Текст книги "Покрашенный дом"

Глава 20

Теперь, когда у Хэнка было 250 долларов, выигранных у Самсона, он совсем утратил какой бы то ни было энтузиазм по поводу сбора хлопка. «А где Хэнк?» – спросил Паппи у мистера Спруила, когда мы разбирали свои мешки и приступали к работе утром в понедельник. «Спит, наверное», – последовал краткий ответ, и больше по этому поводу ничего сказано не было.

На поле он появился где-то в середине утра. Не знаю точно когда – я был на другом конце своего ряда хлопчатника, но вскоре я услышал голоса и понял, что у Спруилов опять какая-то ссора.

Примерно за час до ленча небо начало темнеть, и с запада подул слабый ветерок. Когда солнце скрылось за тучей, я перестал собирать хлопок и начал рассматривать облака. В сотне ярдов от меня Паппи был занят тем же самым – стоял, уперев руки в боки и сдвинув соломенную шляпу набок, и, хмурясь, пялился на небо. Ветер все усиливался, а небо все больше темнело, и вскоре жара совершенно спала. Все наши бури и грозы приходили со стороны Джонсборо, их путь здесь называли Коридором торнадо.

Первым ударил град – тяжелые градины были размером с горошину, и я бросился к трактору. Небо на юго-западе стало темно-синим, почти черным. На нас неслись низкие тучи. Спруилы быстро двигались вдоль рядов хлопка, тоже направляясь к прицепу. Мексиканцы уже бежали к амбару.

Я тоже побежал. Градины били по спине, заставляя бежать еще быстрее. Ветер уже свистел в ветвях деревьев у реки и пригибал к земле стебли хлопчатника. Где-то позади ударила молния, и я услышал, как кто-то из Спруилов, кажется, Бо, вскрикнул от испуга.

– Ну, нам тут теперь делать нечего, – говорил Паппи отцу, когда я подбежал. – При такой-то грозе.

– Поехали домой, – сказал отец.

Мы погрузились в прицеп, со всей поспешностью карабкаясь в его кузов, и, когда Паппи развернул трактор к дому, дождь навалился на нас со всей силой. Холодные струи лупили в нас сбоку, сносимые яростным ветром. Мы немедленно промокли насквозь; с нас текло так, словно мы искупались в речке.

Спруилы сгрудились все вместе, усадив Тэлли в середину. Отец сел рядом с ними, прижав меня к себе, словно меня могло унести ветром. Мама с Бабкой ушли с поля незадолго перед тем, как началась гроза.

Ветер налетал сильными порывами. Поднялась такая пыль, что едва можно было разглядеть ряды хлопчатника всего в нескольких футах впереди. «Быстрее, Паппи!» – повторял я все время. Гроза так гремела, что не было слышно даже знакомого перестука тракторного движка. Снова ударила молния, на этот раз гораздо ближе, так близко, что у меня заложило уши. И я подумал, что мы все сейчас погибнем.

Мне показалось, прошла целая вечность, пока мы добирались до дому. А когда добрались, дождь внезапно прекратился. Небо стало еще более темным, совершенно черным, везде и повсюду. «Торнадо идет!» – громко сказал мистер Спруил, когда мы вылезали из прицепа. Далеко на западе, за рекой, высоко над линией деревьев появилось закрученное облако, нижним концом направленное к земле. Оно было светло-серого цвета, почти белого на фоне черного неба, и оно росло и росло в размерах, и по мере того как оно – очень медленно – приближалось к земле, от него исходил все более мощный рев. Оно было еще в нескольких милях от нас и по этой причине пока не казалось слишком опасным.

Торнадо – обычная вещь в нашей части Арканзаса. Я всю жизнь слышал рассказы о них. Несколько десятков лет назад, как рассказывали, отец Бабки умудрился пережить особенно страшный смерч, который все ходил и ходил кругами, несколько раз возвращаясь к его ферме. История была сомнительная, Бабка ее повторяла без особой уверенности в ее правдивости. Смерчи были частью нашей жизни, правда, сам я до сих пор ни одного не видел.

– Кэтлин! – крикнул отец в сторону дома. Он хотел, чтобы мама тоже не пропустила такое зрелище. Я глянул на амбар – там стояли мексиканцы, не менее нас пораженные. Некоторые тыкали пальцем в небо.

Мы наблюдали за смерчем молча, как завороженные, без особого страха и ужаса, потому что он был достаточно далеко от нашей фермы и явно проходил мимо, направляясь к северо-востоку. Двигался он медленно, словно отыскивая удобное место, чтобы ударить по земле. Его хвост был ясно виден над горизонтом, высоко над землей, и он крутился там, в пространстве, иногда подпрыгивая, словно примериваясь, когда и где нанести удар. Основная масса торнадо была так сильно закручена, что образовала почти идеальный вертикальный конус, направленный узким концом вниз и заворачивающийся в яростно извивающуюся спираль.

Позади нас хлопнула дверь с сеткой. На ступеньках появились мама с Бабкой, на ходу вытирая мокрые руки кухонными полотенцами.

– Он на город идет, – сказал Паппи с большой уверенностью, как будто умел предсказывать, куда ударит торнадо.

– Я тоже так думаю, – поддержал его отец, вдруг заделавшийся опытным предсказателем погоды.

Хвост смерча спустился еще ниже и перестал подпрыгивать. Казалось, он и в самом деле достал до земли, где-то далеко от нас, потому что мы уже не видели его нижнего конца.

Церковь, джин, кинотеатр, бакалея Попа и Перл – я уже подсчитывал убытки и разрушения, когда торнадо вдруг поднялся вверх и как бы полностью растворился в воздухе.

Тут позади нас снова послышался рев и грохот. Через дорогу от нашей фермы, в глубине участка Джетеров, появился еще один торнадо. Он успел подобраться совсем близко, пока мы наблюдали за первым. До него оставалось еще мили две, и он, казалось, идет прямо на нас. Секунду или две мы в ужасе смотрели на него, не в силах пошевелиться.

– Пошли все в амбар! – заорал Паппи. Кто-то из Спруилов уже бежал к их лагерю, как будто от смерча можно укрыться в палатке.

– Все вон туда! – кричал мистер Спруил, указывая на амбар. Все вдруг начали кричать и вопить, тыкать пальцами и носиться взад-вперед. Отец схватил меня за руку, и мы побежали. Земля под ногами дрожала, ветер свистел в ушах. Мексиканцы разбежались во все стороны: некоторые решили, что лучше укрыться в поле, другие понеслись к нашему дому, пока не увидели, что мы бежим к амбару. Хэнк промчался мимо меня с Тротом на спине. Тэлли тоже нас обогнала.

Прежде чем мы добрались до амбара, смерч оторвался от земли и быстро поднялся в воздух. Паппи остановился и стал смотреть, потом его примеру последовали и все остальные. Торнадо немного сдвинулся к востоку от нашей фермы и, вместо того чтобы обрушиться на нас всей своей силой, оставил после себя лишь потоки темной от грязи дождевой воды да брызги мокрой глины. Мы видели, как он поднялся еще выше, словно высматривая другое место для удара, так же как первый смерч.

Несколько минут мы стояли молча, напуганные и пораженные, не в силах вымолвить хоть слово.

Я внимательно изучал облака по всему небу, совсем не желая снова оказаться застигнутым врасплох. Я был не одинок – остальные тоже озабоченно озирались по сторонам.

Потом опять начался дождь, и мы пошли в дом.

* * *

Гроза и буря бушевали два часа и вывалили на нас практически все, что могло найтись у природы в запасе: ветер ураганной силы, слепящий дождь, смерчи, град и молнии, сверкавшие так близко, что мы не раз прятались под кровати. Спруилы укрылись у нас в общей комнате, а сами мы рассыпались по всему дому. Мама все время прижимала меня к себе. Она до смерти боялась гроз, для нее любая подобная непогода была еще страшнее, чем для остальных.

Сам я не очень представлял, как именно мы погибнем – то ли нас унесет ветром, то ли убьет ударом молнии, то ли смоет потоком воды. Но мне было ясно, что нам пришел конец. А вот отец проспал чуть ли не всю грозу, и его равнодушное к ней отношение немного подбадривало остальных. Он привык на фронте укрываться в «лисьих норах», и немцы в него стреляли, так что он ничего не боялся. Мы все трое лежали на полу у них в спальне – отец похрапывал, мама молилась, а я лежал между ними и прислушивался к грохоту грозы. Думал про Ноя и про сорок дней непрерывных дождей и ждал, что наш маленький дом вот-вот просто оторвется от земли и поплывет.

* * *

Когда дождь и ветер наконец прекратились, мы вышли наружу, чтобы осмотреть нанесенный ими ущерб. Однако если не считать вымокшего хлопка, повреждений оказалось на удивление немного – несколько сломанных ветвей деревьев, размытые, как обычно, канавы, несколько вырванных с корнем помидорных кустов в огороде. Хлопок к завтрашнему утру высохнет, и мы опять примемся за работу.

За поздним ленчем Паппи сказал:

– Думаю, надо мне съездить поглядеть, как там джин.

Нам всем хотелось поехать в город. А вдруг смерч сровнял его с землей?

– А я хочу съездить в церковь, – сказала Бабка.

– И я тоже, – сказал я.

– А в церковь-то тебе зачем?

– Хочу поглядеть, не снесло ли ее смерчем.

– Ладно, поехали, – сказал Паппи, и мы все вскочили с мест. Грязные тарелки просто свалили в раковину – я такого никогда еще не видел.

На дороге была сплошная грязь, а некоторые ее участки были просто смыты. Мы проехали с четверть мили – пикап мотало и заносило, – пока не уперлись в здоровенную промоину. Паппи попробовал преодолеть ее вброд на первой передаче, по левому краю, ближе к хлопковому полю Джетеров. Грузовичок тыркнулся и встал, а потом осел – мы безнадежно застряли. Отец пошел обратно на ферму – привести наш «Джон Дир», а мы остались ждать. Как обычно, я сидел в кузове пикапа, так что мне было где двигаться. А вот мама была втиснута между Паппи и Бабкой на переднем сиденье. Кажется, Бабка была первой, кто заметил, что это, по всей вероятности, была не самая удачная мысль – поехать в город. Паппи просто молча кипел.

Потом вернулся на тракторе отец. Он зацепил нас двадцатифутовой цепью за передний бампер и медленно вытянул грузовичок из ямы. Мужчины решили, что лучше пусть трактор тянет нас и дальше, до самого моста. Когда мы до него добрались, Паппи отцепил цепь, и отец поехал вперед на тракторе. Когда он пересек реку, пикап тронулся следом. На другом берегу дорога была еще хуже, так что пикап снова пришлось тащить трактором на цепи еще две мили, пока мы не добрались до грейдера. Там мы оставили «Джон Дир» и направились в город, если, конечно, он еще стоял на своем месте. Господь один ведает, какая разруха нас там ожидает. Я едва скрывал возбуждение.

В конце концов мы все же выбрались на шоссе, и когда повернули в сторону Блэк-Оука, за нами на асфальте остался длинный грязный след. Неужели трудно все дороги замостить? – спрашивал я себя.

Вокруг все вроде бы было в норме. Двигаясь по шоссе, мы, не заметили ни поваленных деревьев, ни побитых градом полей, ни мусора, разбросанного на целые мили, ни зияющих разрушений. Все дома вроде бы были в порядке. Поля были пусты, потому что весь хлопок вымок, но если не считать этого, то жизнь продолжалась как всегда.

Стоя на тракторе позади сиденья водителя и глядя поверх тента, под которым сидел отец, я напрягал зрение, пытаясь разглядеть приближающийся город. И вскоре он был уже полностью виден. Джин стоял на своем месте. Господь уберег и церковь. Магазины на Мэйн-стрит были целы и невредимы. «Слава Богу», – сказал отец. Я не испытал неудовольствия от того, что все здания целы, но все же гроза и ураган могли сделать что-нибудь и поинтереснее.

Мы оказались не единственными любопытными. Движение по Мэйн-стрит было весьма оживленное, на тротуарах толпились люди. По понедельникам такого обычно не бывало. Мы остановились у церкви, и, как только убедились, что она не пострадала, я тут же поскакал к Попу и Перл, где топталось особенно много народу. Мистер Ред Флетчер уже собрал вокруг себя большую группу слушателей, и я успел как раз вовремя.

По словам мистера Реда, который жил к западу от города, он заранее знал, что к нам вот-вот пожалует смерч, потому что его старый бигль спрятался под кухонный стол, а это было очень серьезным предупреждением. Поняв, на что намекает собака, мистер Ред принялся разглядывать небо и вскоре заметил, как оно чернеет, что его уже не удивило. Он услышал рев смерча еще до того, как увидел его. И тот обрушился вниз неизвестно откуда прямо на его ферму и крутился по ней достаточно долго, чтобы сравнять с землей два курятника и снести с дома крышу. Осколок стекла до крови рассек кожу его жене, так что у нас теперь была и настоящая жертва торнадо. Позади себя я слышал возбужденный шепот – народ обсуждал идею поехать на ферму Флетчера и самим осмотреть разрушения.

– А как он выглядел? – спросил кто-то.

– Черный, как уголь, – сказал мистер Ред. – И грохот от него – как от грузового состава.

Это было гораздо более интересно, потому что от нас смерчи выглядели светло-серыми, почти белыми. А у него смерч был черный. По всей вероятности, на наши края обрушились несколько разных торнадо.

Тут рядом появилась и миссис Флетчер. Рука ее была вся замотала бинтами и висела на перевязи, так что все сразу уставились на нее. Она выглядела так, словно вот-вот потеряет сознание, прямо тут, на тротуаре. Она продемонстрировала всем свою перевязанную руку и переключила всеобщее внимание на себя, но тут мистер Ред сообразил, что потерял аудиторию, и снова стал рассказывать. Он сообщил, что торнадо потом поднялся над землей и начал приплясывать в воздухе. А сам он запрыгнул в свой грузовик и попытался ехать следом. Он довольно долго преследовал смерч, пробиваясь сквозь ветер и град, и почти догнал его, когда тот стал заворачивать.

Грузовик мистера Реда был постарше, чем пикап Паппи. И некоторые в толпе стали оглядываться по сторонам с явным недоверием. А мне хотелось, чтобы кто-нибудь из взрослых спросил: «А что бы ты стал делать, Ред, если б догнал его?» Но Ред уже сказал, что бросил погоню и вернулся домой, чтобы позаботиться о миссис Флетчер. И когда он в последний раз видел торнадо, тот направлялся прямо к городу.

Паппи потом сказал мне, что мистер Ред Флетчер всегда врет, даже если правда выглядит лучше.

В тот день в Блэк-Оуке можно было услышать много вранья. Или, скажем так, преувеличений. Рассказы о смерче повторялись и передавались с одного конца Мэйн-стрит на другой. У кооператива Паппи рассказывал, что видели мы, и по большей части придерживался фактов. Его история о двух смерчах захватила всех и привлекла всеобщее внимание, но тут вперед вышел мистер Лэм по кличке Голландец, который заявил, что видел три! Его жена подтвердила его слова, и Паппи пошел к своему грузовичку.

К тому времени, когда мы выехали из города, всем уже казалось чудом, что при таком ужасном светопреставлении не погибли сотни людей.

Последние облака рассеялись к наступлению сумерек, но жара больше не вернулась. После ужина мы уселись на веранде и стали ждать передачу про «Кардиналз». Воздух был чистый и свежий – первый признак осени.

У «Кардиналз» было впереди еще шесть матчей – три против «Редз» и три против «Кабз». И все они должны были играться дома, на стадионе «Спортсменз-парк». Но поскольку «Доджерс» были на семь игр впереди и занимали первое место в таблице, сезон для нас был уже окончен. Стэн Мьюзиэл, Настоящий Мужчина, лидировал в лиге как лучший бэттер, а кроме того, у него было больше всех точно отбитых мячей и «даблов». Чемпионат «Кардиналз» не выиграют, но все равно за нашу команду выступает самый лучший игрок. Вернувшись домой после поездки в Чикаго, команда будет рада играть в Сент-Луисе, на своем поле, – так нам сообщил Харри Карай, который частенько распространял об игроках всякие слухи, словно все они жили с ним в одном доме.

Мьюзиэл сделал «сингл», а потом «трипл», и счет после девяти иннингов был три – три. Было уже поздно, но мы сегодня не очень устали. Гроза прогнала нас с поля, да и прохладной погодой можно было насладиться. Спруилы сидели вокруг костра и тихо разговаривали, радуясь тому, что Хэнка нет рядом. Он после ужина частенько куда-то исчезал.

В середине десятого иннинга Шёндинст из команды «Редз» заделал «сингл», а когда к пластине вышел Стэн Мьюзиэл, фэны словно с ума посходили, как назвал это Харри Карай (который, по словам Паппи, частенько сам смотрел один матч, а комментировал другой). Зрителей было меньше десяти тысяч; даже нам было слышно, что народу на стадионе маловато. Но Харри производил достаточно шума, чтобы заменить недостающие двадцать тысяч. После 148 матчей он горел точно таким же энтузиазмом, как в день открытия чемпионата. Мьюзиэл сделал «дабл» – это был уже его третий точный удар за матч, – обойдя Шёндинста. Счет стал четыре – три.

Если бы это было месяц назад, у нас на передней веранде был бы праздник, как и у Харри. А я потом изображал бы эту игру у нас во дворе, обегая базы и добираясь до второй, как это делал Настоящий Мужчина Стэн. После такой замечательной победы мы бы пошли спать совершенно счастливыми, хотя Паппи все равно продолжал бы бурчать, что менеджера команды пора выгнать.

Но сейчас все было иначе. Выигранный матч уже практически ничего не значил; сезон был почти завершен, «Кардиналз» были на третьем месте.

Наш передний двор был заполнен Спруилами. Лето кончилось.

Паппи выключил радио, когда Харри завершал свою трансляцию. «Нет, Баумхольцу его не догнать», – сказал Паппи. Фрэнки Баумхольц из команды «Кабз» отставал от Мьюзиэла на шесть очков в гонке на титул лучшего бэттера.

Отец крякнул в знак согласия. Мужчины нынче во время матча вели себя тише обычного. Гроза и прохладная погода поразили их как болезнь. Осень была уже на пороге, а почти треть урожая хлопка была еще не убрана. Семь месяцев погода стояла почти идеальная, естественно, теперь ей пришло время меняться.

Глава 21

Осень продлилась меньше двадцати четырех часов. На следующий день к полудню снова воцарилась жара, хлопок был сухой, земля закаменевшая, и все мечты о прохладе и опавших листьях были забыты. Мы опять начали с края поля возле реки – пошел второй сбор. Третий сбор мог начаться позже, уже осенью, – его называли «рождественский сбор», – тогда будем убирать самые последние остатки хлопка. К тому времени наемные рабочие с гор и мексиканцы уже уедут.

Большую часть дня я держался поближе к Тэлли и трудился изо всех сил, чтобы не отставать от нее. Она почему-то держалась отчужденно, и мне отчаянно хотелось выяснить почему. Спруилы были все напряженные – никакого пения или смеха не доносилось с их стороны поля, да и словами они редко обменивались. Хэнк вышел на работу в середине утра и стал неторопливо собирать хлопок. Остальные Спруилы, кажется, избегали его.

Ближе к вечеру я с трудом дотащился до прицепа – в последний раз на сегодня, как я надеялся. До окончания работы оставался еще час, и я стал высматривать маму. Вместо нее я увидел Хэнка, он вместе с Бо и Дэйлом стоял по ту сторону прицепа и ждал, чтобы Паппи или отец взвесили собранный ими хлопок. Я нырнул между стеблей, чтобы они меня не заметили, и стал дожидаться кого-нибудь из своих.

Хэнк говорил, как всегда, громко. «Надоело мне этот хлопок собирать, – сказал он. – Устал до чертиков! Я тут думал о какой-нибудь другой работе и придумал, как добывать деньги. Много денег. Я поеду следом за этой компанией аттракционов, буду ездить за ними из города в город и вроде как прятаться, пока старина Самсон и его баба собирают с простаков баксы. Буду ждать, пока не наберется побольше. Буду смотреть, как он выкидывает с ринга этих хилых уродов, а когда он устанет, выпрыгну вдруг и поставлю полсотни баксов, а потом заделаю ему козью морду и заберу все деньги! Если удастся такое устраивать хотя бы раз в неделю, это ж две тыщи баксов в месяц! Двадцать четыре тыщи в год! Наликом! Черт побери, я ж богатым стану!»

Голос его звучал очень недобро, но когда он закончил, Бо и Дэйл рассмеялись. Даже я был готов признать, что все это звучало забавно.

– А если Самсону это надоест? – спросил Бо.

– Шутишь, что ли? Он же величайший в мире борец, приехал прямо из Египта. Никого не боится. Черт возьми, я у него и бабу могу увести! Она ж красивая, правда ведь?

– Тебе придется иногда и поддаваться ему, – сказал Бо. – Иначе он с тобой не будет бороться.

– А мне нравится идея насчет его бабы, – сказал Дэйл. – Мне самому понравились ее ноги.

– Остальное у нее тоже ничего, – сказал Хэнк. – Погодите! Есть идея получше! Я выгоню его и сам стану Самсоном, новым Самсоном! Отращу волосы до задницы, покрашу в черный цвет, добуду себе шорты из леопардовой шкуры, буду говорить с акцентом, и все эти темные работяги будут думать, что я и впрямь из Египта. И Далила никуда от меня не денется!

Смеялись они долго и громко; и их веселье оказалось заразным – я тоже посмеивался про себя, представляя, как Хэнк бегает по рингу в леопардовых шортах и пытается убедить народ, что он приехал из Египта. Только он ведь наверняка будет увечить своих противников и распугает всех желающих.

Тут к прицепу подошел Паппи и начал взвешивать хлопок. Потом появилась мама и сказала мне шепотом, что хочет уже идти домой. Я тоже хотел. И мы проделали весь этот длинный путь вместе, молча, оба довольные тем, что день уже почти закончился.

* * *

Покраска дома возобновилась. Мы заметили это из огорода, а при более близком рассмотрении обнаружили, что наш маляр – мы все еще считали, что это был Трот, – добрался уже до пятой доски снизу и нанес первый слой краски на кусок обшивки размером с небольшое окно. Мама чуть прикоснулась к краске пальцем; на его кончике остался маленький след.

– Свежая, – сказала она, оглядываясь в сторону переднего двора. Трота, как обычно, видно не было.

– Ты по-прежнему думаешь, что это он? – спросил я.

– Да, думаю, он.

– А где он краску взял?

– Тэлли ему покупает, из тех денег, что получает за хлопок.

– Кто тебе сказал?

– Я спросила у миссис Фоли, в скобяной лавке. И она мне сказала, что мальчик-инвалид с гор и его сестра купили у нее две кварты белой эмалевой краски для наружных работ и небольшую кисть. Она решила, что это очень странно – чтобы люди с гор покупали краску.

– А сколько стоят две кварты краски?

– Ну, не очень много.

– Ты расскажешь Паппи?

– Да.

Мы быстро выбрались из огорода, набрав совсем немного овощей – помидоры, огурцы да два красных перца, попавшихся на глаза. Остальная команда сборщиков скоро должна была явиться с поля, и я с нетерпением ждал взрыва, который неминуемо грянет, как только Паппи узнает о том, что кто-то красит его дом.

В течение нескольких минут, пока снаружи доносился краткий и тихий обмен репликами, я был вынужден сидеть в кухне и резать огурцы. Такая тактика позволяла избежать недоразумений в дальнейшем. Бабка слушала по радио сводку новостей, мама занималась готовкой. Потом отец и Паппи пошли к восточной стене дома и осмотрели результаты работы Трота.

Потом они вернулись в кухню. Мы сели, прочли благодарственную молитву и приступили к еде, разговаривая только о погоде. Если Паппи и разозлился по поводу покраски дома, то не показывал этого. Может, просто слишком устал.

На следующий день мама не пустила меня в поле, да и сама явно старалась подольше задержаться дома. Она вымыла посуду после завтрака, кое-что постирала, и при этом мы все время следили за передним двором. Бабка уже ушла в поле, но мы с мамой все еще торчали дома, занимаясь всякими мелкими домашними делами, лишь бы не сидеть без дела.

Трот так и не появился. Куда-то смылся в переднего двора. Зато появился Хэнк. Он вылез из палатки около восьми и долго гремел жестянками и банками, пока не нашел остатки утренних хлебцев. Сжевал все, ничего не оставив, потом рыгнул и посмотрел в сторону нашего дома, словно собирался совершить на него налет в поисках еды. В конце концов он встал и побрел мимо силосной ямы в сторону прицепа с хлопком.

Мы все ждали, поглядывая в окна, выходящие на передний двор. Трота по-прежнему видно не было. В конечном итоге мы бросили это занятие и пошли в поле. А когда мама три часа спустя вернулась, чтобы приготовить ленч, несколько досок под моим окном белели свежей краской. Трот медленно продвигался к задней части дома. Фронт работ ему ограничивали его малый рост и стремление действовать в полном одиночестве. При нынешних темпах он успеет покрасить только половину восточной стены, а там Спруилам уже настанет время паковать вещи и возвращаться к себе в горы.

* * *

После трех дней мира и тяжкого труда пришла пора для нового конфликта. После завтрака Мигель перехватил Паппи у трактора, и они вместе направились к амбару, где уже ждали остальные мексиканцы. В утреннем полумраке я потащился следом, достаточно близко, чтобы все слышать, но так, чтобы меня никто не заметил. В амбаре на чурбаке, низко опустив голову, сидел Луис. Вид у него был такой, как будто он заболел. Паппи подошел ближе и внимательно его осмотрел. Луис выглядел так, словно его избили.

Мигель на своем ломаном английском торопливо рассказал, что случилось. Оказывается, ночью кто-то вдруг принялся швырять в амбар комья сухой глины. Первый ком попал в стену сеновала, как только мексиканцы улеглись спать. Звук был как от выстрела – доски затряслись, казалось, весь амбар задрожал. Прошло несколько минут, и в стену угодил второй такой же снаряд. А потом еще один. Прошло минут десять, и они уже было решили, что все кончилось, но тут ударил еще один ком, на этот раз по жестяной крыше, прямо у них над головой. Они разозлились и перепугались, спать было совершенно невозможно. Сквозь щели в стене они пытались разглядеть хоть что-то на хлопковом поле позади амбара. Тот, кто над ними измывался, явно сидел где-то там, спрятавшись среди стеблей хлопчатника, незаметный во тьме ночи, скрываясь, как последний трус.

Луис медленно отворил дверь сеновала, чтобы лучше видеть, и тут ему прямо в лицо попал следующий снаряд. Это был камень, подобранный с дороги прямо напротив нашего дома. Тот, кто его швырнул, явно приберегал его как раз для такого вот случая, чтобы бросить прямо в кого-то из мексиканцев. От комьев глины только грохоту много, а вот камень был брошен явно с целью кого-нибудь искалечить.

У Луиса был разбит и порезан нос, он распух и стал вдвое больше нормального. Паппи крикнул отцу, чтобы тот привел Бабку.

А Мигель продолжал. Как только они перевязали Луиса и устроили его поудобнее, бомбардировка возобновилась. Каждые десять минут, как только они в очередной раз укладывались спать, из темноты следовал новый залп. Они внимательно следили за полем сквозь щели, но не заметили никакого движения. Было слишком темно, чтобы хоть что-то разглядеть. В конце концов метатель комьев устал развлекаться этими играми и перестал кидаться. Мексиканцы по большей части спали эту ночь урывками.

Тут прибыла Бабка и сразу же взялась за дело. Паппи отвалил прочь, ругаясь себе под нос. А я готов был разорваться пополам и никак не мог решить, чего мне больше хочется: то ли поглядеть, как Бабка лечит Луиса, то ли послушать, как Паппи выражает свое неудовольствие.

Я все же пошел следом за Паппи обратно к трактору, где он вывалил на отца такие слова, которые я совсем не понял. Потом он обрушился на все еще полусонных Спруилов, сидевших в прицепе.

– Где Хэнк? – рыкнул он на мистера Спруила.

– Спит, наверное.

– Он сегодня будет работать? – Слова Паппи звучали очень резко.

– Спросите у него самого, – сказал мистер Спруил, поднимаясь на ноги, чтобы смотреть Паппи прямо в лицо.

Паппи сделал шаг вперед:

– Мексиканцы нынче ночью не могли заснуть, потому что кто-то кидался комьями глины в стену амбара. Знаете кто?

Отец, пока сохранявший спокойствие, шагнул вперед и встал между ними.

– Нет, не знаю. Вы кого-то конкретно обвиняете? – спросил мистер Спруил.

– Ну, не знаю, – буркнул Паппи. – Все остальные целыми днями работают до упаду и спят после этого мертвым сном, смертельно уставшие к вечеру. Все – кроме Хэнка. По-моему, только у него полно свободного времени. И еще – на такой идиотский поступок только Хэнк способен.

Мне не нравился этот открытый конфликт со Спруилами. Они тоже устали от Хэнка не меньше нас, но все же они были его близкие. Кроме того, это ведь были люди с гор – стоит их разозлить, тут же уедут. А Паппи уже был готов сказать что-нибудь лишнее.

– Ладно, я с ним поговорю, – сказал мистер Спруил уже несколько мягче, как будто и сам понимал, что Хэнк – самый вероятный виновник ночного переполоха. Рот у него приоткрылся на пару дюймов, когда он посмотрел на миссис Спруил. Семейство явно пребывало из-за Хэнка в некотором смятении, они были не в состоянии его защищать.

– Поехали работать, – сказал отец. Все были рады покончить с этой стычкой. Я взглянул на Тэлли, но она смотрела в другую сторону, погрузившись в свои мысли и не обращая внимания ни на меня, ни на кого бы то ни было другого.

Луис все утро пролежал на задней веранде, приложив к лицу лед. Бабка хлопотала вокруг него, неоднократно пытаясь навязать ему свои «лекарства», но Луис держался твердо. К полудню он уже был по горло сыт всем этим врачеванием в американском духе и горел желанием вернуться в поле, сломан у него нос или нет.

* * *

Производительность труда Хэнка теперь упала с четырехсот фунтов хлопка в день до менее двухсот. Паппи от этого просто бесился. Время бежало, положение все более осложнялось, и взрослые стали чаще о чем-то шептаться. У Паппи ведь никогда не было больше 250 долларов свободных денег.

– Он нынче сколько собрал? – спросил он за ужином у отца. Мы только что произнесли благодарственную молитву и теперь раскладывали еду по тарелкам.

– Сто девяносто фунтов.

Мама в отчаянии закрыла глаза. Считалось, что ужин всей семьи – это время отдыха и общения. Она ненавидела споры во время еды. Праздные сплетни – обычная болтовня о последних событиях, о людях, с которыми мы были или, может быть, не были знакомы, – все это было в порядке вещей, но вот конфликтов она не любила. Пища как следует не будет перевариваться, если тело не расслабилось.

– У меня есть мысль поехать завтра в город, найти Стика Пауэрса и сказать ему, что этот малый мне больше не нужен, – заявил Паппи, размахивая вилкой в воздухе.

Нет, он этого никогда не сделает, мы все это прекрасно понимали. И он тоже. Если Стику каким-то образом удастся заковать Хэнка Спруила в наручники и засунуть в свою патрульную машину – а на такое зрелище я очень хотел бы полюбоваться, – остальные Спруилы тут же упакуют свое барахло и уедут в считанные минуты. А Паппи не станет рисковать урожаем из-за какого-то идиота вроде Хэнка. И мы будем по-прежнему скрипеть зубами и стараться как-то перетерпеть его присутствие на нашей ферме. И еще будем молиться и надеяться, что он больше никого не убьет и его никто не прикончит, а через несколько недель урожай уже будет убран, и он уедет.

– Ты ж не знаешь наверняка, что это он, – сказала Бабка. – Никто ж не видел, что это он в амбар кидался.