую и в самом деле сверхчеловеческую добродетель10061006
  The Oceana and Other Works of James Harrington / Ed. by J. Toland. P. 200, 203–204.


[Закрыть]. Понятие встречается у Харрингтона и в собственно военном смысле, как антитеза «марширующей армии», то есть той, которая вступала в сражение с врагом на поле боя и лицом к лицу встречала реальную опасность10071007
  Ibid. P. 77, 101, 114, 190, 207.


[Закрыть]. Таким образом, «постоянная армия» существовала, но не сражалась, напоминая ту «постоянную армию в мирные времена», решения о которой, согласно Биллю о правах 1689 года, должен был принимать парламент. Однако, согласно законам Океании, и постоянная, и действующая армия состояли из граждан, и первая могла представлять политическую угрозу, только если неподобающим образом попадала в распоряжение отдельного чиновника. Однако к 1675 году смысл этого понятия претерпел важные изменения. Он начал употребляться для обозначения армии, состоящей из профессиональных офицеров и опытных солдат, которых контролировало, обеспечивало и, главное, которым платило государство. Такая армия отличалась от упоминаемых итальянскими авторами condottieri, сборища свободных наемников, к услугам которых мог прибегнуть любой правитель. Не сходствовала она и с sudditi и creati Макиавелли, равно как и с янычарами и вассалами у Харрингтона, ибо они не зависели ни от какого государя и властителя. Они были (или могли быть) англичанами на службе у законной и публичной власти, но при этом профессионалами, которые регулярно занимались тем, что Макиавелли называл arte, и получали за это постоянное жалованье – не из частного кошелька, а из бюджета, выделяемого публичной властью и распределяемого чиновниками. Это было нечто новое для мировой истории: как правило, участвовавшие в Тридцатилетней войне наемные войска состояли из condottieri. Даже там, где в зачаточном виде существовала национальная армия, она очень скоро истощала ресурсы содержавшего ее правительства, разоряя своих государей, уничтожая на своем пути деревенские хозяйства и ведя непрекращающуюся войну с крестьянами в поисках еды и наживы. По сути, новизна заключалась в укреплении финансовых структур, позволявших государствам содержать постоянную армию. О том, насколько новой была сама эта возможность, свидетельствует тот факт, что двадцатью годами раньше Харрингтон категорически ее отрицал. Армию, считал он, нельзя содержать на налоги из‐за яростного сопротивления налогоплательщиков10081008
  The Oceana and Other Works of James Harrington / Ed. by J. Toland. P. 67.


[Закрыть], а «банк никогда не платил армии или же, платя, вскоре прекращал свое существование»10091009
  Ibid. P. 227.


[Закрыть]. Если он и признавал, что Голландию и Геную можно считать исключениями, – а с уверенностью утверждать это мы не можем, – он делал одну важную оговорку: «если в государстве есть банк, десять против одного, что это республика»10101010
  Ibid. P. 230.


[Закрыть]. Имелись серьезные основания сомневаться, что даже таким крупным консорциумам, как торговые республики, было бы под силу всегда нести расходы по содержанию сухопутной армии, какой она являлась в XVII столетии. Для теории Харрингтона важно, что солдат в конечном счете можно было содержать, лишь предоставив им землю. Вопрос заключался лишь в том, следует ли при этом взять за образец азиатскую рабовладельческую монархию, феодальную аристократию или республиканское гражданское общество10111011
  Ibid. P. 65.


[Закрыть]. Мысль, что основанное на торговле общество может содержать постоянную (а не временную) армию или что монархия способна управлять подобным обществом, опираясь на военных чиновников, отвергалась.

Однако ко второй половине 1670‐х такие варианты уже не казались невероятными. Гвардия и другие полки, которые содержала английская корона, были все еще немногочисленны по сравнению с тем, чем они станут позже, но они уже стали постоянными организациями10121012
  О характере этих объединений см.: Western J. R. Monarchy and Revolution: the English State in the 1680s. London, 1972.


[Закрыть]. При дворе существовали ведомства, платившие им жалованье и предоставлявшие снаряжение. Среди разнородных (и подозрительных) источников денежных средств оказались дотации, на которые нехотя согласился парламент. Те, кто считал или утверждал, что считает, будто такие министры, как Дэнби, патронажем и раздачей должностей развращают обе палаты парламента, видели в описанной практике двойную угрозу: из‐за дотаций росло число офицеров и чиновников, а вместе с ним и количество тех назначенцев на государственные должности, кто мог пройти в парламент, чтобы поддерживать выплату дотаций на свое собственное содержание, будучи зависимыми от высших представителей исполнительной власти. И поскольку процесс интенсифицировался и распространялся подобно чуме, парламент шел к своему упадку и подчинению. В 1659 году угроза приобрела новый и более серьезный характер: пусть военная аристократия и не пробралась в «Другую Палату», но общинам навязывалась военная и гражданская зависимость. Вместо поддержания армии «нового образца» – которая на деле никогда не была «постоянной армией» в новом понимании слова, – находящейся в непрерывных поисках представителя исполнительной власти, способного ее содержать, восстановленная монархия оказалась способна сформировать собственные военные силы, используя и разрушая традиционные конституционные связи.

В речи, произнесенной в октябре 1675 года, Шефтсбери, в частности, заметил:

Король, в руках которого находится правосудие и который осуществляет его при посредстве палаты лордов, советуясь с обеими палатами своего парламента во всех важных вопросах, – это правление, которое я признаю своим, при котором вырос и которому обязан. Если же когда-либо в будущие годы случится (чего не дай Бог), что король будет управлять с помощью армии, без парламента, такое правление я не признаю своим, не обязан ему и при нем не вырос10131013
  «The King governing and administering Justice by his House of Lords, and advising with both his Houses of Parliament in all important matters, is the Government I own, am born under, and am obliged to. If ever there should happen in future Ages (which God forbid) a King governing by an Army, without his Parliament, ‘tis a Government I own not, am not obliged to, nor was born under» (State Tracts… in the Reign of Charles II… P. 60).


[Закрыть].

Эта риторика, содержащая в себе смутную угрозу, отсылает к равновесию между тремя элементами, описанному в «Ответе на Девятнадцать предложений». Однако опасность, надвигающаяся на законный порядок, не сводится к опасности военной диктатуры. Слушатели Шефтсбери (такие же аристократы, как и он сам), вероятно, должны вспомнить, как Карл I пытался арестовать пятерых членов парламента или как Кромвель разогнал «Охвостье», но здесь речь шла об опасности не столько насилия, сколько коррупции. «Король, управляющий с помощью армии» не Кромвель, а монарх с материка, которому не требуется поддержка подданных, дабы содержать постоянные войска10141014
  Pocock J. G. A. Politics, Language and Time. P. 121–123.


[Закрыть]. Риторика речи Шефтсбери ясно указывает, что в Англии этого можно достичь лишь ценой упадка парламента. Профессиональный военный – причина и следствие упадка. Он способен оказывать столь губительное воздействие потому, что, приняв решение стать профессионалом, поставил себя в пожизненную зависимость от государства, которое может им располагать. Харрингтон – как бы слабо он ни различал современные ему тенденции в организации армии – утверждал, что главным фактором сохранения во Франции монархии «готического» типа было следующее обстоятельство: карьера французских noblesses10151015
  Виды благородной знати, дворянства (франц.). – Прим. ред.


[Закрыть] теперь зависела от короля. Дворянство шпаги должно служить в его армии, а дворянство мантии – в его судах и администрации10161016
  The Oceana and Other Works of James Harrington / Ed. by J. Toland. P. 252–256.


[Закрыть]. Из английских фригольдеров нельзя было сделать зависимую аристократию на службе у короля, но слишком явные возможности добиваться назначения на ту или иную должность могли толкать их к коррупции. Мы помним, чтó мог бы сказать о подобном процессе Лодовико Аламанни, но над Англией теперь нависла страшная угроза: парламент, искони защищавший права фригольдеров, превращался в средство развращения и изменения их природы. Именно в такой обстановке на первый план вышел миф об английском народном ополчении, содержание которого явно отсылало к Харрингтону. Памфлетист, заявивший, что ополчение не может идти против свободы, если только не хочет уничтожить само себя, имел в виду имущество и независимость вооруженного народа. Харрингтон видел в ополчении необходимое условие республики и ее неизбежную предпосылку; люди 1675 года понимали его как гарантию свободы, добродетели и стабильности в восстановленном смешанном государстве, которым правили король, лорды и общины. Предполагалось, что ополчение противодействует порче materia – массы обладающих собственностью индивидов, – которой конституция, традиционная и сбалансированная, придавала окончательную форму. Новые виды порчи принимали угрожающий характер, но ополчение, подобно частым выборам в парламент, о необходимости которых как раз начинали говорить, воспринималось как средство возрождения добродетели. Все, что заставляло правительство столкнуться лицом к лицу с массой обладающих собственностью индивидов, имело характер ridurre ai principii.

Третье из ранее упомянутых обстоятельств, значимых для возрождения теории Харрингтона, связано с тем, что палата лордов продолжала существовать – и, как упомянул в своей речи Шефтсбери, заседала в том же здании. Вспомним – Харрингтон полагал, что пэры перестали быть феодальной аристократией. Англии надлежит теперь управляться как республике, в которой роль немногих уже не отводилась тем, от кого зависели многие, и не какому-либо классу, по праву рождения обладающему правами, которых другие были лишены. Отныне речь шла об аристократах таланта и службы, которых их сограждане избирали на короткий срок, ибо они обладали значительным досугом и опытностью. В соответствии с принципом разделения власти на обсуждение и реализацию, они пользовались своей способностью вести дискуссию – или предлагать варианты действия – но не могли влиять на результат и выбор предложенных действий. Это тщательно продуманное определение «естественной аристократии» (как ее предполагалось называть) долгое время сохраняло свое влияние. Полемика в парламенте Ричарда Кромвеля началась, как мы видели, с предложения сформировать постоянную, хотя и не наследную аристократию кромвелианцев (не говоря уже о Вейне, Мильтоне и других современниках, говоривших об аристократии праведников). Однако в конечном счете чаша весов склонилась на сторону старого пэрства на том основании, что, во-первых, его влияние в парламенте составляло часть традиционной конституции, а во-вторых, оно выполняло функцию посредника и способствовало поддержанию равновесия, как отмечалось в «Ответе на Девятнадцать предложений». Сам Харрингтон был убежден: если лорды не могут вновь стать феодальными баронами, то им нет места в существующей системе распределения собственности, и в действительности остается неясным, обладали ли они после 1660 года социальной властью, соответствующей их роли в государстве. Однако нам теперь предстоит разговор о периоде, когда произносились речи в защиту наследной, но не феодальной аристократии как части государственной системы, которая парадоксальным образом рассматривалась с позиций переосмысленной теории Харрингтона. В октябре 1675 года Шефтсбери обратился к пэрам, заседавшим вместе с ним в парламенте:

Милорды, сохранять ваши права – не только в ваших интересах, но и в интересах нации, ведь, что бы там ни думали палата общин или английские джентри, ни один государь никогда не правил без знати или армии. Если нет одного, должно быть другое, иначе монархия долго не продержится и неминуемо скатится к демократической республике10171017
  Вместо смешанного правления. – Прим. ред.


[Закрыть]. У вас, милорды, с народом одно дело и те же самые враги. Будете ли вы, милорды, поддерживать короля? Это очень неудачный выбор, вы заведомо лишите себя полномочий и окажетесь у него на службе…10181018
  «My Lords, ‘tis not only your Interest, but the interest of the Nation, that you maintain your Rights; for let the House of Commons, and Gentry of England, think what they please, there is no Prince that ever Governed without Nobility or an Army. If you will not have one, you must have t’other, or the Monarchy cannot long support, or keep itself from tumbling into a Democraticall Republique. Your Lordships and the People have the same cause, and the same Enemies. My Lords, would you be in favour with the King? ‘Tis a very ill way to it, to put yourselves out of a future capacity, to be considerable in his Service…» (State Tracts… in the Reign of Charles II… P. 59).


[Закрыть].

Сказано это, несомненно, в духе Харрингтона – здесь содержится отсылка к фрагменту из «Республики Океании»10191019
  The Oceana and Other Works of James Harrington / Ed. by J. Toland. P. 65.


[Закрыть], где объясняется, что закат феодальной аристократии вызвал гражданскую войну. Король, уже не способный опираться на пэров и тем самым держать народ у себя в подчинении, вынужден попытаться управлять с помощью военной силы, ибо «у монархии, лишенной знати, не оставалось другой опоры под небом, кроме армии». Однако смысл странным образом изменился. Лорды не выступают как феодальные сеньоры по отношению к народу, и в интересах последнего, чтобы они защитили его от военного правления. Угроза власти со стороны армии – не следствие краха аристократии, как полагал Харрингтон, а заговор, составленный врагами пэров, народа и даже короля. Эти враги противостоят традиционной смешанной конституции, очевидно содействуя новому умножению коррупции и новой постоянной армии. Подобные же мысли встречаются в «Письме знатного лица своему другу в деревне»:

…Следует считать серьезной ошибкой правительства, или еще того хуже, что двор так старается обесценить палату лордов и подорвать ее авторитет, если только военное правление не входит в чьи-то планы. Ведь власть пэров и постоянная армия подобны двум ведрам на коромысле: чем ниже опускается одно, тем выше поднимается другое, и предлагаю вам обратиться к любому периоду нашей истории или же истории северных монархий, наших соседей, чтобы убедиться, что постоянные вооруженные силы, армия и деспотическое правление укреплялись ровно настолько, насколько ослабевала знать, и что там, где они обладали властью и силой, они не допускали даже намека на знать…10201020
  «It must be a great mistake in Counsels, or worse, that there should be so much pains taken by the Court to debase and bring low the House of Peers, if a Military Government be not intended by some. For the power of Peerage and a Standing-Army are like two Buckets, the proportion that one goes down, the other exactly goes up, and I refer you to the consideration of all the Histories of ours, or any of our neighbour Northern Monarchies, whether standing forces, Military, and Arbitrary Government came not plainly in by the same steps, that the Nobility were lessened; and whether, whenever they were in Power and Greatness, they permitted the least shadow of any of them…» (State Tracts… in the Reign of Charles II… P. 55).


[Закрыть].

Здесь налицо то же смещение акцентов с исторического на ценностный. По мысли Харрингтона, как только знать утратила феодальную власть, народ получил свободу, и король мог править им, лишь прибегая к вооруженному принуждению, хотя ему это вряд ли бы удалось из‐за нехватки солдат. Для людей 1675 года знать – историческая предшественница власти, опирающейся на постоянную армию, но она же единственная защита от нее. Так как власть армии утвердилась на развалинах прежней власти благородных во всех соседних «северных монархиях», тем более необходимо сохранить ее в Англии. Впрочем, величие знати и свобода народа не противостоят друг другу, как у Харрингтона. Они неразделимы, и палата лордов – неотъемлемый элемент смешанной конституции, о котором говорилось в «Ответе на Девятнадцать предложений» и существование которого Харрингтон отрицал, осуждая его за «готическую» неуравновешенность и «новейшую рассудительность». Кроме того, использованное здесь слово «северный» часто выступало как синоним слова «готический», то есть относящийся к «готам» – воинственным германским племенам, которые, как считалось, пришли с Севера, из Скандинавии, этой officina gentium, «кузницы племен». «Готическое» правление было изображено как форма власти, некогда распространенная, но теперь сохраняющаяся только в Англии. Она противостояла «военному и деспотическому правлению» и оказывалась способна существовать лишь там, где знать не была вытеснена постоянной армией – ее неизбежным противником. Палата лордов, частые выборы в парламент и народное ополчение сражаются на одной стороне – смешанной и древней конституции. Ее врагом является нечто, о чем Харрингтон никогда не думал: коррупция парламента вследствие раздачи должностей в обмен на политическую поддержку и профессионализации армии. Причем ополчение, которое Харрингтон рассматривал как новую и революционную силу, объявлялось древним, «готическим» и сопоставимым с наследной аристократией, – все это представлялось ему совершенно невозможным.

Таким образом, то, что называется неохаррингтоновским подходом, влекло за собой полный пересмотр исторического порядка, в описанном у Харрингтона английском правлении, и примирение его норм – отношений граждан с вооруженными силами, а вооруженных сил с землей – с «Ответом на Девятнадцать предложений» и «Древней конституцией». Харрингтоновская концепция свободы оказалась перенесена в готское и английское прошлое, а не выстроена на его руинах. Эта перевернутая последовательность времен служила неизбежным следствием двух факторов: решения придерживаться системы, в которой монархия и пэры продолжали существовать и сохраняли законный статус, и набирающего все больше сторонников мнения, что вновь вошедшие в практику при дворе патронаж и военная служба представляли главную угрозу для парламентской независимости страны. «Коррупция» не была заметным термином в словаре Харрингтона10211021
  The Oceana and Other Works of James Harrington / Ed. by J. Toland. P. 68.


[Закрыть]. Его главным образом интересовала свобода от зависимости в ее феодальной форме. Однако риторика республиканской мысли и Макиавелли, главным носителем которой в Англии он являлся, была подходящим инструментом для изложения теории коррупции. Отчасти можно понять, почему Шефтсбери и представителям партии «страны» 1670‐х годов такая теория показалась привлекательной. Близкий друг Харрингтона, переживший его на много лет10221022
  Харрингтон умер в 1677 году, долгое время будучи явно недееспособным. Невилл дожил до 1694 года. Все доступные биографические сведения о нем можно найти в предисловии Кэролайн Роббинс к ее книге, где приведен и полный текст «Возрожденного Платона»: Robbins C. Two English Republican Tracts. Cambridge, 1969. P. 5–20. О его роли в полемике 1659 года см. мою статью: Pocock J. G. A. James Harrington and the Good Old Cause.


[Закрыть], работал теперь над переосмыслением его теории, стремясь показать переход от прежнего феодализма к современной ему коррупции в исторической перспективе.

Генри Невилл был достаточно близко знаком с автором «Океании», и Томас Гоббс заподозрил его в том, что он принимал участие в работе над этим текстом10231023
  Aubrey J. Brief Lives. London. P. 124.


[Закрыть]. Кроме того, в 1659 году он активно участвовал в республиканском движении на заключительной его фазе. Во время споров в парламенте Ричарда Кромвеля ему нередко доводилось слышать – и опровергать – доводы, стремившиеся представить традиционное сословие пэров как одну из частей свободы, предусмотренной «Древней конституцией». Впрочем, в своих целях он использовал такого рода теорию лишь через двадцать лет. В «Возрожденном Платоне», политическом диалоге, опубликованном в 1680 году, он допускает, что причина нынешних бед Англии – в отказе от «Древней конституции»10241024
  Robbins C. Two English Republican Tracts. P. 76, 81–82, 132–135, 144–150.


[Закрыть], модели управления, которая поэтому не является просто хаотической борьбой, как казалось в период междуцарствия. Однако он признает, что «Древняя конституция» была основана на высшем положении пэров в феодальном обществе и что ее закат – следствие нарушения имущественного равновесия, из‐за которого они утратили контроль над общинами. Но если феодальный период был временем конституционной свободы, а не постоянных колебаний между анархией и абсолютной монархией, следовало сказать что-то и о положении незнатных подданных на протяжении всего этого периода. Именно в 1680 году Петит и Этвуд, авторы из партии вигов, яростно отстаивали древность палаты общин, которая отрицалась в посмертно переизданных работах Филмера и которую теперь оспаривали поборники феодализма во главе с Робертом Брэди10251025
  Pocock J. G. A. Ancient Constitution and the Feudal Law. P. 187–195.


[Закрыть]. В этом отношении Невилл сохраняет двусмысленную позицию в духе харрингтоновской или неохаррингтоновской интерпретации. Сначала он пишет (вполне в согласии со своими высказываниями 1659 года):

Во времена наших предков большинство членов палаты общин считали честью быть вассалом какого-нибудь могущественного лорда и носить синий камзол с его гербом; и если вспомнить, как они составляли свиту лорда, и сопровождали его от дверей его собственного дома к зданию палаты лордов, и выстраивались, пропуская его ко входу, а затем уходили заседать в нижней палате парламента, как ее тогда (и совершенно справедливо) называли, – неужели вы думаете, что в таком парламенте могли бы принять что-то не одобренное лордами?10261026
  «In our ancestors’ times, most of the members of our house of commons thought it an honour to retain to some great lord, and to wear his blue coat: and when they had made up their lord’s train, and waited upon him from his own house to the lords’ house, and made a lane for him to enter, and departed to sit themselves in the lower house of parliament, as it was then (and very justly) called; can you think that anything could pass in such a parliament, that was not ordered by the lords?» (Robbins C. Two English Republican Tracts. P. 134).


[Закрыть]

Однако через несколько страниц мы читаем:

И, должен признаться, я склонен был полагать, что до этого времени [то есть до правления Генриха III] наши йомены или простой народ официально не собирались в парламенте, но фактически входили в него и были представлены своими пэрами, от которых зависели: но в том, что дело обстояло иначе, меня совершенно убедили ученые трактаты, недавно изданные мистером Петитом из Темпла и мистером Этвудом из Грейс-Инн, ибо упомянутые джентльмены являются honoris causa10271027
  «And I must confess I was inclined to believe, that before that time [i. e., the reign of Henry III], our yeomanry or commonalty had not formally assembled in parliament, but been virtually included and represented by the peers, upon whom they depended: but I am fully convinced that it was otherwise, by the learned discourses lately published by Mr Petyt of the Temple, and Mr Atwood of Grays-Inn; being gentlemen whom I mention, honoris causa» (Ibid. P. 120).


[Закрыть].

Невиллу приходилось поддерживать тезис о древности палаты общин по двум причинам. Во-первых, его оспаривали тори, доказывая, что все свободы пожалованы королем. Во-вторых, он стремился подкрепить свою неохаррингтоновскую точку зрения, согласно которой власть баронов издревле была частью режима древней свободы, который надлежит реформировать и сохранять. Тем не менее из‐за его близости к Харрингтону теперешняя его роль выглядела особенно парадоксальной. Революционер 1656 года, утверждавший, что свободы не существовало, пока общины подчинялись лордам и королю, в действительности оказался ближе к тори Брэди, который на тех же основаниях заявлял, что общины не знали свободы, пока не получили ее от короля. Попытка Невилла изобразить свободу, о которой писал Харрингтон, оказалась бы обоснована лучше, если бы он мог согласиться с Этвудом и Алджерноном Сиднеем, отвергавшими элемент вассальных отношений в феодальном обществе и утверждавшими, что такие слова, как baro, употреблялись по отношению ко всем свободным людям, были ли они при этом благородного происхождения или нет10281028
  Этвуд пространно излагает эту точку зрения в своих работах «Jus Anglorum ab Antiquo» (1681) и «The Lord Holies his Remains» (1682). Sidney A. Discourses on Government. London, 1751. P. 387.


[Закрыть]. Однако подобные уклончивые ответы приводили его на более твердую почву, когда он стремился доказать, что закат баронства отчасти был закатом «Древней конституции». Когда королю приходилось иметь дело лишь с баронами, они помогали ему наводить порядок среди народа; но по мере того как их власть ослабевала, он столкнулся с классом незнатных землевладельцев, независимость которых росла и способов воздействия на которых он не имел, так что палата лордов оказалась не в состоянии – по крайней мере, к такому выводу пришел сам Харрингтон – выступать в качестве pouvoir intermédiaire10291029
  Посредствующая власть (франц.). – Прим. ред.


[Закрыть], как от нее требовала теория смешанного правления10301030
  Robbins C. Two English Republican Tracts. P. 135, 145–148.


[Закрыть]. Невилл не собирался возвращать ей эту функцию. Он предлагал учредить ряд совещательных органов, в которых король и парламент делили бы между собой исполнительную власть. Однако из его трактовки понятно, что знатные люди, лишенные феодальной власти, но сохраняющие за собой наследственное право созывать собрания, могли по-прежнему действовать как титулованные и почетные предводители землевладельцев, от которых сами теперь ничем не отличались. Джаннотти мог бы сказать: теперь все были mediocri. Но для Невилла важно утверждение, что из‐за ослабления баронов королевская исполнительная власть с ее прерогативами столкнулась с простолюдинами из парламента, контролировать которых не могла. И пока власть не перераспределена конституционным решением, подобным тому, которое он хочет предложить, отношения короны и общин обречены на нестабильность. В возникающих затруднениях хитрые, но несведущие министры и придворные будут вводить короля в заблуждение находчивыми предложениями, которые, если их принять, вполне способны развратить народ. Правда, Невилл, настроенный более оптимистично, чем Шефтсбери или Марвелл, полагает, что такими приемами они ничего не добьются10311031
  Robbins C. Two English Republican Tracts. P. 178–182, 198–200.


[Закрыть]. В частности, опора на тексты Харрингтона и воспоминания об армии «нового образца» в совокупности наводят его на мысль, что из английского простонародья невозможно набрать постоянную армию, которая бы отстаивала королевскую власть10321032
  Ibid. P. 180.


[Закрыть]. Но если сам Невилл не разработал в деталях теорию коррупции, он обрисовал ее возможный исторический контекст. Теперь можно было утверждать, что коррупция – неизбежное средство, к которому короли вынуждены прибегать, когда бароны потеряли власть над народом. Взяв за основу историю пэрства, можно выстроить миф о древней и беспорочной конституции, пусть и ценой некоторых нестыковок. Если можно было бы включить в этот миф народное ополчение, которое состояло из свободных граждан, независимо владевших оружием и безусловной собственностью на землю, то его коррумпированной противоположностью мог стать новый феномен военной бюрократии.

Формальное переопределение теории Харрингтона, обозначенное нами как неохаррингтоновский подход, было теперь завершено. Двумя его ключевыми характеристиками стали, во-первых, признание палаты лордов, которые уже не являлись феодальными баронами и не порицались как закоренелая аристократия, а могли выступать в роли почти естественного посредника между короной и палатой общин10331033
  Ibid. P. 192–194.


[Закрыть], и, во-вторых, символическое перемещение в прошлое того содружества вооруженных собственников, которое Харрингтон обнаружил в настоящем. Невилл, друг и, бесспорно, литературный преемник Харрингтона, применял эту теорию в действии с 1659 года: ему казалось необходимым переосмыслить концепцию, чтобы ее ключевые положения остались в силе после восстановления «Древней конституции». Представители круга Шефтсбери, равно как и Марвелл или Невилл, видели в патронаже, лично зависимых от премьер-министра чиновниках и постоянной армии главную угрозу политическому порядку. С их точки зрения, прежде всего необходимо было отождествить историческую структуру парламента с классическим (и историческим) ополчением. Впрочем, опрокидывание намеченной Харрингтоном последовательности многое изменило. Политическая норма осталась в прошлом, а движение истории, которое Харрингтон рассматривал как rinnovazione, приобрело обычный для него образ упадка. Неохаррингтонианцы стремились обличить коррупцию, и за это пришлось заплатить тем, что любые изменения стали восприниматься как коррупция (как мы помним, при этом они отказались прибегать к доктрине Тысячелетнего Царства). Более того, теперь порчу и вырождение переживала «Древняя конституция», а ее можно представить как форму устойчивого равновесия (как с 1642 года это было вполне принято). Однако, так как отношения между лордами и общинами уже не служили главной причиной конфликта, точнее было сказать, что нарушалось равновесие уже не сословий, а властей: возник риск, что исполнительная власть начнет посягать на законодательную, который, наряду с проблемой патронажа, вылился в затянувшийся дольше чем на столетие спор относительно разделения и взаимозависимости конституционных властей. Впрочем, чтобы посягательство исполнительной власти на законодательную считалось коррупцией, недостаточно было просто вторжения первой в сферу законотворчества. Необходимо было проследить стремление к тому, чтобы поставить отдельных представителей и органы законодательной власти в целом в зависимость от исполнительной власти, и уже эту зависимость следовало считать коррупцией, потому что она подменяла собой необходимую независимость. Дабы применить классическую концепцию коррупции, требовалось существенно переосмыслить теорию английской конституции, которая сама по себе едва ли была сформулирована до «Ответа на Девятнадцать предложений». Сам факт, что зародившаяся таким образом идеология так быстро получила столь широкое распространение, показывает, насколько темы, поднятые полемикой Шефтсбери и Дэнби, оказались важны для английской политической публики.

Со стороны тори не появилось сколько-нибудь значимого ответа на «Возрожденного Платона»10341034
  В 1682 году вышли «Британское противоядие» («Antidotum Britannicum») У. У. (W. W.) и «Демон Платона» («Plato’s Demon») Томаса Годдарда, но ни одну из этих работ нельзя назвать значительной.


[Закрыть] – обстоятельство, свидетельствующее об идеологической растерянности, характерной для последних лет правления Карла II. В 1675 году, когда началась атака сторонников неохаррингтоновского подхода, выход работы, поддерживающей феодализм, стал первым звеном в цепочке, которая привела к спору с участием Брэди. В 1679 году посмертное переиздание сочинений Филмера повлекло за собой три следствия. Во-первых, Локк приступил к написанию «Двух трактатов о правлении», Тиррелл – к созданию трактата «Патриарх не монарх» (Patriarcha non Monarcha)10351035
  Сложную историю создания трудов Локка и Тиррелла в это время прослеживает Питер Ласлетт в предисловии к своему изданию «Двух трактатов о правлении Локка» (Cambridge University Press, 1960; второе издание – 1963 год), глава III.


[Закрыть], кроме того, появились и другие труды, в которых тезису о патриархии противопоставлялся авторитет на основе взаимного согласия. Во-вторых, Петит и Этвуд продолжили начатую ими в 1675 году антифеодальную полемику. Теперь она строилась на оспаривании работ Филмера, отрицавшего древность палаты общин, и на возражениях против Брэди и его единомышленников. В-третьих, публикация текстов Филмера оказала влияние на, по-видимому, независимое написание Алджерноном Сиднеем «Рассуждений о правлении», которые в 1683 году привели к его казни. «Возрожденный Платон», изначально задуманный как продолжение полемики 1675 года, оказался замешанным в спор между Петитом и Брэди. Невилл решил согласиться с утверждением первого относительно палаты общин, а авторы из партии тори отреагировали на его текст лишь по этой причине. Брэди и его соратники были скорее не новыми тори, а старыми роялистами, выступавшими в защиту прерогативы и передачи власти по наследству, а не в защиту патронажа и постоянной армии. Как следствие, они никак не ответили на тезис Невилла, усмотревшего связь между закатом феодализма и процветанием патронажа. Однако следующее поколение отреагировало на это утверждение, прямо заявив, что с закатом феодализма патронаж и в самом деле стал необходимостью и не был проявлением коррупции10361036
  См. ниже, с. 673–674, 692–693.


[Закрыть]. К подобной трактовке истории могла привести попытка опровергнуть неохаррингтоновский подход с позиций теории самого Харрингтона, но чаще ее приверженцы исходили из утверждений Брэди о феодальном прошлом. В меняющейся политической обстановке революции виги стали прибегать к этому доводу в своих интересах, и в 1698 году епископы из партии вигов продолжали дело Спелмана и Брэди10371037
  В 1698 году Эдмунд Гибсон, впоследствии епископ Лондона, завершил работу над изданием произведений Спелмана и Брэди (Pocock J. G. A. Ancient Constitution and the Feudal Law. P. 243). См.: Bennett G. V. White Kennet, 1660–1128: Bishop of Peterborough. London, 1957.


[Закрыть].