Текст книги "Ледяное сердце"

16

Следующие несколько недель были медленным погружением в чувство безысходности. Никаких новых данных по делу Киппер не появилось, а Майло не удалось ничего узнать о других убийствах, воодушевивших его. Он связался с Петрой и выяснил, что она зашла в тупик в расследовании дела Беби-Боя.

Тома Бласковича, скульптора-убийцу, отпустили на свободу год назад. Он получил право на досрочное освобождение за примерное поведение, поскольку прочел курс лекций по искусству для сокамерников. Том поселился в Айдахо, нанялся разнорабочим на ферму одного типа, ту самую, где находился в те ночи, когда были убиты Киппер и Ли, о чем точно знал его хозяин.

Детектив Фиорелле из управления полиции Кембриджа помнил меня как «назойливого парня, одного из тех интеллектуалов, которых здесь хоть пруд пруди». Факты убийства Анжелики Бернет отнюдь не способствовали установлению связи с убийствами Беби-Боя и Джули: балерину с полудюжиной ножевых ранений оставили в таком районе университетского города, где было интенсивное движение в светлое время суток, а в темное царил покой. Ни удушение, ни размещение тела – ничто не свидетельствовало о сексуальном насилии. Она была полностью одета.

Детектив, который вел дело Уилфреда Риди, умер. Майло получил копию дела. Риди нанесли удар ножом в область живота. Это произошло в проходе между домами, подобном тому, в котором был убит Беби-Бой. Однако в то время появились убедительные признаки связи этого убийства с наркотиками, включая имя вероятного подозреваемого – мелкого торговца наркотиками Селестино Хокинса. Именно он продавал наркотики сыну Риди. Хокинс отбывал срок за вооруженное нападение. Три года назад умер.

Особое дело Чайны Маранга мало о чем говорило.

Майло позвонил дяде Джули Киппер и предупредил его, чтобы не ожидал быстрого успеха в расследовании. Дядя проявил полное понимание, отчего Майло почувствовал себя еще хуже.

Мы с Элисон проводили все больше времени у нее или у меня дома. Я купил «Гитариста» и прочитал биографический очерк, посвященный Робин. Долгое время рассматривал фотографии.

Робин в своей новой мастерской. Никакого упоминания о том, что у нее когда-то была еще и старая. Изящные изгибы гитар и мандолин, одобрительные отзывы знаменитостей, широкие улыбки. Фотографу она явно пришлась по душе.

Я написал ей короткую поздравительную открытку и получил в ответ открытку с благодарностью.

Через два с половиной месяца после убийства Джули Киппер погода прояснилась, а дело Киппер все еще было окутано густым туманом. Майло ругался на чем свет стоит, отложил его и занялся другими, не менее туманными делами.

Некоторые из них поддавались успешному расследованию, что поддерживало Майло в ворчливо-рабочем состоянии. Всякий раз, когда мы встречались, он непременно вспоминал Джули – порой эти воспоминания облекались в притворно-небрежную форму. Это свидетельствовало том, что неудача продолжает терзать его. Вскоре после этого мы с Элисон поехали в каньон Малибу, чтобы посмотреть на метеоритный дождь. Найдя безлюдную боковую дорогу, мы открыли крышу ее «ягуара», откинули назад спинки сидений и наблюдали, как вспыхивали и гасли космические пылинки. Сразу же после нашего возвращения домой, в четверть второго ночи, зазвонил телефон. Я бегло просматривал бумаги, а Элисон читала «Мимического актера» B.C. Найпола. Волосы она собрала в пучок наверху, на нос водрузила миниатюрные очки для чтения. Когда я поднял трубку, Элисон посмотрела на часы, стоявшие на тумбочке.

Как правило, рано утром звонили ей. Кому-то из пациентов требовалась срочная помощь.

Я ответил.

– Еще одно, – выпалил Майло. Я показал одними губами, что звонит Майло, и Элисон кивнула. – Пианист, исполнитель классических произведений, – продолжал он. – Ножевое ранение и удушение. После концерта. Сразу же за местом, где принимаются судебные решения. И, представь себе, этот парень был на подъеме, много внимания уделял своей карьере. Вскоре ему предстояло заключить контракт на запись диска. Очередь была не моя, но я узнал об убийстве по сканеру, пришел и взял дело. Прерогатива лейтенанта. Сейчас я здесь, на месте преступления. Хочу, чтобы и ты посмотрел на это.

– Сейчас?

Элисон положила свою книгу.

– Какие-нибудь проблемы? – спросил Майло. – Ты ведь больше не сова.

– Секундочку.

Прикрыв микрофон рукой, я посмотрел на Элисон.

– Поезжай, – сказала она.

– Где это?

– Для тебя это что-то вроде тройного прыжка. Бристоль-авеню, Брентвуд, северная сторона.

– Моя котировка в мире повышается.

– Чья, моя?

– Дурной мальчик.

Бристоль-авеню была красиво затенена старыми кедрами. Почти на каждом перекрестке виднелись круговые развороты для автомобилей. Большая часть домов была построена либо в тюдорианском, либо в испанском колониальном стиле. Дом, возле которого произошло убийство, был новой постройки и выдержан в стиле греческого Ренессанса. Стоял он на северной стороне авеню. Три его этажа, белых, украшенных колоннами, в полтора раза превышали соседние особняки и излучали характерную для юридической школы гостеприимную теплоту. На гладком зеленом газоне росло единственное пятидесятифутовое амбровое дерево. Мощное сфокусированное освещение резало глаза. В стороне неподалеку проходила Рокингем-авеню, где на подъездной дорожке, ведущей к его дому, и пролилась кровь О. Дж. Симпсона.

Половину улицы перекрывало черно-белое ограждение со вспышками вишневого цвета. Майло сообщил мое имя постовому полицейскому, и меня пропустили с улыбкой, сказав: «Конечно, доктор».

Это был первый полицейский. Прерогатива лейтенанта?

У фронтона большого здания стояло еще четыре патрульные машины, два специализированных фургона, предназначенных для обследования места преступления, и пикап коронера. Ночь была безлунной, небо – непроницаемым. Падающие звезды исчезли.

Второй полицейский, появившийся на моем пути, проявил характерное недоверие, поговорил по переносной рации и лишь потом позволил мне пройти.

Дверь весом в добрую тонну поддалась нажиму кончика пальца. Это было что-то вроде пневматического усилителя. Войдя, я увидел Майло. Он направлялся ко мне с видом биржевого маклера, занимающегося сделками одного дня.

Майло поспешно пересекал мраморный вестибюль площадью примерно в тысячу квадратных футов.

Десять процентов потолков высотой двадцать футов покрывал зубчатый орнамент, орнамент в виде завитков и штукатурные тяги. Белый мраморный пол с квадратными вкраплениями черного гранита. Хрустальный канделябр сверкал так ярко, что мог бы освещать целую деревню в какой-нибудь стране «третьего мира». Одна из стен, отделанных серым мрамором, была украшена потрепанным коричневым гобеленом с изображением охотников, собак и полнотелых женщин. Справа мраморная лестница с бронзовыми перилами вела на площадку, увешанную портретами мужественных людей, давно покинувших этот мир. Майло в мешковатых джинсах, слишком просторной серой рубахе и слишком тесной спортивной куртке был столь же неуместен в этом здании, как фурункул на теле манекенщицы высшей категории.

За вестибюлем находилось помещение размером побольше. Деревянные полы, белые стены. Напротив приподнятой сцены располагались складные стулья. На сцене стоял рояль. С углов арочного потолка свешивались какие-то ковшеобразные хитроумные приспособления, предназначенные для улучшения акустики. Окон не было. Слева от рояля на подставке была надпись: «Просьба соблюдать тишину». Под роялем стояла скамеечка пианиста, на рояле – развернутая нотная тетрадь.

Двойные двери раскрылись, из них вышел коренастый человек лет шестидесяти и последовал за Майло.

– Детектив! Детектив! – кричал он, размахивая руками и пытаясь догнать его. Майло обернулся. – Детектив, можно отправить сотрудников по домам? Уже очень поздно.

– Пусть подождут еще немного, мистер Шабо.

– Хорошо.

Он посмотрел на меня, и его глаза исчезли за многочисленными складками и морщинками. Его ярко-красные влажные губы контрастировали с нездоровым цветом лица, испещренного пятнами.

Майло назвал ему мое имя, но не упомянул о профессии.

– Это мистер Штефан Шабо, хозяин.

– Рад познакомиться с вами, – сказал я.

– Да, да.

Шабо суетливо поправил бриллиантовую запонку и подал мне руку, теплую, мягкую и влажную. Сам он казался каким-то мягким и мешковатым, рыжевато-каштановый пушок покрывал местами лысый череп. На нем были вечерняя сорочка белого шелка со стоячим воротничком, бриллиантовые запонки в полкарата, ярко-красный кушак, черные в полоску брюки и лакированные ботинки.

– Бедный Василий, это ужаснее ужасного. Теперь все возненавидят меня.

– Возненавидят вас, сэр? – удивился Майло.

– Паблисити, – пояснил Шабо. – Строя концертный зал, я постарался пройти по всем каналам. Писал письма соседям, уверял всех, что здесь будут проводиться только мероприятия частного характера и иногда мероприятия по учреждению фондов. И всегда с чрезвычайной осторожностью. Я неизменно придерживался твердой линии поведения: своевременно предупреждал всех в радиусе двух кварталов, завел просторную автостоянку. Я старался, детектив. А теперь вот это. – Он заломил руки. – Я должен быть особенно осторожен, сами знаете из-за кого. Во время суда я жил как в аду. Но, кроме всего прочего, я законопослушный житель Брентвуда. А теперь еще вот это.

Глаза Шабо внезапно вылезли из орбит.

– А вы занимались тем делом?

– Нет, сэр.

– Вот это славно. Если бы вы занимались им, я едва ли вполне доверял бы вам. – Он понюхал воздух. – Бедный концертный зал. Не знаю, удастся ли мне содержать его.

– Мистер Шабо построил частный концертный зал, Алекс. Жертвой пал сегодняшний исполнитель.

– Жертва. – Шабо положил руку на сердце. Но прежде чем он заговорил, двери снова открылись и к нам стремительно направился молодой гибкий человек азиатского типа в аккуратных черных сатиновых брюках и черной шелковой сорочке с красным галстуком-бабочкой.

– Том! – воскликнул Шабо. – Детектив говорит, чтобы вы еще подождали.

Молодой человек кивнул. На вид ему было не более тридцати.

– Сколько угодно, Штеф. С тобой все в порядке?

– Не очень, Том.

Молодой человек обратился ко мне:

– Том Лоу.

Он подал мне холодную сухую сильную руку.

– Том спроектировал концертный зал, спроектировал здание. Мы партнеры, – пояснил Шабо.

– В жизни, – добавил Том Лоу.

– А что, наша официантка что-нибудь делает или просто болтается здесь? – спросил Шабо. – Пока она здесь, пусть приберется в зале.

– Мистер Шабо, давайте повременим с уборкой, пока не закончим опрос всех, кто был на месте преступления, – попросил Майло. – Место преступления! – Глаза Шабо наполнились слезами. – Я и вообразить не мог, что этот термин когда-нибудь применят к нашему дому.

– Он все еще… Василий здесь? – спросил Том Лоу.

– Тело увезут, как только мы закончим работу, – ответил Майло.

– Конечно. Хорошо. Должен ли я еще что-нибудь сообщить вам? О Василии, о концерте?

– Мы уже закончили со списком ваших гостей, сэр.

– Но, как я вам уже говорил, – вмешался в разговор Шабо, – список гостей – это лишь часть аудитории. Восемьдесят пять человек из ста тринадцати. И, поверьте мне на слово, каждый из этих восьмидесяти пяти безупречен. Двадцать пять человек – верные нам держатели сезонных билетов, соседи, которым мы предоставляем бесплатный доступ.

– Ублажаем соседей, – пояснил Лоу, – чтобы беспрепятственно зарегистрировать концертный зал в рамках Закона о районировании.

– Восемьдесят пять из ста тринадцати, – повторил Майло. – Остается двадцать восемь, с которыми мы еще не познакомились.

– Но я, – снова заговорил Шабо, – совершенно уверен в том, что любитель Шопена – слишком утонченная натура и не…

– Пусть они делают свое дело, Штеф. – Лоу положил руку на плечо компаньона.

– Ах, я понимаю, что ты прав. Я простой смертный, которому хочется сделать мир прекраснее. Что я знаю о таких вещах? – Шабо болезненно улыбнулся. – Том читает детективы. Он разбирается в таких вещах.

– Да, когда это художественный вымысел, – согласился Лоу. – А в жизни это отвратительно.

Шабо, казалось, воспринял его слова как упрек.

– Да, да, конечно, это лишь пустая болтовня, сам не знаю, что говорю. Занимайтесь своим делом, детектив. – Он ухватился за грудь. – Мне нужно присесть.

– Иди наверх, – предложил Лоу. – Я принесу тебе грушевый напиток.

Взяв Шабо под руку, он повел его к лестничной площадке. Посмотрев, как Шабо с трудом преодолевает пролет, Том вернулся к нам.

– Он травмирован.

– Сколько времени вы содержите концертный зал? – спросил Майло.

– Столько же, сколько и дом. Три года. Но проект находился в стадии реализации более десяти лет. Мы приступили к нему, как только переехали сюда из Нью-Йорка. Мы были вместе еще за два года до этого. Штеф занимался производством чулочно-носочных и трикотажных изделий. А я – городским дизайном. Проектировал как общественные, так и частные помещения. Познакомились мы на приеме в честь Зубин Мета. Штеф всегда был фанатом классической музыки, а я очутился там потому, что сделал кое-что для одного из друзей маэстро. – Взгляд темных миндалевидных глаз остановился на Майло. – Думаете, это нанесет вред концертному залу?

– Не знаю, сэр.

– Это жизненно важно для Штефа. – Лоу потрогал свой красный галстук-бабочку. – По-моему, есть какие-то легальные основания для того, чтобы приостановить это. Соседи сотрудничали с нами. Штеф десятками покупает для их детей школьные лотерейные билеты, и мы существенно помогаем реализации любого местного проекта. Мы поддерживаем хорошие отношения с департаментом связи, и, поверьте, это нам дорого обошлось.

– Департамент связи, лотерейные билеты? – удивился Майло. Лоу улыбнулся.

– И не спрашивайте… просто мне очень не хотелось, чтобы зал закрылся. Он весьма много значит для Штефа, а Штеф – для меня.

– Часто ли вы устраиваете концерты?

– Устраиваем концерты, – повторил Лоу. – Штеф планирует четыре концерта в год. В прошлом году мы добавили один, рождественский, как бенефисный в пользу школы Джона Роберта Престона.

– Ребенок кого-нибудь из соседей? Лоу расплылся в улыбке.

– Теперь я вижу, почему вы стали детективом.

– Я ознакомился с содержимым денежного ящика и обнаружил там тринадцать чеков от лиц, не внесенных в список гостей, – сказал Майло. – Остается еще пятнадцать человек, заплативших наличными. Остаток в кассе соответствует. Вы знаете, кто эти пятнадцать человек?

Лоу покачал головой.

– Вам придется спросить у Аниты, девушки, которая стоит в дверях.

– Я спрашивал, она не помнит.

– Как жаль, – вздохнул Лоу. – Дело в том, что мы не ожидали… Как будто это вообще можно предвидеть.

– Расскажите мне о Василии Левиче.

– Молодой, энергичный. Как все они. Штефан сказал бы больше. Музыка – его страстное увлечение.

– А ваше?

– Я занимаюсь организационными вопросами.

– Что скажете о манере поведения Левича?

– Очень молчалив, нервничает перед концертом. Василий почти ничего не ел и не спал, и я слышал, как он ходил по своей комнате перед сольным концертом. Но, детектив, именно так обычно и происходит. Эти люди одаренные и работают больше, чем можно себе представить. Василий приехал два дня назад и каждый день репетировал по семь часов. Когда он не играл, то прятался в своей комнате.

– Никаких посетителей?

– Никаких посетителей и два телефонных звонка. Один – от его матери, второй – от его агента.

– Одаренный, – повторил Майло, – и на подъеме.

– Это хобби Штефана, – сказал Лоу. – Он отыскивает восходящих звезд и пытается помочь их продвижению наверх.

– Предоставляя им время для концертов здесь?

– И деньги. Наш фонд выделяет гранты. Ничего чрезмерного. Каждый артист получает пятнадцать тысяч долларов в качестве пособия.

– По-моему, это очень щедро.

– Штеф – сама щедрость.

– Каким образом мистер Шабо находит артистов? Как он, в частности, нашел Василия Левича?

– Через агента Василия в Нью-Йорке. Теперь, когда наши концерты обрели известность, с нами часто связываются. Агент послал Штефану пленку, Штефан прослушал ее и решил, что Василий вполне подходит. Штефан предпочитает принимать либо солистов, либо небольшие коллективы. Для больших оркестров мы не очень подходим.

– За какое время до концерта были закончены необходимые формальности?

– За несколько месяцев. Нам нужно много времени, чтобы подготовиться. Акустика, освещение, выбор поставщика закусок и напитков для приема. И разумеется, заблаговременная реклама. Так, как она обычно делается.

– А именно?

– Сообщения о мероприятии через специально подобранные радиостанции. КВАК, радиостанция, рекламирующая классику, передает сообщения о нашем концерте дважды в день за две недели до концерта. Это соответствует нашему бюджету и нашим намерениям. Мы не можем обслуживать большие массы людей, да и не хотим этого делать.

– Восемьдесят пять человек в вашем списке гостей, – заметил Майло. – Почему не распределить места заранее?

– Штефан оставил несколько дополнительных мест для аутсайдеров, чтобы подчеркнуть нашу гражданскую позицию.

– Еще какая-нибудь реклама, помимо радио?

– Мы этого не делаем, – ответил Лоу. – Избыток известности порождает больший спрос на билеты. Мы не в силах удовлетворить его.

– Сегодня вечером именно так все и было?

– Думаю, да. – Лоу нахмурился. – Нельзя серьезно считать, что это сделал кто-то из публики.

– Пока я рассматриваю все возможные версии, сэр.

– Вот вам моя: кто-то проник сюда без приглашения. Дело в том, что любой мог пройти за дом для игры в пул и зарезать Василия. Бристоль – улица, открытая для всех, нам не хочется жить за высокими стенами.

– Зачем Левичу понадобилось идти туда?

– Возможно, он хотел прогуляться и снять напряжение после концерта. – Лоу пожал плечами.

– Вам известно, когда он ушел с приема?

– Нет. Люди во время приема бродят туда-сюда. Штефан советует артистам оставаться на приеме. Оставаться в собственных интересах – заводить знакомства. Как правило, артисты так и поступают. Василий просто ускользнул.

– Он что, стесняется людей? Прячется в своей комнате?

– Да, но ему нравилось гулять по саду вечером. По окончании репетиций. Гулять одному.

– А гости вне дома тоже бродили туда-сюда?

– Мы этого не поощряем, стараемся удерживать их внутри. Чтобы не давили растения и тому подобное. Впрочем, это отнюдь не значит, что мы ставим вооруженную охрану.

– Никаких вооруженных охранников, только один сотрудник службы безопасности, – констатировал Майло.

– Ради соседей. Они не хотят, чтобы на Бристоль царила атмосфера, напоминающая гестапо. Да и не возникало необходимости содержать армию охранников. Мы находимся в самом безопасном районе города. Вопреки сами знаете кому.

– Единственный забор с тыльной стороны участка.

– Верно, за теннисным кортом, – подтвердил Лоу.

– Какова общая площадь участка?

– Чуть более двух акров.

– Какие конкретно задачи стояли перед сотрудником службы безопасности?

– Обеспечивать безопасность во всех смыслах этого слова. Уверен, он не был готов к… серьезному происшествию. Это же не концерт музыки в стиле рэп. Средний возраст слушателей, вероятно, лет шестьдесят пять. Их поведение безупречно.

– В том числе и аутсайдеров?

– Когда идет концерт, Штефан превращается в своего рода солдафона. Он требует полной тишины. Он отдает предпочтение музыке умиротворяющей – Шопену, Дебюсси, всему самому лучшему.

– Вы разделяете вкусы мистера Шабо? Лоу снова расплылся в улыбке.

– Мне больше нравятся техно-рок и Дэвид Боуи.

– Планируются ли в концертном зале выступления мистера Боуи на этот год?

– Мистер Боуи нам не совсем по карману. Да и нервы Штефана не выдержали бы такого удара. – Он отогнул черную блестящую манжету и посмотрел на черные блестящие часы.

– Давайте посмотрим комнату Левича, – сказал Майло.

* * *

– Большой дом, – заметил Майло, когда мы поднимались по лестнице.

– Семейство Штефана бежало из Венгрии в 1956 году. Он тогда был подростком, но им удалось засунуть его в большой пароходный сундук. А это означало многие дни без пищи и туалета. Было лишь несколько отверстий для доступа воздуха. Я бы сказал, что он вполне заслужил дом подобных размеров, не так ли?

Справа от лестничной площадки располагались две огромные спальни – Шабо и Лоу. Сквозь открытые двери обоих помещений поблескивали парча и дамаст, были видны полированные деревянные вещи и мягкое освещение. Слева находились три гостевых многокомнатных помещения, менее пышных, хотя и стильно оформленных.

Комната, в которой Василий Левич провел последние две ночи, была опечатана. Майло снял ленту, и я последовал за ним внутрь. Том Лоу стоял в дверях.

– А мне что делать? – спросил он.

– Спасибо, что уделили нам время, – ответил Майло. – Займитесь своими делами. – Лоу пошел вниз по лестнице. – Оставайся там, пока я буду проводить осмотр, если не возражаешь. Цепь доказательств и все прочее.

– Нужно быть осторожным, – напомнил я, – особенно при наличии сам знаешь кого.

В гостевом помещении, оклеенном обоями шелковисто-красного цвета, стояли королевская кровать под балдахином, две тумбочки в стиле эпохи Регентства и встроенный итальянский комод. Ящики комода были пусты, так же как и платяной шкаф. Василий Левич обходился одним чемоданом из черного нейлона. Даже его туалетные принадлежности оставались в чемодане.

Майло исследовал бумажник пианиста, осмотрел содержимое карманов всех предметов одежды. В несессере находились: лосьон, применяющийся после бритья, безопасная бритва, болеутоляющее, валерьянка и фталазол. В закрытом на застежку «молния» отделении чемодана лежали фотокопии рецензий прежних концертов Левича. Критики в один голос превозносили туше молодого человека и его фразировку. Он был победителем конкурсов Штеймеца, Хёрлбэнк и фортепьянного гала-концерта «Грейт Баррингтон».

Водительское удостоверение отсутствовало. Из удостоверения личности, предназначенного для оплаты товаров чеками, следовало, что владельцу двадцать семь лет.

– Пусто и еще раз пусто, – констатировал Майло.

– Можно посмотреть тело? – спросил я.

Задний дворик, занимавший такую же площадь, как концертный зал, выходил на неровную лужайку; в дальнем конце ее росли редкие березы, отгороженные живой изгородью из фикусов высотой в двенадцать футов. Живой забор прорезала готическая арка, открывающая путь к пятидесятифутовому бассейну, теннисному корту, кактусовому садику, мелкому пруду без рыб и к гаражу на четыре машины, приютившемуся в правом углу в конце участка.

Ни подъездной дорожки, ни какого-либо другого подхода к гаражу видно не было, и я задал Майло соответствующий вопрос.

– Они используют его как склад – старые вещи, одежда, лампы. Тебе следует посмотреть на все это. Я мог бы прожить жизнь, имея то, что они выбрасывают.

– Они оставляют свои машины перед домом?

– Да, и его «Мерседес-600». Во время концертов они паркуют машины на улице. Хотят, чтобы дом выглядел «эстетически чистым». Хорошо живут, а? Пошли.

Он провел меня за гараж, где женщина-полицейский охраняла тело Василия Левича, лежавшее на узкой полоске грязного железобетона. Сзади была еще одна живая изгородь из высоких фикусов; помимо них здесь стояли пять пластмассовых мусорных контейнеров. Свет работающего от батареи прожектора лос-анджелесского управления полиции раздражал. Майло предложил сотруднице полиции пойти отдохнуть, и она, благодарная, направилась к кактусовому садику.

Он отошел в сторону, чтобы я детально рассмотрел труп.

Убогое грязное место. Такие места есть даже в самых больших имениях, но в этом, прежде чем найти его, пришлось пройти сквозь два акра красоты.

Самое лучшее место для убийства в этом хозяйстве. Кто-то посещал это место раньше или был знаком с планом участка?

Я высказал эту мысль вслух. Майло долго обдумывал ее, но ничего не сказал в ответ.

Я подошел ближе к телу, вступив в зеленоватый свет.

В жизни Левич был красивым молодым человеком – этакий золотоволосый мальчик. Его лицо, обрамленное густыми локонами, ниспадавшими на плечи, безучастно смотрело в ночь. Выступающие нос, подбородок, скулы, резко очерченный лоб. Длинные пальцы рук застыли в умоляющем жесте. Под тяжестью его тела смялись фалды визитки. Накрахмаленная белая сорочка, теперь почти темно-красная, была разорвана; сквозь прореху виднелась безволосая грудь. Узкая семидюймовая рана с загибающимися краями прорезала тело от пупка до грудины. В ране я заметил нечто бледное и червеобразное. Завиток кишки.

Белый галстук-бабочка из пике тоже был в крови. Глаза выпучились. Изо рта вывалился распухший язык. Горло окружало кровавое ожерелье.

– Сорочку разорвали младшие медицинские работники? – спросил я.

Майло кивнул.

Осмотрев тело, я отошел в сторону.

– Какие-нибудь идеи?

– Беби-боя зарезали, Джули Киппер задушили, а этому бедолаге досталось и то и другое. Ножевую рану нанесли до или после смерти?

– Коронер говорит, что, вероятно, до смерти. Потом на шее затянули проволоку. Что скажешь? Эскалация серийных убийств?

– Возможно, цель убийцы – удушение, но порой ему приходится отклоняться от плана. Садистам и сексуальным психопатам нравится душить свои жертвы, потому что это нечто глубоко личное, замедленное и удовлетворяет жажду власти со все нарастающей силой. Справиться с Джули было легко благодаря ее миниатюрности. К тому же ограниченное пространство ванной комнаты стесняло ее движения, поэтому убийца начал получать удовольствие сразу же. Левич был здоровым молодым человеком, и его пришлось сначала лишить способности к сопротивлению.

– А что насчет Беби-боя? Насколько мне известно, вокруг шеи у него ничего не было. – Беби-бой был очень крупным мужчиной. Такого задушить трудно. Кроме того, его убили в посещаемом месте, на городской аллее, где мог оказаться любой прохожий. Вероятно, убийца проявил осторожность. Или кто-то спугнул его до того, как он закончил свое дело.

– Интересно сравнить, схожи ли раны Левина и Беби-боя. Я спрошу у Петры. До сих пор мы не думали о том, что эти два дела имеют что-то общее.

Взглянув на меня, Майло покачал головой. Еще раз посмотрел на тело Левича.

– Как бы ни обернулось это дело, Алекс, мне предстоит рутинная работа. Нудно, но необходимо провести идентификацию присутствовавшей на концерте публики, потолковать с соседями насчет подозрительных лиц, просмотреть записи о недавних визитах бродяг. Слишком много для одного благородного рыцаря. Ребята, занимавшиеся этим делом с самого начала, – пара молодых инспекторов, неопытных в раскрытии преступлений. Они утверждают, что хотят приобрести опыт. И кажется, они благодарны дядюшке Майло за его советы. Я нагружу их тяжелой работой, созвонюсь завтра с нью-йоркским агентом Левича и выясню, что можно о нем узнать.

– Удачи, босс, – сказал я.

– Это я, – ответил он. – Президент кровавых дел. Насмотрелся вдоволь?

– Более чем вдоволь.

Мы вернулись в дом, а я все размышлял о том, как Василия Левича оставили умирать рядом с мусорными контейнерами. Как Беби-боя бросили в глухом закоулке и как Джульетта Киппер умерла в туалете.

– Унижение этих людей – вот в чем проблема. Превращение искусства в отбросы, – заключил я.