Текст книги "Покрашенный дом"

Глава 25

Перед самыми сумерками отец и мистер Леон Спруил пошли прогуляться возле силосной ямы. Отец объяснил ему, что Стик Пауэрс хочет арестовать Хэнка за убийство Джерри Сиско. А поскольку от Хэнка все равно одни неприятности, то нынче для него самый подходящий момент раствориться в ночи и вернуться к себе в горы. В конечном итоге мистер Спруил воспринял все это нормально и больше не угрожал уехать всем семейством. Тэлли была права: им были нужны деньги. И им самим до смерти надоел Хэнк. Получалось, что они останутся у нас и уберут урожай до конца.

Мы сидели на передней веранде, смотрели и прислушивались. Но не слышали резких слов и не видели признаков свертывания лагеря. Незаметно было и чтобы Хэнк собирался смотаться. В сумерках было видно, как он там мелькает, двигаясь по лагерю, присаживаясь у костра, роется в поисках остатков от ужина. Потом Спруилы по одному отправились спать. И мы тоже.

Я прочитал все молитвы и теперь лежал в постели Рики совсем без сна, размышляя о «Янкиз» и «Доджерс», когда откуда-то издали донеслись голоса спорящих. Я прокрался к окну и выглянул наружу. Вокруг было темно и тихо, какое-то время я ничего не видел. Потом тени сместились, и я увидел, что возле дороги стоят мистер Спруил и Хэнк, стоят лицом к лицу и говорят одновременно. Я не слышал, что именно они там говорят, но было понятно, что оба здорово сердиты.

Было бы слишком обидно пропустить такое. Я пробрался в коридор и постоял, пока не убедился, что все взрослые спят. Тогда я прокрался через гостиную, открыл дверь с сеткой, вылез на переднюю веранду, спустился по ступенькам и сиганул в заросли кустарника на восточной стороне нашего участка. На небе была половинка луны, там и сям виднелись облака. Через несколько минут я тихонько подобрался к самой дороге. К спору тем временем присоединилась и миссис Спруил. Они спорили по поводу драки с братьями Сиско. Хэнк непреклонно стоял на том, что он ни в чем не виноват. Родители же не хотели, чтобы его арестовали.

– Да я убью этого жирного помощника шерифа! – рычал он.

– Отправляйся-ка ты лучше домой, сынок, пусть здесь все остынут, – повторяла миссис Спруил.

– Чандлеры хотят, чтобы ты отсюда исчез, – сообщил в какой-то момент разговора мистер Спруил.

– У меня в кармане больше денег, чем у этих недоумков когда-нибудь будет, – мрачно заявил Хэнк.

Спор продолжался по нескольким направлениям сразу. Хэнк скверно отзывался о нас, о мексиканцах, о Стике Пауэрсе, о братьях Сиско, о населении Блэк-Оука в целом, он даже нашел несколько изысканных выражений в адрес собственных родителей, Бо и Дэйла. Лишь Тэлли и Трот остались незатронутыми. Словечки с его языка срывались все хуже и хуже, голос становился все громче, но мистер и миссис Спруил не отступали.

– Ну ладно, – сказал в итоге Хэнк. – Я уйду.

И кинулся к палатке за вещами. Я пробрался к самому краешку дороги, потом быстро пересек ее и упал в глубине зарослей хлопка Джетеров на другой ее стороне. Теперь мне был прекрасно виден весь наш передний двор. Хэнк складывал в старый холщовый мешок еду и одежду. Я решил, что он пешком доберется до шоссе, а дальше будет голосовать и поедет на попутных. Я пролез сквозь ряды хлопчатника и пополз по краю неглубокой канавы по направлению к реке. Я хотел увидеть Хэнка, когда он будет проходить мимо.

Они еще поспорили, потом миссис Спруил сказала:

– Мы вернемся домой через несколько недель.

На этом разговор закончился, и Хэнк протопал мимо меня, шагая по середине дороги и закинув за плечо свой мешок. Я добрался до края поля и стал смотреть, как он идет к реке.

Я невольно улыбнулся. Теперь на нашей ферме восстановится мир. Я уселся на землю и сидел там довольно долго после того, как Хэнк исчез в темноте, и благодарил звезды за то, что он в конце концов отвалил отсюда.

Я уже собирался было начать продвижение назад, когда прямо против меня, по ту сторону дороги, что-то внезапно зашевелилось. Чуть зашелестели стебли хлопчатника, из них поднялся человек и сделал шаг вперед. Он низко пригибался и двигался быстро, явно стараясь, чтобы его не заметили. Оглянулся назад, на дорогу, потом на наш дом, и тут луна на мгновение осветила его лицо. Это был Ковбой.

Несколько секунд я сидел неподвижно, боясь двинуться. Я был в полной безопасности на этой стороне от дороги, на поле Джетеров, укрывшись в их хлопке. Мне хотелось назад, домой, в постель Рики.

Но еще больше мне хотелось узнать, что затеял Ковбой.

Ковбой постоял в неглубокой канаве, потом быстро и беззвучно двинулся вперед. Он делал несколько шагов, останавливался и прислушивался. Продвигался чуть вперед и замирал на месте. Я был в ста футах позади него, все еще на поле Джетеров, продвигаясь за ним так быстро, как позволяли условия. Если он меня услышит, я просто нырну в густые заросли хлопка.

Вскоре впереди показалась сгорбленная фигура Хэнка. Он по-прежнему шагал по середине дороги, особенно не торопясь. Ковбой замедлил шаг, я тоже.

Я был босиком, так что если я наступлю на щитомордника, мне угрожает ужасная смерть. Ступай домой, твердил мне внутренний голос. Отваливай отсюда.

Если Ковбой собирается драться, то чего он ждет? Ферма уже скрылась из виду, ничего не слышно. Но впереди уже завиднелась река; может быть, Ковбой хотел добраться до нее.

Когда Хэнк приблизился к мосту, Ковбой ускорил шаг и тоже пошел по середине дороги. Я продолжал двигаться по краю хлопкового поля, я уже сильно вспотел и начал задыхаться. И все думал, что за глупость пришла мне в голову.

Хэнк достиг реки и вступил на мост. Ковбой перешел с шага на бег. Когда Хэнк прошел уже полпути по мосту, Ковбой приостановился, размахнулся и бросил вперед камень. Он упал на доски настила рядом с Хэнком, который тоже остановился и быстро повернулся назад. «А-а-а, – сказал он. – Ну иди сюда, „мокрая спина“!»

Ковбой не остановился ни на секунду. Он уже был на мосту, шагал, чуть наклонившись вперед и не выказывая никакого страха, а Хэнк стоял и ждал его, ругаясь. На вид Хэнк был в два раза больше Ковбоя. Сейчас они встретятся посредине моста, и, никаких сомнений, один из них скоро очень сильно вымокнет.

Когда они сблизились, Ковбой внезапно замахнулся и кинул еще один камень, с расстояния всего в пару шагов. Хэнк пригнулся и камень в него не попал. Тогда он бросился на Ковбоя. Раздался щелчок выкидного ножа, и в дело вступило лезвие. Ковбой держал свое оружие высоко. Хэнк остановился на мгновенье и махнул своим мешком. Мешок попал Ковбою по голове и сбил с него шляпу. Теперь они ходили кругами по узкому мосту, выбирая удобный момент для нападения. Хэнк рычал и ругался, не сводя глаз с ножа, а потом сунул руку в мешок достал оттуда какую-то банку. Ухватил ее, как бейсбольный мяч, и приготовился метнуть. Ковбой низко пригнулся, чуть согнув колени, и ждал момента. Обходя друг друга кругами, они приблизились к краю моста.

Хэнк издал мощный рык и изо всех сил метнул свою банку в Ковбоя, который был меньше чем в десяти футах от него. И она угодила ему куда-то в шею или в горло, не могу сказать точно, и Ковбой покачнулся. Казалось, он сейчас упадет. Хэнк швырнул в него свой мешок и сам бросился в атаку. Но Ковбой с поразительной быстротой перекинул нож в левую руку, достал правой из кармана еще один камень и швырнул его в Хэнка – да так сильно, как ни разу не подавал мяч, когда стоял питчером. Камень попал Хэнку куда-то в лицо. Я не видел, куда именно, но прекрасно слышал звук удара. Хэнк вскрикнул и схватился за лицо, а когда пришел в себя, было уже слишком поздно.

Ковбой сделал низкий выпад. Нож воткнулся Хэнку в живот. Хэнк издал болезненный вопль, полный ужаса.

Ковбой выдернул лезвие и ударил снова. И еще раз, и еще. У Хэнка подогнулось колено, потом и другое. Рот его был широко открыт, но он больше не издавал ни звука. Он просто смотрел на Ковбоя, и на его лице застыло выражение ужаса.

Ковбой еще несколько раз взмахнул ножом, довершая дело. Удары были быстрые и жестокие. Когда Хэнк упал и замер в неподвижности, Ковбой быстро обшарил карманы его штанов и обобрал его. Потом оттащил тело к краю моста и сбросил вниз. Труп с сильным всплеском упал в воду и тут же погрузился. Ковбой осмотрел содержимое мешка, не нашел в нем ничего подходящего и тоже бросил его вниз. А потом долго стоял на краю моста и смотрел на воду.

У меня не было никакого желания последовать за Хэнком, так что я закопался поглубже между двумя рядами хлопка и пригнулся так низко, что и сам бы себя тут не нашел. Сердце колотилось так быстро, как никогда в жизни. Меня всего трясло, я был мокрый от пота, я плакал и молился одновременно. Мне бы надо было сейчас лежать в постели, спать в полной безопасности, когда родители в соседней комнате, а дед с Бабкой – чуть дальше по коридору. Но сейчас они были страшно далеко. А я сидел в неглубокой канавке, одинокий и перепуганный, и мне грозила нешуточная опасность. Я только что видел такое, во что все еще не мог поверить.

Не знаю, сколько времени Ковбой простоял там, на мосту, глядя на воду в желании удостовериться, что тело Хэнка унесло. Луну все время закрывали набегающие облака, и я едва его различал во мраке. Потом их немного разнесло, и я снова его увидел – стоит себе как стоял, сдвинув набок свою грязную ковбойскую шляпу. Некоторое время спустя он сошел с моста на берег и спустился к воде, чтобы вымыть нож. Снова постоял немного, глядя на реку, потом повернулся и пошел по дороге. Когда он проходил мимо меня, нас разделяло всего футов двадцать, и я чувствовал себя так, словно меня закопали по крайней мере на два фута в землю.

Я ждал и ждал, кажется, целую вечность, пока он не пропал из виду, пока не исчезла малейшая возможность, что он может меня услышать, а потом выбрался из своего убежища и начал пробираться назад домой. Я не представлял, что буду делать, когда попаду туда, но там я буду в безопасности. И уж что-нибудь придумаю.

Я старательно пригибался, пробираясь сквозь густые заросли гумая, покрывавшие весь край поля. Мы, фермеры, ненавидели этот сорняк, но сейчас впервые в жизни я был ему очень благодарен. Мне хотелось ускорить шаг, даже броситься бегом прямо по дороге и как можно скорее добраться до дома. Но я сильно боялся и еле передвигал ноги. Страх и усталость одолевали меня, временами я просто не мог идти. Прошла целая вечность, прежде чем я разглядел очертания нашего дома и амбара. Я осмотрел дорогу впереди, уверенный, что Ковбой прячется где-то поблизости, обеспечивая себе тыл и фланги. Я пытался не думать о Хэнке. Я был слишком озабочен тем, чтобы добраться до дому.

Когда я остановился, чтобы перевести дух, то уловил несомненный запах мексиканца. Они редко мылись, и после нескольких дней сбора хлопка от них начинало очень характерно разить.

Запах быстро исчез, и через минуту или две, с трудом отдышавшись, я уже начал думать, что он мне просто почудился. Однако, решив не рисковать, я снова отошел поглубже в заросли хлопка Джетеров и медленно направился к востоку, продираясь сквозь ряды хлопчатника, но не производя никакого шума. И когда увидел белые крыши палаток в лагере Спруилов, то понял, что уже почти добрался до дома.

Что мне теперь рассказать о Хэнке? Правду, и ничего кроме. Я и так уже знал слишком много тайн. Еще для одной уже места не было, особенно для такой мрачной. Сейчас я заберусь обратно в комнату Рики и попытаюсь немного поспать, а утром, когда отец пойдет за яйцами и молоком, все ему расскажу. О каждом шаге, о каждом движении, о каждом ударе ножом – отец узнает все. И они с Паппи поедут в город, чтобы сообщить об убийстве Стику Пауэрсу, и Ковбоя посадят в тюрьму еще до ленча. А потом повесят, видимо, еще до Рождества.

Хэнк был мертв. Ковбой будет в тюрьме. Спруилы соберут свои манатки и уедут, но это мне было безразлично. У меня не было никакого желания еще раз видеть кого-либо из Спруилов, даже Тэлли. Я хотел, чтобы все они убрались с нашей фермы и из нашей жизни.

Еще я хотел, чтобы Рики вернулся домой и чтобы Летчеры тоже уехали. Тогда все у нас снова будет в полном порядке.

Мне осталось только быстро пробежать до нашей передней веранды, и я решил, что пора. Нервы у меня были вымотаны, терпение кончилось. Я уже несколько часов прятался и здорово устал от этого. Я пробрался к самому краю хлопкового поля, перешагнул через канаву и ступил на дорогу. Низко пригнувшись, я секунду прислушивался, а потом рванул вперед. Через два, может, три шага сзади раздался какой-то звук, и чья-то рука схватила меня за ноги. Я упал. Ковбой навалился сверху, поставив колено мне на грудь и держа лезвие своего ножа в дюйме от моего носа. Его глаза сверкали. «Тихо!» – прошипел он.

Оба мы тяжело дышали и истекали потом; от него мерзко пахло – никаких сомнений, это был тот самый запах, что я почуял пару минут назад. Я перестал барахтаться и стиснул зубы. Его колено больно давило мне на грудь.

– На реке был? – спросил он.

Я отрицательно замотал головой. Пот с него капал мне прямо на лицо, от него жгло глаза. Он чуть качнул лезвием, как будто я его мог не заметить.

– А где ж ты был?

Я снова замотал головой – говорить я не мог. И тут понял, что меня всего трясет, все тело содрогалось от страха.

Когда он понял, что я не в состоянии произнести ни слова, он постучал кончиком лезвия мне по лбу.

– Скажешь хоть слово о том, что видел нынче, и я зарежу твою мать! – медленно произнес он. Его глаза при этом сказали больше, чем его слова. – Зарежу! Понял?

Я яростно закивал. Он встал и зашагал прочь, быстро исчезнув в темноте и оставив меня валяться на дороге, в пыли и грязи. Я заплакал и пополз в сторону. И сумел добраться до нашего пикапа, прежде чем потерял сознание.

* * *

Утром меня обнаружили под кроватью в спальне родителей. Поднялся ужасный шум: родители орали на меня и все время расспрашивали обо всем – о грязной одежде, о кровавых царапинах на руках, почему это я сплю под их кроватью и так далее. Я воспользовался этим и успел сочинить целую историю: якобы мне приснился ужасный сон, что Хэнк утонул! И я пошел проверить, так ли это на самом деле.

– Ты ходил во сне! – сказала мама недоверчиво, и я тут же ухватился за эту мысль.

– Ага, наверное, – сказал я и закивал. В голове у меня все перемешалось – я смертельно устал и напуган был тоже до смерти, так что даже не понимал, произошло ли то, что я увидел на реке, в реальности или это действительно мне всего лишь приснилось. И меня бросало в ужас при мысли о новой встрече с Ковбоем.

– С Рики тоже такое бывало, – заметила Бабка из коридора. – Я его однажды отловила возле силосной ямы.

Ее замечание всех немного успокоило. Меня отвели в кухню и усадили за стол. Мама пыталась меня отчистить от грязи, а Бабка тем временем занималась порезами от гумая на моих руках. Мужчины, убедившись, что все приходит в норму, отправились собирать яйца и доить корову.

Мощная гроза разразилась как раз в тот момент, когда мы сели завтракать. Ее грохот был для меня огромным облегчением: еще несколько часов нам не надо будет ехать в поле, и я пока что не увижу Ковбоя.

Все смотрели на меня, пока я ел. В какой-то момент я решил их успокоить.

– Да я в полном порядке, – сообщил я им.

Дождь тяжело лупил по крыше, заглушая разговор, так что мы ели в молчании. Мужчины беспокоились о хлопке, женщины беспокоились обо мне.

На меня же свалилось столько всякого беспокойства, что хватило бы на всех нас.

– Можно, я потом доем? – спросил я, чуть отодвигая тарелку. – Очень спать хочется...

Мама решила, что мне действительно лучше лечь в постель и спать, сколько будет нужно. Пока женщины убирали со стола, я подошел к маме и шепотом попросил ее полежать со мной. Конечно, она согласилась.

Она уснула раньше меня. Мы с ней легли в их с отцом постель; в их спальне было полутемно, все еще прохладно, и я чувствовал себя в полной безопасности, слушая шум дождя и голоса наших мужчин, все еще пивших кофе на кухне, совсем недалеко.

Мне хотелось, чтобы дождь продолжался вечно. Тогда и мексиканцы, и Спруилы уедут. Ковбоя тоже увезут обратно туда, где он может резать и пырять своим ножом всех, кого угодно, и я об этом и знать-то не буду. А на следующее лето, когда все начнут строить планы насчет уборки нового урожая, я уж как-нибудь добьюсь, чтобы Мигель и его банда больше в нашем округе не появлялись.

Мне хотелось, чтобы мама всегда была рядом, а отец где-нибудь поблизости. Мне хотелось спать, но когда я закрыл глаза, то тут же увидел Хэнка и Ковбоя на мосту. Мне вдруг страшно захотелось, чтобы Хэнк оказался все там же, в лагере Спруилов, копался бы там в поисках оставшегося хлебца и, как раньше, швырялся бы по ночам камнями в амбар. Тогда все, что случилось, окажется просто дурным сном.

Глава 26

Весь день я не отходил от мамы, уже после того, как гроза прошла, после ленча, после того, как все остальные отправились в поле, а мы остались дома. Родители о чем-то пошептались, отец нахмурился, но мама настояла на своем. Бывают такие моменты, когда маленьким мальчикам просто необходимо побыть с матерью. А я боялся даже выпустить ее из виду.

От одной только мысли рассказать о том, что я видел на мосту, у меня начинали дрожать колени. Я пытался выбросить из головы мысли об убийстве и о том, чтобы рассказать о нем, но ни о чем другом просто не мог думать.

Мы с мамой собирали овощи в огороде. Я следовал за ней с соломенной корзиной в руках, озираясь во все стороны, готовый к тому, что Ковбой вдруг выпрыгнет откуда-нибудь и убьет нас обоих. Я даже чувствовал его запах, ощущал его присутствие, слышал его. Я как будто видел, как его злобные светлые глаза следят за каждым нашим движением. И все время помнил прикосновение кончика его ножа к своему лбу.

Я думал только о нем, и ни о чем другом, и держался поближе к маме.

– Что с тобой, Люк? – не раз спрашивала она. Я понимал, что не отвечаю ей, но не мог заставить себя говорить. У меня в ушах все время звенело. И мир вокруг словно замедлил свое движение. Мне просто нужно было куда-нибудь спрятаться.

– Да ничего, – отвечал я. У меня даже голос стал другой – низкий и хриплый.

– Все еще чувствуешь усталость?

– Да, мэм.

Да я еще месяц готов чувствовать себя усталым, если это поможет мне не ездить в поле и держаться подальше от Ковбоя!

Мы остановились, чтобы осмотреть покрасочные работы Трота. Поскольку мы остались дома и не поехали собирать хлопок, Трота видно не было. Вот если бы мы уехали, он тут же возвратился бы и снова взялся за работу. Восточная стена уже была вся выкрашена снизу, фута на три в высоту, от самого фасада почти до задней стены. Покраска была чистая и аккуратная – явно работа человека, которому некуда спешить.

При нынешних темпах Трот никак не успевал закончить покраску дома до того, как Спруилы уедут. А что будет потом, когда они уедут? Не можем же мы жить в доме с двухцветной восточной стеной...

Но сейчас у меня были гораздо более важные поводы для беспокойства.

Мама решила, что надо «заготовить», то есть законсервировать некоторое количество помидоров. Они с Бабкой обычно тратили кучу времени летом и в начале осени, «заготавливая» овощи с нашего огорода – помидоры, горох, бобы, окру, салатную горчицу, кукурузу. К первому ноября полки в кладовке будут все уставлены квартовыми банками с консервами по четыре вглубь – достаточно, чтобы кормить нас всю зиму и начало весны. И еще, конечно же, они консервировали некоторое количество дополнительно – для тех, кому может потребоваться помощь. Я был уверен, что мы опять будем поставлять еду Летчерам, поскольку теперь они нам родня.

Сама мысль об этом приводила меня в ярость, но опять же сейчас Летчеры меня больше не волновали.

Моя работа заключалась в чистке помидоров. Очищенные, они нарезались на ломтики и укладывались в огромные кастрюли, в которых варились до готовности, а потом раскладывались по банкам в одну кварту с добавлением в каждую по столовой ложке соли и закрывались новыми герметичными крышками. Банки эти мы использовали из года в год, но крышки всегда покупали новые. Самая небольшая течь из-под крышки – и все содержимое банки может испортиться; это всегда было неприятным событием, когда зимой Бабка или мама открывали новую банку, а ее содержимое нельзя было есть. Но такое бывало редко.

Должным образом укупоренные и запечатанные, эти банки потом устанавливались в огромную скороварку, наполовину залитую водой. В ней они должны были покипеть под давлением в течение получаса, чтобы из них вышел лишний воздух и чтобы улучшить герметичность. Бабка с мамой всегда разводили жуткую суету с этим своим консервированием. Для женщин это было еще одним источником гордости, я частенько слышал, как наши дамы в церкви хвастаются тем, сколько банок бобов или еще чего они «заготовили».

За консервирование принимались сразу же, как только начинал плодоносить огород. Меня иногда заставляли помогать, и я это дело всегда ненавидел. Но не сегодня. Сегодня я был вполне доволен, сидя в кухне с мамой, а Ковбой был в поле, далеко отсюда.

Я стоял возле кухонной раковины с острым ножом в руке, и когда я разрезал первый помидор, вдруг вспомнил Хэнка на мосту. Кровь, выкидной нож, крик боли после первого удара, потом молчаливое выражение ужаса и следующие удары. Хэнк, я думаю, сразу понял, что сейчас его зарежет человек, который такое уже делал. Понял, что он уже труп.

Падая, я ударился головой о ножку кухонного стула. Когда я очнулся, то увидел, что лежу на софе, а мама прикладывает лед к шишке у меня над правым ухом. Она улыбнулась и сказала:

– Ты в обморок упал, Люк.

Я попытался что-то ей ответить, но у меня совсем пересохло в глотке. Мама дала мне попить воды и сказала, что некоторое время мне придется побыть дома и никуда не ходить.

– Все еще чувствуешь усталость? – спросила она.

Я кивнул и закрыл глаза.

* * *

Дважды в год власти округа присылали несколько грузовиков гравия для ремонта нашей дороги. Грузовики сваливали его, а следом за ними появлялся грейдер и разравнивал гравий по дорожному полотну. Грейдером управлял один старик, он жил неподалеку от Карауэя. На одном глазу он носил черную нашлепку, а вся левая сторона лица была в шрамах и так изуродована, что, когда я его видел, меня всего передергивало. Он был ранен на Первой мировой, как говорил Паппи, который также утверждал, что знает об этом старике больше, чем тому хотелось бы. Отис его звали.

У этого Отиса имелись две обезьянки, которые помогали ему разравнивать дорогу вокруг Блэк-Оука. Это были два маленьких черненьких зверька с длинными хвостами, они все время носились по раме грейдера, иногда свешиваясь даже с его отвального ножа и почти касаясь пыльной земли и гравия. Иногда они сидели у него на плечах, или на спинке его сиденья, или на длинном вале, что соединяет рулевое колесо с передними колесами. И пока Отис двигал свой грейдер по дороге то вперед, то назад, переключал рычаги, меняя направление и угол наклона отвала и плюясь во все стороны жеваным табаком, обезьяны прыгали и кувыркались рядом без малейшего страха и вообще, кажется, вовсю наслаждались жизнью.

Если по какой-либо ужасной причине нам, ребятам, не удастся попасть в состав «Кардиналз», многие из нас очень хотели бы стать водителями грейдера. Это была огромная мощная машина, а управлял ею всего один человек, двигал всеми этими рычагами, которые надо уметь точно переключать, чтобы руки и ноги работали очень согласованно. Кроме того, ровные дороги чрезвычайно важны для фермеров сельскохозяйственного Арканзаса. Немногие профессии были столь же важными, во всяком случае, по нашему мнению.

Мы не имели понятия, сколько за это платят, но были уверены, что эта специальность приносит больше доходов, чем фермерство.

Когда я услыхал звук дизельного мотора, то сразу понял, что это Отис приехал. Мы с мамой, держась за руки, вышли к самому краю дороги, и вот вам, пожалуйста – между нашим домом и мостом уже возвышались три кучи свежего гравия. Отис уже разравнивал его, медленно продвигаясь в нашу сторону. Мы отошли назад, под дерево, и стали смотреть.

В голове у меня прояснилось, я чувствовал себя нормально. Мама по-прежнему придерживала меня за плечо, как будто опасаясь, что я снова грохнусь в обморок. Когда Отис подъехал ближе, я сделал шаг к дороге. Двигатель грейдера ревел, его отвал смешивал гравий с пылью. Нашу дорогу ремонтировали – очень важный момент в нашей жизни.

Отис иногда махал нам в знак приветствия, а иногда – нет. Мне было хорошо видны его шрамы и черная нашлепка на глазу. Ох, сколько вопросов я готов был ему задать!

И еще я видел только одну обезьянку. Она сидела на раме грейдера, рядом с рулевым колесом, и выглядела очень грустной. Я осмотрел весь грейдер в поисках ее подруги, но никаких других обезьян там не было.

Мы помахали Отису, который посмотрел на нас, но не помахал в ответ. В нашем мире это считалось ужасной грубостью, но ведь Отис был из совсем другого мира. Из-за полученных на войне шрамов у него не было ни жены, ни детей, ничего, кроме одиночества.

Вдруг грейдер остановился. Отис повернулся и посмотрел на меня своим единственным целым глазом, а потом махнул, приглашая подняться к нему. Я тут же подался к грейдеру, а мама бросилась вперед, чтобы сказать «нет». Отис прокричал: «Все будет в порядке! Ничего ему не сделается!», но это не имело никакого значения: я уже забирался к нему наверх.

Он ухватил меня за руку и втащил на площадку, на которой сидел сам. «Стой здесь, – ворчливо велел он, ткнув пальцем в место рядом с собой. – И держись вот за это». Я ухватился за какую-то ручку рядом с другим, очень важным с виду, рычагом, к которому боялся прикоснуться. Я поглядел вниз на маму, которая стояла, уперев руки в боки. Она качала головой, как будто готова была меня удушить, но тут я заметил у нее на губах слабую улыбку.

Отис дал по газам, и мотор позади нас вновь ожил и заревел. Он выжал ногой педаль сцепления по самого пола, перевел рычаг переключения передач, и мы тронулись. Я легко обогнал бы грейдер, даже идучи шагом, но при таком реве дизеля казалось, что мы несемся вперед.

Я стоял слева от Отиса и пытался не смотреть на его шрамы. Через пару минут он словно забыл о моем присутствии. А вот обезьяна, наоборот, мной заинтересовалась. Она смотрела на меня, словно я вторгся сюда непрошеным, а потом медленно, крадучись, подобралась поближе, все время на четвереньках, готовая в любой момент прыгнуть на меня. Потом вскочила на правое плечо Отиса, обошла по плечам его шею и уселась на левом плече, уставившись на меня.

А я смотрел на нее. Она была не крупнее беличьего детеныша, нежный черный мех и маленькие черные глазки, едва разделяемые переносицей. Ее длинный черный хвост свисал вдоль груди Отиса. А тот все переключал рычаги, разравнивал гравий, что-то бормоча себе под нос и как будто не замечая обезьяну у себя на плече.

Когда я убедился, что обезьяне вполне достаточно просто смотреть на меня, то переключил внимание на то, как работает дорожный грейдер. Отис как раз опустил отвал в неглубокий кювет, отрегулировал его на более острый угол и подцепил им пласт дерна и земли, чтобы выложить все это на дорогу. Я знал по своим прежним наблюдениям, что потом он несколько раз проедет взад-вперед, засыпая ямы, выравнивая середину дороги и засыпая ее гравием. Паппи был того мнения, что Отис и власти округа должны ремонтировать нашу дорогу чаще, но так думают все фермеры.

Отис развернул грейдер, всадил отвал в край другого кювета и снова направил машину в сторону нашего дома. Обезьяна не шевельнулась.

– А где другая обезьяна? – громко спросил я, нагнувшись к уху Отиса.

Он ткнул пальцем в сторону отвального ножа грейдера и ответил: «Упала».

Мне понадобилась целая секунда, чтобы понять, и меня обуял ужас при мысли о бедной маленькой обезьянке, попавшей под нож и встретившей такую страшную смерть. Отиса это, по всей видимости, не очень трогало, а вот оставшаяся обезьянка, несомненно, оплакивала потерю своей подружки. Она так и сидела там, иногда поглядывая на меня, иногда в сторону, очень-очень одинокая. Она явно старалась теперь держаться подальше от ножа.

Мама стояла не шевелясь. Я помахал ей, а она махнула мне в ответ. Отис опять никак на это не отреагировал. Он все время сплевывал, выпуская длинную струю коричневой табачной слюны, которая падала на землю перед задними колесами. Он утирал рот грязным рукавом, правым и левым, в зависимости от того, какая его рука в данный момент была занята тем или иным рычагом. Паппи говорил, что Отис – человек очень спокойный и уравновешенный; и точно, табачная слюна стекала из обоих уголков его рта, а ему хоть бы что.

С того высокого места, где я сейчас находился, был виден наш дом, а далеко позади него, посреди поля, – прицеп с хлопком и несколько соломенных шляп, рассыпавшихся вокруг него. Я поискал еще и обнаружил мексиканцев, в общем, в том же самом месте, где обычно, и подумал о Ковбое – с выкидным ножом в кармане и, несомненно, очень гордом своим последним убийством. И еще подумал, сказал ли он об этом своим приятелям. Скорее всего нет.

На секунду я испугался, потому что мама осталась далеко позади нас и совсем одна. Испуг был совершенно беспричинный, я отлично понимал это, но мысли у меня сейчас были абсолютно иррациональные.

А когда я разглядел линию деревьев вдоль реки, меня обуял новый страх. Мне вдруг стало боязно снова увидеть мост, место убийства. Несомненно, там остались следы крови, свидетельство того, что там произошло нечто ужасное. Или, может, их смыл дождь? Иногда проходило несколько дней подряд, когда по мосту не проезжал ни один грузовик или легковушка. Видел ли кто-нибудь кровь Хэнка? Скорее, эта важная улика уже исчезла.

И вообще, действительно ли все это имело место? Или это был просто дурной сон?

Реку мне тоже не хотелось видеть. Вода в ней в это время года текла медленно, а Хэнк был такой крупный. Может, его уже вынесло на берег? Вынесло на отмель, как выбросившегося на берег кита. Мне, конечно же, совсем не хотелось оказаться на месте того, кто его обнаружит.

Ковбой ведь Хэнка буквально всего изрезал. И Ковбой был единственным из всех тутошних, у кого имелся выкидной нож, да и мотивов у него было предостаточно. Такое преступление даже Стик Пауэрс может раскрыть.

Я был единственным свидетелем, но уже решил, что эту тайну унесу с собой в могилу.

Отис переключил передачу и повернул назад – достаточно трудное дело при управлении дорожным грейдером, как я начал понимать. Я увидел в отдалении мост, но мы находились слишком далеко от него, чтобы хоть что-то там разглядеть. Обезьяне надоело глазеть на меня, и она переместилась на другое плечо Отиса. С минуту она еще смотрела на меня из-за его головы, а потом просто застыла там, нахохлившись как сова и уставившись на дорогу.