Текст книги "Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция"

Однако равенство в этом смысле не предполагает какого-либо точного аналога аграрному закону Харрингтона, и «Катон» не говорит нам, какие конкретные меры, кроме нежелательности монопольных прав для отдельных компаний и опасности тяжелого бремени государственного долга, необходимо принять для обеспечения равенства в торговом обществе. Если под «равенством» понимается только равное подчинение res publica, то требуется (или можно) лишь вновь утвердить общественную власть – по Макиавелли, ridurre ai principii, а эту формулу, как оказалось, едва ли можно было понять более конкретно. Однако (если подходить к проблеме с другой стороны), поскольку публичная власть в сочетании с неравенством ведет к коррупции, а там, где коррупция, нет добродетели, то возрождение res publica в ее свободной от порчи форме легко отождествляется с возрождением добродетели. Поэтому призыв «Катона» к равенству, не содержа в себе никакой определенной программы, компенсирует этот недостаток моральным пафосом, и, хотя большей частью он лишь призывает народ, его представителей и должностных лиц к честности и независимости, не стоит видеть в этих воззваниях только нравственный смысл. Главное зло коррупции многие теоретики видели в том, что она нарушала равновесие конституции; возраставшая значимость процентов на капитал государственного долга искажала отношения между исполнительной властью, парламентом и собственниками, и призыв к добродетели и возрождению res publica мог стать программой восстановления конституционных отношений в том, что считалось их наиболее сбалансированной формой.

Однако «Катон» не являлся мыслителем-конституционалистом в строгом смысле, и в той мере, в какой он им не был, понятие добродетели скорее диктовало требование индивидуальной морали в политике. Прослеживая развитие этой темы, мы неоднократно сталкиваемся с утверждением, что обществу торговли присуща своя психология и что это усложняет стремление к добродетели и ее сохранению. Мировоззрение «Катона» чуждо земледельческой утопии, хотя в предисловии, написанном уже после смерти Тренчарда, Гордон сообщает: «Несмотря на то что он бережно относился к своим Владениям, он никоим образом не стремился их расширить»11461146
  Cato’s Letters. Vol. I. P. LVII.


[Закрыть]; читатель остается в полной уверенности, что обществу, основанному лишь на землевладении, свойственны варварство и вассальная зависимость, как в Польше или в шотландском Хайленд, и что нельзя преодолеть наиболее неприятные черты «готической» системы, если не добавить к сельскому хозяйству торговлю11471147
  Ibid. Vol. II. P. 305.


[Закрыть]. Справедливо, что

при Начале и Основании Государств в особой Цене оказываются такие Качества, как грубая и неотесанная Доблесть, дикая и свирепая Жестокость и безоглядная Страсть к Свободе: им на смену приходят воинские Достоинства, прирученные Искусства и Науки, а также политические Знания и Навыки, необходимые, чтобы сделать Государство великим и грозным в глазах других Держав и чтобы сохранить Равенство, домашний Уют и Безопасность в своей Стране; наконец, когда все это достигнуто, наступает черед Учтивости, умозрительного Знания, моральной и экспериментальной Философии, а равно и других Наук и всего Сонма Муз11481148
  «in the first Rise and Beginning of States, a rough and unhewn Virtue, a rude and savage Fierceness, and an unpolished Passion for Liberty, are the Qualities chiefly in Repute: To these succeed military Accomplishments, domestick Arts and Sciences, and such political Knowledge and Acquirements, as are necessary to make States great and formidable Abroad, and to preserve Equality and domestick Happiness and Security at Home; and lastly, when these are attained, follow Politeness, speculative Knowledge, moral and experimental Philosophy, with other Branches of Learning, and the whole Train of the Muses» (Cato’s Letters. Vol. III. P. 27–28).


[Закрыть].

Однако переход от нерафинированной добродетели к учтивости должен был свершиться и свершился при помощи торговли, и нас уверяют, что морская торговля не только может процветать лишь в условиях гражданской свободы, но и не представляет для нее опасности. Моряки, в отличие от постоянной армии, не угрожают республике. Добродетель и свобода защищают торговлю, а торговля обеспечивает свободу и учтивость11491149
  Ibid. Vol. II. P. 272–277.


[Закрыть]. Впрочем, чтобы связать между собой добродетель и торговлю, потребовалась сложная цепочка рассуждений, и мы понимаем причину этой сложности, когда обнаруживаем, какое интеллектуальное усилие, в свою очередь, понадобилось, дабы осуществить переход от торговли как фантазии к торговле как более полной и упорядоченной реальности.

Совершенно точно, что к Торговле нельзя принудить; это недоступная и капризная Дама, завоевать которую можно только Лестью и Соблазном и которая всегда избегает Силы и Власти; она не отдает Предпочтения никаким Нациям, Группам и Условиям, а странствует и бродит по Земле, пока не обоснуется там, где найдет наибольшее Дружелюбие и самый теплый Прием; ей присущи такие Тонкость и Хрупкость, что она не в состоянии дышать Воздухом Тирании; Желание и Наслаждение так противны ее Природе, что она погибает от них, словно пораженная Мечом. Но если вы будете обходиться с ней нежно и любезно, она окажется благодарной и полезной Любовницей; Пустыни она превратит в плодоносные Луга, Деревни – в большие Города, Хижины – в Хоромы, Нищих – в Принцев; она сделает Трусов Героями, Олухов Философами; нити, сплетенные маленькими червячками, она обратит в богатейшую Парчу, Шерсть безобидных Овец – в Гордость и Украшение Королей, а новая Метаморфоза сделает из них вооруженные Отряды и надменные Корабли11501150
  «Nothing is more certain than that Trade cannot be forced; she is a coy and humorous Dame, who must be won by Flattery and Allurements, and always flies Force and Power; she is not confined to Nations, Sects, or Climates, but travels and wanders about the Earth, till she fixes her Residence where she finds the best Welcome and kindest Reception; her Contexture is so nice and delicate, that she cannot breathe in a tyrannical Air; Will and Pleasure are so opposite to her Nature, that but touch her with the Sword and she dies: But if you give her gentle and kind Entertainment, she is a grateful and beneficent Mistress; she will turn Desarts into fruitful Fields, Villages into great Cities, Cottages into Palaces, Beggars into Princes, convert Cowards into Heroes, Blockheads into Philosophers; will change the Coverings of little Worms into the richest Brocades, the Fleeces of harmless Sheep into the Pride and Ornaments of Kings, and by a farther Metamorphosis will transmute them again into armed Hosts and haughty Fleets» (Ibid. P. 267).


[Закрыть].

Однако это остров Цирцеи; предложив руку волшебнице, мы окажемся в мире колдовства и превращений и заплатим за это, признав, что нами управляют фантазии и страсти. «Катон» пространно объясняет, что людьми движет страсть, а не принцип11511151
  Ibid. P. 77–84.


[Закрыть] и что объекты наших надежд и страхов большей частью иллюзорны и фантастичны11521152
  Ibid. P. 51.


[Закрыть]; людей обманывает и вводит в заблуждение звучание слов11531153
  Ibid. Vol. I. P. 82–83.


[Закрыть], и биржевые трейдеры – лишь один из типов злоумышленников, которые используют других в своих целях и развращают их образами ложных благ и ложного почета11541154
  Ibid. Vol. II. P. 192–201.


[Закрыть]. Нельзя сказать, что причиной тому служат лишь свойственные человеческой природе слабости; это по сути своей «химера», и хорошие люди, как и дурные, должны обладать властью, какую приносит знание человеческих страстей11551155
  Ibid. Vol. I. P. 124–127; Vol. II. P. 50–52.


[Закрыть]. Риторика «Писем» сближается с языком Гоббса:

Когда мы говорим, что, если бы Нечто случилось, нам было бы спокойнее, мы можем или должны были бы иметь в виду лишь то, что нам было бы спокойнее, чем теперь. Но и в этом мы нередко обманываемся, ведь новые Приобретения влекут за собой новые Потребности, а воображаемые Потребности так же настойчивы, как и подлинные. Поэтому Желания иссякают лишь вместе с Жизнью, и только Смерть способна умерить эти Аппетиты11561156
  «When we say, that if such a Thing happened, we would be easie; we can only mean, or ought only to mean, that we would be more easie than we are: And in that too we are often mistaken; for new Acquisitions bring new Wants, and imaginary Wants are as pungent as real ones. So that there is the same End of Wishing as of Living, and Death only can still the Appetites» (Cato’s Letters. Vol. II. P. 51).


[Закрыть].

Впрочем, идеал гражданской добродетели не уходит в прошлое. Хотя мы узнаем, что служить общему благу – само по себе страсть и что страсти называют благими, если они служат обществу, и дурными – если нет, с не меньшей ясностью утверждается:

Едва ли есть другая Страсть, которую можно назвать подлинно похвальной, когда ее средоточием является Общество и когда она делает его своим Объектом. Честолюбие, Алчность, Мстительность во многом становятся Добродетелями, когда направлены на общее Благополучие. Знаю, что Люди крайне редко и с большим трудом способны отделить свои Страсти от собственной Личности и Интересов, но такие Люди, безусловно, были. Таковы были Брут, Катон, Регул, Тимолеонт, Дион и Эпаминонд, равно как и многие другие древние Греки и Римляне; и надеюсь, что в Англии такие еще найдутся. Хотя и об общественных Делах люди размышляют с оглядкой на собственную Выгоду, все же, если они более думают об Обществе или о том, чтобы быть полезными Обществу, их по праву можно назвать добродетельными и достойными11571157
  «There is scarce any one of the Passions but what is truly laudable, when it centers in the Publick, and makes that its Object. Ambition, Avarice, Revenge, are all so many Virtues, when they aim at the general Welfare. I know that it is exceeding hard and rare, for any Man to separate his Passions from his own Person and Interest; but it is certain that there have been such Men. Brutus, Cato, Regulus, Timoleon, Dion, and Epaminondas, were such, as were many more ancient Greeks and Romans; and, I hope, England has still some such. And though in pursuing publick Views, Men regard themselves and their own Advantages; yet if they regard the Publick more, or their own in Subserviency to the Publick, they may justly be esteemed virtuous and good» (Ibid. Vol. II. P. 48–49).


[Закрыть].

Здесь говорится о virtù как ее понимал Макиавелли, в том смысле, что гражданская мораль не всегда согласуется с человеческой, но тем не менее это подлинная классическая добродетель. Страсти предстают стремлениями к личным и частным благам – трактовка, знакомая нам по аристотелевской традиции в политике и этике; добродетель – страсть, которой присуще стремление к общественному благу и с которой страсти менее значительные могут соперничать, но которая при этом способна преобразовать их. А коррупция есть неудачная попытка трансформировать страсти или ее последствия. «Публика» (The Publick, res publica) в какой-то мере соответствует модели идеального правления в будущей политической теории Юма: средством или механизмом, направленным на то, чтобы побудить людей обдумывать долгосрочную, а не краткосрочную, перспективу, отождествлять свои личные интересы с общим благом, воздвигнуть здание разума и добродетели на фундаменте страсти. Однако, кроме того, оно гораздо менее двусмысленным образом, чем у Юма, выступает и как средство вывести людей из пещеры на солнечный свет, из области фантазии в область реальности. И герои древних политий не просто сформировались под воздействием этого механизма социализации; их добродетель была активной и подлинной, и ее можно назвать главным способом поддержания добродетели в других. Помимо нравственного примера добродетельного героя, перечисляются и другие средства предотвращения коррупции – и поразительно, насколько они созвучны античной и гуманистической традиции. Есть народ в качестве guardia della libertà; хотя в силу ограниченности своего опыта общественной жизни он склонен обманываться, доверяясь звучанию слов и несуществующим предметам, то обстоятельство, что народ сам не ищет власти, говорит о его незаинтересованности в том, чтобы плодить фантазии, развращающие других, а значит, можно надеяться, что со временем он поймет свое заблуждение11581158
  Ibid. P. 153–156, 177–183.


[Закрыть]. В свободном обществе, где опасность обмана в любом случае меньше, даже фантазии народа могут послужить на благо общества, ведь,

как справедливо замечает Макиавелли, когда Народ испытывает недовольство и предубежден против тех, кто им правит, нет ни Вещи, ни Человека, которые бы внушали ему страх11591159
  «as Machiavel well observes, When the People are dissatisfied, and have taken a Prejudice against their Governors, there is no Thing nor Person that they ought not to fear» (Ibid. Vol. I. P. 180–181). Эта мысль действительно в духе Макиавелли, хотя не вполне ясно, к какому именно тексту отсылает этот фрагмент.


[Закрыть].

В определенном смысле неравенство соотносится с равенством точно так же, как fortuna – с virtus, и это с особенной ясностью показывает, что необходимое республикам «равенство» является, строго говоря, isonomia11601160
  Равенство граждан перед законом (др.-греч.). – Прим. ред.


[Закрыть]. Люди равны по природе в том смысле, что все от рождения одарены одними и теми же способностями, но фортуна несправедливо и капризно распределяет случайные блага этого мира, так что одни получают больше других. Это влечет за собой соперничество, зависть, жажду наживы, которые по-своему полезны для общества; этим же неравным распределением богатств фортуной обусловлено существование правящего класса, власть которого призвана сдерживать и ограничивать стремление к конкуренции, дабы оно не выливалось в крайности. Те, к кому фортуна более благосклонна, и те, кого она в чем-то обошла, по всей вероятности, контролируют и направляют страсти друг друга, чтобы они служили общему благу, а произвол фортуны постоянно требует от меня подтверждать мою добродетель, напоминая, что по крайней мере она не является даром случая.

Мы не можем получить от Природы больше Достоинств, чем другие Люди, но можем стяжать больше Добродетели, чем мы обычно приобретаем. Быть великим под силу не любому Человеку, но быть добродетельным под силу каждому: в этом отношении каждого Человека можно назвать равным другому, занимающего самое низкое Положение – тому, кто занимает самое высокое, а потому Люди могут быть равны не только по природе, но и с нравственной точки зрения11611161
  «We cannot bring more natural Advantages into the World, than other Men do; but we can acquire more Virtue in it than we generally acquire. To be great, is not in every Man’s Power; but to be good, is in the Power of all: Thus far every Man may be upon a Level with another, the lowest with the highest; and Men might thus come to be morally as well as naturally equal» (Cato’s Letters. Vol. II. P. 90; подробное изложение этих доводов см.: Ibid. P. 85–90).


[Закрыть].

Эти и другие подобные им факторы способствуют поддержанию добродетели в свободных обществах. Очевидно, что классическая республика с ее разделением властей и сменой должностных лиц – образцовая модель свободного общества и что «Древняя конституция» Англии подобна республике во многих отношениях – включая ротацию магистратов11621162
  Ibid. P. 234–240.


[Закрыть], – под которой авторы, по-видимому, подразумевали частые выборы в парламент (хотя ничего не говорится о том, что в 1717 году Тренчард выступил в поддержку Семилетнего акта11631163
  Закон, продлевающий полномочия парламента до семи лет. – Прим. перев.


[Закрыть]). Однако важно, что дальше ход рассуждений меняется11641164
  Ibid. Vol. III. P. 159–165.


[Закрыть]. Утверждается, что Англия при нынешнем положении дел не способна ни к какой другой форме правления, кроме ограниченной монархии, ибо имущество распределено таким образом, что существует влиятельная аристократия и занимающее выгодное положение духовенство, богатство и власть которых зависят от патронажа короны и одновременно ставят в зависимое положение других людей. Поэтому здесь отсутствует имущественное равенство, необходимое для существования республики в чистом виде (и даже, по всей видимости, республики, главой которой может быть король), а в отношениях между монархом и аристократией проявляется неослабная взаимозависимость, характерная для описанной Харрингтоном монархии «готического» типа. Поддержанию существующей системы способствуют силы, обычно отождествляемые с коррупцией: придворные, назначенцы, злоупотребляющие своим положением и действующие в интересах своих патронов, монопольные торговые компании. Впрочем, как уверяет «Катон»,

Если Обстановка в Англии в настоящее время действительно такова, а я считаю, что это не подлежит сомнению, нам ничего не остается, – и это лучшее, что мы можем сделать, – кроме как извлечь самое лучшее из нашей собственной Конституции, которая, если распоряжаться ею должным образом, прекрасно подходит, чтобы обеспечить всеобщую свободу, а также обезопасить Обладание Собственностью и приложить все возможные Усилия, чтобы они соответствовали другим Целям частной Добродетели, в той мере, в какой ее Природа способна вести ее к такому Предназначению11651165
  «If this be the true Circumstance of England at present, as I conceive it indisputably is, we have nothing left to do, or indeed which we can do, but to make the best of our own Constitution, which, if duly administered, provides excellently well for general Liberty; and to secure the Possession of Property, and to use our best Endeavours to make it answer the other Purposes of private Virtue, as far as the Nature of it is capable of producing that End» (Ibid. P. 162–163).


[Закрыть].

Spartam – или скорее Venetiam – nactus es11661166
  Тебе досталась Спарта (Венеция) (лат.). Парафраза античной поговорки «Тебе досталась Спарта, так украшай ее». – Прим. ред.


[Закрыть]; англичане, по всей видимости, в конечном счете все же не унаследовали столь совершенного имущественного равенства, чтобы оно позволяло им практиковать в республике общественную, а не частную добродетель. Как следствие, они должны совершенствовать то, что имеют. Ограниченная монархия не является идеально уравновешенной республикой; она лишь балансирует между факторами, содействующими свободе и приводящими к порче, между собственностью и зависимостью, между исполнительной властью и парламентом, и этого вполне достаточно, чтобы обеспечить свободу и частную добродетель, предотвратив наиболее разрушительные проявления коррупции и фантазии. Эти строки написаны Тренчардом, и мы явственно различаем голос 1714–1719 годов; «старые» виги, примкнув к тори на базе идеологии «страны», из‐за эксцессов и крайностей Высокой церкви, которую последние поддерживали, оказались вынуждены принять систему, навязанную вигами из «придворной» партии11671167
  О решении республиканских интеллектуалов согласиться с Семилетним актом см.: Robbins C. The Eighteenth-Century Commonwealthman. P. 109–110.


[Закрыть], в рамках которой был утвержден Семилетний акт и которая теперь, после краха Компании Южных морей, шла к окончательному формированию сильного правительства во главе с Уолполом. Для авторов, принадлежащих к неохаррингтоновской традиции, это означало признать власть, державшуюся на патронаже и финансах, которую они никак не могли считать не подверженной коррупции; в такой системе невозможно восстановить чистоту какого-либо принципа. И принятие этой реальности означало принятие верховенства страсти и выгоды.

У обвинений, которые Тренчард и Гордон предъявляют миру коррупции и иллюзии, есть еще одна особенность, которая не должна остаться незамеченной. От картины ложного сознания спекулятивного общества11681168
  Cato’s Letters. Vol. I. P. 16–17, 25–27.


[Закрыть], в котором люди, будто помешанные, гоняются за призрачным золотом, совершая манипуляции с ценными бумагами, они переходят к изображению других форм ложной чести и ложного сознания, обусловленных уже не избытком свободы, а избытком власти: мира абсолютной монархии, где люди и их ценности не просто подчинены власти автократа, но даже в собственных глазах существуют лишь по отношению к нему и его придворным11691169
  Ibid. P. 88–90.


[Закрыть]; мира суеверия и религиозного культа, который есть не что иное, как описанное Гоббсом в четвертой книге «Левиафана» «царство фей», где людей держат в подчинении, заставляя их жить в призрачном мире нереальных сущностей и объектов11701170
  Ibid. Vol. II. P. 105–112.


[Закрыть]. Отмеченный нами раньше негласный альянс «Левиафана» и «Республики Океании» по-прежнему актуален для этих неохаррингтонианцев. И власть суверена, и добродетель гражданина одновременно изгоняют фантазии и изображают вещи и людей такими, какие они есть, но если у Гоббса ложное сознание порождало мятеж, в республиканской традиции оно воплощается в коррупции. Людей, живущих фантазиями, используют в своих интересах люди, правящие за счет фантазий. Автократы, священники и биржевые трейдеры выступают здесь в качестве общего врага, и ход рассуждений, который мы проследили, наводит на мысль, что именно они и способствовали формированию такой теории. В «Персидских письмах», созданных примерно в одно время с «Письмами Катона» под сильным впечатлением от краха «Компании Миссисипи», Закон изображен в облике северного чародея, который продает мешки, наполненные ветром, убеждая людей, что это золото11711171
  См. «Персидские письма» Монтескьё, письмо CXLII.


[Закрыть]. Такие полномочия даны ему властью короля, чьи придворные живут и принуждают других жить в вымышленном мире, где нет ничего, кроме чести в значении репутации, которая сама по себе определяется отчасти распоряжением того или иного автократа, а отчасти взаимным обманом придворных11721172
  См. «Персидские письма» Монтескьё, письма LXXXVII–XC.


[Закрыть]. Придворный приравнивается к клирику, монаху и лжефилософу, и исследователи11731173
  Berman M. The Politics of Authenticity. New York, 1970; Ranum O. Personality and Politics in the Persian Letters // Political Science Quarterly. 1969. Vol. 84. № 4. P. 606–627.


[Закрыть], анализировавшие те из «Персидских писем», где отстраненно рассказывается о трагедии в гареме Узбека, настойчиво утверждали, что королевский придворный сравнивается с евнухом, а испорченный гражданин – с отвергнутой женщиной, так что Монтескьё рассматривает проблему фантазии и коррупции в плоскости сексуальных отношений в классическом ойкосе (oikos). Если так, он, по-видимому, вообще отказался от того, чтобы искать virtus в браке (Мандевиль отметил в этом слове, происходящем от vir, корень, связанный с мужественностью); во всей книге мы встречаем лишь два случая идиллических отношений, один из которых основан на инцестуальной связи между братом и сестрой, а другой – на эротической сцене о связи женщины с несколькими мужчинами11741174
  «История Аферидона и Астарты» в письме LXVII «Персидских писем» и рассказ об Анаис и Ибрагиме в письме CXLI.


[Закрыть], и можно подумать, что Монтескьё окончательно разочаровался в экзогамии. Впрочем, как бы там ни было, очевидно, что противопоставление добродетели и ложного сознания могло служить основной для самых различных социологических теорий.

Важнее, пожалуй, то, что и «Катон», и Монтескьё прибегают к этому противопоставлению в контексте яростного антиклерикализма. Добродетельный человек способен сам отправлять свои обряды и делает это в рамках гражданского общества, а не частным образом; церковник, претендующий на исключительное право в этой сфере, наравне с солдатом, юристом и биржевым трейдером оказывается тем, кто пытается присвоить добродетель, которая в равной мере должна быть присуща всем людям, и – по крайней мере в случае трейдера – он может добиться этого, лишь внушая иллюзорные сущности уму тех, кого хочет обмануть и тем самым развратить11751175
  Этой теме во многом посвящены четвертый том «Писем Катона» и перекликающиеся с ним выпуски «Независимого вига».


[Закрыть]. Тренчард и Гордон разделяли в этом отношении точку зрения Невилла, изложенную им в «Возрожденном Платоне»; вспомним и Харрингтона, республиканская теория которого совпадала с традицией индепендентов в стремлении урезать полномочия клириков до уровня гражданских чиновников. Здесь обращает на себя внимание явная перекличка между неохаррингтоновским республиканизмом начала XVIII века и деизмом. Не следует забывать и о Свифте с его «Мыслями приверженца Англиканской Церкви» (Sentiments of a Church of England Man), но к республиканской традиции, помимо самого «Катона», принадлежали также Толанд, Болингброк, а во Франции – Анри де Буленвилье, пламенный участник антихристианского литературного подпольного кружка, который в своих «Эссе о знати» (Essai sur la Noblesse) и «Письмах о парламенте» (Lettres sur les Parlements) стремился приписать французской знати особую virtù, основанную на sang и epée11761176
  Кровь [и] шпага (франц.). – Прим. ред.


[Закрыть], а не на свободном землевладении11771177
  Simon R. Henry de Boulainviller; historien, politique, philosophe, astrologue, 1658–1722. Paris, 1941; Idem. Un révolté du XVIIIe siècle, Henry de Boulainviller. Carches, 1948; Wade I. O. The Clandestine Organization and Diffusion of Philosophie Ideas in France from 1700 to 1750. Princeton, 1938.


[Закрыть]. Франко Вентури высказал предположение, что республиканские модели, особенно если говорить об Англии, оказали большее влияние на раннее Просвещение, чем принято считать11781178
  Venturi F. Utopia and Reform in the Enlightenment. Cambridge, 1971.


[Закрыть], и в этой связи интересно отметить, что республиканизм и деизм в равной мере продолжали крестовый поход англичан и пуритан против духовенства, наделенного самостоятельной властью на основании jure divino.

Конечно, в преемственности между пуританизмом и деизмом существовал один значительный разрыв. Как мы видели, Харрингтон в своих рассуждениях придерживался – быть может, отчасти машинально – более ранней традиции, требовавшей соотносить республику с апокалиптическим моментом, и таким образом соответствовал другой традиции, множество примеров использования которой знает пуританизм. Апокалиптика пуритан была основана на пророчестве, о пророчестве писал в том числе и Гоббс; напротив, деизм и Просвещение в целом исходили из полного отрицания пророчества, откровения и иудаистского библейского мышления в целом. В том отношении, которое нас интересует, говорить о преемственности между пуританизмом и деизмом можно в том случае, если мы делаем акцент на следующих особенностях: тенденции к секуляризации, заключенной в самой апокалиптике, преобладании социнианских настроений над милленаристскими в наследии эпохи, которой предшествовал расцвет пуританства – Толанд помог опосредовать Мильтона и Харрингтона для мысли XVIII века, – и в исследуемом Тьювсоном переходе от представлений о Тысячелетнем Царстве к социальной утопии. Однако чем очевиднее преемственность английского республиканского деизма по отношению к пуританизму, тем больше внимания мы будем уделять тем аспектам, с точки зрения которых Англия являлась слишком модерной, чтобы нуждаться в Просвещении, и даже уже была вовлечена в конфликт с самой модерностью и ее последствиями, которые еще не наступили в других странах. Как в «Письмах Катона», так и в «Персидских письмах» мы находим осуждение неограниченной власти, клира и развратных спекуляций; но в странах, где абсолютная монархия и посттридентский католицизм были не призрачными угрозами, а реальностью, они не могли выступать в функции риторических украшений внутри аргументов против коррупции и порчи нравов, как это случилось в Англии. Если философы Просвещения пытались освободить светскую историю от авторитета священных книг, представители постмилленаристской социальной критики Августинского периода изучали влияние исторических изменений на гуманистическую теорию социальной личности, которая уже являлась исключительно светской. Далеко не одна только устойчивость средневековых и ренессансных теорий senectus mundi11791179
  Старость мира (лат.). – Прим. ред.


[Закрыть] – хотя они отнюдь не утратили своей силы – заставляла августинцев размышлять о коррупции народов, которую они по-прежнему представляли себе в рамках циклической модели11801180
  См., например: Cato’s Letters. Vol. I. P. 121.


[Закрыть]; ими владела исключительно социальная и секулярная теория гражданской личности, черты которой наводили на мысль, что перемены, происходившие в обществе на протяжении нескольких столетий, постепенно расшатывали ее основания. Эти воинственные виги являлись проторуссоистами, были ближе к романтикам, чем к philosophes, которые их читали. «Старых» вигов, появившихся около 1698 года, можно, по всей видимости, назвать первыми левыми интеллектуалами, которые стали критиковать официальных лидеров своей партии за то, что те изменили собственным всецело секулярным принципам; поэты и сатирики, принявшие в 1730‐е годы сторону Болингброка – назовем ли мы их независимыми вигами или тори, – превратили сэра Роберта Уолпола в фигуру вдвойне символическую, для них – чудовище коррупции, а для нас – первого политика эпохи модерна, внушившего интеллигенции (intelligentsia), что политическая тактика и личность Уолпола подрывают моральные основы человеческого общества11811181
  См.: Kramnick I. F. Bolingbroke and His Circle – и рецензию на эту книгу автора настоящей работы, опубликованную в: Journal of Modern History. 1970. Vol. 42. № 2. P. 251–254.


[Закрыть]. Они говорили на языке гуманистов, враждовали с современностью, а их позиция содержала нечто от шестнадцатого столетия и нечто – от двадцатого. Должно было пройти некоторое время, прежде чем Просвещение, еще полное энергии, смогло преодолеть эту двойственность.

III

Английскому варианту «момента Макиавелли», как мы видели, присущи свои сложности экономического и психологического характера, которых мы не найдем у его истоков, во Флоренции. Наиболее выразительные формулировки их конституционных аспектов принадлежат Генри Сент-Джону, виконту Болингброку, и заключены в работах, написанных им в период между первым и вторым изгнанием – куда он оба раза отправился по своей воле, – когда он решил организовать в прессе и памфлетах кампанию против политики Уолпола, используя при этом язык, непосредственно перекликавшийся с риторикой 1698–1702 и 1711–1714 годов11821182
  Подробнее всего эти противоречия рассмотрены в книге Крамника; Дикинсон наиболее полно прослеживает их связь с биографией Болингброка: Dickinson H. T. Bolingbroke. London, 1970.


[Закрыть]. Программа партии «страны» – частые парламентские выборы, исключение тех, кто злоупотребляет должностными полномочиями, наличие земельных владений как обязательное условие членства в палате общин – сформировалась в борьбе с политикой Дэнби в 1675 году и вылилась в кампанию против масштабных военных действий и ущерба, который они наносили правительству и бюджету. После полного поражения партии тори в 1714 году несколько последующих правительств, состоявших из вигов, не оспаривая решения прекратить участие в европейских военных кампаниях, выстраивали политический курс, известный как «рост олигархии»11831183
  Термин заимствован из работы: Plumb J. H. The Growth of Political Stability in England, 1660–1730. London, 1967.


[Закрыть]. Для него были характерны сильная и устойчивая исполнительная власть, представленная монархом-протестантом и парламентом, и стабильное снижение политической конкуренции; в число используемых средств входили нечестные выборы, принятие Семилетнего (вместо Трехлетнего) акта, продлевающего срок полномочий парламента, и система политического управления, в которой патронаж играл заметную, если не первостепенную роль. Кроме того, этот курс предполагал сохранение банков и фондов, которые были созданы ради финансирования военных действий и противники которых, считая их коррумпированными, видели в продолжении их существования в качестве постоянного элемента государственной структуры исполнение самых мрачных пророчеств. И скандал, которым сопровождался крах Компании Южных морей, нисколько не уменьшил этих опасений. Таким образом, лексикон идеологии «страны», сложившийся за полвека до того, оставался актуальным, включая понятия постоянной армии и биржевых трейдеров. И хотя правительство во главе с Уолполом явно стремилось к сохранению мира, Болингброк и Палтни в своем журнале «Кудесник» при поддержке писателей такого масштаба, как Поуп, Свифт, Гей, Арбетнот и Филдинг, нападали на него, прибегая к той же риторике, которая использовалась против выступавших за ведение войны политических группировок в эпоху Вильгельма и Анны, и представляли Уолпола как прямого исторического преемника и продолжателя этой традиции.

Идеология партии «страны» всегда была направлена на то, чтобы настроить провинциальных дворян и их независимых представителей в парламенте на борьбу с действующей администрацией, и используемая для этого риторика добродетели неизменно оставалась в той же мере политической, в какой и моральной. Поэтому она, конечно, хорошо вписывалась в античную традицию. Как мы знаем, аристотелевская полития, модель, ключевая для всего гражданского гуманизма, подразумевала одновременно распределение политических функций и властей и сотрудничество различных видов добродетели, а сами слова virtus и virtù использовались для обозначения мощи или силы, равно как и определенного морального качества. Болингброк, как и все представители идеологии «страны», использовал эту двойственность, пытаясь разрешить главную стоявшую перед ним дилемму: принимая политические последствия Славной революции 1688 года, он категорически отвергал разлагающие, на его взгляд, последствия неотделимой от нее финансовой революции – и нашел решение, само по себе восходившее к ключевому противоречию «Ответа Его Величества на Девятнадцать предложений обеих палат парламента». Из этого документа, в котором формулировалось авторитетное учение о том, что Англия пользуется сбалансированной конституцией, невозможно было понять, составляют ли король, лорды и общины – представлявшие классических одного, немногих и всех – партнерство в одной функции, поддерживая баланс в законодательном процессе, партнерство между носителями нескольких функций и полномочий в рамках более широко определяемого процесса управления, или партнерство между обладателями различных социальных добродетелей внутри политейи (politeia) или res publica. Как нам известно, необходимость разграничивать эти возможные значения баланса и партнерства по-настоящему возникла, лишь когда важную роль стало играть понятие законодательства.

С тех пор как Шефтсбери первым выступил с критикой монархии и ее приверженцев, подкупающих палату общин, эта риторика оставалась актуальной для нападок на «исполнительную власть» (или «министров»), стремившуюся поставить «законодательную власть» (или «представителей») в зависимое или подчиненное положение и таким образом нарушить «равновесие», что могло иметь не менее серьезные последствия, чем в 1642 году; однако основополагающая двусмысленность сохранялась. Когда бы ни возникал конфликт между королевской прерогативой и парламентом, риторика равновесия использовалась в своем функциональном смысле и обвиняемая сторона осуждалась за присвоение не принадлежащих ей полномочий. Но когда – как все чаще происходило – речь шла о патронаже и коррупции, исполнительной власти ставили в вину не столько превышение своих конституционных полномочий, сколько то, что она ставила участников законодательного процесса в личную и коррупционную зависимость от короны и подведомственных ей финансовых ресурсов. Хотя это можно назвать важным шагом от риторики функции к риторике добродетели, резкой границы между ними никогда не существовало и они тяготели к слиянию. Даже в становлении концепции «процента на капитал», которую историки обобщенно называют «новой формой собственности», в то время видели растущее «влияние короны», таким образом умножавшей и число тех, кто от нее зависел, и их состояния. Однако в результате опасность, которой подвергалось равновесие конституции, и расширение полномочий исполнительной власти считались угрозой для общества и морали, о которой мы уже говорили. Нарушать равновесие по-прежнему означало коррумпировать добродетель.

Одна из более интересных гипотез Болингброка о современной истории заключалась в том, что на смену опасности, которую представляла королевская прерогатива, пришла опасность коррупции11841184
  Эта мысль подробно изложена им в «Рассуждении о партиях» (A Dissertation Upon Parties, 1733–1735).


[Закрыть], и это неохаррингтоновский по своей сути аргумент. Тем не менее он продолжал объединять языки функции и морали и таким образом оказывать влияние на мысль Монтескьё, а через него – на отцов-основателей США. Речь идет о знаменитой проблеме «разделения властей»11851185
  Это понятие подробно, пусть и с некоторыми упущениями в плане исторического контекста рассматривается в следующих двух работах: Gwyn W. B. The Meaning of the Separation of Powers: an Analysis of the Doctrine from its Origin to the Adoption of the United States Constitution. New Orleans, 1965; Vile M. J. C. Constitutionalism and the Separation of Powers. Oxford, 1967.


[Закрыть]. Время от времени Болингброк использовал терминологию, позволявшую, по-видимому, предположить, что король, лорды и общины выполняли отдельные политические функции, которые можно различать как исполнительные, судебные и законодательные, и что равновесие в государстве обеспечивала способность двух из этих элементов контролировать третий. И поскольку считалось важным помешать им подчинять себя друг другу, следовало во что бы то ни стало сохранять «независимость» каждого. Несмотря на все сложности применения этой модели к британской государственной системе, возможно, именно под влиянием Болингброка Монтескьё11861186
  Shackleton R. Montesquieu, Bolingbroke and the Separation of Powers // French Studies. 1949. № 3. P. 25–38; Idem. Montesquieu: a Critical Biography. Oxford, 1961.


[Закрыть] отдал предпочтение триаде исполнительной, судебной и законодательной властей перед дуализмом функций, присущих немногим и многим, – deliberazione и approvazione у Гвиччардини, «обсуждение» и «результат» у Харрингтона, – которые, как настаивали теоретики, ориентировавшиеся на венецианскую модель, нельзя смешивать, что и было разделением властей в строгом смысле слова. Болингброк немедленно подвергся нападкам в прессе со стороны своих противников – о которых мало что известно и возможности которых в значительной мере недооценивались – за химеричность сформулированной им теории конституции. В итоге сам он вскоре признал, что британское правление не раскладывается на три абсолютно разных вида власти. Он согласился, что король, лорды и общины сообща участвовали в политической деятельности, связанной как с законодательством, так и с правительством, и настаивал, что под «независимостью» подразумевал не строгое разделение полномочий, а устранение «всяческого влияния, прямого или косвенного», которое один из трех элементов мог оказывать на любой другой11871187
  Dickinson H. T. Bolingbroke. P. 202–204, 305–306.


[Закрыть]. Если спор не должен был вновь пойти по тому же кругу – как это часто происходило и происходит по-прежнему, – то следует предположить, что Болингброк возражал не против посягательства одного элемента на функции другого, а против коррупции, имевшей место, когда «косвенное влияние» ставило представителей одного правительственного органа в личную зависимость от другого, то есть речь шла уже не о функции, а о морали. Существует множество подтверждений тому, что современники истолковали его слова именно так.