Текст книги "Покрашенный дом"

Глава 19

Весной и зимой во второй половине дня в воскресенье мы часто ездили «с визитами». Закончив ленч и поспав после него, мы загружались в пикап, ехали в Лейк-Сити или в Парагулд и совершенно неожиданно сваливались на голову каким-нибудь родственникам или старым друзьям, которые были всегда рады нас видеть. Или они к нам заезжали. «Вы все приезжайте к нам в гости» – таково было обычное приглашение, и все воспринимали его буквально. Никаких договоренностей или уведомлений не требовалось, да и невозможны они были. Телефона у нас не было, у родственников и друзей тоже.

Но такие поездки в гости не стояли в повестке дня в конце лета или осенью, потому что в этот период работа была самая тяжелая, а во второй половине дня стояла жуткая жара. И мы на некоторое время забывали про своих тетушек и дядюшек, зная что успеем наверстать упущенное потом.

Я сидел на передней веранде, слушал репортаж о матче «Кардиналз» и наблюдал за мамой и Бабкой, которые лущили бобы и горох. И тут заметил клуб пыли, приближающийся к нам от моста. «Машина едет», – сказал я, и они тоже посмотрели в том направлении.

Машины на нашей дороге показывались редко. Почти всегда это оказывался кто-то из Джетеров с той стороны дороги или из Толливеров, живших к востоку. Иногда проезжала и чья-нибудь чужая машина или грузовик, и мы молча смотрели на нее, пока не уляжется пыль, а потом обсуждали за ужином, размышляя, кто бы это мог быть и что ему понадобилось в нашей части округа Крэйгхед. Паппи и отец потом рассказывали об этом в кооперативе, а мама и Бабка – в церкви, перед занятиями в воскресной школе, и рано или поздно находили кого-нибудь еще, кто тоже видел этот незнакомый автомобиль. Обычно тайна в итоге раскрывалась, но иногда такая машина проезжала мимо нас, а нам так и не удавалось узнать, откуда она появилась.

Эта машина ехала медленно. Я разглядел красное пятнышко, которое все увеличивалось в размерах, и вскоре на нашу подъездную дорожку свернул сверкающий двухдверный седан. Мы все трое уже стояли у выхода с веранды, слишком удивленные, чтобы двинуться дальше. Водитель остановился позади нашего пикапа. С переднего двора не него пялились и Спруилы.

Водитель распахнул дверцу и вылез из машины.

– А-а, так это ж Джимми Дэйл! – сказала Бабка.

– Точно, он, – сказала мама, теряя интерес.

– Люк, сбегай, скажи Паппи и отцу, – велела Бабка, и я бросился в дом, крича и зовя мужчин, но те и сами услышали, как хлопнула дверца машины, и уже шли к дому с заднего двора.

Мы все сошлись перед машиной – она была вся новенькая и чистенькая, несомненно, самая прекрасная машина, какую я когда-либо видел. Все хлопали друг друга по плечам и пожимали руки и обменивались приветствиями, а потом Джимми Дэйл представил нам свою молодую жену, тоненькое и маленькое создание, которое выглядело моложе, чем Тэлли. Звали ее Стейси. Она была из Мичигана, и когда разговаривала, слова как будто выходили у нее через нос. Она все время проглатывала окончания и пропускала некоторые звуки, так что у меня вскоре по коже пошли мурашки.

– Почему она так говорит? – шепотом спросил я у мамы, когда все двинулись к веранде.

– Она же янки, северянка, – последовало простое объяснение.

Отцом Джимми Дэйла был Эрнест Чандлер, старший брат Паппи. Эрнест был фермером в Личвилле, но несколько лет назад он умер от сердечного приступа. Лично я Эрнеста не помнил, да и Джимми Дэйла тоже, но много о них слышал. И знал, что Джимми Дэйл сбежал с фермы и подался в Мичиган, где нашел работу на заводе, выпускавшем «бьюики», и стал получать по три доллара в час – невероятно высокая плата, по меркам Блэк-Оука. Он и некоторым другим местным ребятам помог найти работу в тамошних краях. Два года назад, после очередного плохого урожая, отец провел ужасную зиму во Флинте, вставляя в новенькие «бьюики» лобовые стекла. Домой он привез тысячу долларов, которые целиком ушли на уплату наших долгов.

– Ну и машина у тебя! – сказал отец, когда они расселись на ступеньках переднего крыльца. Бабка уже была в кухне – готовила чай со льдом. Маме выпала малоприятная забота развлекать Стейси, которая сразу всем не понравилась, лишь только успела вылезти из машины.

– Новенькая, – гордо ответил Джимми Дэйл. – На прошлой неделе получил, как раз вовремя, чтобы съездить на ней домой. Я и Стейси месяц назад поженились, так что это нам подарок к свадьбе.

– "Стейси и я поженились", надо было сказать, а не «я и Стейси», – вмешалась в разговор его жена с другого конца веранды. В разговоре возникла маленькая пауза, пока все остальные переваривали факт, что Стейси поправила мужа в присутствии других людей. Я такого в жизни никогда не слыхивал!

– Это пятьдесят вторая модель? – спросил Паппи.

– Нет, пятьдесят третья. Последняя модель, только начали выпускать. Сам собирал.

– Да неужели?

– Ага. Фирма «Бьюик» разрешает нам делать для себя машины на заказ, мы сами следим, как их собирают на конвейере. Я в ней сам приборный щиток устанавливал.

– А сколько она стоит? – спросил я и тут же понял, что мама готова вцепиться мне в горло.

– Люк! – вскричала она. Паппи и отец сердито посмотрели на меня, и я уже был готов начать оправдываться, когда Джимми Дэйл выпалил:

– Двадцать семь тысяч долларов. Это вовсе не секрет. Любой дилер знает, сколько они стоят.

К этому времени возле дома собрались и все Спруилы и принялись рассматривать машину, все, кроме Тэлли, которой нигде видно не было. Сегодня же было воскресенье и, как я понимал, подходящее время для купания в прохладной воде Сайлерз-Крик. Я потому и болтался на веранде, что ждал, когда она туда отправится.

Трот ошивался возле самой машины, Бо и Дэйл обходили ее кругами. Хэнк заглядывал внутрь, видимо, высматривая, где ключи. Мистер и миссис Спруил восхищались ею на расстоянии.

Джимми Дэйл смотрел на них настороженно.

– С гор приехали? – спросил он.

– Ага, они из Юрика-Спрингс.

– Приличные люди?

– По большей части, – сказал Паппи.

– И этот здоровенный малый тоже ничего?

– Вот от него всего можно ждать.

Утром в церкви мы узнали, что Самсон все-таки поднялся в конце концов на ноги и сам ушел с ринга, так что Хэнку не удалось добавить в свой список еще одну жертву. Брат Эйкерс в течение целого часа проповедовал нам о греховности аттракционов. Азарт, ставки, борьба, похоть и распутство, вульгарная одежда, общение с цыганами – все это, по его мнению, было мерзко и непристойно. Мы с Деуэйном ловили каждое его слово, но наши имена названы не были.

– А почему они вот так живут? – спросила Стейси, разглядывая лагерь Спруилов. Ее четкий и резкий голос словно резал воздух.

– А где им еще жить? – спросил Паппи. Он тоже уже пришел к выводу, что ему не нравится новоявленная миссис Джимми Дэйл Чандлер. Она сидела прямо, как маленькая птичка, на краю кресла-качалки и свысока поглядывала на все окружающее.

– Вам их негде больше разместить? – спросила она.

Я заметил, что Паппи начинает заводиться.

– А кроме того, «Бьюик» дает нам рассрочку по оплате машины на двадцать четыре месяца, – сказал Джимми Дэйл.

– Правда? Кажется, это самая красивая машина, какую я когда-либо видел, – сказал отец.

Бабка вынесла на веранду поднос и оделила всех высокими стаканами с ледяным чаем с сахаром. Стейси отказалась. «Чай со льдом, – сообщила она, – это не для меня. А горячий чай у вас есть?»

Горячий чай? Слыханное ли дело, чушь какая!

– Нет, мы здесь горячий чай не пьем, – сказал Паппи, свирепо глядя на Стейси.

– А мы в Мичигане не пьем чай со льдом, – сообщила она.

– Ну, тут вам не Мичиган, – буркнул Паппи.

– Не хотите посмотреть на мой огород? – вдруг предложила ей мама.

– Вот-вот, отличная мысль, – сказал Джимми Дэйл. – У Кэтлин самый замечательный огород во всем Арканзасе.

– Я тоже с вами, – сказала Бабка, желавшая увести молодую женщину с веранды, подальше от возникающей напряженности.

Три женщины покинули нас, и Паппи, подождав некоторое время, спросил:

– Господи помилуй, ты где такую откопал, Джимми Дэйл?

– Да она хорошая девушка, дядя Илай, – ответил тот без особой уверенности в голосе.

– Да она ж проклятая янки!

– Янки не такие уж плохие. И у них хватает ума не заниматься хлопком. Они живут в хороших домах, у них там водопровод, и канализация, и телефоны, и телевизоры. Хорошо зарабатывают и строят хорошие школы. Стейси два года училась в колледже. У нее дома уже три года есть телевизор. На прошлой неделе я смотрел по нему бейсбольный матч – «Тайгерс» против «Индиэнс». Можешь себе представить, Люк? Смотреть бейсбольный матч по телевизору!

– Нет, сэр.

– Ну вот, а я смотрел. Боб Лемон был питчером у «Индиэнс». «Тайгерс» неудачно выступают, они опять на последнем месте.

– Меня не особенно интересуют игры в Американской лиге, – сказал я, повторяя слова, которые регулярно слышал от отца и деда с тех пор, как себя помню.

– Какой сюрприз! – воскликнул со смехом Джимми Дэйл. – Слова истинного болельщика «Кардиналз»! Я в этом году одиннадцать раз был на стадионе «Тайгер», и, должен сказать, команды Американской лиги здорово вас догоняют! «Янкиз» играли у нас две недели назад – свободных мест на стадионе не было! У них новый игрок, Микки Мэнтл, самый лучший из всех, что я видел! Мощный малый, скорость отличная, противников выбивает в аут одного за другим, а уж если отбивает мяч, пиши пропало! Из него выйдет толк! А у них еще есть Берра и Ридзуто!

– Все равно терпеть их не могу! – сказал я, и Джимми Дэйл снова засмеялся.

– По-прежнему хочешь выступать за «Кардиналз»?

– Да, сэр!

– Фермером быть не хочешь?

– Нет, сэр.

Я слыхал, что взрослые говорят о Джимми Дэйле. Ему здорово повезло, что он сумел удрать с наших хлопковых полей и хорошо устроиться на Севере. И он любит поговорить о деньгах. Он обеспечил себе хорошую жизнь и всегда готов помочь советом другим ребятам из фермерских семей нашего округа.

Паппи считал, что фермерство – единственная достойная работа, которой должен заниматься мужчина, за исключением, может быть, только профессиональной игры в бейсбол.

Некоторое время мы потягивали чай, а потом Джимми Дэйл спросил:

– Ну и как нынче хлопок?

– Пока что хорошо, – ответил Паппи. – Первый сбор прошел отлично.

– А теперь пойдем по второму заходу, – добавил отец. – Закончим, видимо, через месяц или около того.

Из глубины лагеря Спруилов появилась Тэлли с полотенцем или какой-то тряпкой в руках. Она обошла красную машину, держась от нее на расстоянии, тогда как ее семейка все еще в восхищении толклась около; они ее даже не заметили. Она посмотрела на меня издали, но не подала никакого знака. Мне вдруг наскучило говорить о бейсболе и хлопке и машинах и прочем в том же роде, но просто так свалить было неловко. Это было бы грубо с моей стороны – так вот просто встать и уйти, отец сразу заподозрит неладное. Вот я и продолжал сидеть и смотреть, как Тэлли скрывается за домом.

– А как там Лютер? – спросил отец.

– Нормально, – ответил Джимми Дэйл. – Я его на завод устроил. Зарабатывает три доллара в час, работает сорок часов в неделю. Он никогда не видел таких денег.

Лютер был еще один наш кузен, тоже Чандлер, но из дальних родственников. Я однажды видел его, на похоронах.

– Так что домой он не вернется?

– Сомневаюсь.

– Тоже хочет на янки жениться?

– Не спрашивал. Думаю, сделает так, как ему захочется.

Возникла пауза, и напряжение на минутку спало. Потом Джимми Дэйл сказал:

– Не стоит его винить, что он там остался. Я что хочу сказать, они же, черт возьми, потеряли свою ферму. И он работал на чужих людей, убирал для них хлопок, зарабатывал всего тысячу баксов в год и не имел свободного дайма в кармане. А сейчас имеет шесть тысяч в год плюс премии, а потом и пенсия.

– И в профсоюз вступил? – спросил отец.

– Да, конечно! Все ребята, которых я отсюда вытащил, вступили в союз.

– А что такое профсоюз? – спросил я.

– Люк, пойди погляди, где там мама, – велел Паппи. – Ступай, ступай.

Вот, пожалуйста, стоит задать самый невинный вопрос, и тебя тут же отсылают прочь! Я спустился с веранды и рысью понесся за дом, надеясь увидеть Тэлли. Но она уже ушла и, без сомнений, купалась теперь в речке, но без своего преданного сторожа.

Бабка стояла в калитки огорода, опершись на ограду и наблюдая за тем, как мама и Стейси ходят между кустами. Я остановился рядом с ней, и она взъерошила мне волосы.

– Паппи сказал, что она проклятая янки, – тихонько сообщил я ей.

– Не ругайся.

– Я не ругаюсь. Просто повторяю его слова.

– Они хорошие люди, просто другие. – Бабка явно думала о чем-то своем. Нынешним летом она часто разговаривала со мной вот так, словно меня не замечая. Ее усталый взгляд убегал куда-то вдаль и мысли тоже уносили ее далеко от нашей фермы.

– А почему она так странно разговаривает?

– А она считает, что это мы говорим странно.

– Да ну?

– Точно.

Этого я понять не мог.

Из зелени на грядке с огурцами появился зеленый уж, не больше фута длиной, высунул голову, а потом быстро пополз по тропинке прямо к маме и Стейси. Они почти тотчас же его заметили. Мама показала на него и сказала:

– А вон маленький уж ползет.

Стейси отреагировала на это совсем по-другому. Открыла рот, но была настолько перепугана, что в первую секунду не издала ни звука. А потом испустила такой вопль, что его, должно быть, было слышно у Летчеров, истошный вопль, от которого кровь стынет в жилах, более пугающий, чем самая ядовитая змея.

– Змея! – снова завизжала она и прыгнула за спину мамы. – Джимми Дэйл! Джимми Дэйл!

Змея остановилась и замерла на тропинке, глядя вроде бы прямо на Стейси. Это был всего лишь маленький безвредный ужик. И как можно такого бояться? Я выскочил вперед и схватил его, уверенный, что это самый лучший выход из положения. Однако вид мальчишки, сжимающего в руке такое ужасное создание, оказался для Стейси слишком большим испытанием: она потеряла сознание и рухнула прямо в заросли бобов. Тут появились прибежавшие с веранды мужчины.

Джимми Дэйл поднял ее, а мы все пытались объяснить ему, что произошло. Бедная змейка безжизненно висела у меня в руке; я решил, что она тоже потеряла сознание. Паппи не мог сдержать улыбку. Мы проследовали за Джимми Дэйлом на заднюю веранду, где он уложил свою жену на лавку, а Бабка отправилась за лекарствами.

В конце концов Стейси пришла в себя. Лицо ее было бледным, кожа холодная и влажная. Бабка склонилась над ней, держа в руке мокрую тряпку и нюхательную соль.

– У них в Мичигане что, змей нету? – шепотом спросил я у мамы.

– Думаю, что нет.

– Но это ж просто маленький уж! – продолжал я.

– Слава Богу, ей полоз на глаза не попался! Тогда она вообще умерла бы от страха! – сказал отец.

Мама вскипятила воду и налила ее в чашку, где уже лежал чайный пакетик. Стейси села и выпила чай – это было в первый раз, когда на нашей ферме кто-то пил горячий чай. Потом она попросила, чтобы ее оставили одну, и мы ушли на переднюю веранду, а она осталась приходить в себя.

Прошло совсем немного времени, и мужчины, конечно же, полезли в «бьюик». Подняли крышку капота и стали рассматривать мотор. На меня внимания никто не обращал, так что я смылся с веранды и пошел за дом, высматривая Тэлли. Плотом спрятался возле силосной ямы, в любимом мной местечке, где меня никто не мог видеть. Услышав, как заработал мотор, я сразу понял, что это не наш грузовик – звук был мощный и ровный. Они собирались прокатиться – отец уже звал меня. Но я не откликнулся, и они уехали без меня.

Я не стал больше искать Тэлли и пошел обратно домой. Стейси сидела на табуретке под деревом, с убитым видом глядя на поля и скрестив руки, словно чувствовала себя совершенно несчастной. «Бьюика» возле дома не было.

– А ты что же, не поехал прокатиться? – спросила она меня.

– Нет, мэм.

– А почему?

– Да просто не поехал.

– А ты когда-нибудь на легковушке катался? – Тон ее был насмешливым, так что я решил соврать:

– Нет, мэм.

– Тебе сколько лет?

– Семь.

– Тебе уже семь, и ты ни разу не ездил на легковой машине?

– Не ездил, мэм.

– А телевизор когда-нибудь смотрел?

– Нет, мэм.

– А телефоном пользовался?

– Нет, мэм.

– Невероятно! – Она с отвращением покачала головой, и я пожалел, что не остался сидеть возле силосной ямы. – Ты в школу ходишь?

– Да, мэм.

– Слава Богу, хоть это есть. Читать уже умеешь?

– Да, мэм. И писать тоже.

– Собираешься закончить среднюю школу?

– Конечно.

– А твой отец закончил?

– Закончил.

– А дед?

– Нет, мэм.

– Так я и думала. А у вас тут кто-нибудь в колледже учится?

– Пока нет.

– Как тебя понимать?

– Мама говорит, что я пойду учиться в колледж.

– Сомневаюсь. Откуда у вас деньги на колледж?

– Мама говорит, что я все равно пойду.

– Да нет, ты вырастешь и станешь еще одним нищим фермером и будешь выращивать хлопок, как твои отец и дед.

– Это мы еще посмотрим! – сказал я.

Она в полном разочаровании покачала головой.

– А вот я два года посещала колледж! – сообщила она гордо.

Ну, ума тебе это не прибавило, хотелось мне сказать. Возникла длинная пауза. Я хотел уйти, но не был до конца уверен, каким образом можно выйти из разговора. Она очень прямо сидела на табуретке и рассеянно смотрела вдаль, накапливая яду для следующего укуса.

– Просто уму непостижимо, какие вы тут отсталые! – наконец произнесла она.

Я изучал свои ступни. Если не считать Хэнка Спруила, я никогда еще не встречал человека, столь же неприятного, как эта Стейси. Что бы сейчас сделал Рики? Скорее всего послал бы ее куда подальше. Мне такое было не по зубам, так что я решил просто уйти.

«Бьюик» уже возвращался, за рулем сидел отец. Он остановил машину, и все взрослые вылезли из нее. Джимми Дэйл крикнул Спруилам, чтобы шли сюда. Посадил Бо, Дэйла и Трота на заднее сиденье, а Хэнка на переднее, и они поехали по нашей грунтовке в сторону реки, поднимая за собой клубы пыли.

* * *

День уже клонился к вечеру, когда Джимми Дэйл впервые сказал, что они скоро поедут. Мы-то только и ждали, что они уедут, а я особенно беспокоился, что они могут проторчать достаточно долго, чтобы остаться к ужину. Не мог я себе представить, что буду сидеть с ними за одним столом и пытаться жевать, а Стейси будет отпускать свои комментарии по поводу нашей еды и привычек. Пока что она только и делала, что выражала всяческое презрение по отношению к нашей жизни, значит, и за ужином продолжит в том же духе.

Наконец мы медленно двинулись к «бьюику»; прощание, как обычно, длилось целую вечность.

У нас тут никто никогда никуда не торопился, когда наставало время уезжать. Кто-нибудь заявлял, что время уже позднее, потом это повторялось еще раз, потом кто-нибудь делал первый шаг в сторону машины или грузовика, и тут все начинали многословно прощаться. Жали друг другу руки, похлопывали по спине, обменивались разными обещаниями. Так все и шло, пока гости не усаживались в свою машину, и тут процесс вдруг замирал, потому что кто-нибудь вдруг вспоминал какую-нибудь занимательную историю. Потом опять объятия и обещания вскоре приехать еще раз. Наконец в результате значительных усилий все отбывающие наконец благополучно рассаживались в своем транспортном средстве, но тут провожающие засовывали головы внутрь и начинался новый раунд прощаний и обещаний. Иногда в такой момент кто-то рассказывал еще какую-нибудь историю. Потом кто-то начинал протестовать, и наконец заводился мотор, а затем машина или грузовик медленно разворачивалась, и все вокруг принимались махать ей вслед.

А когда дом уже скрывался из виду, кто-нибудь (но не водитель) непременно задавал вопрос: «И куда было спешить?»

А кто-то из оставшихся на переднем дворе, все еще маша рукой вслед уезжающим, обязательно спрашивал: «Интересно, с чего это они вдруг заторопились?»

Когда мы добрались до машины, Стейси что-то прошептала на ухо Джимми Дэйлу. Он повернулся к маме и сказал:

– Ей надо в туалет.

Мама явно заволновалась. Туалета у нас не было. Мы пользовались обычной уличной уборной, маленьким деревянным сортиром, устроенным над глубокой ямой за сараем для инструментов, на полпути от заднего крыльца к амбару.

– Идемте со мной, – сказала ей мама, и они пошли. Джимми Дэйл тут же припомнил какую-то еще историю об одном из местных ребят, который поехал в Флинт и был там арестован за появление на улице в пьяном виде, когда вывалился из бара. Я потихоньку отодвинулся от них и, пройдя дом насквозь, сбежал с заднего крыльца и направился по тропинке между двумя курятниками к точке, откуда мне было видно, как мама ведет Стейси к сортиру. А та внезапно замерла на месте, с явным неудовольствием осмотрела наши «удобства», очевидно, не испытывая желания туда заходить. Однако выбора у нее не было.

Мама оставила ее там и вернулась на передний двор.

И тут я нанес свой удар. Как только мама скрылась, я постучался в дверь сортира. Услышал приглушенный вскрик, а затем отчаянное:

– Кто это?!

– Мисс Стейси, это я, Люк.

– Занято! – пропищала она, едва выговорив это слово, словно ее душила влажность, вечно стоявшая в нашем сортире. Внутри было темно, свет туда проникал только сквозь щели между досками.

– Не выходите сразу! – сказал я как можно более паническим тоном.

– А что такое?

– Тут здоровенный черный полоз!

– О Господи! – охнула она. Она бы, наверное, снова грохнулась в обморок, если бы уже не сидела.

– Сидите тихо! – сказал я. – А то он поймет, что вы там, внутри.

– Боже мой! – дрожащим голосом простонала она. – Сделай что-нибудь!

– Не могу. Он здоровенный и кусается!

– Что ему нужно?! – умоляющим тоном сказала она, явно готовая заплакать.

– Не знаю. Он всегда болтается там, где дерьмо.

– Приведи сюда Джимми Дэйла!

– Хорошо, только не выходите! Он прямо возле порога. Думаю, он уже понял, что вы там, внутри.

– О Господи! – повторила она и заплакала. Я, пригибаясь, побежал назад, проскочил между курятниками, потом обежал вокруг огорода и приблизился к дому с восточной стороны. Шел я медленно и тихо, пробираясь между кустов, что служили оградой нашего участка, пока не добрался до густых зарослей, в которых можно было спрятаться и спокойно наблюдать за тем, что происходит у нас на переднем дворе. Джимми Дэйл стоял, облокотясь на машину, и все рассказывал свою историю, дожидаясь, когда его молодая жена покончит со своими делами.

Время тянулось и тянулось. Мои родители, Паппи и Бабка слушали истории Джимми Дэйла и смеялись, а он, закончив одну, тут же принимался за следующую. Время от времени кто-нибудь бросал взгляд в сторону сортира.

В конце концов мама не выдержала и пошла проверять, что там со Стейси. Минуту спустя от сортира донеслись их голоса, и Джимми Дэйл рванул туда же. Я поглубже запрятался в кусты.

* * *

Когда я вернулся в дом, было уже почти темно. Я наблюдал за домом издали, из-за силосной ямы, и видел, что мама и Бабка занялись приготовлением ужина. Я и так уже достаточно нашкодил, не хватало только еще и к ужину опоздать.

Все сидели, и Паппи приготовился благословить нашу пищу, когда я вошел в дверь с задней веранды и тихо занял свое место. Все смотрели на меня, но я лишь уставился в свою тарелку. Паппи быстро прочитал молитву, и все принялись накладывать себе в тарелки. После некоторого молчания, когда в воздухе уже скопилось достаточно напряжения, отец спросил:

– Ты где был, Люк?

– На речку ходил.

– Зачем?

– Просто так. Прогулялся.

Это звучало достаточно подозрительно, но они пропустили мое вранье мимо ушей. Потом Паппи, хорошо подгадав момент и с явной подковыркой в голосе, спросил:

– И много ты там видел здоровенных полозов? – Он был едва в состоянии произносить слова, так его распирало.

Я осмотрел всех, сидящих за столом. Бабка стиснула зубы, стараясь не улыбаться. Мама прикрыла рот салфеткой, но ее выдавали глаза: она тоже готова была рассмеяться. Отец как раз сунул в рот приличный кусок и как-то все же сумел его прожевать, сохраняя на лице спокойствие.

Но Паппи уже спекся. Он взорвался хохотом, хотя все остальные все еще всеми силами старались не заржать.

– Это ты здорово придумал, Люк! – едва сумел выговорить Паппи, когда наконец перевел дыхание. – Будет ей урок!

Наконец засмеялся и я, но не по поводу своего розыгрыша, а глядя на хохочущего Паппи и на то, как остальные трое по-прежнему пытались сделать вид, что ничего смешного не произошло.

– Ладно, хватит тебе, Илай, – сказала Бабка, обретя наконец способность двигать губами.

Я наложил себе хорошую порцию бобов и принялся за еду. За столом все наконец успокоилось, и мы продолжали жевать в полном молчании.

* * *

После ужина отец повел меня прогуляться до сарая с инструментами. На его двери висела ореховая палка, которую он сам вырезал и отполировал до полного блеска. Она предназначалась для меня.

Меня приучили вести себя как мужчина, когда наказывают. Плакать и кричать запрещалось, по крайней мере громко. В такие ужасные минуты меня всегда поддерживал пример Рики. Я слышал страшные истории о том, какие порки задавал ему Паппи, и, по словам и его родителей, и моих, он никогда не позволял себе заплакать. Когда Рики был маленьким, порка была для него настоящим испытанием.

– Это была скверная штука, как ты поступил со Стейси, – начал отец. – Она ж была гостьей на нашей ферме, к тому же она замужем за твоим двоюродным братом.

– Да, сэр.

– Зачем ты это сделал?

– Потому что она сказала, что мы глупые и отсталые. Небольшое преувеличение никогда не помешает.

– Вот как?

– Да, сэр. И она мне не понравилась, да и тебе тоже, вообще никому не понравилась!

– Может, и так, но все равно старших надо уважать. Ну и на сколько ударов палкой это тянет, по твоему мнению?

– На один, – ответил я. Это была моя обычная оценка.

– Думаю, что на два, – сказал он. – А как насчет скверных выражений?

– Не думаю, что они такие уж скверные.

– Они просто недопустимые.

– Да, сэр.

– Сколько ударов за это?

– Один.

– Сойдемся на трех за все? – спросил он. Он никогда не наказывал меня, пока был сердит, так что у меня всегда была возможность поторговаться. Три удара казались мне заслуженным наказанием, но я всегда немного упирался. В конце концов, удары-то получал я. Так почему бы и не поспорить?

– Два будет достаточно.

– Нет, три. Поворачивайся.

Я с трудом сглотнул, скрипнул зубами, повернулся и наклонился, ухватившись за колени. И он три раза врезал мне по заднице своей ореховой палкой. Больно было!.. Однако он сейчас явно не очень старался. Бывало и похуже.

– Ступай в кровать, прямо сейчас! – приказал он, и я бросился в дом.